Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Леонид Норкин  

 

Голос памяти

Часть 1.

 

Вступление  

                                   

Моя память потребовала собрать воедино все воспоминания о прошлом. Это  святой долг перед собой, своими предками и потомками.

Я  давно  лелеял мысль написать свои воспоминания и непростительно долго собирался сделать это. Скорее всего, мой  возраст  потребовал этого  ввиду осознания того, что  всё, о чём помню я, может уйти  вместе со мной. И  хорошо понимаю, что я далеко не одинок  в таком благом порыве. И вот теперь, наверное, пришло для этого время! У меня в душе и мыслях столько слов, воспоминаний о людях и событиях, эпизодах жизни….

Обратите внимание на эти родственные слова: память, памятка, памятливость, памятливый, памятник, памятный и др.

А иностранные слова – мемориал, мемуары, memory – имеют тот же корень – память. Именно память спасает прошлое от забвения и придает направленность бегу времени.

 

                                    То, что дорого, то, что свято,

                                    Я храню, как могилу солдата.

                                    Чувство к матери, чувство вины,

                                    Чувство долга, память войны.   

        

Вспоминая о прошлом, в периодической печати то и дело натыкаюсь на рассуждения  людей моего возраста, а стоит ли вспоминать о прошлом? Вот выдержка из интервью с известным актером и режиссером, Михаилом Козаковым: «…Жить нужно настоящим. Нет необходимости инвентаризировать прошлое. Оно есть, и никуда, поверьте, не денется. А будущего может и не быть. Это я о возрасте. Поэтому человек должен жить настоящим». Но, уважая мнение  этого человека, я глубоко убежден, что без прошлого нет будущего, и нашим потомкам нужно знать прошлое, чтобы не расти «Иванами, не помнящими родства». И еще мне хочется перефразировать недавно услышанные слова: «Идти нужно все время, оглядываясь назад, чтобы не потерять связь с прошлым!»

 

                             Прошлым жить нам приходится, видно,  не зря.

                             Память сердца нам жить помогает.

                             Занимается снова и снова заря.

                             Прожит день. Новый день наступает…

 

На первых порах я не знал, с чего начать, позже меня обуяли сомнения, возможно ли изложение  такого обилия накопившихся  материалов. Я  вёл дневниковые записи на протяжении многих лет. Со слов родителей, родных мне людей, и в разобранном виде  они напоминают мне  цветные стеклянные осколки. И моей задачей стало собрать эти осколки в мозаику, в единое целое. А теперь нахожусь в растерянности, смогу ли   достойно закончить задуманное….

Но я стараюсь!

 

ДЕТСТВО … И НЕ ТОЛЬКО…

 

                                                                  Говорю стихами редко.

                                                                 Всколыхнул сегодня детство…

 

Как  сказал один мудрый человек  в предисловии к своим мемуарам: «Мемуары принято начинать с воспоминаний о детстве. Корни там».

И я не стал исключением из  этого правила.

 

 

Моя бабушка Эсфирь  и я у нее на руках (мне 1 год!) И

дедушка Соломон с двоюродным  братом, Юрой (5 лет)

 

Так уж  случилось, что мои детские годы  совсем не были окрашены в радостные тона, они были связаны с Отечественной войной, поэтому большинство моих воспоминаний  о ней.

Война пришла в город Сталино (ныне Донецк) в октябре 1941 года страшными бомбардировками. Их целью был крупный металлургический завод, а мы жили неподалеку от него.

 

  Металлургический завод. Осень 1941 года

 

А теперь к вопросу о хитросплетениях человеческих судеб и фактов.

 Это  разбомбленный дом по  бульвару Шевченко,

где жили мои родители до войны.

 

Интересно, что в послевоенные годы меня водили в детский сад, который располагался в этом восстановленном доме. И в этом же здании до сих пор находится юношеская библиотека, в которой я перечитал не один десяток книг. Как видите, мир очень тесен!

Жители прятались в подвалах при первых же звуках бомбежек. Мама рассказывала, как однажды, бросившись в подвал, она почувствовала какую-то тревогу, забыв  что-то очень важное. Оказалось, что в панике она забыла обо  мне. А я продолжал спокойно спать в кроватке, засыпанный слоем штукатурки.

8 октября  1941 года по счастливой случайности, по настоянию маминого родственника Анатолия (Тевье) Давидовича Чарфаса мы выехали в эвакуацию…

К рассказу об этом человеке я еще вернусь…

Здесь я хотел бы  отвлечься от рассказа о  жизни в эвакуации и поведать о судьбе своей бабушки, папиной мамы, Розы Селецкой (в девичестве).

 

Норкина (Селецкая)  Роза Моисеевна 1887 – 1942 г.г.

 

Она наотрез отказалась выезжать из города, и ее  пришлось оставить в ожидании дочери, тети Жени. По возвращении из эвакуации нашей семье рассказали, что бабушка умерла при немцах своей смертью, а ведь ей было всего 55 лет!  Нам  никто не смог показать ее могилы, и с самого  детства, когда я увидел в комнате, где оставалась бабушка, старый шкаф, простреляный  пулей, во мне всегда жила  и до сих пор живет эта мысль: бабушку убили!

 

ИЗ ОФИЦИАЛЬНЫХ ИСТОЧНИКОВ.

 

20 октября фашисты вошли в город Сталино со стороны металлургического завода. Сразу же  была организована городская управа и полиция и начата регистрация еврейского населения, коммунистов и командного состава.

С приходом фашистов  в город  начались жестокие расправы с населением. До войны в городе было более 400 тысяч  жителей. Оккупанты организовали  в области 30 концентрационных лагерей для военнопленных, а в самом городе их было 5. Почти 700 дней территория  Сталинской области была под властью захватчиков

В районе Дворца культуры металлургического завода, где ныне стоит памятник  жертвам фашизма «Вечный огонь», находился концлагерь для военнопленных. Здесь  расстреляли и сбросили во рвы около 25 тысяч людей.

А на территории, где сейчас находится цирк, было  создано еврейское гетто. Но  целью фашистов было  и  планомерное  уничтожение еврейского населения. Страшным памятником тех времен  стал  заброшенный шурф шахты 4-4Бис на Калиновке.  В 1908 году на этой шахте произошла крупная авария из-за  взрыва  газа метана,   погибло  250 шахтеров.  Шахту закрыли, а немцы ее «открыли». Привезенных  евреев  расстреливали и сбрасывали  в ствол шахты, глубиной  около 400 метров, засыпая  ствол  известью. Местные жители еще долго слышали стоны и крики из шурфа. Это не досужие разговоры, этому были  живые свидетели. Было сброшено более 75 тысяч, в основном, еврейского населения (хотя по заключению судебно-медицинской экспертизы жертв было значительно больше). Позже шурф  был забетонирован  и установлена мемориальная доска, (но без списка  жертв). А в  1981 году  на месте шурфа был открыт мемориал. В народе это место называют «Донецкий Бабий Яр».

 

 Мемориал шахты 4-4Бис   

      

Показательна история семьи Чумаков, сыновья которых учились со мной в школе. Двое из них, Володя и Анатолий, были родными детьми, а Гриша был приемным сыном, племянником Марии Чумак. Все в школе удивлялись, почему Гриша такой маленький мальчик и уже седой.  А ребенок  побывал во рву, куда за секунду до расстрела его сбросила  мама. Ночью он выбрался из-под  мертвых тел, спрятался у чужих людей, а потом его  усыновила тетя Мария. Но с тех пор  он стал седым.

 

А теперь я продолжу свои детские воспоминания.

 

Когда мы выехали в этот долгий путь эвакуации, который занял почти 2 месяца, мне было только 2 года. Естественно, что многое я знал из рассказов родных, но многие детали из той жизни запомнил настолько ясно, что родители порой удивлялись, как я мог это запомнить в столь юном возрасте: расположение мебели в комнате, обстановку химической лаборатории, где в это время работала мама, и многое другое. Но детская память становится, повидимому, очень цепкой в экстремальной ситуации (а всё, что произошло с нами, и было такой ситуацией). Мои читатели могут усомниться в этом, да я и сам порой сомневаюсь в том, что многое я смог запомнить. Но моя  отличная зрительная память, сохранившаяся до сих пор, дает мне право отбросить эти сомнения.Так что мои описания тех времен построены не только на рассказах очевидцев, а и на моих собственных  детских воспоминаниях.

Везли  нас в товарных вагонах, где с обеих сторон от входа в два яруса были настелены доски и каждой семье были выделены места для сна и обитания. Наши места были на 2 «этаже» (места было так мало, что я фактически спал на маме), и я часто смотрел наружу  в крошечное окошко с металлической решеткой. Вот оттуда моя детская память и принесла видение огромных фонтанов на воде. Конечно, я не знал, что это река Волга, а фонтаны воды – от падающих бомб. Поезд то рвался вперед, то сдавал  назад, прячась от бомбежек в лесочках. Посуда в вагоне летела с полок, разбивалась, и я помню, как мама забирала у меня цветные стекляшки, которыми я начинал играть, побаиваясь, что я могу порезаться. Из ее рассказов я знал, что на одной из остановок от нашего поезда отстал дедушка, догнавший  нас только на следующей станции. Но он с гордостью показывал  всем солдатский котелок, который ему подарил  незнакомый солдат для того, чтобы дед мог купить для меня молока. Должен сказать, что долгие годы этот котелок ценной реликвией хранился в нашей семье.

Проведя в пути почти 2 месяца, зимой 1941 года мы оказались в Нижнем Тагиле, а чуть позднее – в  Магнитогорске, где прожили 2,5 года.

Передо мной явственно стоит наш дом, длинная улица, в конце которой я вижу высокую гору, к которой меня так и тянет. И я, кроха, пошел на зов горы Магнитки вдоль трамвайных путей. Долгие мамины поиски закончились благополучно к нашей обоюдной радости, но до Магнитки я, естественно, так и не добрался.

 

                                     Вспомнил я войну, тревоги,

                                                     дальние эвакдороги.

                                     Меньше помню, больше слышал

                                                     про зенитки, что на крышах.

                                     А фонтан воды на Волге

                                                     от фашистских бомб я помню.

                                     Звон посуды. Треск в вагоне

                                                     слышал сонный в эшелоне.

                                     На Урале помню зиму,

                                                     разговор про Украину,

                                     Город наш, что немцы взяли.

                                                     Умер дед (а мы не знали).

                                     Танки из брони и стали,

                                                     что с завода выезжали

                                     Мы, мальчишки, всё бежали

                                                     посмотреть. Потом не спали,

                                     А с «фашистом» воевали…

 

Жизнь в чужом городе была cовсем не сладкой. Мама много работала, дома оставались больные дедушка и бабушка. Меня устроили в детский сад, где я иногда оставался допоздна, пока мама не приходила за мной. Было и холодно и голодно. Но порой, при расспросах мамы, я горделиво рассказывал о том, что в этот день даже получил добавку…чая. Зная, что она может задержаться, мама  иногда оставляла мне в шкафчике кусочек хлеба. И как же горько  я плакал, когда однажды не обнаружил его. Оказалось, что сын нянечки,  который был голоднен  не меньше меня, съел  этот кусочек. Но мама успокоила меня.

На всю жизнь мне запомнился приезд в Магнитогорск отца, отпущенного в отпуск зимой 1942 года. Увидев во дворе  мужчину в военной форме, я сразу  же узнал его, скорее всего по фотографиям, которые мне показывала мама.  То, что он узнал в маленьком мальчике своего сына, было не удивительным – ведь я был так на него похож.  Гордость распирала меня, когда я вёл отца за руку домой, а друзья - мальчишки  с завистью смотрели нам вслед.

В семье часто вспоминали эпизод этого времени. Зима  на Урале  была морозной, снежной. Закутав в одеяло, отец повез меня катать на саночках, задумался и, только почувствовав легкость санок, обнаружил моё отсутствие на них. Возвратившись бегом  на соседнюю улицу, он нашел меня сладко спящим в сугробе. Это всем напомнило ситуацию, когда мама «забыла» меня  в кроватке во время бомбежки.

Город Сталино был освобожден от  фашистов 8 сентября 1943 года. Мы возвратились из эвакуации в разрушенный родной город  без дедушки (его похоронили в Магнитогорске в 55-летнем возрасте, а я долго не знал об этом)  и с больной бабушкой. Это был апрель 1944 года. В нашей квартире жили чужие люди, и здесь мы  вновь почувствовали заботу родного человека: какое-то время мы жили у дяди Тевы (Анатолий Чарфас) во флигеле на 16 линии, до того момента, как нам освободили нашу квартиру, как семье фронтовика.

 

                             Помню разрушенный город

                             В сорок четвертом году.

                             Он мне так дорог, он мне так дорог.

                             Помню землянку в снегу…

                             Помню, как мама мне пела

                             Песнь колыбельную ту.

                             Память мне сердце задела,

                             Я просыпаюсь в поту…

 

Любовь к родному городу дает мне право на воспоминания о нем, таком разном, но таком близком. В каждый свой приезд в Донецк я прохожу по знакомым улицам, не узнавая их, но за всеми новостройками и нововведениями я вижу старый город…

Вообще-то Юзовка, основанная англичанином  Джоном Юзом в 1869 году, была захолустным городком (памятник основателю города установлен на улице Артема, на Студгородке). С 9 марта 1924 года  он начал называться городом Сталино, а с 9 ноября 1961 года – городом Донецк.

Мой город как бы разделен на две части  речками – Кальмиусом  и Бахмуткой. Река Бахмутка больше напоминает каскад ставков(1-ый, 2-ой, 3-ий, пристанционный и т.д.). По обе стороны Бахмутки - разные районы города. Всего их 9.  Западная часть города самая высокая. Это район Дворца металлургов, там находятся памятник жертвам фашизма («вечный огонь») и телецентр. Тогда  это была Смолянка.

Улицы в городе назывались линиями. От 1-ой линии (теперь улица Артема) на запад шли улицы от 2-ой до 6-ой, а на восток - от 7-ой до 16-ой.

С восточной стороны течет Кальмиус (когда-то  река была судоходной, и по ней можно было доплыть до Азовского моря). За ним - Калининский район (Калиновка), который в старину назывался Донской стороной, потому что это была территория  Войска Донского. Вспоминаю  то время, когда по возвращении из эвакуации мы жили на 16 линии у дяди Тевы. Это было недалеко от Кальмиуса, и мы  с мамой ходили через  речку, уже мелководную, по досточкам  на Калиновку в прачечную. Моста тогда, естественно не было, а в речке торчали противотанковые ежи.

Здесь я хотел бы сделать отступление и сказать несколько добрых  слов об Анатолии  (Тевье) Давидовиче Чарфас – двоюродном брате моего деда Соломона. Из моих рассказов вы уже поняли, что он очень помогал нашей семье.

Это был крупный, громкоголосый и очень добрый человек, хотя пост он занимал серьезный – директор созданного им Донецкого завода цветных сплавов. Я до сих пор хорошо помню, как, сидя за столом  и не прерывая беседы с моими  родителями, просто так, между делом, дядя Тева (так мы называли его в нашей семье) из бумаги  делал мне на потеху самолетики, лодочки, разные фигурки. У него это  выходило очень   ловко и быстро.

 

 

Чарфас А.Д. 1904 – 2000г. (Юзовка, США.)

Чарфас Д.И. 1908 – 1976г.

 

  Мы переехали в нашу довоенную квартиру на 8 линии, и я хорошо помню  приземистый «жилкоповский» (жилищный кооператив) одноэтажный домик без воды  и с «удобствами» во дворе, недалеко от металлургического завода. Что-то из нашей мебели  сохранилось, что-то добавили друзья. Бабушка была прикована к постели, и я, 5-летний мальчик, ухаживал за ней, приносил воду, лекарство, керамический ночной горшок (который я вскоре успешно разбил). Электрического света долгое время не было, мы пользовались свечами, а я побаивался темноты, и когда выходил в кухоньку за водой, мы с бабушкой перекликались, чтобы мне не было так страшно. Помню, как я частенько становился ногами на бабушкину кровать и смотрел через маленькое окошко в соседний двор. Окошко  было так высоко над землей!

 

                             Помню приземистый домик,

                             Богом заброшенный двор.

                             Помню, взбирался на холмик

                             Или на старый забор.

                             Помню, как снова трамваи

                             В городе нашем пошли.

                             Помню,  девятого, в мае

                             Знамя Победы несли…

                             Помню я мамины слезы,

                             Помню улыбки и смех…

                             Майские теплые грозы,

                             Радость, объявшую всех.

                             Путь наш к Победе был долог,

                             Славой покрыт боевой.

                             Он мне так дорог, он мне так дорог

                             Детства мой город родной.

 

И вот уже на склоне лет мне  до боли в душе захотелось  побывать во дворе моего детства. У меня это  называется: «по местам боевой славы».

И я побывал там!  Тот же приземистый домик (он  еще больше врос  в землю), тот же дворик. В квартирке жили  незнакомые люди, но они поняли мои чувства и разрешили войти в дом. И как же мне было больно и смешно увидеть то самое окошко, но  расположенное  всего лишь в  метре от земли.

Я хорошо помню наш двор, настолько узкий, что играть там было просто невозможно, и мы с пацанами играли  в « чижика» (типа лапты) прямо на проезжей части  грунтовой дороги, разбитой вдрызг. По ней в телеге  подвозили свежий хлеб в магазинчик, расположенный  неподалеку от дома. Помню, как мы бегали смотреть на зенитку, оставшуюся со времен войны во дворе одного из домов.

Помню  телегу, запряженную лошадью, с которой вдоль улицы неслись крики старьевщика: « Старые вещи, сапоги, ботинки покупаем!». Очень колоритно выглядел мастер-точильщик с точильным аппаратом за спиной (что-то наподобие ножной швейной машины) и криками: «Точу ножи, ножницы!». И клиентов у них было много, а цены за работу копеечные. Помню соседку, тётю Лушу, которая почти постоянно сидела во дворе на маленькой скамеечке, раскачиваясь всем телом  вперед и назад.

 

        Мне здесь знакомо всё до боли.  Вот этот двор, вот этот дом.

        Но не хватает силы воли зайти и вспомнить всё потом.

        Здесь проходило моё детство, здесь я учился «воевать».

        И было разное соседство... тут жили бабушка и мать.

       (Отец - пока еще на фронте воюет доблестно с врагом).

        Здесь Память спит. Её не троньте!  Она ведь спит спокойным сном.

       Нет! Пробуждайся! Это важно.  Ушедших рано не вернуть!                   

        ....................................

        И я шагнул, шагнул отважно во двор, где начался мой путь.

 

 Мои воспоминания подгоняют меня, я  боюсь что-то  упустить, забыть, о чем-то интересном и важном для меня не рассказать.

Вот  еще одно воспоминание! Когда папа  после лечения в госпиталях возвратился домой, он  из Рутченковского собачьего питомника принес щенка немецкой овчарки (он очень любил голубей и собак). Щенка назвали просто – Джек! Вырос умный, большой и красивый пес, который четко знал свои обязанности в семье. Когда поправившаяся бабушка уходила на базар, она даже двери не запирала, а просто говорила Джеку: «Я ушла на базар, ты – на хозяйстве!». Он укладывался на ступеньках  крыльца, по доброте душевной всех соседок впускал в дом, но никого уже не выпускал. И возвратившаяся бабушка находила в своей квартире подруг, с увлечением играющих в карты. Заходили они за бытовыми мелочами, а выйти им уже не давал Джек.

И для меня началась другая жизнь.

Я видел пленных немцев, которые отстраивали город, с мальчишками мы лазали по подвалам гостиницы «Донбасс», где располагалось гестапо, с ужасом рассматривая окровавленные стены. Ночью я кричал от страшных снов, а, идя рядом с мамой по темному городу, я держал ее за руку, страшась зияющих черных окон разрушенных зданий.

Мой двоюродный брат Юрий Сытник в этих подвалах собрал большую коллекцию немецких марок, снимая их с валяющихся под ногами конвертов. Дома мы на теплой лежанке сушили их и наклеивали в альбом.                          

Предприимчивый  Юра позже эти марки удачно продал. Кстати, еще одно далёкое воспоминание об этом качестве Юры. Когда у нас (меня, Юры и его родного младшего брата, Толика) в руках оказывались яблоки, Юра нам, малышам, задавал провокационный вопрос: «Как будем делить, по-братски или по совести?»  И мы чистосердечно отвечали: «Конечно, по-братски!»,  отдавая ему по половинке своих яблок. Так что Юра всегда был с прибылью.

В районе 5-ой городской больницы, там, где сегодня находится Дворец спорта «Шахтер», до войны был кирпичный завод. После войны старшие  ребята  играли с найденными патронами, снарядами, а меня, как самого маленького, усаживали на забор «на шухер». И однажды произошел взрыв. Взрывной волной меня снесло с этого забора, и я потерял сознание. Очнулся  на скамейке в коридоре  больницы, расположенной рядом со спортивной площадкой....

 

Некоторые ребята  пострадали серьезней, так  Володя Носков потерял  зрение, (что не помешало ему в будущем стать преподавателем Донецкого Политехнического института), а у других ребят  были мелкие повреждения кожи от летящих осколков.         

 

 

 

                            И шла война, на запад шла, к Берлину.

 

                            Мы многое запомнили с тех пор…

 

                            Для хат месили мы ногами глину

 

                            И ставили из битых кирпичей забор.

 

                            И все-таки мы пацанами были,

 

                            Играли на развалинах домов,

 

                            Пропахших гарью и кирпичной пылью,

 

                            Забыв про дом и ждавшие отцов.

 

                            В сырых подъездах «жесточку» пинали,

 

                            Искали гильзы там, где шли бои.

 

                            А за «пристенок» нас из школы выгоняли…

 

                            Всё это - я и сверстники мои!

 

 

 

Здесь уместно вспомнить, как мы через щели в заборе, за которым шла стройка дома номер 7 по бульвару Пушкина, наблюдали за работой пленных немцев, производя натуральный обмен - кусочки хлеба на марки. Кстати, в этом доме много лет жила моя родная тетя Мирра Сытник с семьей.  А  их  вселение в новый дом  было задержано в связи с  возможным   минированием дома. Тревога оказалась ложной, и дом заселили. И вот прослеживается  параллель: в 2007 году  возле этого же дома  при  рытье котлована  под офисное здание  был обнаружен снаряд времен  войны. А ведь  на этой площадке мы много лет  играли в футбол.

 

Это место мне памятно  еще одним смешным и  трагическим случаем. Немцы  всё делали основательно, даже дворовой туалет для своих нужд они сделали на хорошем бетонном основании. Когда немцев уже вывезли, ребята решили пошутить, насыпали в яму карбид, прикрыли фанеркой и  потом бросили туда зажженную спичку. Можете себе представить силу взрыва, стойкость запаха  и ошметки фекалий?!  Но, к сожалению, одному из мальчишек это приключение тоже стоило зрения.

После возвращения отца из госпиталя через некоторое время мы получили одну комнату в коммунальной квартире с двумя семьями в доме 4 по Институтскому проспекту (проспект 25-летия РККА). В квартире  жили 11 человек! Были свои сложности  совместного бытия  бок о бок с чужими людьми, но условия жизни были несравнимо лучше, чем в домике на 8 линии.

 


 

 

 

Папа, мама, и я.

 

1947 г.

 

 

 


Мы все когда-то жили в коммуналке,

 

на трех соседей лишь одна плита…

 

  Чуть позже нам расширили жилплощадь, но еще долго мы  продолжали дружно жить с соседями, сначала с семьей Чернышевых, а потом с семьей Тищенко. Я хорошо помню громкоголосого крепыша, «щірого» украинца, Федора Михайловича Тищенко. Порой я даже побаивался его, когда он начинал «воспитывать» свою младшую, Лиду. Помню его тихие разговоры с отцом за столом  на общей кухне под стопочку. Украинец и еврей, разного уровня воспитания и культуры, прошедшие хорошую школу жизни на фронтах войны, они отлично понимали друг друга. Я помню, как благодаря «урокам» моей мудрой бабушки, Федор Михайлович сошелся с женой, помню его характерное: « Під три чорти!». И до сих пор я дружен с его дочерьми, Лидой и Галей. Тогда коммунальная жизнь учила людей быть добрее, терпимее к недостаткам друг друга. Женщины двух семей совершенно не разбирались, чьи дети прибегали из школы, свои или чужие, их тут же усаживали обедать.

 

 В это время, будучи младшим школьником, я с удовольствием проводил свои наблюдения  за  птицами и животными, окружающими меня. Вот мои, так называемые, заметки юного натуралиста.

 

   Из нашей кухни окно с балконом выходило во двор, и я видел, как ласточки лепили свои гнезда в углах окон, выходящих наружу, подхватывая кусочки мокрой грязи с земли. В весенние дни, прилетев из других краев, они или занимали свои прежние «квартиры» или строили новые. Однажды, две ласточки, подлетев к нашему окну, обнаружили свое гнездышко занятым, там важно восседал воробей.

 

Через  пару минут к гнезду подлетела уже стая ласточек, но чириканье захватчика отпугивало их. Я с интересом наблюдал за дальнейшим развитием событий. Прошло еще какое-то время,  к гнезду целыми стаями начали подлетать ласточки и что-то делать клювиками, вцепившись лапками в стеночки гнезда. И вдруг я увидел, что входное отверстие в гнезде исчезло – птицы просто замуровали воробья!

 

Мои  внучки очень любили слушать мои  рассказы «натуралиста», и даже просили повторить историю про ворону. Однажды я наблюдал за этой птицей. Нужно сказать, что после войны  в городе было много свалок, разбросанного мусора и ворон в городе было очень много. Одна из них встревожено ходила по краю небольшого ровика, по дну которого метался маленький мышонок. Он не находил выхода, а ворона не могла ухватить его. Но в какой-то момент сообразительная  птица одной лапкой  зацепилась за корень дерева, выступающий из земли, всем телом свесилась в ровик, и ухватила мышонка свободной лапкой. Секунда – и охотница взлетела в воздух!

 

А когда мой отец завел голубей, он построил им специальный домик и объяснил мне, что их нужно несколько дней кормить, но не выпускать на улицу, после чего они уже сами никуда не улетят. Так и случилось. Отец учил меня, как распознавать виды голубей, чем отличаются «почтовые» голуби от «николаевских» и многим  другим премудростям, знакомым только заядлым «голубятникам». Голуби жили на балконе, расхаживали по перилам, но заходили в кухню, где их кормила бабушка. Они боялись только присутствия кота Васьки, нашего любимца. Вообще-то это была Мурка, но узнали мы об этом настолько поздно, что нам уже не хотелось давать животному другое имя. Так и осталась Мурка Васькой. Это была  большая, спокойная, вальяжная кошка, безропотно переносящая всё, что с ней творила наша маленькая соседка по квартире - она и лежала на кошке, и носила на себе в виде мехового воротника и таскала за хвост…

 

Кстати, о голубях. Мы с мальчишками пополняли свои голубиные коллекции не всегда законными, с моральной стороны, способами. Первым мы пользовались, зная  особенности голубей засыпать, как только начинало смеркаться. В это время суток ничего не подозревавшие птицы усаживались на крышах и начинали дремать,… тут  их  можно было брать голыми руками. Что мы и делали, вылезая на крышу через чердачное окно. Второй способ ловли птиц был не менее опасным. Пользовались мы им только в дни демонстраций – 1 мая, 9 мая и 7 ноября. Проходя мимо трибуны, демонстранты выпускали голубей, подбрасывая их в воздух. Делали они это, не зная, как нужно правильно держать при этом птицу. А держать ее нужно двумя руками, к себе головкой,  хвостом вверх. Когда люди бросали голубей неправильно, те частенько падали на землю, даже не взлетая. Вот тут мы уже были начеку, подхватывали  птиц с земли и удирали …от милиции.

 

Намного позднее, когда я уже учился в Ясиноватском строительном техникуме, я частенько брал с собой за пазуху одного из почтовых голубей. Приезжая автобусом на занятия,  писал записочку о том, что добрался благополучно, затем вкладывал ее в специальный  патрончик  на шее голубя и отпускал его в небо. Вечером я узнавал уже со слов бабушки,  что, прилетев, голубь садился на наружный подоконник  и стучал клювиком в окно. Такой способ переписки не был острой необходимостью, мне просто было интересно узнать, как птица может в огромном городе, с высоты своего полета найти именно наш дом, наше окно…

 

Ну, о голубях, их повадках, привычках я могу говорить  бесконечно …

 

А мой первый велосипед! Отец купил его на базаре и на нем же приехал домой, вызвав недоумение мамы: «Как ты мог, старый, в твоем возрасте, на велосипеде, да через весь город!?» А старому в это время было около 40 лет!

 

Я сел на велосипед, с поддержкой отца проехал круг, и всё! Кстати, здесь, уже в Германии, имея большой перерыв  в езде на велосипеде, я всё вспомнил с первого раза и продолжаю ездить на  нём с большим удовольствием  в свои 70!

 

 Без похвальбы могу сказать, что я многому учился, как говорится, с листа.

 

Наблюдая за друзьями во дворе, я быстро научился играть в футбол, баскетбол, городки, кататься на коньках. А плавать я научился «благодаря» своему двоюродному брату, Юрке. Купаться на первый или второй ставок, разделенные плотиной, мы ходили большой пацанячьей  компанией. Мне было 7-8 лет, а Юре –12. Юра со сверстниками сели в лодку и позвали меня с собой. Я был горд вниманием старших ребят и, ничего не подозревая, залез в лодку. На середине ставка, не говоря ни слова, Юра просто столкнул меня в воду. Мне не оставалось ничего другого, как, под смех мальчишек, молотя  руками по воде, бултыхаясь и  задыхаясь, молча добираться до берега. Всё! С этого дня я уже плавал! Нырять, как это делали ребята, я долго побаивался…

 

Мы жили в доме номер 4, по одну сторону Институтского проспекта (проспект 25-тилетия РККА), но двора, как такового, не было, и гоняли  мы там только в футбол, а играть бегали во двор домов по другую сторону проспекта.

 

Это были два темных, даже мрачных дома, соединенных  воротами. Говорили, что во время войны фашисты  приспособили их для конюшен, но после войны дома восстановили и жили там  преимущественно сотрудники политехнического института (ДПИ). Позади его первого и второго корпусов стоял почему-то пятый (а третий и четвертый находились на студгородке). Корпус был настолько разрушен, что от него остались фактически только огромные колонны, искореженные лестницы и какие-то конвейеры, ведущие с этажа на этаж. По ним мы пробирались на крышу, где стоял большой металлический бак, забирались в него и … перед нашими глазами разворачивалась панорама города. Мы видели парк Щербакова, ставки, завод, ниточки улиц. Это было так интересно! Но, как обычно, мы рисковали собой – помню, как Валерка Шумяцкий (сын преподавателя ДПИ) разбил себе голову, упав с конвейера при подъеме на крышу.

 

А во дворе нас очень привлекал огромный сарай-склад. Чего мы там только не находили! А однажды туда свезли какие-то портреты, среди которых  мальчишки постарше  показали нам портрет Берии и сказали, что это враг народа. И мы с удовольствием обстреляли портрет камнями. Мне почему-то хорошо запомнился день 5 марта 1953 года. В этот день мы ходили в кинотеатр Шевченко, а при выходе возле оперного театра увидели большую толпу людей и услышали объявление по репродуктору о смерти Сталина. Люди плакали! На следующий день мы организованно возлагали цветы  к белоснежному памятнику  вождю в полный рост у основного корпуса ДПИ, а  через  какое-то время памятник снесли, прицепив его тросом к трактору. Долго на этом месте высился пустой постамент.

 

 

 

…Игры моего детства…

 

Мы не просто гоняли по широкому двору на велосипедах, мы умудрялись на них играть в «догонялки» - салочки. Догнав соперника, нужно было коснуться его  спины. Однажды я переусердствовал, ткнув одного из друзей, Женю Лейбова (приемного сына доцента политехнического института),  в спину так, что тот влетел в приямок у дома и побил коленки.

 

В одном из этих домов в полуподвальном помещении находилась швейная мастерская, а окна выходили в  подобный приямок. Ах, сколько же окон мы там разбили, играя в футбол! Когда случалось такое, мы еле успевали, забрав мяч, удрать со двора.    

 

Сколько мы облазили колодцев теплосети, где устраивали «штабы», играя  командами по «ориентированию на местности» и оставляя какие-нибудь следы для противника – стрелки, записки и прочее! А зимой мы строили крепости из снега, штурмовали их и «воевали» снежками. А еще мы гнули металлические трубки или полоски, делали из них так называемые „дуги“ и катались с горок по льду. Как все мальчишки этого возраста, мы стреляли из рогаток по воробьям, дрались «двор на двор». Сделав  металлические крючья из толстой проволоки, мы цеплялись за борта проезжающих грузовых машин  по бульвару Пушкина и катились на коньках, рискуя  своим здоровьем. А играть в хоккей мы бегали на первый ставок. Мы упоенно  и дружно играли в футбол, баскетбол, нам и в голову не приходило курить, выпивать (я уже не говорю о наркотиках, тогда мы и слов таких не знали). Когда возле  первой городской бани построили Дворец спорта «Шахтер» и спортивные площадки – волейбольную, баскетбольную, - мы ходили туда играть. Став постарше, я  с ребятами шел на рыбалку. Сначала мы ехали трамваем до тупика перед мостом в аэропорт (там когда-то был большой гастроном «Встреча»), а потом топали пешком  к ставкам в верховьях Кальмиуса.

 

 

 

…Город моего детства…

 

Он в те годы  практически  заканчивался за студенческим городком травматологической больницей (тогда больница была с одним «крылом», а позднее достроено второе). Дальше шел пустырь…

 

В  центре, там, где сейчас находится  памятник Ленину, стояла сов. больница (советская). Трамвай огибал её по улице Постышева и  выезжал на улицу Артема мимо кинотеатра Шевченко. Возле больницы  росли несколько больших деревьев, которые облюбовали себе … воробьи. Они устраивали такие «птичьи базары», что заглушали скрежет трамваев.

 

Памятным для меня это место было потому, что именно здесь, на конечной остановке троллейбуса (в сторону больницы имени Калинина) я вечерами встречал свою Галочку (она тогда занималась на вечернем отделении медицинского института и возвращалась с занятий поздно вечером).

 

В послевоенные годы вместо теперешнего бульвара Пушкина  была огромная насыпь с подъездными железнодорожными путями  и складскими помещениями. Эта насыпь тянулась от трамвайного парка в районе проспекта Богдана Хмельницкого  вплоть до 1-ой школы. Зимой мы катались с этой импровизированной горки, кто на портфелях, а кто и просто на «пятой» точке. Однажды после занятий в школе я  сел на свой новенький, недавно купленный, портфель и  с удовольствием съехал вниз… прямо к ногам укоризненно качающего головой отца.

 

Постепенно насыпь убрали, разбили сквер, назвали его бульваром Пушкина, и он сделался любимым местом отдыха горожан. Мы, школьники, высаживали деревья, и все годы учебы в школе ухаживали за ними. Где-то в  районе нашей школы растет и «моё» дерево!

 

На углу улицы Артема и Институтского проспекта наискосок от большого первого гастронома до сих пор стоит аккуратное здание. До войны в нем находился Дворец пионеров, а после войны  там разместился «Дом техники» комбината «Сталинуголь». В 80-х годах учреждение стали называть ЦБНТИ (центральное бюро научно-технической информации). Но я вспоминаю первые послевоенные годы, когда «Дом техники» был не только техническим, но и культурным центром города. Там  находилась чудесная библиотека, бильярдный  и киноконцертный залы. Я зачастил туда не только потому, что это было рядом с нашим домом и не потому,  что любил читать.  Просто в летние месяцы детей старались отправить в пионерские лагеря (уже одно это словосочетание вызывает во мне озноб) для оздоровления, а я очень не любил туда ездить. Так что из двух зол я выбирал меньшее и ходил в «Дом техники». Со временем я это делал уже с большим удовольствием, так как  красивые, уютно, со вкусом, и я бы даже сказал богато (по тем временам) оформленные помещения так и тянули к себе…

 

Я смотрел, как отец умело играет в бильярд. И эти гены сказались на следующем поколении, оказалось, что мой сын, Олег, отдавался этой игре всей душой и делал это почти профессионально.

 

В киноконцертном зале, сидя на полу у первого ряда, я, мальчишка, открыв рот, слушал концерт Клавдии Шульженко и композитора Соловьева - Седого.

 

Свой первый в жизни кинофильм «Александр Невский» я посмотрел в помещении столовой Управления Донецкой ж. д., а «Молодую гвардию» смотрел, стоя на балконе «Дома техники», так как зал был переполнен. Смотреть этот тяжелый фильм людям, пережившим войну, было очень нелегко, поэтому в процессе просмотра делались перерывы, чтобы зрители могли выйти, покурить, осмыслить увиденное.

 

Фильмы тогда шли с перерывами на перемотку пленки.  Уже тогда в городе было довольно много кинотеатров («Шевченко», «Комсомолец», «Победа», повторного фильма). Входные билеты стоили копейки. И мы с превеликим удовольствием бегали смотреть «трофейные» фильмы: «Тарзан», «Девушка моей мечты», «Серенада солнечной долины», «Путешествие будет опасным» и многие другие. И если моя память зафиксировала даже названия фильмов, наверное, это было, действительно, очень интересно.

 

 

 

…Друзья моего детства…

 

Дом по Институтскому проспекту 4, где мы жили много лет, был отделен от дома 4-а аркой – въездом  во двор. Там находился небольшой 2-х этажный дом, в котором жили журналисты, работники редакции газеты «Социалистический Донбасс». Заместителем главного редактора  газеты  был Альфонс Иванович Ярмаль.  Я был очень дружен с его сыном Анатолием. Альфонс Иванович был добродушным, веселым и остроумным человеком, шутником и любителем розыгрышей. Однажды он с серьезным видом поведал нам о том, что за городом упал метеорит, и мы с Толиком, развесив уши, уже были готовы идти на поиски его. Оказалось, что Альфонс Иванович просто пошутил, так как в это время он  готовил публикацию о Тунгусском метеорите.

 

Семья была большой, дружной и, можно сказать, многонациональной. Хозяин – поляк, его жена, Мария Никитична – украинка, старшая дочь Жанна вышла замуж за венгра (в те времена в ДПИ училось много студентов из социалистических стран), Людмила – младшая, замужем за евреем. Но мне было очень интересно и комфортно  бывать у них в доме.

 

Хочу вспомнить моего друга детства по дому, школе, двору, Гену Пастушкова. Он жил этажом выше нас, и я  часто бывал у них дома. Гена хорошо рисовал, и я  старался подражать ему, следил, как он разводил краски, как подбирал цвета, как  делал наброски. Так я немножко научился рисовать, и это пригодилось мне потом в жизни. Но, по-видимому, какое-то дарование в этой области во мне было заложено природой. И это передалось моему старшему сыну, Олегу, который даже окончил художественную школу.

 

А теперь я потяну ниточку своей памяти к школе, школьным друзьям, школьной любви (первой и последней!).  Это были самые беспечные, веселые и интересные годы. Конечно, бывали и проблемы, присущие  детству, юности, но у кого их не бывает!

 

В первый класс средней школы номер 2  меня отвели в сентябре 1946 года. В то время это была смешанная школа, девочки учились вместе с мальчиками, но тогда это меня еще не волновало. Во время оккупации  города в этой школе располагался немецкий госпиталь, а в пришкольном сквере было немецкое кладбище, там хоронили умерших раненых. В первый же год после освобождения города  школа стала  госпиталем для советских воинов. И совсем недавно я узнал, что известная актриса Элина Быстрицкая в своих воспоминаниях рассказывала, как в этом госпитале она, будучи подростком, помогала своей маме ухаживать за ранеными.

 

Из школьных окон мы часто наблюдали за восстановительными работами в сквере. Через  пару месяцев от начала учебы я заболел скарлатиной. Карантин в то время  был 40 дней, а я, тяжело перенеся  болезнь, ослабел. Родители решили отправить меня в школу уже в следующем году, тем более что к тому времени недалеко от нас  должна  была  открываться новая школа, средняя школа номер 1(мужская).                                                                        

 

Поэтому я повторно пошел в первый класс уже в сентябре 1947 года, что на многие годы послужило поводом к шуткам. Сыновья с подвохом спрашивали: «А  не второгодник ли наш папа?»

 

 

 



А это моя родная первая школа,

в которой учится уже мое третье поколение…

 

 

 

Но я всегда гордился тем, что, поступив в эту школу в 1947 году и окончив ее  в 1957, я был в первом выпуске! Я был пионером (меня приняли в день рождения Сталина, 21 декабря), я был первым в классе принят в комсомол (вместе с Аликом Багрием). И я хорошо помню свою первую учительницу Анну Степановну Федорову. Три класса я окончил с похвальными листами (грамотами).

 

Мой возраст и  память о прошлом дают мне право  так часто повторять это слово - «первый».

 

                        1 класс                                                          9 класс     

 

 

 

Вообще-то я рос спокойным мальчиком, не хулиганил, но иногда шкодил. В 5 и 6 классах русский язык и литературу преподавала Ксения Александровна. Я в это время учился средненько, тем более, что «Ксеня» была ко мне явно «неравнодушна», в смысле, недолюбливала. Дневник пестрел записями красными чернилами: «Бегал по партам!», «Опоздал на урок!», «Бросал полевую сумку-портфель!» (в то время я с гордостью ходил в школу с отцовской полевой сумкой, которую он привез с фронта).

 

Эпизод с опозданием в школу произошел из-за моей романтической натуры. Дело было зимой. Чудесное, морозное, солнечное утро! Все деревья  в белоснежном  убранстве, как в серебре… Я шел, любуясь этим чудом, иногда подпрыгивая и ударяя по ветвям, чтобы на меня сыпалось снежное серебро, и напевал при этом. Ну и, конечно, несколько увлекся: дорогу в школу, которая обычно занимала у меня 5-7 минут, я «преодолел» … ко второму уроку. За что и получил красную запись в дневнике и нагоняй от родителей!

 

Но настоящую любовь к русской литературе мне привила другой педагог, Ирина Владимировна Сенкевич. Очевидно, замечательные уроки, отличное знание предмета, да и, что скрывать, - красивая внешность этой женщины, - позволили мне полюбить русскую литературу, поэзию. И с юношеских лет моими любимыми поэтами стали Пушкин, Баратынский, Лермонтов, Бунин, а позднее и Бродский. И с первых юношеских лет я начал писать сам.… Вначале это была шутливая переписка с друзьями в стихах, а когда в классе появились девочки и я влюбился, то заболел стихами всерьёз! И болею этим по сей день!

 

Мне очень нравился украинский язык, певучий, мягкий  и необычный. Здесь свою роль сыграла учительница украинского языка и литературы, Яцына Мария Андреевна. И в старших классах я писал сочинения на  украинском языке лучше, чем на русском.

 

Вспоминаю наши школьные «подвиги»…

 

Конечно, как все мальчишки, мы бегали на переменах, дрались портфелями и по-настоящему боялись двоих: директора школы и завуча. Павел  Петрович

 

Анисимов – директор, вид имел довольно устрашающий, хотя был добрейшей души человек (впоследствии  он стал председателем областного Совета Сталинской области). А завуч, Анна Николаевна Натарова, имела у нас прозвище «Cова», ведь она постоянно носила большие очки со сложными стеклами.

 

Математику  преподавала Сарра Львовна – полная женщина,  о которой мы придумали рифмовку: «Дано: Сарра лезет в окно, требуется доказать: как она будет вылезать!» Однажды мы обнаружили сломанную переднюю ножку у учительского стула (а может, и сами сломали, не помню). Приставив аккуратно ножку к стулу, оставили его у стола в ожидании учительницы. Вошла Сарра Львовна и аккуратно присела на стул – стул стоял! Мы от удивления даже привстали с мест. Она проверила присутствующих и отсутствующих учеников по журналу, спокойно поднялась со стула, и тут он рухнул под общий  «хмык».

 

А в старших классах мы одно время занимались вечером, во второй смене. Чтобы  саботировать написание очередной контрольной по физике, мы  под цоколь лампочек подкладывали влажные  промокашки. Как только они подсыхали, свет вырубался. Но наш физик, Израиль Яковлевич Борц, знакомый с такими фокусами, спокойно вынимал фонарик, направлял его в потолок, чтобы свет стал более рассеянным, и с ухмылкой  говорил: «А теперь продолжаем писать контрольную!» У него, кстати, была любимая фраза для ученика, заслужившего двойку: «Учитывая твое пролетарское происхождение, ставлю тебе тройку!»

 

Все эти наши проделки мы недавно вспоминали с нашим любимым физиком, позвонив ему в Израиль. Ему уже далеко за 80, но, сохранив светлый ум и память, он был безмерно рад нашему звонку.

 

Также искренне обрадовалась нашему поздравлению с 80-летием осенью 2009 года  Клара Яковлевна Роскошная, наша учительница химии.

 

Сейчас моя  Галочка  через  Интернет (система СКАЙП)  помогает нашей младшей внучке, Лерочке, готовиться к экзаменам по биологии. В билетах есть такие вопросы на медицинские темы, что даже бабушка с ее 40-летним врачебным стажем порой задумывается над правильным ответом.  Об этом я говорю, вспоминая свою учительницу по ботанике и зоологии – Симу Александровну Файнер. Она так мило картавила: «А сейчас к доске пойдёт и гасскажет о стгоении спигогигы (спирогиры) Ногкин!»

 

Кстати, Симе Александровне, живущей в Израиле, в 2011 году исполнилось 100 лет! Ее ученики – энтузиасты организовали юбилейный вечер, и мы  передали любимой учительнице свое поздравление.

 

До сих пор вспоминаю нашего военрука, Петра Ильича Дянкова…

 

Как он гонялся за нами в колхозе, когда мы старались улизнуть  с поля, чтобы выкупаться в тамошней речке! Сегодня мне даже становится стыдно за нас…

 

Добрыми словами поминаю   Илью Николаевича Устименко, нашего физрука, тренера по плаванию. Это он привил мне вкус к игровым видам спорта – футболу, волейболу, баскетболу, ручному мячу, играм, которыми я увлекался и в школе, и в армии.

 

  А это учителя нашего выпуска 1957 г.

 

 

 

Все 10 лет учебы в школе наш класс располагался  на первом этаже, потому что одноклассник, Илюша Башков (сын дважды лауреата Сталинской премии, директора института «Донгипроуглемаш», А.Башкова)  практически не ходил. Он был очень болен, его  привозили в школу машиной, а мы - одноклассники, заносили его на руках  в класс и переносили из кабинета в кабинет. Тяжелая болезнь не помешала ему хорошо окончить школу, институт (заочно), но, к сожалению, в 30 лет его не стало!

 

До 7 класса я учился вместе со Станиславом Батищевым, который впоследствии стал известным штангистом в тяжелом весе, Заслуженным  мастером спорта.  Станислав - неоднократный призер Чемпионатов Мира и Европы. Он всегда был крепким мальчишкой, но серьезные занятия тяжелой атлетикой сделали свое дело. Встретив его через много лет после окончания школы, я узнал его с трудом – таким он был «мощным» мужчиной. В разговоре со мной он посетовал, что быть первым в любимом виде спорта ему всегда «мешало»  соперничество с такими великими спортсменами-штангистами, как Юрий Власов и Леонид Жаботинский. На мое замечание, почему он ездит на такой машине – старой «Волге» - он ответил, что в другую, более современную машину он просто не помещается. Когда я  обратил внимание на его совершенно седые волосы, он с высоты своего роста указал мне на мою наметившуюся лысину!

 

Здесь уместно вспомнить одноклассника тех лет, Мишу Топпера. Он тоже серьезно  занимался тяжелой атлетикой, но в легком весе. А недавно я прочитал о том, что в мае 2010 года состоялся Чемпионат Украины по тяжелой атлетике среди ветеранов. И мастер спорта, 70-летний  Михаил, завоевал первое место в своей возрастной и весовой категории. Жив курилка!

 

С 1 класса  со мной рядом был мой соученик Женя Царенко. Я всегда поражался его разносторонним способностям и увлечениям и невольно тянулся за ним. Прекрасно занимаясь, он рисовал, вырезал из дерева,  увлекался изучением  иностранных языков. Сказать, что он знал 10 языков, это ничего не сказать! Окончив политехнический институт, он, уже работая, окончил институт иностранных языков. Его познаниями в языках заинтересовались в Москве, и он  привлекался к переводам нужной документации Министерства обороны Союза. Поэтому он был всегда «невыездным». Работая в институте Металлов, организовал целый отдел переводов и всегда был загружен до предела. Интересный факт: я однажды был невольным  свидетелем их «разборок» с женой на … болгарском языке.

 

Свою диссертацию на тему исчезающего уникального африканского языка он умудрился написать на пяти языках. Мне хочется вспомнить эпизод времен перестройки, когда начали налаживаться культурные связи  с Израилем, и в Донецк приехал ансамбль из Израиля, исполняющий песни на иврите и идиш. Мы с Женей попали на этот концерт во Дворце «Юность» и мне, чистокровному еврею, было стыдно за себя, когда песни  и программу концерта мне переводил чистокровный «хохол» Евгений Царенко.

 

Евгений продолжает работать в Донецком  Государственном Университете, и мы продолжаем общаться…

 

Но школа наша была  чисто мужской… до  1955 года, когда мы почувствовали свежий ветер перемен: в нашу школу пришли девочки!

 

И  для меня  опять началась другая жизнь!

 

В нашем  выпускном 10-Б классе было 35 человек, из них только 9 девочек! Судьбы у всех складываются по-разному, но я умудрился влюбиться в свою соученицу, Галочку Ханкину, и пронес это чувство через всю свою жизнь!

 

                      

 

Моя кудесница, моя отрада,

 

скорее встретиться с тобою надо.

 

К щеке прижаться, обняв за плечи,

 

как долгожданны с тобою встречи.

 

 

 

Моя ты женщина, скрывать не надо,

 

душой обвенчана - ты мне награда.                                              

 

 

 

Разлука   тянется, судьба разводится,

 

пусть всё останется, пусть хороводятся:

 

Часы и годы,   зима и лето,

 

грусть  и невзгоды, явь и приметы.

 

 

 

Все эти школьные воспоминания всколыхнулись в моей душе в  эти июньские дни 2011 года. Дело в том, что с первого класса до последнего рядом со мной был Боря Бернер. Это был не просто  мой соученик, он  с семьей много лет жил в одной коммунальной квартире с моей родной тетей Миррой, и у нас было много общего. Судьбы  у нас складывались по-разному, мы редко встречались, но я знал, что последние 15 лет Борис с семьей живет в Германии, в Ганновере, и что он очень болен. Мы общались через Интернет, и как только представился случай побывать в этом городе (а там у Галочки – ее многочисленная родня по Днепропетровску), решили встретиться с Борисом. Честно говоря, мы несколько побаивались этой встречи, все-таки тяжело больной человек, прикованный к инвалидному креслу. И это совсем не чужой человек, а друг детства. И вот через 54 года после окончания школы эта встреча состоялась.

 

  Самое удивительное то, что ни  внешне, ни внутренне  Борис почти не изменился, его телесный недуг  не затронул интеллектуальную сферу. И потекли часы наших общих воспоминаний о друзьях, школьных учителях,  смешных эпизодах из нашей юности…. И  было приятно наблюдать за тем, как нежно и трепетно относятся к Боре его семья – жена Ирочка, дочь Оля и сын Миша…              

 


У каждого – своя судьба!

 

 

                                                               Память кажется бесконечностью.

 

                                                              Наше прошлое стало вечностью.  

 

 

         Если отвлечься от воспоминаний и немножко пофилософствовать, то следует поделиться с вами мыслями о  том, что  на каждое поколение приходятся свои беды. Каждому – своё!  На долю моих предков  выпала первая мировая война, коллективизация, на долю отцов – Отечественная война,  восстановление разрушенного войной хозяйства, сталинские репрессии. Нам выпала  перестройка, нестабильность во многом. У наших детей – свои проблемы. И это, наверное, закон жизни!

 

Сейчас было бы уместным  поговорить о хитросплетениях человеческих судеб. Я бы назвал  это  чудесным совпадением в рамках нашей семьи, или связью поколений. Мой дед, Соломон Чарфас, участник первой мировой войны, был в плену в Германии (у меня сохранилась его фотография 1914 года), а примерно через  90 лет, совершенно в другом веке и другом времени, в Германии оказался я – его прямой потомок, по  своей воле и  воле судьбы.

 

 

 


 

 

 

 

 

 

 

 

 

Соломон Борисович Чарфас.   

 

Германия, 1914год                                   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Иосиф Моисеевич Фридланд -

 

родной брат Эсфири Чарфас.

 

Участник  первой мировой

 

 Войны. Фото 1915г.

 

 

 

 

 

 Сейчас я хочу рассказать о жизни и судьбе моей бабушки, Эсфирь Моисеевны Чарфас (по линии мамы). Жила она  в Запорожской области, Гуляй - Польском районе, в еврейской колонии.

Девичья фамилия бабушки, Фридланд,  наводит на мысль  о  том, что  ее предки  были выходцами из Германии.

 

Кстати, в дореволюционной России существовало понятие «черта оседлости», что означало ограничение  евреев в  их правах, а для этого в отдельных губерниях, в частности,  на территории Украины, создавались так называемые колонии (еврейские общины). Так, в селе Гуляй - Поле (Екатеринославская губерния) население составляло около 9 тысяч, из них евреев было более 1000 человек.

 

Рядом с ними располагалась и немецкая колония. Соседи-колонисты были очень дружны, создавали смешанные семьи, и судьбы этих людей были тесно переплетены. С тех времен в мою жизнь вошли  хорошие люди - преподаватели  Индустриального (позже политехнического) института и соседи – профессора  Гейер В.Г., Вольф И.В., Меллер Э.Ф., Пак (отец и сын), Визгерт Р.В.… Они были немцами по национальности, но  моё уважение  к  ним от этого не стало меньшим.

 

Мама Эсфири, Клара (Кейля) – моя прабабушка, ушла в мир иной в возрасте неполных 40 лет, оставив на руках мужа, кантора синагоги, семерых детей. Так уж сложилась жизнь, что вновь испеченная мачеха заботиться о детях не хотела, и все заботы  о них легли на плечи  молодой женщины, Эсфири, которая в это время уже стала  женой мельника Соломона Чарфас. Семья была большой, жили трудно, бедствовали, и Эсфири  приходилось  работать на своих богатых родственников.

 

Здесь уместно  вспомнить, что в этих краях «хозяйничал» Нестор Махно.

 

Из рассказов бабушки я помню этого человека эдаким  Робин Гудом. Он грабил богатых и раздавал бедным, не поощрял погромов. Один из эпизодов того времени – во двор к Чарфасам-Фридланд вошли махновцы со своим предводителем и с намерениями  разобраться, что к чему и кого поставить к стенке. В дело вмешалась  подруга Нестора, Маруся, разъяснив, что это двор  бедной многодетной семьи, и  всё  завершилось благополучно.

 

Бабушка, рядом с которой прошло моё детство, молодость, была очень мудрым и добрым человеком. Ее любили соседи и прибегали к ней за советом в тяжких житейских ситуациях. Она была набожным человеком (у меня до сих пор хранится ее молитвенник «МАХЗОР», изданный в  18..  году), но на вопрос: « Моисеевна, а  почему вы работаете в субботу?» она отвечала: «Грех воровать и убивать, а работать никогда не грех!»

 

 

 

Бабушкин молитвенник « МАХЗОР»

 

   

 

                         Жизнь так быстро течет по наклонной доске,

 

                         Принося нам то радость, то горе.

 

                         Оставляем свой след – будто след на песке,

 

                         Что смывает волна, как на море.

 

 

 

У бабушки Эсфири с дедушкой Соломоном были три дочери – Катя (моя мама), Лиза  и Мирра. У каждой - своя судьба!

 

               Елизавета, Екатерина, Мирра               Сестры и их дети

 

 

 

К сожалению, никого из них  уже нет на этой земле и мне не у кого прояснить некоторые вопросы моих воспоминаний, но остались их дети, внуки, а значит -  жизнь продолжается. И это тоже закон жизни!

 

 

 

Сёстры

 

 

 

Моя мама Катя, или «Катютя», как называла ее моя внучка Яночка, была старшей. После ликвидации  еврейской колонии семья переехала в Донбасс, девочки учились в школе г.Славянска. Из маминых  рассказов я знаю о  волнующих эпизодах ее жизни: годы учебы  в семилетней  трудовой школе и школе ФЗУ, эвакуация, работа в тылу (она была награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов»), ожидание  отца с фронта, смерть близких  людей…

 

В свое  время  двух сестер Чарфас - Катю и Лизу - исключили  из комсомола за  отказ идти рушить церковь (тогда  была тенденция – посылать еврейских детей  разрушать русские церкви). Но жизнь есть жизнь, а девушки оставались девушками: бегали на танцы, пели современные тогда песни (причем, голоса были хорошие у всех трех сестер).

 

Мама вспоминала, как  однажды, когда она работала на  строительстве завода «Азовсталь», территория его была оцеплена и проведена тщательная проверка строителей в поисках диверсантов. Оказалась, что в огромном плакате над въездом на завод  «АЗОВСТАЛЬ» исчез мягкий знак и надпись вредительски зазвучала : «АЗОВ СТАЛ». В те же годы была беспричинно арестована  ее лучшая подруга, и Катюша ходила в комендатуру, чтобы узнать о ее судьбе. В одно из таких посещений маму строго предупредили, чтобы она больше сюда не приходила, если не хочет, чтобы и ее арестовали. Это был тот период в жизни страны, когда всюду искали вредителей, и бесследно исчезали люди…

 

Здесь стоило бы вспомнить увольнение с работы отца  в 1952 году и еще четверых его сотрудников за то, что они  евреи, ведь тогда  вовсю разворачивалась антисемитская кампания («Дело врачей»), приостановившаяся ввиду смерти Сталина.

 

 

Ах, Катюша, моя мама!

 

                            Мне так нужен твой совет.

 

Неприятности иль драма...

 

                           Но прошло уж столько лет.

 

Очень часто вспоминаю своё детство,

 

                           и поверь,

 

Будто я приоткрываю

 

                          крепко запертую дверь.

 

Вспоминаю твои руки,

 

                         что меня уберегли.

 

Разговор не ради скуки

 

                          мы с тобою завели.

 

 

 

А вот мой рассказ о тете Лизе, Елизавете Телушко (Чарфас). На её долю выпали  такие тяготы войны, что порой поражаешься, как она, слабая женщина, смогла всё это вынести!

 

Но она оказалась очень сильной, если выдержала разлуку с родными, каторжную работу в Германии. Когда начались гонения на евреев и вывоз молодежи в Германию,  родители ее мужа, Ивана Телушко, (который  ушел на фронт в первые дни войны) – простые украинские люди, снабдив невестку теплой одеждой и оставив у себя малолетнего внука, Борю, отправили ее в бега.

 

 Долгие дни скитаний по заснеженному лесу, редкие  передышки в селах и постоянные ожидания «выстрела» в спину. Так и произошло: подлый человек – полицай узнал в ней еврейку, сдал в полицию, и ее отправили в г.Сталино в специальный лагерь. Отсюда отбирали молодежь для отправки в Германию. Как уж ей удалось передать свекру и свекрови, где она и что с ней, я не знаю, но они тут же прибежали на станцию Краматорска с малышом, чтобы повидаться. И вы можете представить состояние матери, которая видит своего ребёнка, не скрывает слез, но вынуждена прятаться за спинами  людей, чтобы сын не увидел её и не закричал: «МАМА!».

 

По прибытии в Германию на бирже труда в г. Регенвальд Лизу отобрали в одно небогатое немецкое хозяйство, где она работала день и ночь в течение двух лет, но это спасло ей жизнь. Однажды она сбежала, но была поймана полицией. Ей грозил расстрел, но за ней приехала хозяйка и забрала с собой. Работы в хозяйстве было много, все работали, не покладая рук. Когда советские войска были уже совсем близко, из хозяйств начали увозить  русских работников в концлагеря для уничтожения. Но и тут хозяйка спасла Лизу, дав ей одежонку и кое-что из продуктов. Она показала куда уходить, в те места, которые уже были освобождены Советской Армией.

 

Выдержка из Лизиного письма: «… мы пробирались как могли, конечно, был большой риск – могли эссесовцы  впоймать и ухлопать, но риск - благородное дело…» (сохранен стиль автора письма).

 

Кстати, в хозяйской семье росло четверо детей, Лиза ухаживала  за ними, а  дети отвечали  на ее заботу  любовью. Умирая, тетя Лиза передала мне фотографии детей этой немецкой семьи. В первые годы нашего пребывания в Германии я делал попытки разыскать их, но безуспешно.

 

 

 

 Немка Эльза ( Лизхен) и дети ( Эрика, Ольрих, Лиза, Рудь)

 

 

 

У меня сохранилось письмо тёти Лизы, написанное  15 мая 1945 года, когда, после освобождения, Лиза в течение двух месяцев работала переводчицей в военной комендатуре. Ведь за два года работы в Германии она овладела немецким языком. Несмотря на тяжелый  труд, моя тетя Лиза  оставалась большой оптимисткой, верила в победу наших войск, в возвращение домой и встречу с родными людьми. Это, по-видимому, и сохранило ей жизнь!

 

 

 

 

 

А ее муж, участник боевых действий, Иван Павлович Телушко (1912-1983г.г.), под Сталинградом был тяжело ранен, ему ампутировали ногу, и война для него закончилась. В детстве я очень боялся его протеза, который он снимал на ночь и ставил в угол комнаты.

 

 

 

 

 

Тётя Лиза и дядя Ваня

 

 

 

 

 

 

 

Несколько добрых слов еще об одной моей тёте, младшей маминой сестре, Мирре. Это была очень энергичная женщина, заботливая мать и преданная жена. Выйдя замуж в 19-летнем возрасте, вместе с мужем, Владимиром Сытником, они воспитали двоих сыновей – старшего, Юрия (о нём я уже несколько раз рассказывал) и младшего, Анатолия (который родился в 1944 году, в эвакуации, поэтому возвратилась их семья из Новотроицка несколько позже нас). Их отец был очень талантливым человеком, имел поистине  «золотые руки», прекрасно разбирался в технике, играл на многих музыкальных инструментах. Во время войны на передовую его не послали, а, учтя его « светлую голову» отправили на Урал строить заводы. Здесь он возглавил крупный научно-исследовательский институт, имел много изобретений и новаций. Его младшенький, Анатолий, унаследовал от отца творческую жилку и в Донецке стал известным конструктором, создателем угольных машин и механизмов. Имеет изобретения. Много лет проработал в институте «Донгипроуглемаш».

 

 


 





<< Назад | Прочтено: 534 | Автор: Норкин Л. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы