Темы
Елена Айзенберг
МОИ ДЕТСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ:
блокада, голод и конфеты «Подушечки»...
Материал с сайта „www.phoenix-cologne.com“
2011-12-06
Далеко не все хорошо помнят свое детство. Но есть люди, которые могут рассказать подробно, что происходило в далекие годы их жизни. И эти воспоминания становятся бесценным кладом.
О блокаде Ленинграда во время Великой Отечественной войны написано очень много, и большинство из тех, кто вырос в Советском Союзе, знают о подвиге города и его жителей. Но ведь мы хотим, чтобы об этом знали и дети, которые выросли уже в эмиграции. О героизме советских людей не рассказывают на уроках истории в немецких школах, и мы, взрослые, должны восполнить этот пробел. Потому что то, что пережили люди во время этой страшной войны, не должно повториться. И забыть об этом тоже нельзя.
Рядом с нами живут уникальные люди, живые свидетели истории. И каждое свидетельство такого человека – истинный исторический факт.
В центре Фрэхена живет удивительно скромная и добрая женщина – Фаня Хоневна Быховская, приехала она в Германию по линии еврейской эмиграции с дочерью и внуком. Живет себе тихо и незаметно, каждый день благодарит Всевышнего за то, что тот дал силы пережить второй инфаркт, за то, что есть люди, которые помогают, за то, что дышит, ходит, наслаждается каждым отпущенным днем...
У нее редкая память, может рассказать любые подробности детских, юношеских лет.
Ф.Б.: Всю жизнь я прожила в Ленинграде – на улице Марата, потом на Канале Грибоедова. У мамы и папы я была одна, но у меня был двоюродный брат Юлик, которого я очень любила. Хорошо помню праздничные дни 7 Ноября, 1 Мая – с балкона в квартире нашей тети на углу Невского и Пушкинской мы часами наблюдали, как идет демонстрация. Из самых моих ранних впечатлений – помню похороны Кирова, у меня в памяти запечатлелось, что была полная тишина и сплошное движущееся море голов по Невскому проспекту до Московского вокзала. Это был 1934-й год, и мне было всего три года.
Е.А.: А начало войны Вы помните?
Ф.Б.: Начало войны помню, как сейчас Мы жили на даче в Мариенбурге, это не доезжая Гатчины. В тот день 22 июня папа нам сказал: «Началась война»... Три дня и три ночи через Мариенбург не переставая шли войска. Жара... Когда мы уезжали на дачу 5 июня, еще была жуткая холодина, а когда началась война, наступила вот такая жара. Грунтовая дорога, пылища стоит страшная, в воздухе - облако грунтовой пыли. Солдаты идут уже трое суток, некоторые падают... Мы все, ребята, стоим с двух сторон по обочине дороги, и у каждого либо бидончик, либо ковшик с водой. И кружка. Мы были счастливы, если кто-нибудь из солдат протягивал руку, и мы давали попить воды.
Через три дня и три ночи все как отрезало. Войска перестали идти, а 25-го мы уже вернулись в Ленинград.
Е. А : А как все это было в Ленинграде – помните?
Ф.Б.: Помню. Мы жили на улице Марата, в коммунальной квартире. У нас были очень хорошие люди: две еврейские семьи, две русские, одна из них – Хлебосоловы, бывшие хозяева этой квартиры. Когда отбирали площадь и их «уплотняли», им досталась одна комната. В другой комнате жила Екатерина Николаевна с семьей, она была дворянка, ее муж пел в церковно хоре (что отнюдь не поощрялось). И вот была наша семья и семья Букиных. Когда началась война, папа первым долгом заготовил нам дрова, втащил в комнату и сложил за шкафом. Так что потом, когда начались холода, два-три полешка мама всегда клала в печку, чтобы можно было хотя бы воду разогреть.Окна в комнате завесили. А потом папа получил повестку из военкомата. Первое время его часть стояла в Ленинграде, и мы с мамой почти что каждый день к нему ходили, они размещались в Московских казармах. Вы знаете... он нам каждый день отдавал сухарь. Он там спал с этих сухарем в кармане... В Ленинграде уже был настоящий голод. А потом их часть послали на «Невский пятачок», папа был санитаром вытаскивал раненых с поля боя. ...А потом его самого ранили. Мы к тому времени уже пережили страшную блокадную зиму и весну. Нас уже давно собирались эвакуировать,а когда мы получили письмо, что он в госпитале, и что ему дают шесть месяцев на долечивание и отправляют в Уфу, мама пошла в военкомат и ей дали направление на эвакуацию тоже в Уфу. Сначала была переправа через Ладогу. На баржу нас внесли на руках, потому что от слабости ходить мы уже практически не могли. Людей было много, сидели вплотную друг к другу. Это был июль, но дул такой ветер, что мы жутко закоченели. Три с половиной часа ехали через Ладожское озеро. Самое страшное было, когда начиналась бомбежка или обстрел, мама меня укрывала своим телом, а люди кругом начинали молиться. В общем, как-то перебрались на тот берег, и там уже нас посадили в эшелон. Два с половиной месяца мы ехали в теплушке, а папа уже знал что мы едем, и он каждый божий день ходил нас встречать…
Е.А.: А как вообще ребенок воспринимает все это?
Ф.Б.: А Вы знаете, казалось что другой жизни быть не может. Как будто все так и должно быть. Мама ходила рыть окопы, потом дежурила на крышах. Мы, ребята, на чердаке тоже ловили «зажигалки», совали их в бочки с водой или засыпали песком. Казалось, что по-другому не бывает. Вспоминаю, когда ехали в эвакуацию, тоже ко всему привыкли: вид нашего поезда был, вы сами понимаете, какой: в теплушках ехали старики, дети, все ободранные, всем надо в туалет, висят тряпки и прочее и поэтому, конечно, состав всегда пускали на станциях по запасным путям. Один раз, не знаю в каком городе, наш эшелон стоял, а на соседней платформе стоял другой эшелон, знаете, такой, какие бывали до войны, причем напротив нашего вагона виден был мягкий вагон. В этом вагоне была открыта дверь, и стояла девочка и ее мама. Девочка была в таком красивом платьице, с бантами, такая ухоженная, и мама красиво одетая. Я могу сказать, что я смотрела на них с изумлением, а та девочка смотрела на меня с неменьшим изумлением. Я смотрела на нее, как на какое-то чудо, которое появилось неизвестно откуда, я не представляла себе, что есть еще какая-то другая жизнь. Мы думали: война, фронт, и все – и ничего другого быть не может. Когда дело подошло к весне, трудно даже представить себе, на что был похож город. Об этом же не говорят. А вы представьте себе, когда из всех окон выливали нечистоты, что творилось во дворах...
Е.А.: Да, об этом не принято говорить. Говорят, что не работал водопровод, не работала канализация, а как все это на самом деле было...
Ф.Б.: А было так: поначалу у кого были силы, выходили, выливали в люки, потом уже сил ни у кого не было, выливали просто из окошка. Представьте себе, на что были похожи дома. Правда, у нас в доме был дворник Емельян, светлая ему память татарин, он, как мог, поддерживал чистоту во дворе. А у него в дворницкой вечно торчали все ребята. Люди не были равнодушны друг к другу, сочувствовали и помогали, как могли. Но было, конечно, и другое... Комнату рядом с нами занимала секретарь партийного комитета кондитерской фабрики им. Крупской ...Я вам могу сказать, что У НИХ БЫЛО ВСЕ. У них было и варенье, и печенье.
Е.А.: Это вот в голодное время?
Ф.Б.: В голодное время – и сахар, и мед, и все, что угодно. Они ни в чем абсолютно не нуждались. Эта секретарь парткома покупала у бывшей хозяйки нашего дома всякие безделушки и дорогие вещи – за что? Конечно, за еду.
Е.А.: Откуда же у них это было? Ведь фабрика наверняка не работала, может, из старых запасов?
Ф.Б.: Я не знаю, откуда, но у них было все. Я Вам могу сказать, что у нас в комнате стояли дубовые красивые стулья, с кожаными сиденьями и с такими кнопочками. Когда-то в двадцатые годы кто-то из родных уехал в Америку и папе отдали шесть стульев. Вот эти стулья мы продали этой женщине, секретарю парткома - за два кило хлеба. У них было все.
Е.А.: Я где-то читала, что даже в самое голодное время в обкоме партии было все, даже пирожные «эклеры». Я не понимаю, как это.
Ф.Б.: Вот и у них все было.
Е.А.: Ну они хотя бы делились с кем-то?
Ф.Б.: Вот, я говорю, что мама продала шесть стульев за два кило хлеба. А еще у меня был новый велосипед, что было большой редкостью так вот его мама продала за 400 граммов конфет «подушечек».
Е.А.: А как вы жили в Уфе в эвакуации?
Ф.Б.: Сначала спали втроем в односпальной железной кровати, потом нам дали комнату в другой квартире. Рядом жила женщина немка Алевтина Адольфовна, ее не выслали, потому что зять был офицер, служил на фронте. У нее был внук Вовка, которого все дразнили немцем, фашистом, бандитом, никто во дворе не хотел с ним играть. А мы с ним очень подружились, Вовка этот вечно приходил ко мне, мы с ним книжки обсуждали, болтали. Потом я пошла в школу. Первый год школа была в мечети. Холодрыга... Мечеть каменная, неотапливаемая. Мы сидели по три человека за партой, все в своих зимних одежках.Чернила застывали в чернильницах-непроливайках. А чернил не хватало. Один знакомый врач выписал мне зеленку, и вот этой зеленкой из аптеки я писала. Тетрадок тоже не было. Где-то папа раздобыл рулон обоев, разрезал их и сделал мне тетрадки. Это был третий класс, в четвертом классе нас перевели из мечети куда-то в другое место, в бывшую школу. Занимались в четыре смены, последняя заканчивалась уже поздно вечером. Училась я хорошо, получила грамоты за третий-четвертый класс. В эвакуации в общей сложности мы были год и десять месяцев. Вернулись в Ленинград, когда блокада уже была снята. Папу опять послали на фронт. Спустя какое-то время, он снова попал в госпиталь, вернулся домой еле живой. Я училась в женской школе. Потом хотела поступать на восточный факультет, изучать древние языки: иврит, арамейский. Но мне сказали: ты в своем уме, на этот факультет берут 4-5 человек, причем по решению КГБ, НКВД, а ты, еврейка, куда суешься? Ну я туда не пошла, а близко от меня был химико-технологический институт, туда я поступила.
Е.А.: Так что еврейский вопрос Вас тоже коснулся?
Ф.Б.: Конечно. После окончания института я получила распределение на работу в воинскую часть, как это называлось - «почтовый ящик», это был морской институт, там разрабатывали покрытия для судов, для подводных лодок. Но начальник отдела кадров сказал мне открытым текстом: «Вы знаете,у нас десять процентов евреев есть, и мы больше не возьмем, и Вы стенку лбом не прошибете». После этого мне в моем институте дали справку, что я могу устраиваться на работу самостоятельно. Я нашла себе работу на заводе «Краситель» сменным мастером, а потом оттуда я перешла на объединение ЛОМО.
Е.А. Следующий вопрос очень личный. У вас стоят замечательные портреты Вашего мужа, я знаю, что не просто вспоминаете его, а считаете каждый день, который прошел без него. Расскажите о нем.
Ф.Б.:Мы познакомились у одной общей знакомой. Лёвины родители погибли от голода в блокаду, он и сестра были в разных детских домах, потом тетя, мамина сестра, забрала их домой. Работал он сначала в жестяной мастерской, потом закончил курсы электромонтеров, потом его взяли на ЛОМО, он был начальником механического цеха. Я вышла за него замуж, когда еще училась в институте. Прожили мы вместе 46 лет, в 57-м году у нас родилась дочь Аня.
Е.А.: Но Вам легче жить без него здесь, чем если бы Вы остались в Санкт-Петербурге?
Ф.Б.: Я даже сама не знаю, что сказать, ведь я сама от себя хотела убежать, потому что там мне все напоминало Лёву. Здесь не напоминает, но от себя убежать не получается. Каждое утро я говорю ему: «Доброе утро тебе». Я думаю, что мы когда-нибудь еще встретимся и что эти руки меня еще обнимут...
Е.А.: А как Вы считаете, это не просто красивая фраза, а серьезный вопрос: Что для человека главное в жизни?
Ф.Б.: По-моему, главное – это самому оставаться человеком. Никому никогда не желать зла. Всегда видеть в человеке добро. И всегда, по-возможности, помочь. Конечно, в Советском Союзе мы всю жизнь прожили во вранье, нас всю жизнь обманывали, но тем не менее, все равно много было хорошего. Потому что в самих людях было хорошее.
Елена Айзенберг
Hat mir gefallen?
Bewertet: 0)Kommentare (0)
dlt_comment?
dlt_comment_hinweis
Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich
Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.
Zur Anmeldung >>