Воспоминания

Леонид Комиссаренко

Главы из книги воспоминаний

«Начальные обороты»

Как я не стал большим учёным

Рассказывая в главе «Военпреды» о Пудалове, я не упомянул об одном эпизоде, в котором удивил меня Моисей Львович однажды, как бы поточнее выразиться, с обратным, что ли, знаком. Он к тому времени уже не работал, но контакты мы поддерживали, виделись часто. Было это в 1971 году.

М.Л. Пудалов

Руководитель 388 ВП МО

Пудалов позвонил и несколько взволнованным голосом попросил зайти после работы к нему домой. Я не стал задавать лишних вопросов, вечером пришёл. Пудалов был действительно напряжён, встретил меня вопросом, знаю ли я о новых назначениях в Политбюро.

– А кто же их не знает? Вчера гундели об этом целый вечер в программе «Время».

– А ты на фамилию Соломенцев внимания не обратил?

– Нет, конечно.

– Вот и напрасно. Я его хорошо знал, он у нас в Златоусте на заводе работал.

И выдал М.Л. новому кандидату в члены Политбюро очень нелестную, мягко говоря, характеристику. Пудалов, оказывается, был членом парткома, а так как существенную часть забот этого органа составлял моральный облик, вернее, отклонения от него, аморалка, то особо в ней отличавшиеся в памяти остались надолго. По словам Пудалова из общей серой массы только этим Соломенцев и выделялся.

– Я-то думал, что на такой уровень подбирают действительно людей выдающихся!

Тут настала моя очередь удивляться:

– Я-то думал, что Пудалов с его возрастом и жизненным опытом давно и навсегда распрощался с подобными иллюзиями.

В тот вечер мы с ним проговорили долго и откровенно. Я сделал для себя о его взглядах ещё пару такого же рода мелких открытий: явно давала о себе знать разница в одно (целое!) поколение. Не знаю, в чём мне удалось его убедить, но в развернувшейся полемике аргумент «Соломенцев» был на моей стороне.

Но воистину неисповедимы пути господни. В те же дни, в той же Москве, тот же аргумент начал работу и против меня.

Придётся сначала вернуться на год назад. В 1970 году мне исполнялось 35 и жил я, как в песне пелось: «Раньше думай о Родине, а потом о себе», то есть, как последний дурак. Причём, за весьма скромное вознаграждение. Взять один только квартирный вопрос! Каждый предыдущий директор считал своим долгом выразить недоумение по поводу бездействия последующего в его решении для такого ценного кадра, как я. Особенно умилительно это прозвучало однажды на пикнике для руководства с выездом на Азовское море. Были приглашены и два предыдущих директора – А.А. Березин и Г.А. Овчинников. Вот они-то в два голоса стали петь моей жене, очевидно очарованные её женским обаянием, дифирамбы по поводу преданности делу её мужа и недоумевая, почему это он не имеет достойного жилья. Жена-то знала, что именно они мне его и не дали.

35 лет – предельный возраст для очной аспирантуры, поэтому в 68 – 69 годах я сдал в Донецком политехническом кандидатский минимум и в следующем, 70-ом, подался в Москву, в родной НИМИ, в заочную. Хотя, прежде чем податься, нужно было ещё суметь последним поездом вырваться из холерной Одессы: такого штурма поезда с посадкой через окна я не могу вспомнить даже в годы войны.

Сдавать мне нужно было только технологию машиностроения. Сдал на отлично. Итого с канд. минимумом 15 баллов из 15. Да и тема диссертации предварительно подобрана. Все предпосылки к одолению первого баръера. Без всяких опасений жду решения НТС. Встречает меня в коридоре в один из дней ожидания член этого самого совета, фамилию называть не буду, скажу только, что хоть и еврей, но очень хороший человек, и просит зайти к нему в кабинет. И на условиях строгой конфинденциальности сообщает, что в аспирантуру я, скорее всего, принят не буду. Причина – моя пятая графа, о которой и сам мой визави раньше не подозревал. Категорически возражает В.С. Кренёв – главный инженер института, и какой-то В. Козлов. С первым всё ясно – уже лет пять, как он меня знает, даже уважать начал, и вдруг я подложил ему такую свинью – оказался инвалидом пятой графы. Чего рвёт жопу Козлов, непонятно, скорее всего, просто подпевает начальству, а может и правда, нас не любит. Отказ в приёме будет, очевидно, обоснован тем, что в характеристике с места работы не отражена общественная деятельность.

Я не хочу здесь вдаваться в глубокий анализ антисемитизма. Утверждая зачастую, что в советской оборонке его не было, я, конечно, слегка преувеличиваю. Примеры Зельдовича, Харитона, Ванникова, Зальцмана, Котина, Лавочкина, Гуревича и многих, многих других хоть и годятся в качестве аргумента, но мало что меняют в самом принципе. Да, в оборонке, если ты нужен, а, как известно: «Незаменимых у нас всё-таки есть», продвинуться легче, чем на гражданке. А вот если ты легко заменим, то движение наверх затрудняется. У нас в этом плане проблем ни при каком директоре не было: из сорока-пятидесяти руководителей цехов, отделов и служб на ежедекадных совещаниях числом меньше десяти нашего брата не было. Оборонный отдел обкома вякал иногда на засилье, но кто его слушал. Наше всё начальство, в том числе и партийное, в Москве. А сам по себе антисемитизм от наличия, количества и поведения евреев не зависит – он просто является одним из краеугольных камней нашей иудео-христианской цивилизации. Не будь его – и цивилизация была бы другая. Вот когда лет через 100 исламские самки расстреляют нашу из пушечных жерл своих влагалищ, имеет шанс кончиться и антисемитизм, правда, вместе с евреями.

Но я отвлёкся. С общественной деятельностью, чтобы лишить юдофобов аргумента, нужно что-то делать. Обидно, конечно, но сам виноват – сам же эту характеристику и писал, но, видимо, не по тому образцу. Пришлось идти в отдел руководящих и научных кадров министерства. Нормальный попался парень, не из тех дундуков, которые, разговаривая с евреем, утверждают, что чуют их за версту. Меня он не почуял и в упор, личное дело доставать не стал, а я пожаловался только на проблему из-за неполноты характеристики. На что он ответил, что в самой лучшей из виденных им по такому поводу было членство в ДНД. Тут же позвонил в отдел аспирантуры НИМИ, и они, к моему полному удовлетворению, начали что-то млямлить про мою общественную пассивность. Он даже немного психанул: «Завтра он за теми же подписями, что и основная, положит вам на стол телетайп с дополнением. Если у вас нет возражений по делу – не дурите!» Возражения у них, конечно, были, но кто определит, пятая графа – это по делу или нет? По поводу телетайпа – это было моё предложение, я ещё вчера всё прозвонил, дал текст, который хотел получить обратно. Там, кроме ДНД, была ещё и лекторская деятельность. Было такое общество «Знание», в котором я числился в самых что ни на есть передовиках по прочитанным лекциям, хотя нигде и никогда их не читал – они работали по отчётности и просто рисовали цифры. А потом получали за них премии в виде турпоездок по разным местам: ленинским, боевой и трудовой славы и пр., а кое-кто и весьма приличные бабки.

Получил я на следующий день тайпограмму за подписью треугольника и стал аспирантом. Назначили мне и временного руководителя, Н.П. Антонова. А тему диссертации выбрал я себе во время руководства дипломным проектированием на кафедре технологии машиностроения Донецкого политехнического у П.И. Калафатова. Занимался я этим, чтобы держаться на уровне. Приходилось и в учебники заглядывать. Взял однажды «Основы технологии машиностроения» Б.С. Балакшина и открыл в нём для себя раздел о самоподнастраивающихся системах. Когда-то, в 1957 году, будучи на практике на заводе Лихачёва, я в журнале «Станки и инструмент» прочёл одну чисто теоретическую статью Балакшина, которая сейчас была назначена основополагающей целого направления. Как применить всё это на снарядном производстве, было пока неясно, но в качестве диссертационной темы могло бы сойти. Поехал в Станкин, где Балакшин руководил кафедрой, встретился с ним. Он очень заинтересовался, соблазнившись, очевидно, массовостью производства. Мой же интерес был – найти себе у него на кафедре руководителя.

Теперь уже при каждой командировке в Москву какое-то время проводил на экспериментальном участке кафедры. Сначала на подхвате, потом поглубже, но далеко не систематически. Времени для капитального втягивания в эту работу катастрофически не хватало, да и не увлекла она меня, если уж говорить откровенно. Так прошёл год (1971-й), ни шатко ни валко, кое-какие цифры в блокноте появились, с помощью Балакшина сформулировалась тема. Где-то в начале 1972 года вдруг наступил перелом. Не подумайте, что взвились кострами алые ночи, скорее наоборот – начало гаснуть то, что тлело. Никому вдруг не стало до нас (а таких как я лимитчиков отиралось на кафедре ещё двое) дела, к Балакшину не прорвёшься, да и других мелких признаков потери интереса достаточно. Откуда ветер дует – ума не приложим. Рассказываю всё Антонову. А он мне в ответ: «Больше в Станкине вам появляться нет смысла. Только что подписано Постановление о присуждении за монографию «Самоподнастраивающиеся станки» Ленинской премии за 1972-й год, опубликовано будет 22 апреля. А так как в чисто практическом плане это нигде не работает и, скорее всего, работать никогда не будет, то самые страшные враги для всего авторского коллектива – вы, настырные внедренцы. Начнёте, и вся туфта вылезет наружу. А коллектив серьёзный, там самый главный не Балакшин, а Юрий Михайлович Соломенцев, сын самого М.С. Соломенцева».

У меня глаза на лоб полезли. Понятно, что с точки зрения диссертационной из этой тематики при желании что-то выжать можно. Но Ленинская премия за 3-4 сотни страниц имеющего слабое отношение к науке и никакого к практике текста!? Я ведь долго и тщетно метался по Москве в поисках хотя бы одного работающего вне кафедры станка с системой адаптивного регулирования (САР) и нашёл его по наводке лаборантки кафедры на заводе «Красный пролетарий». Пришёл в названный ею цех, нашёл зампотеха, спрашиваю его о станке с САР, а ему, как и положено зампотеху по должности, всё, кроме простоя в данный момент времени какого-нибудь крана или стружечного конвейера, до лампочки. «Иди – говорит – в такой-то пролёт, там спросишь». Пошёл, спрашиваю какого-то работягу. Он не понимает, что за САР. Потом его осенило: «А, сарочка! Вон же она стоит, только не работает уже с год: там был какой-то редкостный амперметр, его и с...тырили».

Ещё целый год эта Ленинская премия оставалась объектом насмешек всей технологической общественности страны. Вскоре и все работы по тематике прикрыли. С тех пор прошло почти 4 десятилетия. Сегодня, открыв официальный сайт кафедры «Технология машиностроения» МГТУ «Станкин», читаем: «В 1975 г. перед кафедрой возник вопрос: в каком направлении вести дальше научную работу? Проблема адаптивного управления к этому времени была исчерпана и для крупной кафедры фронт научных работ иссяк».

Как это прикажете понимать, что кроется за словами об исчерпаности проблемы адаптивного управления? Может быть ею к тому времени были оснащены все станки на управляемой Политбюро ЦК КПСС территории, или хотя бы на территории РСФСР, где М.С. Соломенцев был предсовмина? Мне самому впоследствии пришлось дважды участвовать в подготовке и представлении работ на Государственную премию. В одном случае речь шла о технологии. Так вот там на всех уровнях, от техсовета завода до НТС и коллегии министерства и в Госкомитете первым и главным вопросом стояла перспективность разработки. А здесь Ленинская премия, в 72 году получена, а в 75 уже исчерпана. И ни одного работающего станка, так как, думаю, последние амперметры к этому времени скоммуниздили и на самой кафедре. Но, по сведениям этого же сайта: «По проблеме было защищено свыше 40 кандидатских диссертаций, опубликованы три монографии «Самоподнастраивающиеся станки» (1965, 1967, 1970 гг.) и издан капитальный труд «Адаптивное управление» (1973 г.). Жаль, могло бы быть и свыше 41-ой диссертации. Что касается трёх монографий, то на самом деле это три издания одной и той же, только в последнем больше Ю.М. Соломенцева, а капитальный труд вышел через год после присуждения за него премии. Обычно бывает наоборот, если бывает, конечно.

Удар по моему и так не шибко прилежному аспирантству был нанесен сокрушающий. Полтора года коту под хвост, всё надо начинать сначала. А тут работы навалилось, новые изделия, опытные партии. В порядке барахтанья утопающего съездил ещё в Тулу к завкафедрой спецтехнологии профессору Коганову. Поговорили часа три. В заключение беседы он сказал, что минимум на пару авторских я идеи подал, и, вообще, мне не нужен никакой руководитель, типа: «Пишите, Лёня, пишите!». Авторские эти я потом увидел в перечне изобретений, но без меня. Зато косяком пошли от него авторефераты диссертаций на отзыв, с предуведомлением, конечно, и сообщением исходящих номеров первого отдела. То есть, отпала и Тула.

Но уж Владимир Сергеевич Кренёв своего не упустил: два года аспирантуры позади, старая тема закрыта, новой нет. И с очевидным удовольствием подписал приказ о бесславном моём отчислении. И правильно сделал. Мы ведь поступали тогда вместе с А.А. Каллистовым, но он вышел не только в кандидаты, а в доктора, профессора и академики. Хотя основной работы было у него не в пример больше, чем у меня.

Подводя итоги, хочу привести два постулата из М-Л философии: 1. «Истина всегда конкретна» и 2. «Истина пробивает себе путь через кучу случайностей». В моём казусе конкретика ясна – не хотел по-настоящему взяться (с теми, кто скажет, что просто ума не хватило, позволю себе не согласиться: написав десятки отзывов, имел возможность оценить и себя и некоторые диссертации); а семейство Соломенцевых с ихиной премией – одна из случайностей: не было бы его, нашлось бы что-то другое.

На стр. автора

<< Назад | Прочтено: 529 | Автор: Коммисаренко Л. |

Мне понравилось?

(Проголосовало: 0)

Комментарии (0)

Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>