Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Эдуард Якобсон

ПЕРЕСЕЧЕНИЯ

 Часть вторая.  

Вокруг Ладоги


Порожний товарный состав, постукивая на стрелках, медленно втягивался на один из путей станции. Лязг буферов прокатился по останавливающимся вагонам. Паровоз вздохнул и затих. Наступила какая-то особенная  тишина. И вдруг её  нарушил короткий резкий скрип отодвигавшейся двери одного из вагонов. Высунулась голова. Повернулась направо, налево. И  вскоре около 15 человек, ёжась от холода и сырости, уже стояли в узком коридоре между соседними составами. Перекинувшись несколькими словами, люди в группе разделилась. Человек пять пошли в голову, а остальные в хвост своего состава.

Короткая карельская ночь ещё не наступившего лета была на исходе. Плотный туман окутывал всё вокруг. На расстоянии нескольких метров невозможно было различить даже шпалы.

«Ата-а-ас!» - полукрик – полушёпот,  и группа, вновь объединившись, рванулась к паровозу... Но было уже поздно: сзади и спереди их путь перекрыла милиция, внезапно возникшая из плотной завесы тумана. Пытавшихся бежать хватали за что попало и вытаскивали даже из-под вагонов.

Маленькая комната пикета железнодорожной милиции явно не была рассчитана на такой большой наплыв  посетителей, но зато здесь было тепло и сухо. На единственной лавке всем было не уместиться, поэтому некоторые, недолго думая, уютно расположились на полу сидя или лёжа, вытянув ноги почти через всю комнату. О побеге никто и не помышлял. Дверь была заперта снаружи, а на окне была решетка. Собранный здесь народ был только мужской, но весьма разнообразный. Преобладала молодёжь... Судя по всему, это были сбежавшие из ремеслухи или от принудительных работ, искатели приключений, «мешочники», возможно,  и  воришки. Документы были отобраны при задержании, и каждый ожидал своей участи достаточно спокойно. Кое-кто уже спал, а некоторые переговаривались шёпотом, не нарушая общей тишины. Только изредка отдельные, не очень литературные и неизвестно к чему или к кому относящиеся возгласы прорывались в уже достаточно спёртую атмосферу ограниченного объёма помещения. Доносившиеся извне звуки были настолько невнятными, что по ним невозможно было определить  их происхождение. Забеленные с наружной стороны стёкла окна дополняли картину изоляции от внешнего мира.

Через несколько часов задержанных начали по одному выводить из камеры временного заточения, вызывая по фамилии. Никто из вызванных обратно не возвращался.

Всё это произошло на станции Сортавала в Карело-Финской ССР, на северном берегу Ладожского озера  утром 1-го июня 1946-го  года.

 

* * *

Управхоз  Надежда Васильевна Кузнецова, принимая у мамы ключи от нашей квартиры, говорила:

- Как только обживётесь на новом месте, сообщите свой адрес. - И добавила:

- За имущество можете не беспокоиться, всё будет в сохранности.

У мамы не возникало даже мысли, что что-то может быть иначе. В довоенные времена у нас в доме все достаточно хорошо знали друг друга и были весьма дружелюбны вне зависимости от различия в социальном положении, а материальное отличалось незначительно. Видимо, тогда ещё не выветрился дореволюционный дух питерского взаимоуважения, а советская власть причесала доходы почти всех под одну гребёнку.

Война и особенно блокада многое изменили, да и люди появились совсем другие. Ленинградцев многих уже нет, да и те, что остались, как-то растворились в новой массе.

Как только мы более или менее пришли в себя и немного освоились в Сталинске в новых, совсем непривычных для нас условиях, мама сделала попытку установить почтовую связь с Кузнецовой, но ничего из этого не получилось. В условиях военного времени письма шли с большими задержками, а бывало, что и вовсе пропадали. Нам ничего не оставалось, как ждать. Единственное, что нам требовалось, так это подтверждение, что наша договорённость сохранилась и действует. У нас не возникало даже мысли, что с возвращением могут возникнуть проблемы. Мы считали, что ещё немного – и мы вернёмся. Уверенность в этом окрепла после прорыва блокады. Постепенно восстанавливалось и наше физическое состояние.

Ещё до нашей эвакуации снабжение Ленинграда улучшилось, но не настолько, чтобы могло сравниваться со снабжением в глубоком тылу, где можно было ещё кое-что из продуктов прикупить или выменять. Кроме того, уже в 1943-м году я и мама работали, а брат учился в техникуме, пользовавшимся поддержкой Кузнецкого Металлургического Комбината (КМК), крупнейшего предприятия Западной Сибири, имевшим определённые правительственные привилегии в продовольственном обеспечении. Всё это в значительной степени облегчало условия нашей жизни. Но информации из Ленинграда мы так и не дождались.

Жизнь в эвакуации нашла отражение в первой части данного повествования, где видно, что почти все три года для нас не прошли гладко, в тепле и достатке. Всё было…

В дни, когда вся страна отмечала победу над фашистской Германией, я и мама работали в городском театре. Я – в качестве декоратора, а мама – в оркестре. В то же время мой брат, защитив в техникуме диплом, готовился поступать в Ленинградский Институт Точной Механики и Оптики (ЛИТМО). Получив вызов на сдачу вступительных экзаменов, он выехал в Ленинград.

Через некоторое время мы получили от него короткое письмо: наш дом цел и невредим, но в квартиру его не пустили, и управхоз его встретила словами  «Убирайся туда, откуда приехал!». Оказывается, она сама там поселилась сразу после нашего отъезда в эвакуацию. Понятно, почему мы не получали ответов на наши запросы.

* * *

Борьба за выживание сменилась борьбой совсем другого характера, борьбой за свои права, которая растянулась (с небольшими перерывами и в разной форме) на всю жизнь.

В самые сложные моменты жизни мне, как правило, везло - помогал счастливый случай. Вот именно такой случай подвернулся и здесь.

Я уже не помню, откуда и как я узнал, что в Новосибирской области ведется набор рабочей силы в Ленинград. Оказалось, что моя «сила» вполне подходит, и что я пригоден для того, чтобы завербоваться на работу в трест «Ленгортоп» на заготовку топлива. Упустить такую возможность я не мог, а мама пришла в ужас, что я не согласовал это с ней и, самое главное, что ей придется ехать со мной как рядовым членом (а не главой) семьи, чего она, даже при жизни отца, не могла себе представить.

8-го сентября 1945-го года я уволился с работы в городе Сталинске и с 12-го декабря приступил к работе уже в Ленинграде в Погрузо-Разгрузочной конторе треста «Ленгортоп», которая находилась в Апраксином Дворе, а рабочие площадки были размещены по районам города. Здесь я получил уже третью за три года специальность (грузчик, декоратор, слесарь).

 

 

Наш дом.

Современное фото

 

Приехали мы в октябре и сразу столкнулись с проблемой жилья. Мирные переговоры с управхозом не удавались. Она уклонялась от контакта с нами и на наши письменные обращения с просьбой вернуть нам  хотя бы одну из комнат не реагировала.

Оставалось только судиться. И мама взяла всё это дело в свои руки. Наш дом, где отец, будучи ещё холостым, с 1916-го года снимал квартиру, мы могли видеть только снаружи. Сейчас дому уже 110 лет, и за это время он почти не изменился (на фото), если не считать только того, что в нём  вместо 15 просторных квартир стало 20 коммуналок, из которых часть после приватизации была перепродана под парикмахерскую, банк, салон наращивания ногтей и ещё какие-то офисы.

Судебный процесс пошёл.

А пока суть да дело, я жил пятым на «птичьих правах» в комнате на четырёх человек в общежитии ЛИТМО на Невском 180, где делил с братом кровать и дрожал, так как в любой момент мог быть изгнан. Мама всё это время жила на Моховой, у племянницы с двумя её детьми, незадолго до нас вернувшихся из эвакуации.

Первое, что мы увидели, вернувшись в Ленинград, так это то, что многие раны военного времени интенсивно залечиваются. На стройках трудится много немцев-военнопленных. Транспорт функционирует, но очень перегружен. Жизнь кипит. Даже трудно поверить, что не так  давно здесь царили холод, голод и смертельная опасность…

Восстановил свою работу и техникум промышленного транспорта, куда я тут же подал документы на подготовительное заочное отделение и был принят. Таким образом, когда я приступил к работе в Погрузо-Разгрузочной конторе, там уже было известно, что я учусь, и это давало мне определённые льготы. Пользуясь этим, я сдвинул работу на второй план, но  кончилось всё это тем, что мне было предложено выбрать одно из двух: работать или учиться. Конечно, я предпочёл второе. Привело это к тому, что мой вербовочный контракт был разорван, и спустя два с половиной месяца после начала работы я без особого сожаления расстался с трестом «Ленгортоп». С 23 февраля 1946-го года я получил возможность оформиться в ЛТПТ на очное отделение, но всё оказалось не так-то просто.     В моей жизни снова произошёл неожиданный поворот.

* * *

Началось всё со знакомства с бюрократической системой. Надо помнить, что далеко не каждый мог в нашей стране поступать так, как ему хотелось бы, а в те далёкие времена это было ещё более проблематично. Даже для того, чтобы перейти с одной работы на другую, нужно было не только этого хотеть или даже просто обосновать, но и получить соответствующее разрешение («наряд») от так называвшегося «Бюро по распределению рабочей силы». Это распространялось, по крайней мере в Ленинграде, и на учебные заведения (возможно, кроме общеобразовательных школ). Если у тебя нет «наряда», то тебя не могут должным образом оформить на работу (учебу), а без оформления ты не получишь продовольственных карточек. Живи как хочешь, пока не прослывёшь тунеядцем, и тебя не сошлют куда подальше.

Таким образом  я и обратился в Бюро, имея при себе ходатайство ЛТПТ, в котором чёрным по белому было сказано, что я являюсь студентом заочного отделения, и администрация техникума просит выдать мне «наряд» для перевода и зачисления на дневное отделение. Я был полон самых радужных надежд в том, что моя жизнь начинает приобретать какую-то целенаправленность. Но всё рухнуло после первых же контактов. Мне отказали наотрез, мотивируя тем, что в середине учебного года нарядов на учёбу не выдают. Я пытался  втолковать, что  уже учусь, что речь идёт только о переходе с одного отделения в этом же учебном заведении на другое, но всё было напрасно. Принимать во внимание мои доводы и ходатайство техникума чиновницы и руководство Бюро категорически отказывались, склоняя меня к тому, чтобы я взял наряд на… «очистку города», то есть на уборку и вывоз мусора и отходов, или на открывавшуюся ярмарку. Не для этого я ушёл из «Ленгортопа»!

Все мои попытки обжаловать отказ и добиться положительного решения ни к чему не привели.

Это была моя первая в жизни встреча с бюрократизмом. Я  ещё пытался бороться и обращался в различные инстанции, но кроме сочувствия (в лучшем случае) ничего не добился. При этом характерно, что сочувствие проявлялось в основном в понимании безнадёжности этой борьбы, а не ко мне лично.

В порыве благородного возмущения и из чувства безысходности я сел и... написал Михаилу Ивановичу Калинину чуть ли не на половину тетради пространное письмо, где эмоции перехлёстывали через край, и звучал призыв к партии и правительству покончить с таким безобразием (!).

Вот здесь реакция оказалась достаточно быстрой.

Вскоре меня пригласили в один из кабинетов Ленгорисполкома и в резкой форме, без какого-либо намёка на деликатность, предложили прокомментировать моё письмо, выслушали и выпроводили меня примерно с таким напутствием:

- Иди, мы разберёмся…

При этом в напутствии прозвучали, как мне показалось, не очень дружелюбные нотки.

Спустя какое-то время до моего сознания дошла вероятность последствий, но тогда я ещё во многом не был искушён и просто многого не знал.

Думаю, что неприятностей мне удалось избежать по одной из двух причин: скорее всего, меня приняли за идиота или, как минимум, за не совсем здорового человека, а также возможна причина, что я оказался по-настоящему на больничной койке. Более месяца напряжённого нервного состояния и крайне скудного питания сказались и привели к резкому обострению кератита. Это привело меня в глазную клинику Куйбышевской больницы на Литейном проспекте. Я оказался «выбитым из седла». Учебный год уже близился к окончанию, и моё стремление определиться с учёбой в техникуме потеряло смысл.

Откуда я узнал, что Республиканский Театр музыкальной комедии Карело-Финской ССР приглашает на работу оркестрантов и декораторов, в памяти у меня не отложилось. Первоначально мы планировали поехать вместе с мамой (с работой для музыкантов в Ленинграде тогда было плохо). Направили в театр наши документы. Получили вызов и начали оформлять пропуска, так как город, где был этот театр, находился в пограничной зоне. Мы рассчитывали, что к тому времени судебные дела будут завершены. Оказалось же всё иначе. Пропуска уже были у нас на руках, но квартирному процессу был придан новый виток, и маме пришлось от выезда отказаться.

Первого июня 1946-го  года мы должны были приступить к работе. Ехать предстояло мне одному.


* * *

Прямого сообщения не оказалось. Возможно, его не было вообще, а может быть,  временно отменили. Во всяком случае 31-го мая пришлось решаться ехать «на перекладных».

Поезда пригородного сообщения были тогда ещё тихоходные, на паровозной тяге. От Ленинграда, вдоль западного берега Ладожского озера, они шли на большом участке железной дороги  всего один раз в день, да и то только до станции Кексгольм (с 1948-го года – Приозёрск). Эту часть пути, выехав рано утром, я преодолел без проблем, но сойдя с поезда, был в буквальном смысле ошеломлён. Оказалось, что дальше мне ехать не на чем. Ближайший пассажирский поезд будет только через два или даже три дня. Обратный поезд будет только через сутки. Да и не за тем я приехал, чтобы возвращаться, проехав больше половины пути.

Таких, как я, оказалось на станции человек пятнадцать. Среди них, как я понял позже, ознакомившись с обстановкой, были и «опытные путешественники». Один из них умудрился узнать у стрелочника или путевого обходчика, что через некоторое время должен быть товарный состав на Петрозаводск. Это несколько обнадёжило.

Действительно, ближе к вечеру  на одном из путей остановился грузовой поезд из железнодорожных платформ с двумя или тремя «теплушками» (в таких мы уже ездили в период эвакуации). Тот же «разведчик» вскоре доложил, что поезд пойдёт в нужном нам направлении и, по информации машиниста, будет заправляться на станции Сортавала. Обрадованный народ кинулся занимать места, облюбовав для этого одну из «теплушек». Я решил не отставать от стихийно образовавшегося коллектива.

В одной стороне вагона были нары, а с другой была набросана солома и виднелись следы пребывания лошадей. Запах подтверждал это. Никого это не смущало, и наиболее шустрые растянулись на нарах, а остальным достались только сидячие места у них в ногах. Задвинули дверь, и все затихли в ожидании продолжения путешествия.

Приближался вечер, а поезд всё стоял и стоял... Вдруг дверь вагона с грохотом отворилась.

- Всем выходить! – Грозный голос милиционера поднял даже тех, кто успел задремать. — Расходись! Поезд не пойдёт!

Народ понуро рассредотачивался по территории вокзала... Вскоре все куда-то исчезли, и мне ничего не оставалось другого, как направиться на привокзальную площадь в поисках временного прибежища. Сделав попытку попасть в зал ожидания, я убедился, что дверь заперта. В полной растерянности я бродил у вокзальных строений. Идти мне было некуда, и я решил ещё раз взглянуть, что же с нашим поездом... Вовремя!

Прокатился перезвон буферов. Прицепили паровоз. Мои попутчики, откуда ни возьмись, со всех сторон устремились к нашему вагону. Побежал и я. Некоторые вскакивали уже на ходу, благо состав медленно набирал скорость. Дверь захлопнули, когда поезд уже покидал пределы станции. В последний момент вдали на платформе мелькнула фуражка милиционера, появившегося из-за угла.

Ехали мы вроде бы в правильном направлении, но у меня не было уверенности в том, что я попаду туда, куда мне нужно.

 

* * *

Наконец-то мы, обогнув по бывшей финской территории почти половину берегов Ладоги, достигли желанной цели. Моё  знакомство со станцией Сортавала началось с пикета железнодорожной милиции. Я был в той самой группе, которая не очень дружелюбно была встречена при выходе из вагона и оказалась задержанной. Так впервые в жизни я оказался под арестом. Разные мысли лезли в голову, но несколько успокаивало меня только то, что никаких преступлений я не совершал, и единственное, в чём меня можно было обвинить, так это только в излишнем рвении вовремя прибыть к месту работы.

Но! В какой компании я оказался..? Почему меня так долго держат..? Все мои документы были  в порядке, но паспорт-то у меня отобрали, и у кого он теперь и что мне будут «клеить», трудно было представить. Время-то было послевоенное, и шпиономания была свежа ещё в памяти. Я не забывал о том, что здесь погранзона. Всё это и неопределенность моего положения меня, мягко говоря, совсем не радовали.

Вызвали меня к начальнику почти самым последним. Вопросы мне задавались самые разнообразные и, как мне показалось, некоторые вообще не имели ко мне никакого отношения или повторялись, вероятно, с целью поймать меня на вранье. «Собеседование» продолжалось долго и свелось к одному: почему ехал в товарном поезде? Пришлось ещё раз подробно разъяснить, что я не мог не явиться по месту новой работы к назначенному сроку. Нудное общение закончилось тем, что мне предложено было уплатить штраф за безбилетный проезд, да ещё и в товарном поезде, и названа была сумма. Обрадованный, что дело идёт к развязке, я достал тридцать рублей (из имевшихся у меня семидесяти) и положил на стол.

- Нет! Триста! - Реакция начальника для меня оказалась неожиданной... Неужели ослышался? Растерявшись, я забрал свою тридцатку и сказал, что мне нужно ещё дожить до аванса на моей будущей работе, а пока таких денег у меня просто нет.

- Разберёмся! - И я был отправлен обратно в камеру. Ну, думаю, теперь начнётся. Просидел я ещё час или два в ожидании разборки. Настроение — хуже некуда.

Вторичный вызов к начальнику не предвещал ничего хорошего. Опять всё те же нудные вопросы грозным тоном. Мне уже начинало становиться страшно. Но вдруг:

- Давай тридцатку! На товарняке больше не ездить! Свободен!Я схватил протянутый паспорт и, не чувствуя под собой ног, обалдевший от такого финала, не замедлил покинуть пикет. Всего-то их было  5 или 6,  этих часов вне  свободы,  но запомнились они на всю жизнь.

Я не знал, как мне найти театр, в какую сторону идти, и даже спрашивать ни у кого не хотелось. Мне казалось, что теперь и солнце ярче светит, и дышать легче.

(Начало июня 1946-го года запомнилось мне ещё и потому, что в эти дни скончался «всесоюзный староста», Председатель Президиума Верховного Совета СССР Михаил Иванович Калинин, с которым меньше трёх месяцев тому назад я пытался переписываться, и на которого возлагал большие надежды.)

Я шёл и наслаждался свободой, присматриваясь к новым для меня местам. Возможно, именно с тех пор, приезжая впервые в незнакомое место, я изучаю его географию, полностью полагаясь на свою интуицию. Как правило, она меня никогда не подводила. Так и тут. Я шёл в сторону центра. О городе я ничего не знал, и первые впечатления были явно в его пользу. Уже у вокзала я не видел ларьков, сараев и, тем более, свалок. Даже туалет был чистым, от него пахло только свежей побелкой.

Не знаю, как сейчас, а тогда в городе общественного транспорта, похоже, совсем не было. Расстояния, как я понял позже, были невелики, и народ перемещался пешком или на велосипедах.

Театр я нашёл без всяких проблем. Но прежде я побывал на базаре, который был практически у меня на пути. Это был небольшой базарчик, рядов было всего раз, два - и обчёлся, но то, что я там увидел, заставило меня вспомнить, что уже полные сутки я ничего не ел. Торговля шла в основном молочными продуктами, или это мне показалось, так как моё внимание сосредоточилось на ряженке. Она была настоящего домашнего изготовления, в керамических горшочках, с аппетитной румяной корочкой и незабываемого вкуса.

От станции до театра было не больше полутора километров. Уже на подходе к мосту через залив я обратил внимание на большое здание на другом берегу, с правой стороны. Особенно бросалась в глаза крытая терраса по всему фасаду и перед ней -  зелёный склон к воде. Над террасой и под ней было ещё по два этажа с одинаковыми в линии окнами.

 

 Театр. Теперь это отель "Каунис". Фото из интернета.

 

Как оказалось несколько позже, одно из окон на верхнем этаже было в комнате (вернее, в номере), где мне предстояло прожить около пяти месяцев. Из этого окна открывался прекрасный вид на залив и на улицу, ведущую в сторону вокзала.

Это и было здание, которое занимал Театр Музыкальной Комедии Карело-Финской ССР, вернее, здесь были вспомогательные службы и материально - техническая база, а сам коллектив гастролировал по республике. Сейчас население в городе Сортавала не превышает 20 тысяч жителей, а в те времена, скорей всего, было на половину меньше. И, конечно, для театрального коллектива республиканского значения гораздо больший интерес представляли Петрозаводск, Беломорск и другие достаточно крупные города.

Оформление на работу, устройство и знакомство с обстановкой не заняли много времени. На следующий день я уже приступил к своим обязанностям.

 

* * *

Сортавала – небольшой городок.  За 20-30 минут его можно было тогда пересечь из одного конца в другой. Совсем немного времени прошло после войны, и его облик, созданный, похоже, ещё в финский период, измениться не успел. Уже при первом знакомстве я ощутил какой-то «не российский» дух, хотя мне особенно-то и не с чем было сравнивать — пожалуй, только со Старой Русой, Лугой, с несколькими деревнями и пригородами Ленинграда, а также с тремя восточно-сибирскими городами. Поздней я почувствовал этот особый дух ещё в большей степени, когда моё знакомство с Сортавалой углубилось.

Когда я подошёл к театру со стороны площади, первое, на что невольно обратил внимание, - это два одинаковых многоэтажных дома с гаражами в цокольной части (эти дома называли «фордовскими»). В их архитектуре ничего особенного не было. Но зачем гаражи? (В Ленинграде, во дворе соседнего дома, было двухэтажное строение, в первом этаже которого была конюшня гужевого транспорта, очень похожая внешне на эти гаражи. Но это не на виду, а во внутреннем дворе и, тем более, не на центральной площади. Позже эти конюшни переоборудовали под квартиры.). Здесь же дворов никаких не было. Их заменяли газоны и скверы. Видимо, ранее жившие здесь и имевшие личный транспорт  состоятельные люди требовали для своих машин условия, соответствующие северному климату. Авто я не видел, но гаражи не пустовали, а использовались жильцами домов, как кладовки.

 


Тогда это был вход в театр.

 

Произвёл на меня впечатление и рельеф местности. Пройдя мост и завернув за угол, я вдруг с удивлением обнаружил, что здание со стороны входа имеет всего два этажа. Иначе говоря,  здание театра построено на склоне чуть ли не в 45 градусов, и с одной стороны три этажа находятся ниже уровня земли, а вход в здание оказывается, таким образом, на пятый (верхний) этаж. Этот, такой необычный, вход изображён на современной фотографии здания, в котором теперь разместилась гостиница. Во времена моей работы там здание использовалось не по назначению, видимо, за неимением в республике других, более или менее подходящих помещений (тогда ещё в Петрозаводске здание театра, разрушенное войной, не было заново отстроено). Сохранившаяся в 1946-м году планировка и многое из уцелевшего оборудования подтверждает, что ранее и у финнов здесь был отель. В верхних этажах размещались номера. На террасе был ресторан, и к нему примыкал небольшой театральный зал. Ниже были хозяйственные помещения и большая, хорошо оборудованная ресторанная кухня с круглыми многокомфорочными электроплитами и холодильными камерами. Ещё при мне сохранились (но не работали) небольшие лифты, пульты связи и управления лифтами для обслуживания гостиничных номеров из ресторана. Во всяком случае в номере, где жил я, такой пульт и лифт были. Можно было только догадываться, насколько всё это было устроено красиво, добротно и комфортно. Новинкой для меня были и самоуплотняющиеся рамы окон, похожие на наши современные «стеклопакеты». Для меня, по крайней мере, всё это было в новинку. Ведь мы ещё тогда жили в век примусов и печного отопления, дореволюционные оконные рамы к зиме конопатили и заклеивали полосками бумаги, а о холодильниках только слышали и мечтали, даже в продаже мы их не видели (летом, в жару, продукты хранили в кастрюлях, помещая их в ванну с проточной из-под крана водой).

Такие вот были времена...

* * *

За период пребывания в Сортавале мне не удалось посмотреть ни одного спектакля театра, в котором я работал, но помещение не пустовало. В театральном зале довольно часто выступали различные эстрадные коллективы, которые очень хорошо воспринимались жителями города. В промежутках между концертами в фойе (на террасе) устраивались вечера танцев, привлекавшие массу молодёжи. На этой почве у меня образовался круг знакомых, из числа которых позже завязались и сложились достаточно дружеские отношения с моим сверстником, сыном управляющего городским банком (если не ошибаюсь), звали его Александр.

Саша был большим любителем природы и заядлым рыболовом. С его лёгкой руки и я приобщился к прогулкам на вёслах и к рыбалке. Почти каждый выходной мы брали лодку и на целый день уходили в шхеры северной Ладоги. Заплывали мы, бывало, очень далеко, открывая для себя новые протоки и скалистые живописные острова. Иногда мы так увлекались, что возвращались домой только к утру, провожая и встречая почти не прятавшееся солнце — северная летняя ночь была короткой и проходила незаметно. Не поиски рыбных мест нас уводили так далеко, а красота и постоянная смена «декораций» живой природы. Рыбы же было полно. Иногда казалось, что её можно черпать ведром. В прозрачной воде видны были большие стаи окуней. Ловили мы их не на удочку, а на самодельную «дорожку» с маленькими блёснами, которые привязывали на одну леску сразу по нескольку штук. Бывало, что за один заброс вытаскивали сразу трёх-четырёх окуней. Но мы не были особо алчными, и вполне удовлетворялись одним ведром живой рыбы. Обычно мы делили улов пополам.

Если бы не случай, то я бы не знал, что делать с этой рыбой.

Питался я в столовой и никакой домашней стряпнёй не занимался, да и заниматься-то ею было негде. Выход из положения нашёлся сам. Ещё раньше я познакомился в библиотеке с семьёй одного из артистов театра. Это были две очень общительные белокурые девочки и их мама. Мы разговорились, и я был приглашён к ним в гости. Жили они в одном из «фордовских» домов, и мне интересно было посмотреть, как здесь живут. Идти с пустыми руками я не мог, цветы там тогда купить было сложно, а на другие подарки я не решался. Вот тут мне и помогла рыба. Она оказалась очень кстати. Жили они, мягко говоря, небогато. Нельзя забывать, что тогда ещё была карточная система. Покупать же продукты на рынке было накладно. Глава семьи зарабатывал, как и все артисты в то время, негусто, да и мог присылать деньги не всегда регулярно. Так что рыба нашла достойное применение.

Мне приятно было гостить в этой радушной семье и, чего греха таить, мне нравилась одна из девочек. Её звали Виола. (Много лет спустя, покупая финский сыр «Viola» со светловолосой девушкой на этикетке, я всегда вспоминал, кому принадлежало такое имя).

Рыболовные воспоминания не будут полными, если не упомянуть ещё об одном событии. Однажды нам удалось выловить окуня-гиганта (это факт, а не байка) размером не меньше 40 сантиметров до кончика хвоста и весом, думаю, с килограмм. Без лишних слов  он был предназначен мне. Я собирался ехать в Ленинград и не мог удержаться от соблазна  похвастаться своим уловом, но для этого мне нужно было его сохранить около недели. При отсутствии холодильника и при теплой, как на грех, погоде мне оставалось его только засолить. Я его выпотрошил (ничего не зная о жабрах) и, круто засолив, плотно завернул. В Ленинград я этого окуня привёз, но в пищу он уже не годился. Зато никто не усомнился в моей удаче.

Интерес к учёбе у меня не пропал, но проявлялся он своеобразно. В библиотеке я стал постоянным посетителем и, в основном, пользовался услугами читального зала. Терпения что-либо учить у меня не хватало, и с учебников моё внимание быстро переключалось на что-нибудь другое. Однажды, просматривая толстые журналы, я наткнулся на рассказ Михаила Зощенко «Приключения обезьяны». Рассказ не произвёл на меня впечатления. В сравнении с теми его рассказами, которые я читал ещё до войны, он казался надуманным и, в связи с этим, неестественным и неинтересным. Но другая вещь понравилась мне очень. Это вполне созвучная тому времени пародия Александра Хазина «Возвращение Онегина». Уж очень многое в ней отражало события, которые я наблюдал или даже испытал на себе:

« - Где вызов ваш и где наряд,

Как вы попали в Ленинград?»  

Этот вопрос (или подобный) мне задавали неоднократно всего два-три месяца тому назад, а многие позитивные и негативные явления в городе, метко представленные автором в стихах, полностью соответствовали моему ощущению и видению послевоенного Ленинграда.

Прошло буквально несколько дней после моего посещения библиотеки, как появляется в печати печально знаменитое Постановление Оргбюро ЦК ВКП(б) от 14 августа 1946-го года «О журналаx „Звезда“ и „Ленинград“» и следующий за  ним доклад А.Жданова, в которых подвергается разгрому творчество Михаила Зощенко, звучит жёсткая критика поэзии Анны Ахматовой и обвиняется в клевете „некто Хазин“. Прочитав этот документ, естественно, а захотел получше ознакомиться с этими писателями. Ведь я действительно не так уж много читал Зощенко, почти не знал Ахматову, а с Хазиным познакомился только по «Онегину». Я опоздал: в библиотеке уже всё было изъято, и я не мог найти не только ничего из их произведений, но и ничего о них самих. Политика партии была в действии. Это очень мне напомнило предвоенные годы, когда нас заставляли выдирать из школьных учебников листы с портретами Тухачевского, Блюхера и других «врагов народа».

Но не всё в тогдашней жизни было так грустно. Запомнился мне и эпизод, который теперь кажется забавным, хотя тогда было не до шуток.

В те далёкие времена у меня ещё была прекрасная шевелюра, и это обязывало меня, хотя бы изредка, посещать парикмахерскую. Ближайшая  известная мне парикмахерская, пользовавшаяся большой популярностью в городе, была недалеко от базара. Там всегда была очередь. Работал только один мастер. Когда я оказался у него в кресле, он мне сказал:

- Парень, уже бриться пора.

И это было моим первым бритьём. Направив на ремне бритву и взбив на моём лице мыльную пену, мастер нацелился и... с размаху снёс чуть заметную бородку на одной щеке. Я не успел и глазом моргнуть, а он уже занёс руку для другого «удара»... У меня перехватило дыхание, я замер..., ещё миг – и  вторая щека освободилась от пены. В зеркале моё отражение смотрело на меня испуганными глазами. Бритьё продолжалось до конца в том же духе. Каждое прикосновение бритвы, как мне казалось, может привести к потере уха, носа или даже жизни. Ведь это была настоящая бритва, которой можно было элементарно отрезать всё, что угодно. Такого парикмахера - виртуоза мне больше нигде и никогда не доводилось встречать — это был настоящий артист, мастер своего дела.


* * *

Может показаться странным, но именно то, ради чего я приехал в Сортавалу, у меня меньше всего отложилось в памяти. С наибольшей вероятностью это можно объяснить тем, что работа оказалась рутинной и весьма примитивной. Моим руководителем был художник из Ленинградского Малого Оперного театра (кажется, Юрий Иванов). Нам было поручено обновление декораций оперетты Имре Кальмана «Сильва», которые были в очень запущенном состоянии. Видимо, они подвергались неоднократным перевозкам и хранились в весьма неподходящих условиях. Многое было повреждено до такой степени, что требовало серьёзного ремонта. Но самыми трудоёмкими были разборка и подготовка к реставрации.   Отношения у меня с руководителем не сложились. За рамки служебных они не выходили,  дальше не шли. Он любил выпить, а меня это не привлекало. Моя надежда подучиться у профессионала не оправдалась. Кроме того, уже тогда я начал достаточно твердо осознавать, что специальность декоратора – не для меня. Ещё раньше я поработал с хорошими театральными художниками и понял, что мне далеко не всё дано, а без дара, который даётся свыше, найти себя невозможно. Мне уж очень не хотелось быть простым исполнителем, но до выбора профессии по-настоящему я ещё тогда не созрел. Помню, появлялась мысль стать строителем — архитектором. Даже начал почитывать литературу по истории гражданского строительства. Мне всё было очень интересно, но время сделать выбор ещё не пришло.


*  * *

Приближалась осень 1946-го года. Заканчивался контракт у Юрия Иванова. Никаких новых заданий от руководства не поступало. Театр Музыкальной Комедии Карело-Финской ССР готовился к реорганизации. Заканчивалась моя работа в Сортавале.

Закончился и тяжёлый судебный квартирный процесс в Ленинграде. Мама успешно довела его до конца. Наконец мы получили возможность вернуться в наши две комнаты. На большее мы уже и не рассчитывали. Остальные две в прошлом наших комнаты (в теперь уже в коммунальной квартире) занимала семья майора НКВД, с которым иметь дело маме не рекомендовали.

В холодный, ветренный, с мокрым снегом день 15 октября 1946-го года я приехал в Петрозаводск, где в это время уже размещалась администрация театра, для оформления расчета. Уже вечером, лёжа на верхней полке «мягкого» вагона в прямом скором поезде Петрозаводск — Ленинград, я наслаждался теплом и комфортной обстановкой (я впервые в жизни ехал в поезде с такими удобствами). Настроение у меня было приподнятое. Меня совершенно не тревожила перспектива, хотя я совсем не представлял, как я буду жить дальше и чем буду заниматься. Меня не волновала предстоящая служба в армии. Меня не беспокоило и то, что учебный год уже наступил, и опять может повториться проблема с получением наряда. Никаких конкретных планов я не строил, кроме общей и не очень определённой стратегии, направленной на учёбу с целью получения специальности, которая была бы мне интересна, дала бы мне возможность занять определённое место в обществе, стать ему полезным и, естественно, зарабатывать на жизнь.

Но на первом плане было только одно: «Я еду домой!». С этой мыслью я спокойно уснул и проснулся уже в Ленинграде, когда поезд, обогнув Ладогу уже по юго-восточному берегу, подходил к Финляндскому вокзалу.

                                                                                                       Апрель 2013 года

 







<< Назад | Прочтено: 588 | Автор: Якобсон Э. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы