Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Login

Passwort oder Login falsch

Geben Sie Ihre E-Mail an, die Sie bei der Registrierung angegeben haben und wir senden Ihnen ein neues Passwort zu.



 Mit dem Konto aus den sozialen Netzwerken


Темы


Memories

Папа Шульц (Райнгольд Шульц)

 

ВЕТЕРАНЫ

 

Телевизор

Для полного счастья  человеку обязательно нужен телик и велосипед. Велосипед у меня уже был. Теперь наша мамочка купила телевизор.

Мы с братом обещали за это быть послушными, помогать ей во всём и больше не ходить в кино и не тратить деньги. Если у нас дома будет кино по телику – зачем нам кинотеатр? Там то билетов не хватает, то места плохие, то пацаны деньги отберут, да ещё и отметелят, семеро на одного.

Телевидение ворвалось в наши края  вместе с Гагариным. С экрана говорили, что в будущем телевидение перевернёт жизнь всего человечества! Ничего не будет! Ни кино, ни театра, ни газет, ни школ, ни вузов – одно сплошное телевидение. Телевизоры будут цветные, экраны большие и плоские, как картины. Телевизоры подключат к телефону, и из дома можно будет узнавать расписание поездов или прочитать любую газету, любую книгу, из любой библиотеки мира. По собственному желанию можно будет смотреть любое кино, любой спектакль. По телику можно будет посылать письма. Не выходя из дома, учиться в школе или быть на съезде в Кремле! Не слезая с дивана, путешествовать по белу свету! Телевидению принадлежит будущее! Оно будет развлекать, учить, воспитывать, формировать общество. Оно сделает человека счастливым!

В нашем северном посёлке было всего несколько телевизоров, и все валом валили к обладателям  поглазеть на чудо техники. Летом хозяева помалкивали, а зимой объявили, что каждый зритель должен принести с собой охапку дров, поскольку через постоянно открывающиеся двери в избу идёт холод. Весь посёлок шёл с дровами смотреть телевизор. Мы, пацаны, шли на обгон, в темноте поленья брали из поленницы самих хозяев. Заходили с ними в избу, а довольный хозяин выносил их во двор и клал на место.

Люди сидели перед телевизором на полу. Кому не хватало места, стояли вдоль стенок. Не дыша, смотрели на экран. На это время улицы в посёлке вымирали. На другой день, на работе, вся страна обсуждала понравившуюся кинокартину. Телевидение ещё было не порченное, не аморальное, как сегодня.

Сегодняшний дебилизатор тогда ещё назывался телевизором. Передачи шестидесятников в СССР были умные и интересные. «Голубой огонёк», «Кабачок 13 стульев», «Концерт по заявкам телезрителей», но часто показывали много военных фильмов Нам, ребятам, особенно нравились картины про лётчиков. Но иногда, насмотревшись на войну, мои же товарищи косились на меня и презрительно шипели: «Фашист!»

Мне было обидно за себя и стыдно за немцев. Я не понимал, что «фрицы» потеряли в России. На солдатских бляхах у них было написано «С нами Бог!», а они стреляли по живым людям. Они говорили, что принесли высокую немецкую культуру, но сжигали дома мирных жителей и стреляли в затылок.

Я ничего не знал о своей истории, не знал, почему я – тоже немец, и как моя семья попала сюда, на Крайний Север. Ведь я, как все мои одноклассники, здесь, в этих снегах, родился. Почему родители выгоняют из комнаты своих детей, когда вспоминают прошлое? Почему на меня вешают грехи, которые совершили другие, ещё до моего рождения? Я мечтал, чтобы в советских паспортах не писали мою вредную национальность. Почему она превратилась в ругательство? Нас не любили, презирали, ненавидели. Я, как гадкий утёнок, подрастал и завидовал людям других наций, которых не унижали, не обзывали, не ограничивали.

Постепенно приходящих посмотреть телевизор становилось всё меньше, многие покупали себе свой аппарат. Маме тоже надоели наши горькие слёзы, мы залезли в долги и поставили на тумбочку дешевый с маленьким экраном новенький черно-белый телевизор. Перед экраном ставилось приспособление, в которое, как в аквариум, наливали дистиллированную воду, получалось огромное увеличительное стекло – изображение становилось чуть больше.

Потом появилась прозрачная цветная плёнка с голубым верхом и зелёной полоской внизу, которую наклеивали на экран, и картинка получалась с цветной природой и фантастически раскрашенными лицами при крупном плане.

Аппараты были ещё ламповые, некачественные и часто ломались. У многих на телевизорах лежали плоскогубцы для переключения тугих тумблеров телевизионных каналов, потому что в таких семьях настраивали, крутили, переключали приемник все, кому не лень. Нам мать строго-настрого запретила дотрагиваться до телевизора. Вилку в розетку включала и выключала сама, а если надо было добавить звук или сделать экран ярче, звала нашего соседа, который жил через дом, – дядю Сашу Баталова.

 

Дядя Саша

Дядя Саша работал в аэропорту и разбирался в технике. Он охотно откликался на просьбу матери, добавлял звук, крякал и сразу не уходил. Мать наливала в граненый стакан водку, сверху клала кусок чёрного хлеба с салом. Дядя Саша опрокидывал стакан, закусывал и, откашлявшись, говорил:

– Ну, если надо что – зовите! Завсегда поможем! – и, довольный, отправлялся восвояси. После маминой стопки он где-то добавлял ещё, и к темноте сидел на крыльце с гармошкой уже хорошенький. Над его головой висело созвездие Большой медведицы и яркая белая холодная Полярная звезда.

Дядя Саша делал телику живую серьёзную конкуренцию. Возле него, на улице, собиралось народу не меньше, чем у телевизора, особенно молодёжи, особенно пацанвы. Он пел красиво:

 

Ах, война, что ты, подлая, сделала?

Вместо свадеб разлуки и дым!

Наши девочки платьица белые,

Раздарили сестрёнкам своим.

 

По дороге едва помаячили,

И ушли за солдатом солдат.

До свидания, мальчики! Мальчики,

Постарайтесь вернуться назад!

 

Дядя Саша был похож на Гагарина – только постарше, добрый, весёлый, находчивый и озорной. Герой войны – фронтовик! Там он летал на самолётах. У него была настоящая немецкая финка, с золотой свастикой на рукоятке, и трофейные фашистские короткие сапоги с подковками. Однажды зимой, придя из школы, я с удивлением обнаружил по дороге на снегу странные следы: на месте каблука чётко отпечатанные в снегу фашистские знаки. Их было очень много на свежевыпавшем снегу, всюду, где ступала нога, отпечаталась свастика. Оказалось, дядя Саша демонстрировал сапожникам, работавшим в сапожной мастерской, в том числе и моему отцу, качество трофейных сапог. Сарафанное радио сработало быстро, прибежал участковый и велел смести со снега все следы.

А отец сказал:

– Хорошие сапоги, но носить их так нельзя. Давай я тебе на каблуки новые набойки сделаю.

Участковый поддержал идею. Отец срезал с каблуков свастику и поставил новые набойки, с подковками. Местная милиция освободилась от проблемы, а дядя Саша приобрёл возможность носить хорошие сапоги. Все вместе, тут же, обмыли сделку.

 

Отец

У отца были золотые руки, а у клиентов – руки в золоте.

– Отчего так? – Приставал я к отцу. – Почему мы бедные? Почему прошлое – это тайна?

Я был почемучка. Мне было всё интересно, например: как будет в будущем, когда мы с братом станем взрослыми. Кем мы будем? Какие попадутся нам жены? Хорошине? Красивые? Добрые или наоборот? Где они сейчас живут? Ведь где-то они уже есть? Интересно, сколько у меня будет детей? Как их будут звать? Вот ещё интересно, когда мы с братом будем семейные и придём к друг другу в гости, в окружении невесток, зятей, внуков. Будем мы окружены заботой и любовью? Будут нас так любить, как мы – я, мама и братик – любим тебя, папочка?

– Потерпи! Жизнь ответит на все твои вопросы! – говорил отец.

Отец будил меня рано утром, чтоб я бежал в магазин занимать очередь за хрущёвским кукурузным хлебом. На весь посёлок газончик-хлебовоз привозил только один фургон хлеба. На всех не хватало. Пока кукурузный хлеб был горячий, он был вкусным. А к обеду становился такой чёрствый, что буханкой можно было забивать гвозди.

– Хлеб и вода – нету беда, – говорил отец, собирая со стола крошки.

Мысли – крылья души. Он сажал меня на колени и мечтал вслух, что наступят времена, когда хлеба будет сколько хочешь и без талонов, и не только чёрный кукурузный, но и серый, белый и даже булочки. Работать все люди будут только пять дней в неделю, субботу сделают выходным, таким же, как воскресенье. У всех дома будут телефоны и личные машины. Можно будет просто так ездить, куда хочешь, и даже за границу. И по Луне будут ездить люди. Деньги отомрут и наступит Коммунизм. Каждому – по потребности, от каждого – по способности.

– Какие же вы, дети, будете счастливые! – радовался батя. – Я, конечно, до этого не доживу, – и он тяжело, с сожалением вздыхал.

Каторжные немцы на Севере жили недолго. Голод, трудармия, лесоповал отобрал у них последние силы. Отец тоже часто болел и вскоре умер. Я закрылся в сарае, горько плакал, спрятавшись в дровах, и молил Бога, чтобы отец непременно ожил. Дядя Саша с соседями зашли в сарай, молча взяли лопаты и ушли копать могилу.

Я с братом-первоклассником остался сиротой, мать – вдовой. Она работала, как лошадь, и ревела в подушку, как белуга, но из нужды мы не вылезали. Впрочем, мы и раньше не жили богато, так что не пришлось и отвыкать.

Вечерами к нам на «Андахт» приходили высланные немцы, они утешали друг друга, пели тихонько христианские песни, читали Библию, плакали и молились. Я слушал, как старики и женщины говорили меж собой на материнском, изумительно родном, красивом, нежном и воркующем немецком языке. Мне это очень нравилось. На кухне я почти всё понимал. Это был простой, без мата, бытовой язык. Мать говорила с нами, в основном, по-немецки, а мы, стыдясь, что нас услышат товарищи, отвечали по-русски. Мы не хотели, чтоб нам плевали вслед. История, которую мы учили в школе, была наукой для дальтоников, она имела два цвета: чёрный и белый, без полутонов, без красок. Все богатые были плохими, все бедные – хорошими. Всё советское – хорошее, всё немецкое вызывало ненависть.

В школе мы учили одно, а во дворе – другое. По всем непонятным вопросам мы обращались к дяде Саше. Он был свой.

– Кто лучше? Коммунисты или баптисты? – наивно спрашивали мы.

– Конечно, верующие, – просто отвечал он, – у них самоконтроль в душе.

Они живут не для наград, не ради живота своего и карьеры, а ради спасения души. На фронте говорили: «Если не вернусь, считайте меня коммунистом»! А если вернусь, то нет? Современные коммунисты, как фарисеи, утратили свой чистый дух и в партию вступают не по убеждению, а для того, чтобы шлагбаум для них поднялся, чтоб в президиум попасть и в магазин через заднее крыльцо.

Дядя Саша тоже был обижен на власть и редко носил боевые награды, а над другими ветеранами-щеголями насмехался:

– Что? Все побрякушки нацепил или ещё остались? Медаль «Мать-героиня»-то сними, не тебе дали! А то грудь расширять придётся. Ты ещё брови налохмать, похоже будет! – кричал он прохожему. – Мы на фронте однажды вагон с медалями отбили, каждый брал сколько хотел, а бабы медали корзинками таскали, может и тебе от них перепало за ночку тёмную? А может, в тылу надзирателем служил?

Щеголи плевались и спешно уходили. А дядя Саша смеялся, как ребёнок. Потом, став серьёзным, шепотом говорил: Медали на войне даются за убийство. За каждой наградой, -  чья-то жизнь!

Дядя Саша любил облака, небо, самолёты и свою жену Лену. Она его всю войну ждала, поддерживая его силы треугольниками писем. Когда они гуляли на улице, ими любовался весь посёлок – они были как молодожёны. Оба любили людей и жизнь, какая бы она ни была.

 

Война

Иногда, «под мухой», дядя Саша рассказывал на крыльце о войне. Когда он увлекался, то крутил головой, махал руками, матерился. Вокруг нас свистели пули, громыхали взрывы, ревели самолётные моторы, пахло гарью. Полыхало пламя Второй мировой.

Дядя Саша не думал попасть в авиацию и военному начальству прямо заявил:

– Рождённый ползать – летать не может.

– Умел бы ползать, летать научим! – был краткий ответ.

Научили за пару месяцев, по ускоренной программе: «взлёт – посадка» – и на фронт. Жить захочешь - будешь вертеться. Доучивались в бою.

Крылатая пуля Ме-109 шлифовала знание и умение. Немецкое командование инструктировало своих пилотов стрелять в русские самолёты только по моторам, потому что мощные пушечные снаряды, прошивая навылет брезентовую обшивку фанерных аэропланов, не причиняли русским особого вреда. Дядя Саша говорил, что видно было, как лётчики с обеих сторон махали в кабинах друг другу кулаками, когда кончались боеприпасы, и играли в догонялки, идя на таран.

Но однажды у них на фронте появился немецкий лётчик-ас, «Чёрный дьявол». На чёрном самолёте «Мистер Шмит» было нарисовано сердце, проткнутое стрелой, и имя его невесты – «Урсула». Разведка выяснила, что «Черного дьявола» – белокуро-соломенного парня – зовут Эрих Хартман, и против него слетелись наши асы на дуэль.

Когда его видели в небе, молодёжь в воздух не пускали. Щёлкал он их, как орехи. Дядя Саша с ним схлестнулся неожиданно, немец оказался проворнее и самолётик его шустрее, быстрее, оружие – покруче, короче говоря, от дяди Сашиного самолёта полетели брезентовые клочья, а сам он спасся на парашюте. К парашютисту со всех сторон понеслись немцы, чтоб расстрелять мишень в воздухе, но «Чёрный дьявол» не дал, отогнал всех своим самолётом и кружился, пока дядя Саша не опустился на землю, потом покачал крыльями и улетел. Рыцарь какой-то в лавине военной крови.

Он влетел в судьбу дяди Саши и наломал там дров. В небе – война другая. Там стреляли не в людей, а по самолётам. На земле она оказалась грязная, кровавая, жестокая, но он не склонился. Был плен у немцев, побег, снова плен, освобождение и плен у наших, в Кировских болотах. После зоны – ссылка в Коми. У нас в посёлке все такие – химики, все через зону прошли, историю знали не из учебника.

Дядя Саша, оглядываясь, шёпотом говорил, что поначалу Красная армия в освобождённых концлагерях с азиатской жестокостью расстреливала русских военнопленных за то, что они там работали на немцев, получается – помогали врагам ковать победу. Мир возмутился, западные газеты подняли шум. Потом, одумавшись, наши увозили живых в Союз, в свои концлагеря, в архипелаг ГУЛАГ, и там погубили естественно и тихо. Немецкий плен – не сахар, но родной, советский, был в три раза горче, а для русских – несравненно обиднее и позорней.

– У каждого человека есть свой предел прочности и всему свой срок. Герои никогда не стонут, – учил дядя Саша. – Не жалуются на жизнь – могло не быть и этого.

Под «этим делом» дядя Саша рисковал и иногда говорил то, что нельзя, чего не было в учебниках истории. Он много знал. Он вспоминал, как в концлагерях немцы вербовали пленных в РОА – Армию Обиженных Рабов, которой командовал сдавшийся генерал Власов. Ненависть к советской системе рождала добровольцев-перебежчиков даже в конце войны, когда Германия уже была обречена. Многие хотели воевать не против Отечества, а против режима диктатуры, раскулачившего их, расстрелявшего родню, сгубившего предков и наследников.

В «Люфтваффе» служили польские, украинские, русские пилоты, белые эмигранты. В Карлсбаде немцы создали истребительные и бомбардировочные эскадрильи. «Иваны» воевали в составе немецких эскадрилий, перегоняли самолёты с заводов на передовую. В РОА были даже Герои Советского Союза, причем, они имели право носить свои «Золотые звёзды», им сохранили их воинские звания. По мнению немцев, любая награда, полученная в армии другой страны, лишь подтверждает доблесть её обладателя. А потом и предатели, и патриоты – все вместе – были простые советские зэки.

– И в ссылке сейчас живём вместе, – итожил дядя Саша, кивая на окно своего незаметного соседа-власовца. – В тихом омуте – черти водятся, и чем тише омут, тем умнее черти! Много их у нас в посёлке, – и он с презрением сплёвывал знакомые имена и фамилии родителей моих товарищей, тех, которые меня постоянно обзывали фашистом.

Много интересного рассказывал он, и всё у него жизненно получалось, не зло. После хрущевской «оттепели» стало легче. Его приглашали выступать перед школьниками. Показывали по телевизору. О нём писали ещё во фронтовых газетах. Мы брали с него пример. Он был счастливчик. Крым и рым прошёл - и ни одной царапины, душою добрый, ласковый, умел согреть, утешить. Он учил видеть человека даже в своём враге. Осуждал красный и коричневый режим, а главное – все пацаны, любя дядю Сашу, влюблялись в небо.

Все хотели попасть в авиацию и сесть на самолёт. Мы строили планеры, резиномоторные модели, запускали в небо парашютики из носовых платков. Я над своей кроватью повесил вырванный из журнала плакат: «С модели – на планер, с планера – на самолёт!» Ложась спать, представлял себе полёты высоко-высоко в небе, намного выше облаков, там, где даже в полярную ночь можно видеть яркое солнце.

 

Советская армия

Военно-медицинская комиссия мою мечту зарубила сразу.

– Тебе нельзя работать на транспорте, – заявил врач, – нельзя быть лётчиком, капитаном, машинистом поезда, шофёром. Ты – дальтоник!

Военком, прочитав школьные и производственные характеристики, спросил:

– Небо любишь? Авиацию? Авиамодельный кружок в школе ведёшь? Даже аэросани построил? Ладно, пойдёшь в ВВС. Может, из тебя авиаконструктор какой получится.

«Покупатели» увезли в ШМАС, в Новгородскую область, под Ленинград. Сразу прошёл слух, что в нашей части, «на губе», сидел сам Чкалов, и все курсанты мечтали попасть на его нары.

Следующая медкомиссия определила мою будущую специальность: «Исключительный слух. Будешь «слухач» – чистый радист».

До тошноты изучали морзянку, рацию, конструкции военных самолётов, оружие массового поражения, атомную бомбу, не снимали противогазы в химдень. Бегали морозными ночами по тревоге, сдавали нормы ГТО. На политзанятиях штудировали все о вероятном противнике и cеверо-атлантическом блоке NATO.

Радисты – военная интеллигенция. Чтобы не сорвать руку, курсантам не разрешали поднимать тяжести, даже ведро воды.

– Учитесь, – настаивали командиры. После экзаменов отличники сами смогут выбрать место дальнейшей службы  где-нибудь на Чёрном море, а неудачники будут всю службу в туалет по верёвке ходить, чтоб пурга в тундру не унесла. Старайтесь. Наш девиз: «Крепче воля – ближе победа. Не можешь – научим, не хочешь – заставим!»

Экзамены по специальности принимал сам командир части – полковник. Зайдя в класс, он спросил:

– Кого устраивает в аттестате об окончании военного училища четвёрка? У нас плохо не учат!

Поднялось полкласса рук. В классном журнале, напротив их фамилий, полковник тут же поставил четвёрки, и курсанты с удивлением и облегчением вышли из класса, не успев напереживаться. Оставшимся полковник объяснил:

– А вам я поставлю либо пятёрку, либо единицу. Кого ещё устраивает четвёрка?

Поднялось ещё несколько рук. Остальные сдали на «отлично», в том числе и я, получив должность начальника коротковолновой радиостанции средней и большой мощности.

– Куда хочешь попасть служить? – спросил полковник при распределении.

– Куда Родина прикажет, – ответил я.

Он улыбнулся, подписал приказ и протянул мне. Я отдал честь и, не читая, печатая шаг, покинул помещение.

В действующую воинскую часть я попал в Крым, в Феодосию, на аэродром «Кировский», в военный научно-исследовательский институт имени Чкалова, в «Королевскую роту белых мышей», работающих на программу центра подготовки космонавтов. Руководителем группы у нас был космонавт №4 – Павел Попович.

Я обеспечивал радиосвязь. Радистом ходил с будущими космонавтами в море, плавал на подводных лодках, летал на самолётах и вертолётах. Будни были напряжённые, а осенью, по выходным, военные помогали колхозам убирать урожай. Тогда я впервые в жизни увидел, как растут яблоки, груши, виноград и другие фрукты.

По праздникам возили нас по местам боевой славы.  Мы изучали историю и Устав, после отбоя бегали в самоволку купаться в море и попадали на «губу». «Бьют не за то, что делаешь, а за то, что попадаешься», – учили старики. Каждый командир был Соломоном, а мы – рабами. После «губы» – на политзанятия; ребята, наевшись чеснока, специально садились напротив трибуны, в первый ряд, чтоб замполит – Коммунист Коммунистович – долго не трепался. В отместку тот устраивал учебную тревогу и завершал доклад на свежем воздухе. Замполит всегда был прав, он любил читать мораль и любил наказывать. Говорил много неубедительных, ненужных слов, а нужных не находил. Он выражался так, как будто ненавидел: без уважения, без любви. Худое слово – как заноза, рана от него болит и долго ноет. Солдаты, как учил старшина, скручивали ему в ответ в кармане пантомиму из трёх пальцев, русскую фигушку, делали себе «громоотвод» и «заземлялись». На душе сразу становилось легче, не обидно, а наоборот, очень даже весело. Замполит заставлял насыпать полные карманы песка и зашивать их белыми нитками. Ходить с тяжёлыми карманами ещё было можно, но бежать – тяжело. Песок больно бил по бёдрам, и ноги гудели, но мы не сдавались и руки держали за спиной с двумя фигами.

Уставники-карьеристы были везде, но фронтовики, видевшие смерть, были совсем другими людьми. Они не пылили, а распоряжались по-отцовски, с пониманием.

На комсомольской конференции мы – молодые делегаты – спросили нашего командира части, Героя Советского Союза, генерал-майора, фронтовика, лётчика-торпедоносца:

– За что Вам дали «Золотую звезду»?

– Повезло! – ответил он просто. – Такса была. Попал в цель, вернулся живой из 20-го вылета, – получай Героя. Попал, но не вернулся, тоже получай, но посмертно. Многие не возвращались даже с первого. Просто было и смертельно опасно. Либо грудь в крестах, либо голова в кустах, а на нет - и суда нет.

Со многими военными счастливчиками довелось познакомиться в армии. Я был благодарен судьбе, ведь ещё совсем недавно национальный шлагбаум для таких, как я, был наглухо закрыт. Немецких парней не брали в армию и не принимали на учёбу, у них не было будущего. Я старался оправдать оказанное мне доверие, я был лучший, но всё равно всегда в тени. Тенью была – моя национальность, каждый в неё мог плюнуть.

По телевизору, в программе «Время», показывали тревожные новости с Дальнего Востока, с советско-китайской границы. На западе – наши первыми высадили десант в Чехословакии, потом американцы слетали на Луну, а в нашей части, под брезентом, появилась странная тележка. Между собой знатоки шептались, что это «Луноход», я тоже его долго гладил и вспоминал слова моего отца-мечтателя, а потом по телику видел, как она ползала по Луне.

Служба досталась трудная, но интересная, а главное - при небе, при самолётах, на переднем крае науки и техники. Мне намекали на контракт, но, отслужив положенный срок, вернулся я обратно на ссыльный Север, к маме, чтобы подставить ей своё плечо.

 

Гражданка

Мама позвала дядю Сашу отпраздновать встречу, и он устроил меня на работу в свой аэропорт, где я счастливо проработал 20 лет. Дядя Саша состарился и получал свою продуктовую пайку в специализированном магазине «Ветеран», переименованный фронтовиками в магазин «Спасибо Гитлеру».

– Если бы не он, – шутили ветераны, – остались бы сейчас старички без хлеба.

В Союзе тогда цвели три морали: знаю одно, думаю по-другому, поступаю по-третьему. В очередях слушали одно, по телевизору – другое, а чтобы знать третье, не спали ночью, напрягая слух, и ловили по радио  забиваемый советскими глушителями голос своей далёкой и близкой радиостанции «Немецкая волна».

Прошли годы, пришёл Горбачёв. Закончилась холодная война, началась перестройка. На закате века возродился золотой Запад.

К границе на замке подобрали ключик. С империи зла упал железный занавес, на границе поднялся шлагбаум. Давно исчез коричневый режим, развалился и красный, с коричневой тенью. Сгинули, вымерли братья-антиподы. Закончилась суровая эпоха. Система послевоенных ценностей исчерпала себя. Истина одного века превратилась в заблуждение другого. Классовые враги стали экономическими партнёрами. Немцев в «Мерседесах» стали уважать, гадкие утята превратились в белых птиц. Пошёл процесс сообщающихся сосудов. Границы европейских государств размылись. Все стали пользоваться общей валютой, смотреть одни и те же фильмы, носить одни и те же вещи, есть одни и те же продукты. Исчезли будни, остались праздники. Всё стало можно. Растаяли границы святости. Исчезла нужда, позабылась Библия. Пропал стыд. Люди перестали отличать хорошее от плохого, добро от зла. Грех смогли оправдать.

Но все почему-то стали недовольны. Общие проблемы расползаются по всем государствам, их надо решать теперь всем миром. Войны не объявляются, фронт стал повсюду с невидимым врагом – терроризмом. Исчезли настоящие друзья, любовь стала продажной, семья – однополой. У телевизора появился родственник – компьютер. Все начали пользоваться Интернетом. Телевизоры стали цветными, а зрители – дальтониками. Телевидение не оправдало надежд и превратилось в аморалку, несущую в людское сознание грязь. Человек без денег потерял своё лицо, исчезла ценность личности. Всё зависло в грехе. Всё по Писанию...

Огромный Советский Союз, как «Титаник», ушёл на дно. Началось великое переселение народов.

– А может, зря вы уезжаете! – говорил, прощаясь, дядя Саша. – Ну, какой ты немец? По крови – да, а по духу? Ты же наш! Говоришь по-нашему, воспитан в нашем духе, здесь прошла твоя жизнь. Здесь тебя с детства все знают и уважают. Здесь твои одноклассники и друзья. Здесь остаются могилы твоих родителей. Ты же здесь родился! Здесь ты – образованный человек, а там будешь полуграмотный, даже высказаться нормально не сможешь. Хорошую работу не получишь, а без неё не то что чужие, свои отвернутся. У них даже отчества нету. Там всё по-другому. Я оттуда бежал! Не всё то золото, что блестит. Ты не думай, что там всё хорошо. И Германия у России могла бы тоже кое-чему поучиться. У них там на первом месте только мани-мани, а не душа человеческая. Там всё наоборот. Там всё другое. Тосковать будешь. Кому ты там нужен?

Ты что, радио не слушаешь?

– Днём или ночью? – подколол его я. – Чем коммунизм строить, лучше туда уехать. Возможно, мне будет нелегко, но дети мои станут там равные, а внуки настоящими немцами. Здесь мы со своей фамилией будем вечно, как со звездой во лбу, а там она звучит как «Иванов» в России. Да и потом, возвращение на нашу Родину – это заветная мечта многих поколений немецких колонистов. Жалко, большинство не дожили, – защищался я.

– Родина – мать! Родина – это страна, в которой человек родился и гражданином которой является, – гордо разъяснил он.

– А земля предков? Родина отцов? Фатерланд? Это мой Юрьев день. Я десять лет за выезд бился. Я Брежневу писал и Горбачёву. Я вырваться хочу из крепостного права. Всё давно решено! Где мать, где мачеха – не знаю, – не сдавался я.

– Ну, тогда не поминай лихом, – произнёс дядя Саша. – Прости и не обижайся, если что не так. Что было со страной, то случилось и с нами. Судьбу человека определяют интересы государства, – глядя в землю, сказал он.

– И Вы простите, если что не так!

Мы обнялись.

 

Реэмиграция

Старый дядя Саша остался на далёком Севере, а я очутился в незнакомой Германии и превратился из немца – в русского, из работяги – в безработного, из элитного человека – в заброшенного, из компанейского молодого – в пожилого и одинокого. Из женатого – в холостяка...

Деньги правят миром. За что боролись, на то и напоролись. Чем только не занимался я на исторической родине, работал по-белому и по-чёрному! Копал огороды, ремонтировал квартиры, продавал колбаски на гуляньях, разносил газеты, подметал улицы. Шоферил.

С перебитой, переломанной душой спасался в церкви, моя Библия не просыхала от слёз. Я на карачках ползал за Христом и, бросив мир, уходил в монастырь. Евангелизировал Россию. Возил туда гуманитарный груз. Занимался бизнесом. В Карпатах делал стульчики для германских детских садиков. Продавал в СНГ грузовики и молоковозы. Убирал мусор на улицах Германии, работал на почте и на конвейере военного североатлантического блока NATO. На своей шкуре испытал потогонную систему.

Ощутил одиночество в толпе. Всюду один, как в поле трактор. Дипломы спрятал на дно коробки. Рыдал над своим вузовским поплавком, а потом, как стойкий оловянный солдатик, смотрел сквозь слёзы в звёздное небо. По созвездию Большой медведицы находил знакомую, теперь такую далёкую, Полярную звезду и видел под ней наш двор и на крыльце с гармошкой дядю Сашу.

– Ты что думал, ты в сказку попал? – кричал он, задрав голову. – Ты в жизнь вляпался! А жизнь – это цепочка утраченных иллюзий…

– Смолоду человек планирует свою жизнь, а судьба ему перечит, её дороги часто проходят поперёк и ставят на его мечте свой жирный крест. Как же сделать человеку хорошо? – задавал я ему извечный вопрос.

– Всё познаётся в сравнении. Надо, чтоб стало плохо, а потом так же, как было.

Когда мы молоды, нам кажется, что мы – центр Вселенной, и мир крутится вокруг нашего «Я», но со временем центробежная сила выбрасывает всех на задворки. И вправду, я одичал в Европе и отупел без настоящего дела. Обиделась на жизнь душа и стала обывательской, но, с другой стороны, если посмотреть с юмором, то где и когда мы имели бы столь уникальную возможность получить такие знания в разных областях труда и жизни? Наверное, поэтому многие переселенцы становятся философами и берутся за перо, если есть время. Мы страдали во всех поколениях. «Человек, покинувший место, где он родился, не найдёт покоя», – говорится в Библии. Ностальгия – не тоска по Родине, ностальгия – это тоска по прошедшему времени.

Я, с поломанной душою, стал тихонько таять, как лёд весною на реке. Жизнь остаётся молодой, а мы стареем. Я стал другим – седым и тихим. Много превращений произошло со мной и в этом тёмном мире. Под солнцем, даже под луною, все места давно заняты. Всё, как сказал дядя Саша.

 

Дед

Однажды, будучи в Бёблингене, под Штуттгартом, занесло нас подработать к одному местному немцу, доктору Шнайдеру, бывшему главному врачу местной больницы. Мы, русаки, втроём красили, какая-то турчанка мыла полы, местная студентка печатала на компьютере - то, что шептал ей доктор.

На стене его виллы висели черно-белые фронтовые пожелтевшие фотографии военных лётчиков рядом с самолётами. Похожие фотографии солдат висят и в русских избах. Матери ещё не выплакали все слёзы. Война ещё гремит в сердцах. В Германии я видел много ухоженных военных кладбищ с русскими солдатами, а в России, на нашем кладбище, ещё стреляют из ружья по памятникам русских немцев. Кого-то ещё грызёт ненависть и обида.

– Да! Звучит ещё эхо войны, – произнёс я, глядя на фотографии.

– Праведным кулаком грешный режим не перешибёшь, – перехватив мою мысль, сказал дед. – У войны и у мира – разные ценности. На фронте убийца – герой, в тылу – преступник. Приказы не обсуждаются, а выполняются. Солдат – везде солдат, он человек подневольный. Он за политику не в ответе.

Гнали нас тогда с обеих сторон, как баранов. Либо ты, либо тебя! Я вот в молодости увлекался авиацией, до сих пор люблю самолёты, облака, небо и мою Хильду! – указал на висящие фотографии дед.

– И я очень люблю самолёты и небо! Я служил в военной авиации, а затем много лет проработал в гражданской авиации в «Аэрофлоте», – сказал я, и дед посмотрел на меня с интересом.

– Я хотел стать лётчиком, – вздохнул дед, – но медики меня не пропустили, я – дальтоник.

– И я хотел стать лётчиком, но медики меня не пропустили, я тоже – дальтоник, – вздохнул я.

– Тогда я закончил школу военных радистов, изучал морзянку и работал на ключе, – продолжил дед и уставился на меня.

– Надо же! Я тоже закончил школу военных радистов, изучал морзянку и работал на ключе! – в тон ему вырвалось у меня.

– Потом меня послали на восточный фронт. В Крым, возле Феодосии. С нашего аэродрома виден был залив, мы там купались.

– И я служил в Крыму возле Феодосии. С нашего аэродрома виден был залив, и мы там купались, – удивился я совпадениям.

– Я там был в 43-м, – сказал дед, виновато склонив голову.

– А я – в 69-м, спустя 26 лет, – ответил я, прямо смотря ему в глаза.

– Потом нас перебросили на Кавказ, – тихо продолжил дед, – а там, на земле, наши самолеты разбомбили русские, и нас, безлошадных, отправили домой в отпуск, пока не прибудет новая техника. Я приехал сюда и тут подхватил желтуху, болел долго и тяжело. Из авиации меня списали. Тогда я и выучился на врача.

– Мне тоже, после армии, пришлось много переучиваться. Закончил университеты в России, но Германия дипломы не признаёт. Там нас в люди не пускали и здесь тоже не хотят, – развёл я руками.

– Теперь я на пенсии, пишу мемуары, рассказы всякие, – с гордостью сказал дед.

– У меня тоже много времени, и я пишу стихи, рассказы, историческую прозу про немецких колонистов в России и про нашу теперешнюю жизнь после возвращения на историческую родину.

– Слава Богу, что тогда, в сорок пятом, война закончилась, – подытожил дед.

– Это для Вас война закончилась в сорок пятом, – ткнул я его носом в факт, – мы не воевали, а для нас, русских немцев, она закончилась в 56-м, спустя 11 лет. Я родился в 49-м, ещё под комендатурой, а из плена вернулся в 90-м. Многие немцы ещё воюют за возвращение! Многие семьи разорваны. Многие развалились тут. Мы тут и там оказались чужими. Нужен большой запас прочности, чтоб всё это осилить и выдержать, – сознался я.

– Да! Сколько общего и сколько разного в наших судьбах, – удивились мы оба. Только тот, кто пережил нужду, способен сердцем всем понять такое.

– Мы – единый народ! – вдруг громко произнёс дед, пустил старческую слезу и полез обниматься.

Я возражать не стал, братанье произошло. Дед меня зауважал. Мы были почти на равных. Мы – солдаты одной нации и разных армий, служили в одном месте, в разное время, у нас разные судьбы и разное состояние. Всё, что я нажил, я оставил там, где могилы родителей, взял с собой только веру, надежду, жену и детей. У деда есть всё, у меня нет ничего, хоть в жизни я заплатил не меньше и трудом, и умом. «Только я трудился для всех за так, а он – для себя, за капитал», – подумалось мне.

Зато я не воевал. Я в рубашке родился, и в ней, наверное, дохожу свой век. Счастлив не тот, у кого много, а тот, кому хватает. Зато теперь я знаю своё прошлое. Немецкие колонии в России перед первой мировой войной были самыми богатыми хозяйствами в мире! Ни в Германии, ни в Америке – нигде на земле не жили люди в таком достатке. Тогда мы были одним из самых грамотных народов планеты, сегодня немцы из России на предпоследнем месте в этом списке. Нет страшнее истории и несчастнее судьбы, чем у моего народа. Их разорили, рассеяли, запретили родной язык, обрекли на вымирание. Каждая семья в одиночку боролась за выживание и сохранение своих культурных корней. Выжившим устроили фронт в тылу, потери в трудармии были выше, чем на передовой, каждый второй немец России погиб, не погиб – замучили. В моей семье за честный труд прадеда расстреляли, у дедушки всё отобрали, отца на каторгу сослали, а я сам всё бросил, раздарил, раздал и нищим, с пустыми руками, пересёк границу. Мы все и всё оставили России. Оказали ей двухсотлетнюю коллективную гуманитарную помощь. Если власть хочет, чтобы её уважали, то надо восстановить справедливость. Нам очень важно, чтоб это осознали все, чтоб попросил прощенья Кремль, сказал, как дядя Саша, для всего моего покорного и бедного народа, пока ещё старики живы.

– Такие были времена! Простите, люди! Спасибо Вам за добрые дела!– слеза выкатилась из моих глаз.

– Всё будет хорошо! Всё будет хорошо! – дед хлопал по моей спине, – Не расстраивайся.  Жизнь – она у всех чуть-чуть не получилась.

 

Чёрный дъявол

– Чуть-чуть в авиации не считается! «Самолёт чуть-чуть не долетел» – сказать нельзя! Все лётчики об этом знают, а кстати, Вы знаете? В вашем городе, до войны, жил один очень интересный человек. Лучший лётчик всех времён и народов – Эрих Хартман. Впервые о нем в России рассказывал мне мой сосед, дядя Саша. Слыхали ли вы что-нибудь о нём? – спросил я.

– Как не слыхал? – ответил дед. – Я учился с ним в одной школе авиаспециалистов, в параллельных классах. Часто бывали вместе на вечеринках. Мы оба были влюблены в самолёты и в небо!

– Уже здесь, в Германии, я прочитал книгу «Лучший АС Второй мировой» об Эрихе Хартмане, – продолжил я. – Трижды Герой Советского союза Иван Кожедуб сбил 60 самолётов противника, а 20-летний Эрих одержал 352 победы. Выходит, теоретически, он 18 раз Герой – это даже больше Брежнева. У Эриха одного - в два с половиной раза больше вылетов,  чем у всей французской эскадрильи «Нормандия-Неман».

На фронте свои его звали «Буби» («малыш»). За голову «Буби» Сталин назначил премию 10000 рублей. Ради этого создали элитную группу из русских героев – Ивана Кожедуба, Александра Покрышкина, Николая Гулаева, Василия Голубева. Но Эрих им не дался.

У Хартмана было 14 вынужденных посадок. Его не раз сбивали, но ни одной царапины за всю войну он не получил. Он был как дядя Саша – счастливчик. У него, кажется, с Гитлером в один день день рождения, и фюрер, неоднократно, лично награждал его высшими наградами рейха: Рыцарским крестом, дубовыми листьями, мечами и бриллиантами. За всю войну в Германии было всего только 27 таких наград. Когда перед награждением, в приёмной Гитлера, офицер безопасности потребовал фронтовиков сдать оружие, Эрих заявил:

– Скажите фюреру, что я отказываюсь от бриллиантов, если у него нет доверия к своим офицерам.

Его пропустили, не контролируя.

У Эриха была большая, настоящая любовь. Он с фронта на своём самолёте-истребителе прилетал сюда, в Бёблинген, в отпуск, чтобы расписаться со своей невестой Урсулой, а в церкви они обвенчались только через 17 лет, после того, как он вернулся из русского плена. После плена у них родилась дочь – Урсула Изабелл.

В конце войны у него был приказ: улететь в Англию и сдаться англичанам, но он не согласился бросить своих товарищей и попал к американцам, а они его продали русским. Шесть лет красные вербовали его в свою разведку, хотели сделать из него советского шпиона. Русские предлагали Хартману хорошие должности в ГДР, чтобы показать миру силу красных идей, но он не принял эти предложения. Когда  в 49-м году  ему дали 25 лет принудительных работ,  он попросил расстрел.

Во время войны советский Геббельс – Илья Эренбург – поднял против немцев настоящую истерию ненависти, призывая к мести.

В 1942 г. немцев, напавших на СССР, перестали называть фашистами, но «немцами» или «фрицами», ибо вторжение и зверства нацистов пробудили страшную ненависть к нации.

Поэт Прокофьев в этом же году писал: «Как бы больше истребить сволочи немецкой».

Призыв Эренбурга, прозвучавший в его статье «Убей немца», направленной против зверств наци, сыграл свою роковую роль в отношении русских немцев. Бытовое сознание стало их отождествлять с немцами, развязавшими войну, в связи с чем преследования русских немцев ужесточились повсеместно.

От русских требовали брать немецких женщин, уничтожать мужчин, убивать невинных детей. «Каждый немецкий ребёнок – это детёныш фашиста, – вопил он. Будьте беспощадны! Уничтожайте всех, кто только издаст звук на этом подлом немецком языке…»

На фронте сразу родился почин – пленных не брать. Штрафные батальоны жалости не знали. Убивали молящихся! Пулю жалели, немца – нет. Раненых бросали под гусеницы танков и давили. Немецкие кладбища равняли танками. Шла волна жестокости и зверств, психическая чума не знала правил.

Особенно изощрялись палачи в трудармии и в концлагерях, против беспомощных и беззащитных. Был заготовлен тайный приказ: в случае победы немцев в Сталинградской битве в кратчайший срок повсеместно уничтожить русских немцев.

В лагерях стукачей из пленных красиво называли антифашистами и ставили в пример. Для заключённых только религия становилась неприступным бастионом. Верующие могли сохранить единство и духовную целость. Религиозный человек сопротивлялся тюремщикам силой духа.

Так же могли сохранить внутреннюю целость влюблённые, те, кто наслаждался семейной гармонией. Они верили, что дома их ждут! Эти люди, как Эрих, отковали броню из своей любви к своей женщине. Его религией была совесть. Любовь давала ему силы. Пока люблю – живу, пока живу – люблю. Любовь – она везде всесильна. Жизнь – не роман. Жить – значит бороться, бороться – значит жить.

Большинство людей умирает, так и не пожив. В плену – звания, возраст, образование, награды не имели никакого значения. В тюрьмах сидели предатели-генералы и великолепные солдаты! На чистых погонах – чистая совесть, а предательство ломает жизни и, прежде всего, свою. На дне жизни национальность не играет никакой роли. Люди бывают плохие и хорошие, злые и добрые, души большие и маленькие. Когда обстоятельства вынуждают, то даже рождённый летать начинает ползать.

Но Эрих  для немецких военнопленных  был человек-легенда. Он был самым сильным человеком  попавшим в русский плен. «Hartmann» в переводе с немецкого – «твёрдый человек».

Эрих сидел по соседству с дядей Сашей в Кировских болотах. Его, как возмутителя порядка, в одном лагере долго не держали, постоянно отправляли дальше. Он сидел в Череповце, в Новочеркасске, в Асбесте, в Свердловске. Эрих не покорился НКВД и не вылезал из карцера. В его поддержку однажды произошло восстание всего концлагеря, всех немецких военнопленных. Десять лет провёл он в советских лагерях. Зло летает на крыльях, добро ползёт, как черепаха. Его хотели сгноить в тюрьме, но Германское правительство и сам Аденауэр лично боролся за его освобождение и добился этого. Наконец-то Эрих – живой скелет – оказался во Фридланде. Ему хотели оказать пышную встречу, но он сказал:

– Когда все немцы из России вернутся на Родину, тогда и будем праздновать…

Потом Эрих переучивался в Америке и создал в Германии первую эскадрилью реактивных истребителей Германских ВВС. Он выучил много молодых пилотов. Но он не умел юлить, и его съели бюрократы. Выбросили в отставку. Он потерпел полный крах. Он прошёл и славу, и позор. Был на самом верху и побывал в самом низу, в самом аду, на дне жизни. Ад – это не только место под землёй – это состояние живой души.

Интересная книга, вот о последних годах его жизни там ничего нет. Может, вы знаете, где Эрих похоронен? – спросил я.

– Как не знать! Здесь недалеко, его могилка в Вайльшёйбухе, – ответил дед. – Давайте завтра я вам покажу.

– Я завтра не смогу, – сказал я – Мне надо ехать и довольно далеко, чтоб родичам помочь. Мне надо о них позаботиться.

– Заботиться – значит делиться. Как хорошо, что у вас сохранились ещё такие тесные родственные связи, – удивился дед. – У меня в этом городе сестра живёт, так мы уж девять лет не виделись. Перезваниваемся изредка. У всех достаток, достаток покрывает корочкой сердца. Здесь люди не нужны друг другу.

– Уже ощутил. У нас тоже этот процесс пошёл полным ходом, – согласился с ним я.

После работы, помывшись и попив кофе, мы поблагодарили деда за щедрую оценку нашего труда и поехали на указанное немецкое кладбище. Вдовы ходили меж могилок с лейками и поливали райские цветы. Город мёртвых выглядел ярко и ухоженно. Чёрный, белый, серый мрамор и гранит угрюмо хранил скорбное молчание. Суета сует, деньги и история теряли здесь свой смысл.

– Извините! Вы не знаете, где похоронен Эрих Хартман? – спросил я первую  попавшуюся  женщину.

– Это лётчик? Вон туда! – махнула она пустой лейкой. – У него на могилке что-то от самолёта. На памятнике сидит орёл с птенцами.

Мы без труда нашли очень скромный памятник. На могильном камне сидел бронзовый орёл в окружении птенцов. Ниже написана фамилия и вся его нелёгкая судьба в коротком прочерке между датой рождения и датой смерти. Ниже – терпеливое тире его жены, которая ждала его всю жизнь. Война хотела разъединить их, но не смогла. Разлука, смерть, опасности и любовь лишь спаяли этих людей, как монолит, в одном могильном камне. На соседней могилке поливала цветы привлекательная вдова, с интересом наблюдавшая за нами.

– Извините! Вы были знакомы с Эрихом? – спросил я её.

– Да! Мы были соседями, теперь мой муж стал соседом и здесь, на кладбище.

– Я читал о нем книгу, но там нет ничего о последних днях его жизни. У него ведь была дочь?

– Да, она вышла замуж, продала дом и куда-то уехала. Эрих с женой жили очень дружно, но каждый человек имеет свой предел прочности. Победителей не судят, а побеждённых бьют, – сказала она. – Прошлое в порядке не бывает. Истина одного века – абсурд в другом. Это в России солдаты с гордостью носят свои награды. Они – герои, а у нас герои стали презренными преступниками. Каждый зелёный сопляк тыкал ему в глаза его прошлым, да и десять лет советских лагерей не прошли даром, оттуда невозможно было выйти нормальным человеком. Его нервы совсем сдали. От него отвернулись, бросили в одиночестве и забыли. В последнее время супруги часто искали утешение на дне рюмки, и один за другим оказались здесь. Жизнь проходит, как песок сквозь пальцы. Она мучает человека до тех пор, пока он не соглашается на смерть... Прошлое – чужая страна, там всё было по-другому, и это надо понять, хотя через три года после его смерти русские сняли с него все свои обвинения  и он был реабилитирован. - Показала она свою эрудицию.

 

***

– Я нашёл его, дядя Саша! Ему тоже сломали жизнь. Жизнь даётся человеку один раз, а удаётся – ещё реже, – пробормотал я и вспомнил русских ветеранов. Всех несчастных, безденежных старичков в России. Теперь мы знаем, что фашизм и коммунизм, мечтающие владеть миром, имеют одно окончание и один конец.

 

Ветераны

В древнем Риме отслуживших срок в армии солдат называли ветеранами. За заслуги перед государством и обществом они наделялись землёй, денежным вознаграждением и освобождались от всех повинностей. Мужество – первое богатство человека, но самое обидное для него – в итоге остаться забытым, преданным и обманутым.

Сегодня победители рады, если побеждённые окажут им материальную или гуманитарную помощь. Вилл у ветеранов нет, денег и здоровья тоже.

Всё перевернулось в мире и в моей судьбе. Теперь я знаю историю с двух сторон. Искусство быть мудрым, оказывается, состоит в умении знать, сострадать, прощать и, всё-таки, продолжать любить жизнь. Это хорошо, что бывшие солдаты стали побратимами. Они встречаются, делятся воспоминаниями друг с другом и не держат в сердце зла. Старички покаялись и научились отпускать грехи друг другу. Народы осуждают зачинщиков и их режим, столкнувший нации на фронтовой полосе, чтобы незнакомые люди убивали друг друга ни за что. Большое видно с большого расстояния.

Давно кончилась на земле война, а её эхо продолжает убивать несправедливостью бывших фронтовиков изнутри. У каждого – своя трагедия. Жизнь изуродована. Добро и зло ещё воюют в этом мире. На барахолках обеих стран продаются внуками, подешёвке, бесценные боевые награды. Омытые кровью ордена и медали. Человечество проваливается в нравственный хаос. Искажённое общество больше не знает ответа на вопрос, что такое – хорошо и что такое – плохо. Сегодня в силе плюрализм, где все по-своему правы, как лебедь, рак и щука, и виноватых вроде вовсе нет. Благими намерениями устлана дорога в ад.

Кто поломал их жизнь бредовыми идеями, обманул, обокрал, обидел? Сегодня голубые экраны плоских телевизоров забыли всё, даже мораль. Они показывают голую правду бесстыжих людей в сытых голубых парадах. Богатые, не знающие в жизни страданий, брезгуют бедными стариками и не хотят знать прошлого. Глядя на это, вспоминают свою юность ветераны и мучаются несправедливостью, брошенностью, одиночеством. Обманутым прошлым, исторической пустотой. Человеческая жизнь чего-то стоит? Почему их единственной, неповторимой жизнью распоряжаются другие? Разочарование, душевный кризис не даёт покоя, но надо жить, чтобы всё это пережить. Живым из жизни всё равно никому не выбраться. Берегите живых стариков-ветеранов.

Говорят, кто старое помянёт - тому глаз вон, а кто забудет – тому оба.

Надо покаяться друг перед другом, помириться, чтобы человек мог с миром уйти из этой жизни. Душа – это самое главное в человеке, она бессмертна.

Согрейте их любовью. Мало их. Тяжело им. Обидно! Всё было как было, историю вспять не повернуть. Затаив дыхание, помолчим с минутку. Никто не забыт и ничто не забыто.

 

P.S:.

На очередном семинаре Литературного общества «Немцы из России» я читал критикам и своим товарищам рассказ «Ветераны». Голос мой от волнения срывался, но все слушали внимательно.

Когда дело дошло до рассказа об армии, один из слушателей вдруг шумно встал и радостно воскликнул:

– Земеля! Дорогой! Так мы ж с тобой – однополчане! Я тоже служил в то время в этой части! Какой был у неё номер? – спросил он.

Я назвал номер части.

– Точно! – обрадовался он, – 76-й отдельный учебный полк радиосвязи Военно-воздушных сил, 72-й отдельной воздушной гвардейской армии. Там готовили чистых радистов, радистов-эстистов и ЗАСсовцев (специалистов для засекреченной аппаратуры связи). Кажется так?

– Так!

– А в какой роте ты был? – спросил он опять.

– В третьей, – ответил я, – командир роты у нас был майор Михальчук, а комбатом Мельников.

– Правильно! А я в четвёртой, рядышком. Выходит, курсантами мы с тобой один коридор в наряде драили, по одним ступенькам бегали и спали через стенку.

Вот так встреча! Мы обнялись, как братья. Мы – тоже ветераны. Встретились через 34 года, в Германии, хоть присягали России. Ну и жизнь получилась – кручёная. Мы радовались и восхищались, как дети, остальные с интересом наблюдали за нами. Вышло трогательно, как в телепередаче «От всей души».  Мы были возбуждены и едва успокоились.

Я вдохновенно дочитал рассказ до конца, никто не шелохнулся несколько минут. Значит, слова попали в сердце. Получилась очень выразительная, длинная минута молчания, посвящённая ветеранам.

– Хорошо написал! – отреагировала наш председатель. – Везёт тебе на встречи с интересными людьми. Такое невозможно придумать, кажется просто невероятным, какое-то зеркальное отражение двух разных судеб: и твоей с дедом, и тех двух лётчиков. Теперь ещё и однополчанин нашёлся. Интересно!

В перерыве к нам подошло прелестное создание из нового поколения, молодая, очень талантливая поэтесса и, краснея и волнуясь, сказала:

– Вы, наверное, сами чувствуете, этот рассказ о лётчиках – сильнейшая вещь. Я узнала столько нового, необычного, неизвестного. Спасибо Вам за эти чудные минуты, которые я сейчас пережила.

– Спасибо жизни, это она – автор, – ответил я, и мы встали плечом к плечу с моим однополчанином…








<< Zurück | Gelesen: 692 | Autor: Шульц Р. |



Kommentare (0)
  • Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
    Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich


    Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.

    Zur Anmeldung >>

dlt_comment?


dlt_comment_hinweis

Autoren