Пьяный морок, бесы на Каширке,
выпьешь с грамм, а видишь до черта:
чайка в пене, парень в бескозырке –
это море, я о нем читал…

Выпьешь сто и тут же – оперетта: 
я люблю вас, фрау, тюрлили…
Cвет из арки, прядь из-под берета –
это юность, мы ее прошли…

Пушкинская площадь, черный гений,
ария фонтана – тюрлюлю…
Свет из света, штопка на колене –
это Оля, я ее люблю…

Белорусский… Оленька, куда ты?
Пошехонье: инда да надысь…
Проститутки, беженцы, солдаты –
это горе, мы с ним  разошлись…

– Полетим? – и зубы в три октавы.
– Воспарим? – и очи наповал.
Свет картавый, тамбур кучерявый – 
это воля, я  ее искал.

* * *

Бродя по временам, перемахнувши через
ограду из веков, во множестве судеб
я высмотрел две-три: неспешная вечеря,
пригублено вино, но не преломлен хлеб;
да и куда спешить: Исайя дремлет рядом
с Бояном, а Лука – с Ионой, и при них
два мальчика, трудясь под цепким их приглядом –
Гомер и Велимир – заквашивают стих,
и чадно потому, и – «Приоткройте двери!» – 
свирепствует Лука, и, по-варяжски хмур,
славянскую тоску срывает на Гомере
воинственный Боян: «Масоны, перекур!»;
и тянутся века, и, опершись на доски
судьбы, два пацана сквозь пленочку вина
глядят, как в мастерской Иеронима Босха,
среди его шутов, нашла меня жена…

* * *

–…лети, говорю, отселе,
туда, говорю, куда
ходила за Моисеем
рождественская звезда,

лети, говорю, голубка,
туда, говорю, лети,
где камушки первопутка
евангельского пути,

лети, говорю, чтоб прямо
на тот Моисеев свет,
что семечком Авраама
был пролит на Назарет,

лети, говорю, из дома,
оставь, наставляю, дом,
где семечком из Содома
разбужен его содом,

лети, говорю, голубка, –
в рождественский вечерок
доставши из полушубка
оливковый черенок…

СОВЕТСКИЙ АПОКРИФ

На площади, в полуденной Москве,
там, где Россия, Лета, Лорелея,
дитя прованское – мелодия Массне –
мечтала к маковке, а вышло – к Мавзолею.

Вошла  – на цыпочках и, взором обведя
солдатика – при пушке и при ленте, –
подув на прах, стучится в сон вождя,
не ведая, что сон сей перманентен…

Чем ей помочь, француженке, в глуши,
обитой мрамором? Что ей внушит, глупышке,
державное биение души
в сердцебиеньи полицейской вышки?

Что я скажу ей, что ей скажешь ты,
когда и нас, и прах передержали,
как брагу – до сивушной кислоты – 
Москва-разлучница и сводница-держава?.. 

ДЕВИЧИЙ АПОКРИФ

«Отче!», – твержу, выкликаючи батюшку, «Мати!», –
к Матери Божьей с утра обращаю свой всхлип…
Ангел влетел – привяжу его к ножке кровати.
«Чив», – он мне скажет, а я и отвечу: «Цып-цып»;

«Цыц», – говорю каптенармусу танковой роты,
«Прочь», – говорю стихотворцу, смутителю чувств: 
Ангел со мной,  и покуда при мне не помрет он,
Ангелом быть научусь…

* * *

Ветер, с ветлою играющий,
солнечный зайчик в руке,
город, светло умирающий
в выпотрошенном  городке…

Ласточка тьму занавесила, 
туча накрыла окно…
Холодно, голодно, весело,
зло, бесприютно, темно;

родина, песнь, Простоквашино –
глупому сердцу вдогогон
сохнет рубаха папашина,
матушкин гаснет кулон; 

братова кепочка – чудится – 
пуговкой метит в висок…
Родина, росстань, распутица,
радости на волосок… 
 
Чудится, верится, блазнится –
Лермонтов  как завещал,
лонюшко девятиклассницы
ангел вчера посещал…

–Кыш, – наступала учительша.
Ангел молил: – Допусти…
Родина – бублик от Китежа
с маковой дыркой в персти…

Смерть запевает в скворешенке:
смесью из мглы и чернил 
лонище библиотекарши
блоковский том опалил –

после проквашенной осени –
личиком бледным светя,
явится радость Иосифу – 
спрятать в пещерке дитя…