Литературный Рейн. Татьяна Розина

Татьяна Розина хорошо известна читателям «Партнера» своими статьями, посвященными психологии человеческих отношений. Собственно, консультирование в области партнерских и семейных отношений стало ее профессиональным занятием. Однако интересы Розиной в журналистике распространяются и на другие сферы общественной жизни. Многим читателям она знакома и как автор публикуемых в разных изданиях прозаических произведений. Татьяна окончила философский факультет Ростовского университета (1980), училась в Кельнском университете (1993-97). Живет в Кельне. В 2003 году в Германии она издала книгу «Выйти замуж в Германии», книгу рассказов «Через замочную скважину». В 2005 году в московском издательстве «Совершенно секретно» опубликована ее книга «Как выйти замуж... за иностранца». Произведения Татьяны Розиной печатались в журналах «Дон», «Дальний Восток», «Наша улица», «Литературный европеец», «Элита», «Нева», «Библиотека Вавилона». Она – член Союза русских писателей Германии, редколлегии журнала «Библиотека Вавилона» (с 2005), лауреат международного конкурса журнала «Весла» (США). Повествования Розиной легче всего отнести к жанру житейских рассказов, хотя у нее проявляется и склонность к абстрактному философствованию и ирреальным сюжетам тоже. И все-таки рассказами о событиях повседневной жизни она уверенней держит читательское внимание. Но что такое эта «повседневная жизнь»? Благостное ее течение во времени? Неожиданные повороты судьбы? Или страшные человеческие драмы, скрытые за этой повседневностью? О чем Розина не боится говорить вслух, как в этом небольшом рассказе со странным, почти косноязычным, как эти герои, названием «Ненависть касания».

Даниил Чкония

Татьяна РОЗИНА

НЕНАВИСТЬ КАСАНИЯ

  Она ненавидела его всеми фибрами своей души. Где находились эти фибры и что это такое, она не знала. Знала точно, что не может его терпеть именно до них, до этих самых фибр. Он приходил домой с работы и, щёлкнув открывалкой, срывал металлическую крышечку с бутылки пива, и она съеживалась. Виду не показывала, но внутри напрягался какой-то мускул, и она чувствовала тяжесть в груди. Тяжесть заполняла сырым бетоном все пустые уголочки её нутра. А он устраивался на диване и, казалось, не обращал на неё внимания. Она уходила в свою комнатушку и старалась не попадаться ему на глаза. Из общей комнаты доносился шум. В телевизоре кричал кто-то, кого, видимо, пытали. Он любил смотреть фильмы ужасов или боевики. Ему было безразлично, что ей неприятны эти сцены. Никогда он не обращал внимания на других и думал только о себе. Она в этом не сомневалась. И ненавидела его.

  Её мать в последнее время сдала. Перестала обращать внимание на то, как выглядит. Волосы торчали в разные стороны, будто она год их не расчёсывала. У матери ныли кости, как она говорила: «на дождь». Но иногда дождь так и не начинался, а мать ныла и ныла. Он явно не мог больше выносить, когда мать торчала в комнате и мешала ему смотреть эти боевики. Включал громкость во всю мочь, чтобы не слышать бурчания матери. Мать чаще торчала на кухне, гремя тарелками. Или уходила к соседке, у которой засиживалась до поздней ночи.

  Стоило ей пройти мимо него, как он хватал её за руку и тянул к себе:
  – Садись, посиди со мной… – говорил он просяще, – вечно один. Давай кино вместе посмотрим. Только началось. Боевик…

  Она безмолвно падала на протёртый до дыр диван рядом с ним. И камень внутри неё оживал, превращаясь в холодную мокрую лягушку. Лягушка прыгала, желая выскочить наружу. Он сидел совсем рядом, прижимаясь своим горячим боком всё сильнее. Одной рукой он продолжал держать бутылку с пивом, которую не выпускал из рук. Заканчивалась одна, он доставал другую. К ночи от него воняло как от пивной бочки, стоявшей во дворе и летом распространявшей гнилую вонь по всей округе. Она ненавидела этот запах. Но он продолжал пить своё пиво. И она ничего не смела ему сказать.

  Другой рукой он обычно обхватывал её, притягивая к себе. Она со страхом ожидала, когда он начнёт её ласкать. Иногда он поглаживал её по волосам. Целовал в висок. И отпускал:
  – Ну, ладно тебе… иди, я ж не насильник. Не хочешь, не надо.
  И, действительно, отпускал. В такие минуты он был спокоен. Не ругался и не возмущался её холодностью. Только хлопал по попке, когда она вставала. Потом вдогонку кричал:
  – Постой, постой, вернись. Дай, юбку одёрну. А то мужики любить не будут.

  Она послушно возвращалась, и он дёргал её за подол, громко смеясь. Она не могла перечить ему.

  Хуже было, если он разъярялся и начинал кричать, что в этом доме нет покоя. Что в жизни он не получает ласки. И что она его не понимает…

  Бывало, ей даже становилось его жалко. И она пыталась его успокоить. Она возвращалась к дивану. Садилась к нему на колени, прижималась своим худеньким тельцем. А он тёрся небритым и сальным лицом о её грудь и что-то бормотал. Но слова умирали, не родившись. Она не слышала их, потому что звук растворялся в её платье. Он обнимал её своими огромными ручищами. Иногда ей было больно от этих объятий. Но она терпела, остерегаясь расстроить его. Или разозлить. Чего она боялась ещё больше. Её подбородок упирался в его пышную шевелюру, от которой било в нос пылью. Или клопами. Она не знала, как пахнут клопы. Но ей казалось, что именно клопами пахнут его давно немытые волосы.

  Иногда он не обращал на неё внимания. Казалось, телевизор, из которого неслась вечная стрельба, в котором мелькали красотки с невообразимыми вырезами, оголявшими их пышные груди, вполне удовлетворяли его. Бывало, неделями он не смотрел даже в её сторону. Она делала свои дела, невидимой тенью, мелькая по квартире. И камень внутри груди разжимался. Она начинала чувствовать себя лучше. И даже улыбалась. Но потом на него накатывали приливы нежности, и он опять приставал со своими омерзительными ласками.

  Она ненавидела эти минуты, когда он своей огромной, шершавой рукой гладил её по голой голени. К горлу поступал ком и застревал там надолго. Он, кажется, не замечал, как дрожит её тело. Гладил и гладил, поднимаясь всё выше. Его вечно жирные пальцы, червяками пробирались под юбку и ползали там по её холодным бёдрам.
  – Ну, что ты, девочка моя, – нашептывал он прямо ей в ухо, касаясь его своими толстыми и липкими губами, – ну, разве, тебе неприятно? Неправда. Расслабься. Не жмись… ну же…

  Но она не могла ни расслабить сжатый внутри неё мускул, ни проронить хоть слово.
  Ещё больше она ненавидела его, когда он, завалив её на диван, расстёгивал халат и трогал своими пальцами грудь, пощипывая соски. Он любовался ею, и снова удивлялся, почему она не радуется его ласкам:
  – Вот глупенькая. Это же так приятно, – приговаривал он. – Ну, не упрямься, малыш…

  Она ненавидела его руки, которые пачкали её тело. Ненавидела его губы, целовавшие её, вызывая приступы рвоты. Она ненавидела его голос, который приторно менялся, когда он просил её быть с ним нежной. Но она не могла рассказать об этом. О своей ненависти к нему. Никому. Даже своей подруге. Даже матери, которая, как ей казалось, подозревала что-то, но делала вид, будто всё в порядке. Мать, видимо, не хотела вмешиваться. Зачем ей скандалы?

  Однажды она почувствовала толчки внутри себя. Что-то живое билось под сердцем. Она чувствовала, что это не лягушка. Это был плод. Она забеременела.
  – Ма, – сказала она тихо, – мне кажется… я…
  – Что? – запричитала мать, уже понимая, в чём дело.

  Она сидела на стуле, теребя платье. Глаза бегали по поверхности стола, пересчитывая крошки, оставшиеся после обеда.
  – Ты беременная? Кто? Кто? – задыхалась мать. – Кто?
  – Витька… – выдохнула она.

  Витька давно приласкивал её. Она хорошо помнила, как однажды, когда ей исполнилось двенадцать, он пришёл к ней в спальню. Завалившись на кровать всей тяжестью своего крепкого тела, он чуть не раздавил её. Она не смогла даже ахнуть. В её глазах замелькали красные огоньки, унося сознание от стыда, страха и страшного перегара, бьющего в лицо. Что-то нестерпимо горячее взорвало её нутро, но крик, готовый вырваться из глотки, захлебнулся болью. Витька крепко зажимал корявой ладонью её рот.

  На следующий день он принёс конфет. И приказал не говорить матери. Но теперь… когда она забеременела. Она больше не могла молчать.

  А Витька все молодился и требовал звать его по имени. И она привыкла звать его Витькой. А ведь когда он женился на её матери, она была совсем маленькой. Тогда она называла его папой.