НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО M.R.-R.

Д-р Грете Ионкис (Кёльн)

НЕОТПРАВЛЕННОЕ ПИСЬМО M.R.-R.

  M.R.-R. – инициалы Марселя Райх-Раницкого, известного литературного критика, обозревателя крупнейших немецких газет. По приезде в Германию в 1994-м я еще застала его в роли ведущего и участника популярной передачи «Литературный квартет» на телеканале ZDF. Дискуссия обычно продолжалась час, в центре ее каждый раз оказывалось пять книг начинающих или малоизвестных авторов. Привычный видеоряд (иллюстрации, кинокадры) в передаче отсутствовал, как, впрочем, не приглашались и авторы обсуждаемых книг, зато всё внимание приковывал «квартет» критиков.

  Передача родилась весной 1988-го, Райх-Раницкий первым соединил критику с широкой публикой. «Литературный квартет» быстро обрел невероятную популярность, передача притягивала как магнит. Доминантной фигурой был, безусловно, он, немолодой лысый господин с проницательным, но тяжелым взглядом из-под очков и ироничным выражением лица. Для своего возраста Райх-Раницкий вел себя в высшей степени темпераментно, оппонентам не давал спуску, противников «забивал». Такая наступательность была не по мне, но вместе с тем я завидовала его бойцовским качествам, находчивости, остроумию, каковых мне ни в жизнь не воспитать. Однако профессиональное уважение, граничащее с завистью, еще не повод для письма.

  Когда во время работы над книгой «Евреи и немцы в контексте истории и культуры» я приблизилась к ХIХ столетию, мне на помощь пришел Марсель Райх-Раницкий. Я благодарна ему и за книгу-эссе «О нарушителях спокойствия. Евреи в немецкой литературе», второе издание которой вышло в 1989 году в Штутгарте (Marcel Reich-Ranicki. Über Ruhestörer. Juden in der deutschen Literatur), и за брошюру «Перевернутая корона. О евреях в немецкой литературе», изданную в Висбадене в 1995-м (Die Verkehrte Krone. Über Juden in der deutschen Literatur). Чем же они мне дороги? Смелостью и бескомпромиссностью оценок положения еврейских писателей в Германии. У кого еще найдешь такие определения для них – «аутсайдеры и провокаторы»? Нужно сразу оговориться, в немецком языке значение слова «провокатор» лишено негативного оттенка и означает нечто близкое по действию бродильному веществу, нечто вызывающее реакцию, побуждающее к действию. Я бы сказала, что сам Райх-Раницкий принадлежит к этому ряду аутсайдеров и провокаторов. Меня он подкупил отсутствием реверансов по отношению к титульной нации и попыток обойти острые углы. Никаких «с одной стороны … но, с другой стороны», к которым мы привыкли у себя дома.

  Я была благодарна Райх-Раницкому за книгу «Томас Манн и его близкие», ведь удивительное семейство Маннов для немцев – почти то же, что королевская семья для англичан. Когда несколько лет назад демонстрировался телесериал о Маннах, вся страна на неделю приникла к голубым экранам и я - вместе со всеми. Книга приоткрыла новые тайны.

  Весьма ценной для меня оказалась книга Райх-Раницкого «Случай Гейне». В названии автор пошел по стопам Ницше, который свою книгу о Вагнере накануне разрыва с ним личных отношений в 1876 году назвал «Der Fall Wagner». Многие отмечали двусмысленность названия: то ли случай (казус), то ли падение Вагнера. Я не почувствовала, чтобы Райх-Раницкий уличал Гейне, называя его гением любви-ненависти (Das Genie der Hassliebe). Именно после знакомства с этой книгой у меня появилось желание написать автору, задать вопросы, однако я не решилась.

  Лет пять назад ко мне попала автобиографическая книга Райх-Раницкого «Моя жизнь» (Mein Leben). Она вышла в Штутгарте в 1999 году и за два месяца выдержала три переиздания. На русском языке она появилась в 2002 году в московском издательстве НЛО. И немецкий вариант, и русский перевод оказались у меня почти одновременно. И началось погружение.

  Родившийся в еврейской ассимилированной семье в маленьком польском городке Влоцлавеке, автор в девятилетнем возрасте оказался с родителями в Берлине. «Ты едешь в страну культуры», - напутствовала его учительница. Однако счастье, которым подросток был обязан немецкой литературе, музыке и театру, шло рука об руку со страхом перед немецким варварством. Депортированный в 1938 г. в Польшу как еврей, юноша оказался в Варшавском гетто, где пережил издевательства, лишения, смерть родителей и старшего брата. Чудом он и его молоденькая жена Тося выжили в этом аду. До 1958 года они проживали в Польше. Им удалось выбраться в Германию, где пришлось начинать с нуля. Ведь не сразу Марсель стал признанным, а затем и влиятельным критиком.

  «Моя жизнь» – это рассказ о любви во многих ее ипостасях, в том числе и о любви к литературе, ведь без нее критик не может состояться. Это рассказ не только о себе, но и об эпохе. Это размышления о своей судьбе и о нашем непростом трагическом времени, о еврейском вопросе и немецкой вине, о людях, с которыми пришлось общаться. Это воспоминания о заседаниях писательской Группы 47, о встречах с Бертольтом Брехтом и Анной Зегерс, с Ингеборг Бахман и Элиасом Канетти, с Бёллем, Кёппеном, Фришем, Грассом и многими другими. Отдельными штрихами, эскизно набрасывает автор живую картину литературной и общественной жизни Германии.

  Такую книгу нужно читать медленно. Однако, верная себе, я ее поначалу «проглотила». Только при повторном чтении, когда я смогла сосредоточиться на деталях, возникло желание написать M.R.-R. Почему? Что стало побудительным толчком? Рассказывая о переселении их семьи из Польши в Берлин, автор упомянул народную школу, в которую был поначалу определен. Находилась она в Шарлоттенбурге. Для читателей это просто указатель места, но я остолбенела: ведь мой отец, следы которого я отыскивала здесь много лет, родился именно в Шарлоттенбурге. В это время я сама работала над автобиографической книгой, которую назвала «Маалот Ступени Stufen», и первые главы уже были написаны.

  Теперь понятно, почему мне захотелось немедленно написать: я увидела в Райх-Раницком свидетеля. Конечно, маршруты маленького Марселя и моего отца пересечься в Шарлоттенбурге не могли, поскольку отец был старше его на двадцать лет и к этому времени жил уже в районе Шёнеберг. Но ведь совпадения продолжаются! Даже не перелистнув страницу, читаю о том, что весною 1930 года десятилетний Марсель поступал в реальную гимназию им. Вернера фон Сименса в Шёнеберге. Мой отец учился именно в этой гимназии, он кончил ее сразу после Первой мировой войны. Разумеется, они никак не могли быть соучениками, но ведь у них могли быть одни и те же преподаватели! Мысленно я стала писать автору «Моей жизни».

  Если бы Вы знали, господин Райх-Раницкий, с каким волнением читала я Ваш рассказ о классном руководителе д-ре Райнхольде Книке, этом живом воплощении немецкого идеализма, по Вашему определению. Вы пишете, что в 20-е годы он устраивал в актовом зале гимназии театральные постановки, а школьный друг моего отца увлекался театром. Он наверняка мог бы участвовать в спектаклях, если бы г-н Кник работал в гимназии и в 10-е годы. А мой отец, который тоже был из породы немецких идеалистов, мог бы находиться среди зрителей. Предположения в сослагательном наклонении... Истины теперь не узнать.

  Но сильнее всего меня взволновала маленькая деталь: Вы пишете, что после вступительного экзамена почти час терпеливо ждали маму «перед школьным зданием на Гогенштауфенштрассе». На этой улице в доме 23 жил мой отец до своего отъезда в СССР (он отправился туда в 1930 году на работу по договору), а бабушка Алиса пережила там и годы нацизма, и войну. Так что если не с моим отцом, то с моей бабушкой Ваши пути явно пересекались. И Вы – единственный человек в мире из мне знакомых (мы ведь заочно – пусть односторонне – знакомы благодаря Вашему творчеству), кто в 30-е годы дышал одним воздухом с моими близкими, почти ежедневно посещая Гогенштауфенштрассе.

  Вы, г-н Райх-Раницкий, пожалуй, единственный, кто знает, что Hochenstaufenstraße – удивительная улица: она не имела четной и нечетной сторон, дома на ней были пронумерованы сплошь, образуя круг. Я-то это узнала лишь на исходе минувшего века. На эту улицу вернулся мой отец, в феврале 1938-го депортированный из СССР и избежавший расстрела (его обвиняли в шпионаже, антисоветской пропаганде и враждебной деятельности). В мае с него уже снимали показания в гестапо (у меня есть копия протокола допроса), а Вас в этом же году как еврея по решению той же организации депортировали в Польшу. Сплошные пересечения и совпадения! После чтения этой книги Вы стали мне вдвойне ближе (я ведь тоже филолог и люблю литературу).

  Вы, дорогой Марсель, (Вы не сочтете фамильярностью такое обращение? Ведь это не фамильярность сильнейшего!) оказали мне еще одну неоценимую услугу. В конце книги, упомянув о трех провокациях под девизом «Хватит запретов!» (история с антисемитской пьесой Фассбиндера; спор историков, когда Эрнст Нольтке и его единомышленники выступили в защиту национал-социализма, но получили отпор; речь Мартина Вальзера во франкфуртской церкви Паульскирхе, где он сформулировал опаснейший из всех предрассудков), Вы коснулись морального и политического климата в ФРГ.

  Третья провокация имела место после моего переезда в Германию. Многомесячная дискуссия в обществе, которую породила речь Вальзера, его спор с Игнацем Бубисом, председателем Центрального совета евреев в Германии - всё это происходило на наших глазах. Высказывания писателя глубоко задели меня, ведь я знала другого Вальзера, члена Группы 47, который в 60-е годы требовал расчета с прошлым, о нем я рассказывала своим студентам. А теперь он воспроизводил злобную аргументацию завсегдатаев пивных, всех, кому по каким-то причинам не нравятся евреи.

  Едва утихли страсти, как тот же Мартин Вальзер резко высказался по поводу сооружаемого в центре Берлина памятника убитым европейским евреям. Что тут поднялось?! Строительство было приостановлено, проект американского архитектора Айзенмена подвергся критике и был возвращен на доработку. Но в 1999 году бундестаг принимает специальное решение, и в 2003 году строительство уже идет полным ходом. В мае 2005 года состоялось торжественное открытие памятника. Не знаю, видели ли его Вы и какое впечатление он на Вас произвел, но в конце своей книги Вы признались, что вряд ли испытаете столь же сильные чувства, как в тот момент, когда Вы увидели фотографию, обошедшую всю мировую печать, - Вилли Брандта, вставшего на колени перед памятником Варшавскому гетто. Глядя на коленопреклоненного германского канцлера, Вы подумали, что Ваше решение вернуться в Германию было правильным.

  Передо мной и многими моими соотечественниками-евреями тоже вставал вопрос: не было ли ошибкой наше решение поселиться в ФРГ. Ваш пример помог рассеять сомнения, а потому я беру смелость благодарить Вас не только от своего лица.

  Понимаю, что у Вас немало недоброжелателей и просто завистников в Германии. Критиков при жизни вообще не балуют любовью, а Вы еще и заслужили, по собственному признанию, репутацию «литературного палача». Кстати, за Вами прочно закрепилось и другое определение: литературный Папа.

  Но удары иногда наносят вовсе не те, кого Вы разносили в пух и прах. Тот же Мартин Вальзер, к которому Вы благоволили и о котором уважительно писали с конца 50-х, решил Вас похоронить при жизни, опубликовав книгу «Смерть критика». Она вышла вскоре после Вашего восьмидесятилетия, и все узнали в герое бесславного «бестселлера» юбиляра. Разразился скандал. Но к скандалам Вам не привыкать. То, что слухи о Вашей смерти сильно преувеличены, Вы доказали достойно, выпустив в 2002 году в родном для Вас штутгартском издательстве DVA очередную книгу «Семь писателей-первопроходцев ХХ столетия» (Sieben Wegbereiter Schriftsteller des XX Jahrhundert). Выбор героев, как всегда, делает честь Вашему вкусу: Шницлер, Манн, Дёблин, Музиль, Кафка, Тухольский, Брехт. Вы проводите время в отличной компании. Вы преподнесли читателям бесценный подарок, став инициатором и комментатором многотомных изданий: «Лучшие немецкие романы», «Лучшее в немецкой поэзии», «Лучшие немецкие критики». За то, что Вы приоткрываете дверь в мир великих мастеров слова и приглашаете нас к своему камельку, примите нашу признательность и благодарность. Недавно Вас избрали доктором Берлинского университета (по мне, можно было и раньше). К этому поздравлению присоединяется и редакция.