АДС. Встреча с гением

Памяти великого человека

Геннадий Николаев (Дортмунд)

К 20-летию со дня смерти нашего выдающегося современника, академика Андрея Дмитриевича Сахарова

Увидеться и беседовать с АДС, как на секретном жаргоне называли его физики, с Андреем Дмитриевичем Сахаровым мне довелось 19 октября 1989 г. в Москве, на ул. Чкалова, 48-б, в кв. 68 – за два месяца до его кончины. Мы обсуждали вопрос о публикации его будущей книги «Мир, прогресс, права человека» в журнале «Звезда» (автор в то время был главным редактором этого журнала.- Прим. ред.).

Договор был подписан. Главные впечатления от встречи – скромность, деликатность великого ученого и гуманиста. Книга была напечатана, увы, уже после кончины Сахарова.

У Андрея Дмитриевича всегда более активной была внутренняя жизнь и кажущаяся внешняя невозмутимость, бесстрастность. Огромная внутренняя сосредоточенность и отсюда – некоторая запоздалость эмоционального реагирования. То, что для собеседника могло быть целым, для АДС, возможно, бывало лишь частью, сектором, может быть, точкой. И он с высоты своего масштабного обзора не всегда догадывался или успевал понять, что собеседник находится в совсем другом измерении, где-то там, почти на плоскости, в то время как он сам в четвертом-пятом – кто знает, в каком измерении.

Не раз приходилось слышать и читать в официальных статьях о нем, дескать, умный, но наивный, поднялся в одиночку против Системы. Кто-кто, а он-то должен-де знать, с каким монстром имеет дело…Авторы статей не учитывали одного – Андрей Дмитриевич был гармоничным человеком, для которого деловой и нравственный аспекты жизни сливались воедино. У него была ОДНА мораль, а не две, три или даже четыре, как нередко бывает у политиков и политиканов.

Еще писали о том, что уж больно простые вещи предлагает опальный академик: конвергенция, экая невидаль, еще американец Гэлбрайт предлагал этакую гремучую смесь. Другие ворчали: общеизвестно! «Простота» философских концепций А.Д. Сахарова – от умения докапываться до сути. Главное зерно обычно лежит среди таких же по внешнему виду других зерен. Но его ум отсеивал плевелы и «склевывал» зерна истины. Он указывал на главное среди общеизвестного! На ГЛАВНОЕ зерно или звено! Умение выбрать главное среди множества – признак ума глубокого, может быть, гениального.

Многие писали о сложных отношениях между Сахаровым и учеными, не понявшими или не принявшими «другого», гуманистического Сахарова. Вот что пишет К.С. Торн, американский астрофизик и друг Зельдовича в книге, посвященной памяти А.Д. Сахарова: «Какой контраст между этими двумя людьми, Сахаровым и Зельдовичем! Внешне робкий и застенчивый Сахаров, у которого хватило мужества отстаивать гуманистические и политические убеждения. И Зельдович, внешне энергичный, сильный, самоуверенный, но при этом образец политической робости».

А вот признания А.Д. Сахарова, сделанные им в его «Воспоминаниях»: «Самые длительные отношения – вот уже более 34 лет – у меня с Яковом Борисовичем Зельдовичем. Я приступаю к рассказу о них со смешанным чувством. Он сыграл большую роль в моей научно-изобретательской работе в 50-х годах, еще большую – в научно-теоретической работе 60-х годов. На протяжении многих лет я мог считать, что у нас близкие, дружеские, товарищеские отношения. Я очень их ценил… Я до сих пор думаю, что Яков Борисович был искренен, когда в день моего 50-летия позвонил и сказал, что любит меня. И в то же время, вспоминая теперь задним числом некоторые очень давние эпизоды, я вижу в них некий налет «потребительского» отношения. В 70-х и 80-х годах некоторые поступки Якова Борисовича (или их отсутствие) были уже совсем не товарищескими…». 

Двойственное чувство вызывают эти рассуждения Андрея Дмитриевича. Как человек глубоко порядочный и предельно искренний, мужественно восставший против Системы и заслуживший своим мужеством и принципиальностью всемирное признание, Андрей Дмитриевич имеет моральное право упрекать любого, кто вел себя не столь мужественно, как он. Справедливо также, что никакая национальность не снимает с человека моральной ответственности за его поступки. Никто не знает, сколько душевных травм оставила дискриминация по национальному принципу у впечатлительного, страстного, гениального человека, каким был Зельдович. «Правда, я и сам нередко не слишком умен, почему же я должен предполагать абсолютное понимание и, следовательно, сознательное притворство у других», – трогательно-искренне признается Андрей Дмитриевич…

О дружбе, теплоте отношений свидетельствуют строки из «Воспоминаний» Сахарова, они коротки, но обжигают душу.

«Однажды весной 1950 года я шел с работы очень поздно. Была лунная ночь, длинная тень колокольни падала на гостиничную площадь. Неожиданно я увидел Зельдовича. Он шел, задумавшись, с каким-то просветленным лицом. Увидев меня, он сказал: «Кто бы поверил, сколько любви скрыто в этой груди…». Потом Зельдович мне сказал, что, глядя на эти заурядные на вид куски металла (плутония или урана-235), он не может отделаться от ощущения, что в каждом грамме их «запрессованы» многие человеческие жизни (он имел в виду зэков – заключенных урановых рудников и объектов и будущих жертв атомной войны)».

«Мирные» взрывы и испытания ядерного оружия в отдаленных районах приносили громадный вред населению. Зельдович, конечно же, знал об этом, но его отношение к проблеме несколько отличалось от отношения к этой проблеме Сахарова. Позиция Зельдовича, скажем так, была более уравновешенной. Сахаров же очень болезненно переживал возможные последствия и с мягким упреком вспоминает слова Зельдовича, сказанные перед наземным испытанием первой водородной бомбы 12 августа 1953 года: «Ничего, всё будет хорошо. Всё обойдется. Наши волнения о казахчатах разрешатся благополучно, уйдут в прошлое. Всё будет хорошо». Однако беспокойство Сахарова не было напрасным: эвакуация населения из опасной зоны была произведена не полностью, повышенную дозу облучения получили многие жители казахских поселков.

Перед испытанием 12 августа 1953 года маршал Василевский, военный руководитель испытаний, как пишет Сахаров, «в более узком кругу сказал нам: «Напрасно вы так убиваетесь, мучаетесь. Каждые армейские маневры сопровождаются человеческими жертвами, погибает 20-30 человек, это считается неизбежным. Ваши испытания гораздо важней для страны, для ее оборонной мощи»…Но мы не могли стать на такую точку зрения».

Важно обратить внимание здесь на слово «мы». Описывая драматическую ситуацию перед испытанием, Сахаров противопоставляет две позиции: военные считали эвакуацию необязательной, ученые – необходимой. На одном из ключевых совещаний, за 10-12 дней до испытания, заместитель Председателя Совмина СССР Малышев произвел персональный опрос каждого ученого, включая Курчатова. «Малышев вызывал нас поименно; вызванный вставал и высказывал свое мнение. Оно было единодушным», – вспоминает Сахаров. Таким образом, и Зельдович был за эвакуацию! Значит, и Зельдович переживал за судьбу «казахчат»!

В своем последнем интервью 14 декабря 1989 года в гостинице «Москва», за несколько часов до кончины, А.Д. Сахаров на вопрос казахстанского кинодокументалиста об его участии в работах по созданию ядерного оружия ответил: «…я работал с большим напряжением, считая, что задача, стоящая перед нами, очень важна для страны, для человечества, что необходимо равновесие двух великих держав и тем самым двух систем мира, что именно это послужит гарантией того, что такое оружие не будет применено. Мы исходили из того, что эта работа – практическая война за мир… Со временем моя позиция во многом менялась, я многое переоценил, но все-таки я не раскаиваюсь в этом начальном периоде работы, в которой я принимал с моими товарищами активное участие».

За два года до смерти в статье «Социальное общечеловеческое значение фундаментальной науки» Я.Б. Зельдович, пожалуй, впервые с определенностью и «политической смелостью» публично определил свое отношение к оружию, которое вынужден был создавать: «…Трагическим побочным эффектом оказалось создание ядерного и термоядерного оружия».

С обидой вспоминает Сахаров и реакцию Зельдовича на его правозащитную деятельность и присуждение ему Нобелевской премии Мира. Но вот последний абзац: «Добавление 1988 года, январь. 2 декабря 1987 года Яков Борисович умер от инфаркта. Мы так и не успели как следует поговорить, встретиться. Всё наносное, мелочное отпало, исчезло, остались – результаты его постоянной, поистине необъятной работы. И те, кто с его помощью вошли в науку…».

Как всё это, в сущности, понятно: с одной стороны, читал книжки «самиздата», знал наизусть стихи Ахматовой, Блока, Мандельштама, был душой любой молодежной компании, не признавал догм «марксизма-ленинизма», поддерживал генетиков, вообще всё передовое, неординарное в науке, а с другой… не хотел вмешиваться в «политику», считал усилия изменить что-либо в стране бесполезными, не желал тратить время. Это, разумеется, Зельдович.

Внимательно перечитывая в наше время «Воспоминания» Сахарова и книгу о Зельдовиче, невольно проникаешься сочувствием к этим двум гигантам – коллегам, друзьям, соперникам в науке. Становятся понятными и обиды Андрея Дмитриевича, и «наскоки» Якова Борисовича, который, прекрасно зная огромный творческий потенциал своего коллеги, видимо, считал безумством то, что затеял и осуществил в своей «второй» жизни А.Д. Сахаров. Два гения в одной «берлоге».

Принцип «верности науке» столкнулся с принципом «гуманистического долга ученого перед обществом, перед людьми».

Но думается, что принципиальные позиции крупнейших ученых прошлого столетия всегда совпадали в их главной, гуманистической направленности. Все они, почти в равной степени, были детьми своего времени, которое властно диктовало свои законы. И чтобы иметь возможность делать то, к чему призывали гражданский долг и личные творческие устремления, надо было или выполнять эти законы, или уходить в иные сферы деятельности, где требования к личности были не столь жесткими. Впрочем, воздержимся от категорических оценок…

Холодные рассуждения ни к чему не приведут. «Загадка» Сахарова в том же ряду, что и «загадки» Сократа, Галилея, Эйнштейна, Швейцера, Толстого…Гений, творящий вроде бы в заоблачных высях, никогда не теряет связи с «простыми» смертными, сопричастен счастью и трагедии сопланетников. На то он и гений! Тут и загадка, и разгадка.

Гений Сахарова, его личность, идеи остаются с нами – на века!