Плохой человек

Записки практикующего психолога

Катерина Мурашова (Санкт-Петербург)

Комплексы подросткового возраста. Тренинг «принятие себя»

Девочка пришла ко мне в конце вечернего приема. Тогда, я помню, на дворе стояла мокрая, желтолапая осень, запах холодной воды и увядающих кленовых листьев заползал в приоткрытое окно, и фонарь светил сквозь уцелевшую листву.

На ней была клетчатая юбка из дешевой шотландки и грубоватые осенние туфли. Она сняла их в предбаннике и прошла в кабинет в шерстяных колготках, осторожно ступая по ковру (бахил тогда еще не было, а тапки она с собой не принесла).

Села на стул, сложила узкие кисти лодочкой в подоле, склонила голову набок и сказала:

– Меня зовут Маргарита. Понимаете, я очень плохой человек.

– А давай-ка пока не будем вешать ярлыки, – бодро возразила я. – Расскажи мне сначала, почему ты так решила. Или это решил кто-то другой?

– Нет, нет, я сама, в том-то и дело, – покачала головой Маргарита. – Если бы кто-то другой, так я еще могла бы не согласиться…

– Но почему? Когда и как ты пришла к такому выводу?

Как психолог я честно приготовилась бороться с этим Маргаритиным неконструктивом. Я недавно закончила психологический факультет университета. Там меня учили, что человек должен принимать и даже любить себя. Только тогда у него получится всё остальное. Я даже прошла несколько тренингов, в процессе которых это самое «принятие» должно было сформироваться. Но до сих пор мне в работе всё больше встречались люди, которые «не принимали» других, например, своих родителей или детей, или учителей в школе, а себя считали, на американский манер, вполне «ок».

И вот Маргарита…

– У меня умерла прабабушка, – грустно сказала девочка. – Когда я была маленькой, она рассказывала мне сказки и вязала полосатые шерстяные чулочки. Я ее очень любила. По крайней мере, все (и я сама) так думали. И вот, когда она уже умирала (и я это знала), я вдруг поймала себя на том, что я думаю о том, что скоро освободится комната и мне, может быть, ее отдадут, и раз прабабушки не будет, ей уже днем никто не будет мешать, и я смогу привести подружек, и еще о других… выгодах ее смерти, иначе я даже и сказать не могу… Когда бабуля умерла, я сильно плакала, и все думали, что по ней, а на самом деле я плакала… по себе… вы понимаете?

В этом месте я наверняка должна была подать какую-то важную психотерапевтическую реплику, но у меня почему-то не нашлось слов, и я просто кивнула.

– Я с детства очень люблю читать и читаю много. И классику, и современную литературу, и вот сейчас стала – фантастику, фэнтези. Наверное, можно сказать, что я представляю, как человек устроен изнутри, по книгам, ведь живым-то людям внутрь не заглянешь. И вот после смерти бабули я, может быть, впервые стала думать о себе какая я, сравнивать и поняла…

Я уже знала, что она скажет дальше, и по спине у меня пробежал холодок. Послать Маргариту на тренинг «принятия себя»? Но я-то знаю, что это не поможет…

– Я поняла, что почти никогда не радуюсь по-настоящему успехам своих подруг. Я лицемерю, говорю: «Как здорово! Как красиво! Какая удача!» – но сама так не думаю. Больше того, я испытываю что-то вроде удовлетворения, когда у них что-нибудь не получается. Я не жалею своих родителей и в общем не люблю младшего брата, хотя вот его мне иногда действительно бывает жалко, когда он, например, упадет и коленку разобьет. Но когда он был совсем маленький и мешал мне, а родители требовали, чтобы я с ним играла, я хотела, чтобы его совсем не было, и даже представляла себе это. Больше всех мне жалко кошку и вообще животных, даже засохшую осу между рамами, что, конечно, неправильно.

– Послушай, Маргарита, но ведь животные в нашем мире более беззащитны, и это…

– Нет! – Маргарита повела рукой из стороны в сторону. – Я давно думаю ужасные вещи и делаю неприличные. Я иногда делаю гадости просто так, нипочему. Я много вру. Не фантазирую, как маленькие дети (хотя это я тоже умею), а именно вру – ради своей выгоды, чтобы что-то скрыть или показаться кому-нибудь получше и поинтересней. Я очень злопамятная, а если обычно не мщу за обиды, так это потому, что труслива и еще мне лень. Большую часть времени я не делаю ничего стоящего. Я могла бы что-то узнать, чему-то научиться, но я этого не делаю, зато уже научилась делать вид, что в чем-то разбираюсь лучше других. Я просто как-то не отдавала себе в этом отчет. А тут вот поразмыслила как следует и поняла, что во мне вообще нет ничего, что определяет достойного, порядочного человека. Ни чести, ни совести, ни милосердия… И я вдруг подумала, что все люди внутри такие, как я, и все вокруг (и в книжках тоже) вранье – ведь про меня-то тоже все думают, что я – тихая, скромная девочка… Очень, очень испугалась, даже есть два дня не могла, мама уже хотела меня к врачу вести. Но я набралась храбрости и спросила сначала у подружек, а потом у родителей…

– Боже мой! – искренне изумилась я. – И что же они тебе ответили?

– Они сказали, что с ними всё в порядке. Они – хорошие и всегда хотят и стараются всё правильно и хорошо сделать. Бывает, конечно, что у них не получается, но это тогда обстоятельства…

Я, не удержавшись, рассмеялась.

– И ничего смешного, – строго сказала Маргарита. – Я очень обрадовалась. Потому что печально, конечно, что я получилась такая плохая, но если бы все были такие, то осталось бы просто пойти и повеситься…

– А вот этого не надо! – я быстро вскинула обе руки.

– Да нет, я не собираюсь, – успокоила меня Маргарита. – Я ведь к вам зачем пришла-то?..

– Ты, наверное, хочешь измениться? (Призрак тренинга «принятия себя» всё еще несколько тревожил мое воображение.)

– Да нет, я же понимаю, что я уж какая получилась. Кто меня теперь изменит? Мне интересно – почему? И как все остальные и в книгах получились – другими?

– Ты, по крайней мере, получилась честной и отважной, – задумчиво сказала я. – Я в твоем возрасте и положении ни разу не решилась ни у кого спросить. Ни у друзей, ни, уж тем более, у родителей или психолога. Так и осталась со своим открытием…

– Вы – тоже?! – Серые глаза Маргариты жутковато расширились.

– Ага, – кивнула я. – Редко кто умел врать так изощренно, как я. И редко кто из моих сверстников умел так ударить словом. И когда меня все-таки настиг раж самопознания, я легко отыскала в своей душе все известные мне пороки, но не нашла ни одной регулярно действующей добродетели, кроме всё той же любви к животным. Но к тому времени я уже давно решила, что буду биологом, и здесь всё сходилось. Относительно же прочего я некоторое время считала себя выродком, а потом, поработав с литературой (я тоже любила читать), помнится, решила, что я – циник и немного успокоилась найденным определением. Логика, кажется, была строго математическая: если есть термин, значит, есть и группа...

– А потом? – завороженно глядя, спросила Маргарита. – Что было потом?

– Потом я выросла, стала, как и собиралась биологом… – я усмехнулась. – В процессе взросления, создания семьи и прочего узнала о существовании новых человеческих недостатков и благополучно обнаружила все их у себя…

– И вот вы так жили и практически ничем от других людей не отличались?

– Да вроде ничем особенным… Может быть, чуть меньше других люблю рассказывать о своих достоинствах…

– Я тоже не люблю! – воскликнула Маргарита. – Мне это кажется смешно или глупо! Как у Джерома К. Джерома, помните, когда Гаррис, судя по его рассказам, не страдал от качки?

– Да, да, да! – подхватила я. – Во время шторма все умирали, и на ногах всегда оставался только капитан и Гаррис или Гаррис и помощник капитана, или только Гаррис…

Мы вместе засмеялись – «книжные девочки», бывшая и действующая, вполне понимающие друг друга.

А потом она ушла по совершенно пустому гулкому коридору вечерней поликлиники, а я смотрела ей вслед. В двери, ведущей на лестницу, Маргарита обернулась:

– Вы знаете, я ведь вам не соврала насчет «всех». Я правда рада, что все вокруг не такие. Но мне всё равно немного легче, что нас с вами по крайней мере двое…

– А то! – я подмигнула ей и закрыла дверь в кабинет.

Выключила лампу, села в кресло и еще долго смотрела в окно на фонарь, который светил и светил сквозь осеннюю листву.

 Это не я, это Давид Самойлов:

Красота

Она как скрипка на моем плече.

И я ее, подобно скрипачу,

К себе рукою прижимаю.

И волосы струятся по плечу,

Как музыка немая.

Она как скрипка на моем плече.

Что знает скрипка о высоком пенье?

Что я о ней? Что пламя о свече?

И сам господь – что знает о творенье?

Ведь высший дар себя не узнает.

А красота превыше дарований –

Она себя являет без стараний

И одарять собой не устает.

Она как скрипка на моем плече.

И очень сложен смысл ее гармоний.

Но внятен всем. И каждого томит.

И для нее никто не посторонний.

И, отрешась от распрей и забот,

Мы слушаем в минуту просветленья

То долгое и медленное пенье

И узнаем в нем высшее значенье,

Которое себя не узнает.   

      Вы можете задать свой вопрос Катерине Мурашовой, написав по адресу: partner.psychologie@gmail.com

В рамочке, по центру страницы, выделить другим шрифтом: