Пять дней из жизни ликвидатора аварии на ЧАЭС

Анастасия Антонова (Берлин)

26 апреля исполняется 29 лет со дня катастрофы на Чернобыльской АЭС. Взрыв на энергоблоке №4 разрушил атомный реактор и стал причиной радионуклидного загрязнения 20% территории Белоруссии и 5 млн га земель Украины. В ликвидации последствий аварии приняли участие более 600 тысяч человек. В числе первых прибывших на место катастрофы был и старший лейтенант Виктор Ховайба.

К 1986 году за плечами выпускника Харьковского военного училища Виктора Ховайбы было уже более десяти лет службы, в том числе участие в боевых действиях на территории Эфиопии и Афганистана. После последней горячей точки – Джелалабада полк вертолетов огневой поддержки, в котором служил Виктор, был направлен на прежнее место базирования, под Брест. А бортовой техник Ховайба получил новое назначение – в Минск.

Там, на одном из военных аэродромов, летчики осваивали новую технику – вертолеты радиационной и химической разведки МИ-24Р. Внешне они ничем не отличались от боевых МИ-24В, но специальное оборудование, установленное на борту, позволяло экипажу в полном объеме измерять уровень радиации и химического загрязнения в районе ведения боевых действий или техногенных катастроф. Впрочем, упоминание о катастрофах было чисто гипотетическим: нас всегда уверяли, что в Советском Союзе бедствия такого рода невозможны. Однако 27 апреля 1986 года две машины МИ-24ЗХНБР уже кружили над разверзнутым нутром реактора Чернобыльской АЭС...

Предоставим слово непосредственному участнику тех событий – полковнику в отставке Виктору Кузьмичу Ховайбе.

26 апреля был обычным рабочим днем. О том, что произошло накануне ночью, в военном городке никто ничего не знал. Субботний вечер прошел в домашних делах и играх с детьми. Спать легли поздно, благо впереди воскресенье, можно отдохнуть. Примерно в 2.30 меня разбудил звонок в дверь. На пороге – капитан из второго экипажа, с которым мы жили в одном подъезде: «Тревога. Надо лететь на Украину. Предстоит реальная работа».

Одеваюсь, а в голове стучит: почему тревога объявлена не через громкоговорители (они были в каждой квартире)? Что за реальная работа? Неужели начались боевые действия с применением оружия массового поражения?

Через 20 минут мы уже были на аэродроме. Все ломают головы над причинами предстоящего вылета и ждут указаний. Наконец с командно-диспетчерского пункта пришло сообщение о взрыве на атомной электростанции. Известие прозвучало, как гром с ясного неба, но чем это грозит, мы еще толком не осознавали. Сведения об аварии были отрывочными и противоречивыми.

Подготовка к вылету заняла несколько часов. На вертолеты были установлены дополнительные топливные баки и загружено оборудование: индивидуальные дозиметры, приборы ДП-5 для измерения радиации, а также продукты. Прямо на рулежке нам, восьми членам двух экипажей, сообщили, что летим мы в район аварии на Чернобыльской АЭС. Тут же был проведен и краткий инструктаж:

– жизнью и здоровьем зря не рисковать. Если прибор показывает 20 рентген, значит, надо уходить в сторону. (О том, КАКИЕ там могут быть уровни, никто понятия не имел);

– это задача государственной важности, от ее выполнения зависит жизнь тысяч людей. Вы идете первыми, на вас большая ответственность и т.д.

Часов в пять командиры вертолетов капитан Юрий Баранов и майор Владимир Новиков подняли машины в воздух. Промежуточная посадка – на военном аэродроме города Овруч Житомирской области. Об аварии там еще никто не знал. Пока шла дозаправка, включили дозиметр, а в наушниках – сплошной треск, признак высокого уровня радиации.

Около 11 часов приземлились в поселке Гончаровск, это примерно 25 км восточнее АЭС. На следующие пять дней этот аэродром стал нашей базой. Сразу же попытались узнать что-нибудь у местных летчиков, но и они пребывали в неведении.

К 12 часам получили задание: пройти по определенному маршруту и сделать замеры радиации в контрольных точках. Весь световой день мы летали: измеряли уровни загрязнения над перелесками, деревнями, городом и самим реактором. Стрелка прибора прыгала как сумасшедшая, показывая то 0,1, то 10, то 25 рентген. А в некоторых местах прибор, диапазон измерения которого 500 рентген, просто зашкаливал. Через два дня на основании наших замеров была установлена 30-километровая зона отчуждения.

Посадки производили то в поле, то на полянах. Туда подгоняли топливозаправщик. Пока заполнялись баки, штурман сдавал карты с замерами и получал новое задание. А в это время в открытые двери кабины летела радиоактивная пыль... Уже на второй день начало першить в горле – верный признак радиационного ожога. Пытались летать в противогазах, но выдержили около получаса: противогаз мешал вести радиопереговоры, а пот под резиновой маской разъедал глаза.

27 апреля, ближе к вечеру, приземлились на школьном стадионе города Припять. Разрушенный реактор – в полутора километрах. Замерили уровень радиации снаружи – примерно 1,5 рентгена. Столько же было и на продуктах, которые находились на борту. Но голод не тетка, съели всё. И пока шла дозаправка, наблюдали за ходом эвакуации населения из близлежащих многоэтажек.

Подъезжает автобус, и под присмотром милиционеров его заполняют люди с узлами и сумками. Как только машина отъезжает, подают следующую. Непрерывный конвейер. А неподалеку, на стадионной скамейке, расположился мужчина с двумя детьми лет восьми. Кто-то из наших заговорил с ним об эвакуации. В ответ прозвучало: «Я выпил водки, и радиация мне не страшна. И им немножко налил», кивок в сторону детей. О том, как защититься от радиации, никто из населения толком не знал.

Весь день мы провели в воздухе и только вечером вернулись в Гончаровск. Поселили нас в солдатских казармах без душа и прочих «удобств». Утром прошли медосмотр и снова в воздух. К этому времени нервозность руководства слегка улеглась, команды стали четче, задачи – конкретнее.

Тогда же было принято решение закрыть проломы, образовавшиеся в здании энергоблока, мешками с песком, гравием, свинцом. Такую работу могли проделать только вертолеты. И со всех концов Советского Союза в район катастрофы начали прибывать десятки машин МИ-8, МИ-6, МИ-26.

А мы продолжали проводить замеры радиации. На каждом из пилонов наших крыльев было по три ковша, которые управлялись из кабины. Так что каждый вертолет мог взять пробы грунта в шести различных местах. Главное, чтобы рельеф местности позволял произвести посадку.

Погода стояла чудесная, цвели абрикосы и вишни и во время дозаправок мы без сил падали на траву, уже не думая об опасности.

1 мая по телевизору выступил Михаил Горбачев. Черно-белый экран установленного в казарме телевизора то и дело вспыхивал фейерверком мелких точек, сигнализируя о повышенной радиации. А глава государства упорно повторял: сохраняйте спокойствие, угрозы для населения нет.

Поздно вечером команда: прибыть на аэродром. Вертолет МИ-8 доставил нас в Чернигов. Через какое-то время туда привезли еще несколько групп офицеров из летных экипажей, которые сбрасывали на реактор мешки с песком. Встретившие нас медики объяснили, что мы получили большие дозы радиации (персональные дозиметры каждого из нас показывали 50-60 рентген), а посему надо пройти обследование в московском госпитале. Это займет не более трех дней.

Кстати сказать, дозиметры, которыми нас снабдили в Минске, в подавляющем большинстве оказались либо незаряженными, либо вообще неработающими. Уже потом, во время полетов в зоне аварии, их заменили на исправные. Так что установить точное количество «подхваченных» рентген было невозможно.

А в свидетельства, выданные впоследствии Седьмым центральным военным научно-исследовательским авиационным госпиталем, нам вписали по 35 рентген, умышленно занизив цифру. (Предельно допустимой дозой для ликвидаторов считались 25 рентген, и первые экипажи набирали их менее чем за три дня.)

Замеры, проведенные в спецприемнике госпиталя, показали, что радиацией заражена не только верхняя одежда, но и белье. Некоторым летчикам сменили даже документы – так сильно они «фонили». И наконец, о счастье, мы в душе! С 27 апреля это была первая возможность помыться.

Каждый день в московский госпиталь прибывали новые группы летчиков. К 9 мая нас было уже более 150 человек. Я пролежал там до конца мая. Выписали с плохими анализами и предписанием проходить проверку каждую неделю.

До конца 1986 года мы были освобождены от полетов. А наши вертолеты продолжали кружить над зоной отчуждения. Менялись только экипажи: тех, кто выбрал свой максимум рентген, отстраняли от полетов, а на их место присылали других. Только в начале 1987 года, пройдя дезактивацию, наши машины вернулись в Минск. Дозиметры показывали остаточную радиацию, но, согласно нормам того времени, «в допустимых пределах». Сейчас радиационный фон такого уровня считается высоким.

И мы пять лет летали на этих, прилично «фонивших» машинах. В 1992 году наш вертолет был перегнан на ремонт под Петербург. А вторая машина отправилась в город Лунинец, в «могильник» для зараженной техники.

Полковник в отставке Виктор Ховайба давно на пенсии. Живет в г. Кривой Рог и возглавляет Совет ветеранов войны и вооруженных сил Саксаганского района. За участие в ликвидации аварии на ЧАЭС награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» 3-й степени.