А.Бруштейн «Дорога уходит в даль»: к 60-летию выхода книги

Упал – встань! Расшибся – не хнычь!

Книги нашего детства

Майя Беленькая (Мюнхен)

60 лет назад вышла в свет повесть Александры Бруштейн «Дорога уходит в даль...», которую многие из нас помнят как одну из самых любимых книг своего детства

Одно из самых дорогих и трогательных для меня детских воспоминаний... Воскресенье. Начало лета. Мы с сестренкой Инночкой гуляем в школьном саду. Школа – напротив нашего дома, и наш двор как-то незаметно переходит в школьный. Мне пять лет, а сестре уже целых восемь, и она хочет, чтобы я ее слушалась (желание не пропало до сих пор, и я безуспешно сопротивляюсь). Но я не слушаюсь, бегу к старым яблоням и собираю в подол недозревшую, мелкую падалицу. «Ну куда? – кричит Инночка. – Зачем это тебе?» Но я уже гордо несусь домой, сразу на кухню, и с криком: «Это я сама, сама для нас всех украла!» вываливаю на стол несколько штук зеленых яблочек.

Реакция мамы оказывается для меня совершенно неожиданной.

«Лёня, – кричит она нашему папе, – а что, Майка у нас до сих пор не читала «Дорога уходит в даль»?» («В даль» – пишется здесь раздельно, именно так было у автора, а значит и у нас, когда мы говорим об этой книжке.)

Кажется, уже через несколько минут я сижу на диванчике с толстенькой серо-коричневой книжкой. На обложке девочка в школьной форме... И читаю, читаю...

А буквально через полчаса заглядывает мама: «Ну, ты теперь знаешь, как надо поступить...», и я, захлебываясь в слезах, собираю свои яблочки и плетусь на школьный двор. Уже вечер, никого нет, мне не у кого просить прощения, как сделала героиня книжки, маленькая Сашенька Яновская, и я просто кладу яблоки на траву.

С тех пор – эта книга моя любимая.

Про Петю Ростова узнала я не из «Войны и мир», а из этой книжки Бруштейн. И полюбила Петю, и перечитывала потом у Толстого сто раз... («Денисов подъехал к Пете, слез с лошади и дрожащими руками повернул к себе запачканное грязью и кровью, уже побледневшее лицо Пети. «Я привык что-нибудь сладкое. Отличный изюм, берите весь», – вспомнилось ему...») И тоже старалась не плакать. Как Сашенька.

Про дело Дрейфуса – все мои первые знания – оттуда же... Практически от очевидцев. На всю жизнь запомнила. «С кепи Дрейфуса сорвали офицерские нашивки. Бросили на землю и куски переломленной над его головой шпаги. В изорванной одежде, как нищий в рубище, Дрейфус стоял всё так же прямо и кричал: «Солдаты! Жизнью моих детей клянусь – я не виновен. Да здравствует Франция!»

В этот горчайший час своей жизни Дрейфус, ошельмованный, отверженный, обращался не к своим палачам, не к начальникам – генералам, не к сослуживцам-офицерам. Это был, может быть, даже не вполне осознанный призыв к народу, к тем простым солдатским сердцам, которые так любил капитан – теперь уже бывший капитан! – Дрейфус...»

 Про борьбу Короленко за оправдание обвиненных в человеческом жертвоприношении вотяков (знаменитое мултанское дело с непозволительно небрежным следствием, со лжесвидетелями, со лжеученым–этнографом, с заведомо предрешенным приговором) – тоже впервые узнала из книжки Бруштейн. И про то, что суд может быть неправым... И про власть, специально стравливающую народы, чтобы источники своих проблем люди искали в других народах...

 И про рассказ «Смерть чиновника» – оттуда. И про Веру Федоровну Комиссаржевскую, и про студента Васю Шверубовича – будущего корифея Художественного театра – Качалова, и про строчки «когда волнуется желтеющая нива...».

 И про первую любовь, и про настоящую дружбу, и про то, как надо стараться вести себя, когда вокруг « всё теснее и ближе смыкается холодная, злая жизнь».

Даже про старость, а на самом-то деле, про смысл жизни – тоже задумалась впервые, читая эту книжку. «Ведь старят людей не годы – что годы! – нас старит не только свое, но и чужое горе, чужие беды, которые мы переживаем вместе с другими людьми, несправедливость, которая падает не на нас, а на других людей, а мы порой бессильны помочь. Ольга Дмитриевна (учительница танцев в институте для девочек) прожила жизнь, глядя на мир, словно с далекой Луны. Это сохранило ее... Для кого? Очевидно, не для людей: к людям и их жизни она была равнодушна. А если не для людей, не для жизни, то значит, ни для кого и ни для чего...»

Между прочим, какое-то время я думала, что про эту книжку забыли. И помнят эти строчки, эти важные для каждого ребенка истории, этот свет и тепло уже очень немногие люди. Фразы из великой трилогии Александры Яковлевны Бруштейн ( «Дорога уходит в даль», «В рассветный час», «Весна») стали кодовыми для моих друзей; но только для них, как мне казалось. Ну еще для классиков... Когда-то очень тронуло меня письмо Паустовского Александре Бруштейн, которое впервые процитировала писательница Любовь Кабо.

«В книге «Дорога уходит в даль...» проза превращается в живую поэзию, – иными словами, достигает совершенства. Есть редкие книги, существующие не как литературное явление, а как явление самой жизни, как факт биографии читателя. Вот так и с этой Вашей книгой. Она вошла в жизнь (в данном случае в мою) как одно из безусловных событий моей жизни».

И вот недавно совершенно случайно выяснила, что есть такое интернет-сообщество – «Люди_книги» /lyudi_knigi/. Там, в этом сообществе, – многие из тех, для кого книжка «Дорога уходит в даль...» тоже стала фактом биографии. И хоть сама принадлежу к числу таких людей, узнала об этом лишь потому, что моя приятельница, филолог Мария Гельфонд, уже много лет занимается историей этой книжки. Комментариями, связями, прототипами, городом Вильно (сегодняшний Вильнюс), улицами и домами, людьми, цитатами, судьбами – всем... И вот она в Сети попросила таких же увлеченных знатоков ответить на разные вопросы… И понеслось... Люди из разных стран, разных возрастов, социальных групп, национальностей – все те, кто узнавали друг друга по мгновенной реакции на любую цитату из книжки, – стали тоже искать, узнавать, рассказывать о том, что удалось выяснить, – и, в общем, объединились в этом самом прекрасном сообществе.

Эта книга про самые важные вещи. В любой жизни: детской или взрослой – неважно. Она про то, что пожалеть слабого – необходимо обязательно.

Что правду говорить – бывает очень-очень трудно.

Что радость дружбы – самая главная радость в мире.

Что дисциплина, как бы мы ни причитали, просто необходима маленькому ребенку.

Что беречь чужой труд – нужно обязательно.

Что наглецов надо ставить на место.

Что трусить – стыдно, стыдно.

Что чужое – это святое.

Что хвастаться, особенно перед людьми, которые лишены того, что есть у тебя, – мерзко и подло.

Что храбрость должна проявляться в главных вещах – тех, когда надо помочь людям.

Что, собственно, цель, и – самое важное! – радость жизни – это как раз помогать другим.

На каждый этот постулат я могла бы привести десятки эпизодов из книги Бруштейн.  Но волшебство и чудо ее в том, что ни одно из этих моих занудных слов там не звучит. В ней просто живут, радуются, горюют, любят Сашенька (Пуговка – так называют ее дома) и ее мама, и папа, и Сашенькины подружки, и старая няня Юзефа, и доктор Иван Константинович Рогов, и его приемный внук Леня Хованский (как он вспоминает умершую бабушку – не забуду никогда: «возьмешь ноту ля бемоль, лиловую, сиреневую»), и учитель Павел Григорьевич, и много-много других прекрасных людей.

Мария Гельфонд и ее друзья нашли реальные фамилии, адреса. Узнали о судьбах и историях, детях и родственниках... Целый мир возник благодаря их поискам. Но даже если не знать про этот найденный реальный мир – то просто вспомните, как плачут девочки, переживающие за денщика Шарафутдинова, которого унизила приемная внучка доктора Рогова Тамара... И как он утешает маленьких барышень, утирая обшлагом их слезы, и быстро, быстро бормочет на своем фантастическом русском языке: «Ой, ой, ой! Дермам делам – Казань горит.... Баришням... Шашинькам... Катинькам.... Шарафутдин лес ходи, вам ежикам лови... Не нада плакай... Не нада...». Или перечитайте, как забирает папа у Сашеньки куклу, которой она хвастается перед нищими маленькими девчонками, высыпавшими во двор «юркими горошинками из надорванного стручка», и отдает насовсем эту говорящую красавицу в руки самой крохотной девочки – кудрявенькой, с босыми ножками – («У, ты моя хорошенькая! У, ты моя золотенькая», – загудела та неожиданным басом»). Вспомните, как выгоняет папа свою расшалившуюся и пролившую молоко Пуговку из-за стола («Дрянная девчонка! Если бы я мог давать каждому больному ребенку по стакану молока ежедневно, они бы не болели... не умирали».)

Вспомните, как прощается героиня со своей учительницей-француженкой Поль, понимая, с каким горячим и гордым сердцем она расстается; и как трудно после такой дружбы находиться во взрослом несправедливом мире, молчать, опускать голову перед бездушной училкой Дрыгалкой, и не говорить правду, хотя и учил ее папа, грозя своим «разноцветным хирургическим пальцем»: «Помни: не врать! Никогда не врать!... Только одну правду говори!» « Скажешь тут правду, как же. Дрыгалка, может быть, отвалится от меня, но она присосется к Меле, будет ее бранить... может быть, даже накажет... Нет, здесь нельзя говорить правду». Вспомните, как учится Саша ставить на место наглого Жозьку, как впервые сталкивается с настоящим горем, – впрочем, этот список дополнит каждый, кто хоть однажды открыл поразительную трилогию Бруштейн.

Вспомните с благодарностью, с нежностью, с любовью... Не помните? Не верю! Не читали? Прочитайте, пожалуйста! Прочитайте – себе, прочитайте – своим детям. Ведь эти книжки сделали многих из нас лучше. Счастливее. Умнее. И скольким из нас «ох как пригодились в жизни слова», сказанные маленькой Сашеньке художником, у которого не было рук: «Упал – встань. Расшибся – не хнычь. Дорога уходит вдаль, дорога идет вперед!» И вот оно – волшебство настоящей литературы – эти строчки, и многие другие – в книжке Александры Яковлевны Бруштейн – вакцина от малодушия, зависти, трусости, нечестности, предательства. Эта вакцина сработает и в наше время. Она – живая... Проверьте.