Как петь их теперь – старые песни о главном?

Мысли, навеянные войной

Честно говоря, хотела озаглавить текст по-другому. Используя уже существующее название. Мем практически. «Завтра была война». Но решила, что это неправильно. Хотя, как и многие мои читатели, люблю знаменитую повесть Бориса Васильева. И фильм тоже. Другой вопрос, что воспринимали мы эти горькие слова  через отсвет былых времен. И через призму многих мифов. Теперь мифы рассеиваются на глазах, а это название звучит, как набат. Как колокол.

Люди мира, на минуту встаньте!

Слушайте, слушайте: гудит со всех сторон…

Не услышали. Не сберегли мир. И завтра была война.

И есть день в календаре, про который и мы теперь можем так сказать. Это, будь оно проклято, 23 февраля. День Советской армии. По иронии судьбы переименованный в День защитника Отечества. А в Википедии вообще его называют днем воинской славы России. Ох, какая же теперь слава?

23 февраля мой любимый поэт Вадим Жук опубликовал у себя на странице в фейсбуке стихотворение-предчувствие. Называлось «Если бы сейчас писали письма».

Похожие письма пишут сейчас в электронном виде. Наговаривают. СМС отправляют. Те, кто никогда не читал и не прочтет этих стихов. А в них уже всё сказано. Начиная со строк – «А чего ты мне оттуда притаранишь». И заканчивая, боже мой, Винницей. Сейчас читаешь – просто мороз по коже.

В День защитника такого фейерверка

Не видали мы доселе никогда.

Жаль, что ты не повидал его, Валерка,

Унесло тебя неведомо куда.

   <.....>

А чего ты мне оттуда притаранишь?

Только сала, умоляю, не вези.

Вообще, ты там особо не старайся,

Защищай, но если что, притормози.

Если честно – ничего не понимаю,

Телевизор непонятное орёт.

Мне бы надо, чтобы ты вернулся к маю,

Или раньше. Но уж это, как попрёт.

Между прочим, я, Валера, залетела,

Где-то к осени лежать-рожать-потеть.

Между прочим, потому что так хотела,

И тебя, и чтобы точно залететь.

Будешь в Виннице, зайди там к тёте Тане.

На письмо мне обязательно ответь.

До свиданья, мой хороший, до свиданья.

А салют был, правда, просто офигеть.

Да, салюты Россия любит. Как страшно, что они громыхали за несколько часов от этого фатального завтра. Когда громыхать будут настоящие бомбы. И когда ужаснувшийся Вадим Жук напишет новые строчки.

Лягут кости рядовые по воронкам

В землю зимнюю отчаянной страны

Рядом с теми, до сих пор не похороненными

С предыдущей дедовской войны.

Сёстры, жёны, матери, невесты –

Смерть пошла в многотиражную печать.

Не бумажкой разве что, а эсэмэсками

Похоронки вам придётся получать.

Не бывает ничего невыносимого,

Вынесете, жребий свой кляня.

Понапрасну вспоминая Симонова:

«Жди меня».

И я еще тогда подумала: как мы теперь по-другому будем перечитывать книги о войне. Как будем слушать музыку, стихи. Как смотреть картины.

Всё приобретет совершенно иное звучание. Как и сама война; та, которую всю нашу сознательную жизнь мы воспринимали как священную.

Я, кстати, помню время, когда в СССР первый раз официально праздновали День Победы. В первом классе я училась, и в районном Доме культуры был большой праздник для детей. На сцене у костра фронтовик рассказывал юным пионерам о великом подвиге нашего народа. И я умирала от зависти и волнения, потому что моя старшая сестренка в белом фартуке и пионерском галстуке сидела прямо рядышком с ветераном.

А уж когда зазвучало (первый раз в моей крохотной тогда жизни)– «Вставай, страна огромная...»

Это я потом узнаю, что и авторство стихов – достаточно спорная история, да и музыка – тоже вполне возможно, что не Александрова.

А тогда… Да и много лет спустя, даже несмотря на эти знания, что-то такое поднималось во мне… И боль, и горечь, и гордость, и вера.

Пусть ярость благородная

Вскипает, как волна,

Идет война народная

Священная война.

А сейчас стала смотреть этот самый фильм Юрия Кары, и, совсем забыв, что в финале звучит эта песня, просто окаменела.

Дадим отпор душителям

Всех пламенных идей,

Насильникам, грабителям

Мучителям людей.

Такая тоска меня взяла. И мысли, что это песня – теперь для Украины. А для нас как обвинение. Жук мой любимый как будто услышал меня:

Память цепкая, как полоска скотча,

Возвращает к городу родному.

Слушаю «Седьмую симфонию» Шостаковича,

По-новому, совершенно по-другому.

Раскручивается кинолента,

Рушатся дома, взрываются мосты.

Каждая нота каждого инструмента

Кричит: Ты виноват! Ты!

Да, седьмая, Ленинградская… Помнится, на музлитературе изучали историю ее исполнения в августе 42 года; читали, как горели все хрустальные люстры филармонического зала в почти мертвом Ленинграде, как плакали слушатели: моряки, пехотинцы, бойцы ПВО, как подавлялись огневые точки противника, чтобы город не бомбили и чтобы все жители могли слушать великую музыку.

А уж тему нашествия, тему агрессивной разрушительной силы мы знали просто наизусть.

Недавно прочитала, что писал об этой музыке Алексей Толстой: «Седьмая симфония возникла из совести русского народа, принявшего без колебания смертный бой с черными силами. Написанная в Ленингра­де, она выросла до размеров большого мирового искусства, понятно­го на всех широтах и меридианах, потому что она рассказывает правду о человеке в небывалую годину его бедствий и испытаний.

Тема войны возникает отдаленно и вначале похожа на какую-то простенькую и жутковатую пляску, на приплясывание ученых крыс под дудку крысолова. Как усиливающийся ветер, эта тема начинает колыхать оркестр, она овладевает им, вырастает, крепнет. Крысолов, со сво­ими железными крысами, поднимается из-за холма... Это движется война. <…> За красоту мира льется кровь.»

Что говорить: Толстой формулировать умел. Хотя и был мэтром советской пропаганды. Только теперь мы эти метафоры считываем совсем по-другому. Особенно когда циничные власти сравнивают осажденный Ленинград с убитым Мариуполем. И уничтоженный вместе с людьми город называют побратимом Санкт-Петербурга. Теперь, думаю, что после знаменитой Масяни (кто не видел, посмотрите обязательно: Олег Куваев «Масяня», выпуск 162) и горькое словосочетание Санкт-Мариубург станет тоже некой метафорой. Художественным способом остановить этот цинизм, вызвать чувство эмпатии, достучаться до каждого. Равнодушного или готового приветствовать неумолимую машину насилия.

Даже писать об этом невыносимо. Лучше я вам дальше Толстого процитирую.

«Средняя часть симфонии — это ренессанс, возрож­дение красоты из праха и пепла. Как будто перед глазами нового Данте силой сурового и лирического раздумья вызваны тени великого искус­ства, великого добра.»

Да, про Данте это он точно. Именно так. Ад. Впрочем, сейчас многие вспоминают автора «Божественной комедии». Поэты – само собой.

Над главными пройдёт гуманный суд –

В свидетелях солдаты, мамки, детки.

А шушеру по миру повезут,

В прозрачной и удобной клетке

Весь говорливый кнопочный баян;

Узнай о них. Но поглядеть не бейся.

*Пескова и Захаров, Симоньян.

Скабеев, Соловьёва и Небендзя.

         <.....>

Им спариваться можно. Доктора

Внимательно следят за их здоровьем.

… Пред ними пашни, нивы, хутора,

И этажи домов, залитых кровью.

Они давно животные. Без мук

Живущие в своей открытой сфере.

И смотрит в страхе на десятый круг

Создатель ада Данте Алигьери.

Вадим Жук прав: великий итальянец ужаснулся бы этому нашествию зла и лжи, притворяющихся добром и правдой.

Как ужаснулся в свое время и сам Шостакович, который говорил: «Сочиняя тему нашествия, я думал о совсем другом враге человечества. Разумеется, я ненавидел фашизм. Но не только немецкий – ненавидел всякий фашизм».

Не случайно эту музыку (вариации на неизменную тему), схожую по замыслу с Болеро Равеля, развивающуюся на фоне сухого стука малого барабана и разрастающуюся до огромной мощи, до страшного символа подавления, Шостакович написал еще до войны.

Мы не можем утверждать, но предположить-то мы можем: откуда возникла эта тема насилия в конце тридцатых – начале сороковых. Оттуда же, откуда трагедия Искры Поляковой в повести Бориса Васильева.

Вот уж где параллели страшные. Ведь перед тем, как «завтра была война» – был 37 год. Исключительно как метафору эту цифру использую. Потому что и 38-ой, и 39-ый, и 40-ой ничем не отличались. Эпоха репрессий, доносов, предательств. Может, еще и поэтому – завтра должна была быть война.

Впрочем, она уже шла – вторая мировая. И Советский Союз оказался на стороне зла. Притворившись добром. И война не замедлила. Пришла в этот самый Союз, уже разъеденный молью подлости и нравственной деградации.

Васильев знал, про что писал. В свое время его самого заставляли отречься от жены, чье имя он потом зашифрует в названии повести «А зори здесь тихие».

Именно она, Зоря Поляк, станет прототипом Сони Гурвич, юной зенитчицы, читающей на войне Блока.

Испепеляющие годы!

Безумья ль в вас, надежды ль весть?

 От дней войны, от дней свободы

Кровавый отсвет в лицах есть...

Боже мой: теперь и Блок совершенно по-другому слышится. Кровавый отсвет…

Васильев не отрекся. Как не отреклись героини его повести «Завтра была война». Вика Люберецкая – от своего папы. А Искра Полякова, девочка с характером Зори, – от своей подруги. А на самом деле – от чести и совести. Прекрасные девочки – дети, как опять же у Блока, «страшных лет России.»

Эта книга ведь не про войну. А про то, что она будет завтра. И мирная жизнь уже пропитана горечью. И кровью, пока еще не видимой для мира. Хотя и тогда кому-то все казалось безоблачным.

Помните у Юрия Визбора…

Двадцать первого числа,

При немыслимом свеченье,

При негаснущей заре                                                -

Мы плывём невесть куда,

Наблюдая за кормой

Летних вод перемещенье,

Наблюдая за собой

Уходящие года.

И неважно, милый друг,

Всё, что было накануне,

Всё, что с нами совершат

Тишина и высота,

Только было бы всегда

Двадцать первое июня,

Только б следующий день

Никогда бы не настал.

Да, только было бы всегда – хотя бы 23-е февраля. И не наставал бы следующий день.  Впрочем, предчувствие войны в нынешнем феврале, как и тогда в 41-ом, просто разлито было в воздухе.

В этот же предвоенный день другой мой любимый поэт Сергей Плотов опубликовал у себя в фейсбуке стихотворение 2017 года. Написал – Из давнего. Строевая русская народная песня.

Шли солдаты к е….

По оврагам, по камням.

Шли чужой сторонкою -

Пели песню звонкую:

Эх, мать-перемать!

Мы уходим воевать!

Самый главный енерал

Нам гостинцы обещал:

Медную полушку

Да на часок подружку!

Шли солдаты к е….

Счёт вели военным дням,

Да врагам порубленным,

Да дружкам погубленным…

Эх, мать-перемать!

Конца-края не видать

Этим песням строевым

Да потерям боевым.

А гулять по юбкам

Ни к чему обрубкам…

Шли солдаты к е…

По сгоревшим деревням…

– Стой на месте! Вот они…

Помяни их… Помяни…

Говорю же: поэты– провидцы.

И они, похоже, были готовы к вопросу, ныне так часто задаваемому. Что вы почувствовали, когда узнали, что российские бомбы падают на Украину? Понимали ли, что мир изменился навсегда?

И самое главное, могли ли вы представить, что мы услышим слово «рашисты»?

Ох. Пишу и самой страшно.

Помните в школьных учебниках нашего детства репродукцию картины Аркадия Пластова «Фашист пролетел»? Изначально – «Немец пролетел.» Говорят, что название изменил лично Иосиф Виссарионович, считая его неполиткорректным. И уж точно по указанию Сталина в 1943 году картина Пластова экспонировалась на Тегеранской конференции. И якобы Рузвельт и Черчилль были очень впечатлены.

Возможно…

 Хорошая работа. На некоторых даже в 2013 году производила впечатление. На Людмилу Парщикову, например:

Нам искони внушали – жизнь бесценна.
А в выжженной, некошеной траве,
внезапно пойман мушкою прицела,
лежит мальчишка – рана в голове.
Тень самолета гнет к земле колосья,
и лает пес на этот черный крест,
и обомлел, оглох, обезголосел
укрыть ребенка не успевший лес.
Стволы берез, в закате бронзовея,
струят в пространство музыку и свет.
И нет происходящему забвенья.
И объясненья, и прощенья нет...

 Именно такой реакции и ждал художник: «Надо было сопротивляться, не помышляя ни о чём другом, надо было кричать во весь голос… Надо было облик этого чудовища показать во всем его вопиющем о беспощадной мести обличье».

Как теперь по-другому читается и простенькое это стихотворение, и комментарий Пластова. И сама картина.

Поэты такое считывают мгновенно.

Лауреат всех возможных премий,

Вовсю обласкан.

Шагавший в ногу с советским временем

Художник Пластов.

В ладу с рисунком, в ладу с движением,

Косцы и кони.

Крестьяне волжские, деревья, женщины…

Найди в айфоне.

Найди, картину ту, что стихам моим

Дала названье.

Неяркий полдень. Травы дыханье,

Цветов дыханье.

Обыкновенное на ней убийство.

Цветы и травы.

Сам разбирайся, где – под Симбирском

Иль близь Полтавы.

Крови не видно, но кровь струится.

За что ж ты нас-то?

Картина маслом, как говорится.

Художник Пластов.

4 июля 22

Это Жук, как вы уже догадались.

Где вот только Рузвельт и Черчилль, которые ужаснутся. И захотят это остановить. И где тот, кто выше…

Майя Беленькая (Мюнхен)

Коллаж Дины Крайзлер

Читайте также:

1. Счастливый человек – Роман Каплан. Журнал «Партнёр», № 12 / 2018. Автор М. Беленькая
2. А.Бруштейн «Дорога уходит в даль»: к 60-летию выхода книги. Журнал «Партнёр», № 4 / 2016. Автор М. Беленькая.
3. Как сжигали книги в нацистской Германии. Журнал «Партнёр», № 6 / 2016. Автор М. Беленькая