Алексей Симонов: как мы хоронили отца
Алексей Симонов,
кинорежиссер, (Москва)
Интервью с Алексеем Симоновым, кинорежиссером-документалистом, правозащитником, журналистом и сыном знаменитого советского поэта Константина Михайловича Симонова, опубликованное в прошлом номере нашего журнала («Партнёр», № 12, 2024), вызвало большой интерес у наших читателей. Они просят, в частности, Алексея Константиновича ответить на вопрос, почему похороны его отца стали в свое время государственной тайной.
Восьмого августа 1979 года мне исполнилось 40 лет. В это время в Выборге у меня шли съемки фильма «Вернемся осенью».
Отец в это время в очередной раз находился в Кремлевской больнице. Он лежал со своей привычной проблемой, у него было обызвествление легких. Он сильно кашлял и всегда носил с собой что-то вроде колбочки, стеклянную, небольшого размера, круглую штуковину с широким горлом и завинчивающейся пробкой. Он носил ее в кармане и периодически туда харкал. У него одно легкое не работало, и в легких накапливалась жидкость. Ему надо было делать откачку этой жидкости. 7-го августа сделали первую операцию по откачке, и сделали успешно. Отец прекрасно себя чувствовал, и 8-го августа я ему позвонил по телефону, чтобы он мог меня поздравить.
Я это всё так хорошо помню, потому что это был последний мой разговор с отцом. Когда я приехал через две недели, отец был уже совсем тяжелый, хотя узнал меня. Единственное, что он сказал: «Алешка, и ты тут». Вот и все.
А восьмого был осмысленный, серьезный разговор, хотя отец, в принципе, знал, что умирает, потому что весь последний год занимался приготовлением к передаче своего архива в ЦГАЛИ. У него был огромный архив.
Поскольку операция накануне прошла удачно, отец, как ему было свойственно, настоял, чтобы вторую операцию по выкачке из другого легкого провели быстрее, не через обязательные десять дней, а через 3-4 дня, потому что он прекрасно себя чувствует.
10-го августа, т.е. через два дня после нашего разговора, ему сделали откачку из второго легкого. На этот раз сделали ее не так хорошо: задели какой-то кровеносный сосуд, началась закупорка легкого, на фоне этого началось новое воспаление и, практически, он стал умирать.
Он умирал с 10-го по 28-е, т.е. 18 дней. Я прервал съемки и поехал в Москву.
Приехал, поехал в больницу, отец меня узнал, узнал как-то в полглаза, в полслова. Он был тяжелый, раздавленный и уже почти не живой. Да, еще важная деталь. Лариса Алексеевна, его жена, с микроинфарктом лежала в другой палате этого же самого ЦКБ. Когда началась вся эта история с отцом, она встала, забыла про все свои болячки, заставила себя забыть и занималась только им. Абсолютно. И не в последнюю очередь это сыграло роль в том, что через полтора года ее не стало. А ей 50 с небольшим. Отцу было 63 года. Я сегодня намного старше отца.
28-го в пять утра позвонили, что отец умер. Симоновское семейство не расположено к публичному выражению своих чувств. Чувства надо выражать сдержанно, поэтому если кто и плакал, то тайком. Не было такого, чтобы мы съехались поплакать вместе. Это я теперь, к старости, стал слезлив.
Семья эта – такая овеществленная биография, потому что один сын и трое дочерей, и ни один из них в одинаковых родственных отношениях друг с другом не состоит.
Я был сыном второй жены отца Евгении Самойловны Ласкиной.
Моя сестра Маша, родившаяся на одиннадцать лет позже меня, была дочерью от третьего брака с Валентиной Васильевной Серовой.
Годом позже Лариса Алексеевна, в это время жена поэта Семена Гудзенко, родила дочку Катю. Потом ее удочерил наш отец. Он уже не сделал той ошибки, которую он сделал в свое время с Толей Серовым, которого он не усыновил. Он удочерил Катьку, очень любил ее, и Катя до сих пор – главный хранитель отцовских заветов, и не только заветов, но и чистоты отцовских риз и сомкнутости отцовских рядов.
И наконец, в 57-м году, в феврале, родилась Саня, совместная дочка Ларисы Алексеевны и Константина Михайловича. Т.е. мы все находились в разной системе семейных связей. Мне в те дни – сорок, Маше и Кате – чуть за тридцать, а Сашке, младшей – всего двадцать два.
Мы съехались утром 28 августа 79 года. Официальной публикации еще не было. Она задержалась на целых три дня в связи с тем, что надо было обеспечить подписание некролога в правильно установленном порядке. Кого-то из высокопоставленных не было в наличии. Кто-то, по-моему, Брежнев, находился не в том состоянии или не в том месте, или что-то еще. В общем, до 30 августа некролог не мог появиться, его всё время правили, чего-то там меняли, кого-то вычеркивали, кого-то вставляли. Т.е. это был бесконечный чудовищный труд, которым полностью заправлял орготдел ЦК.
Что еще решалось при подписании некролога: было три варианта захоронения. Вариант захоронения в кремлевской стене – на это отец не тянул; вариант захоронения на Новодевичьем кладбище – это была высокая награда со стороны партии и государства, следующая после Героя Социалистического Труда; и совсем ничтожное – это уже было Ново- Кунцевское.
Нас собрал Марк Келерман – юрист отца, числившийся его литературным секретарем – персонаж интереснейший, человек, прошедший войну, награжденный орденами и медалями, бывший организатор ВААПа – Всероссийского агентства по охране авторских прав. Главный его юрист, когда оно было еще на Лаврушинском переулке, в знаменитом писательском доме.
Марка из ВААПа уволили в связи с отъездом его дочки Гали в Израиль, и отец пригласил его работать у себя – не побоялся. Марк нас собрал и ознакомил с отцовым завещанием. Выяснилось, что отец знал, что помирает, и к этому готовился. Мне он неоднократно повторял, что единственное, что может сделать человек уходящий для людей остающихся – это оставить им как можно меньше вопросов.
Завещание отца было подробным, включало в себя всё, вплоть до состава комиссии по литературному наследию. Всё наличное имущество, естественно, оставлялось жене – квартира и дача. Деньги за литературные произведения распределялись достаточно разумно: 50 процентов – вдове и остальные 50 процентов вровень делились между четырьмя детьми.
Никакой идеологии, всё было абсолютно деловым. Единственное, необычное: он просил тело сжечь и прах развеять в поле под Могилевом, на том самом поле, которое мы знали по его литературе и не знали по географии.
Буйническое поле. Понятно, что под Могилевом, понятно, что надо туда ехать, но где это поле, мы не знали, знали, что это – то самое поле, на котором Симонов встретился с Кутеповым, и то самое поле, на котором в романе «Живые и мертвые» Серпилин встретился с Синцовым.
Мы воспринимали это как приказ. Поскольку повлиять на быстрое появление некролога мы не могли, то надо было обдумать, как действовать потом…. Хотя мы сразу понимали, что это будет не так просто сделать.
Проблему организации похорон с нас они снимали, но с нами всё-таки отчасти советовались, тем более что в завещании были сказаны две вещи по похоронам. Чтобы доступ к телу был открыт в Центральном Доме Литераторов, чтобы, не дай бог, в Колонный зал его не вывезли, и устроить открытые поминки, т.е. накрыть стол в ЦДЛ человек на 600, кто придет, тот придет: никого не звать и никому не отказывать.
Следующая проблема. Естественно, похороны по первому разряду, будут нести на красных подушках все ордена. Где ордена? Вот ордена. А где Звезда Героя соцтруда? Нет Звезды Героя. Надо искать, где Звезда. И нет ордена Красной Звезды. С орденом Красной Звезды оказалось просто. Марк сказал: «Если не найдем, я принесу свой. Ордена же не забирают, ордена остаются, поэтому я принесу, а потом заберу. А Звезду надо искать». Сутки искали и не нашли. И мне было дано задание взять у кого-нибудь на время Звезду Героя соцтруда.
Моя мама напрягла свою подругу Мирэль Шагинян, которая попросила свою маму, Мариэтту Шагинян, дать мне на два дня звезду Героя Социалистического Труда. Мариэтта Сергеевна сказала: «Пусть зайдет». Я пришел к старухе Шагинян, но она вдруг встретила меня взволнованным криком: «Я не могу дать Вам этой медали, я должна для этого спросить разрешения у секретаря нашей парторганизации!».
Я сказал: «Мариэтта Сергеевна, не надо Вам беспокоиться. Ну, нет – так нет». Когда Мирэль узнала, как меня подвела ее мама, она обратилась к другу своей семьи – Куприянову, который «Ку» из Кукрыниксов. Он сказал: «Конечно, о чём разговор». Я приехал к старику Куприянову и взял эту медаль.
Говорят, что это плохая примета, но хуже того, что произошло, ничего не могло произойти. Когда мы вернулись с похорон, сели и посмотрели друг на друга уже более спокойными, не такими возбужденными глазами, мы вдруг поняли, что орденом Красной Звезды его наградили мы, что Красной Звезды у него никогда не было. Что просто в панике нам это показалось. Так что мы его похоронили с чужим орденом… Этого никто, кроме нас, не заметил, естественно, и про Куприянова тоже никто не узнал. Но саму эпопею с этими наградами стоит упомянуть.
Гражданская панихида была в Центральном Доме Литераторов. Вокруг гроба, на подушечках лежали эти ордена, потом их выносили на красных подушках, потом их упаковывали. Потом на Донском кладбище, где его сжигали, несли те же ордена, их положили, потом его сожгли, потом … и всё это время мне приходилось следить, чтобы куприяновскую Звезду не национализировали.
А что до кремации, так наше атеистическое правительство не было еще так обременено православными ценностями, поэтому всё прошло нормально. Единственное, в некрологе они написали: «О дне захоронения праха на Новодевичьем кладбище будет сообщено особо». Новодевичье! ЦК решило это без нас.
Из всех похорон я запомнил только абсолютно пергаментное ЦК. Приехали дышащие на ладан, отстраненные, сухие, пергаментные люди с пергаментными лицами, которые пришли, встали у гроба, подошли к семье, вяло пожали руки. Это были Косыгин, Громыко, дальше не помню, потому что Брежнева не было, а все остальные были.
Абсолютно правильно отцом были придуманы поминки, со свободным входом, потому что мы бы, наверняка, кого-то забыли, а люди сами, кто хотел прийти, все имели возможность прийти. Ну, человек семьсот. Ресторан ЦДЛ, накрытые столы – кто хочет, тот приходит. Поэтому там встречались очень неожиданные персонажи. Какие-то бывшие его шоферы, которые пришли с ним попрощаться, бывшие горничные, которые к тому времени в большинстве своем были живы. Какие-то невероятные люди всплывали на этих поминках, но я, естественно, помню очень мало, потому что напряжение жуткое было.
Оставалось выполнить завещание. Важно было не проболтаться. Мы ничего не боялись, но понимали, что если это заранее выскочит, то могут быть сложности: умер человек официальный. Мы же пытались сделать то, что совершенно эту официальность перечеркивало.
Мы приняли версию, что семья хочет поехать по местам отцовской молодости, по местам отцовской войны, доехать от Москвы до Могилева. Поехали на двух машинах 3-го сентября. Положили урну в какую-то коробку, поставили в багажник. Но даже фронтовой водитель отца Ларисы, генерала армии Жадова, не знал, что у него в багажнике лежит.
Мы позвонили в Могилев в горком партии и попросили найти военкома города Могилева, мы не знали еще его фамилии. Мы, якобы, хотели его взять в качестве гида, чтобы проехать по местам отцовской войны.
Ехали только самые близкие: вдова, дети, два водителя. Доехали до Кричева. Нас ждал директор тамошнего музея, который был очень рад, что он чем-то может быть полезен. Он не знал, где это Буйническое поле, но знал, как найти военкома в Могилеве. Когда мы приехали из Кричева в Могилев, было часов семь вечера. Солнце стояло высоко, первые дни сентября, еще было не темно. Поехали. Нашли военкома. Он сел в свою Волгу, и мы поехали на поле. Он, оказывается, несколько раз был на этом поле с отцом, они вместе ездили по Могилевщине, когда отец готовился к роману.
То, что мы затеяли, надо было делать сразу, поэтому мы заторопились.
Поле было разделено дорогой примерно по тому месту, где раньше проходила линия обороны кутеповского полка. Мы остановились, открыли багажник, достали урну. Урну отдали мне, и все пошли за мной. Я шел по стерне, горстями вынимал из урны прах и развеивал его. Солнца уже не было. Закат был такой красный, будто на ту сторону неба вывесили тысячи знамен. Дождь, который шел целый день, вырубился разом, как только мы вышли на поле.
Я прямо рукой механически залезал в эту урну, и, заткнув куда-то все эмоции, сеял пепел отца. Состояние было трезвое и полуобморочное – одновременно. Шел по стерне.
Когда удрал военком, когда он съездил позвонить, я этого не знаю. Никто тогда его исчезновения не заметил. Но с этого момента секрет перестал быть секретом. Началось кручение других колес. Из горкома Могилева позвонили в ЦК Белоруссии. В белорусском ЦК всполошились, позвонили, видимо, Зимянину, поскольку он был главный по идеологии и бывший белорусский секретарь.
Это мы узнаем позднее. Я иду по стерне вдоль дороги, развеиваю прах. Девчонки идут за мной, как ассистенты при знамени. Прах такой бело-серый, мягкий. Действительно прах. Его довольно много, хватило, наверное, метров на 150. А тем временем кто-то накрыл двумя скатерками радиаторы машин, разлили водку в приготовленные рюмки, выпили по сто грамм и поехали в Могилев, в гостиницу, где нам были заказаны номера.
За то время, что мы рассыпали прах и остограмливались, они сообщились с ЦК и сообщились с Москвой. Им сказали: «Принять, а мы пока будем думать». Надо отдать должное, у многих из них это всё сопровождалось искренней печалью по умершему Симонову. Думаю, что тут еще примешалось чувство патриотизма: люди приехали из Москвы только для того, чтобы прах над нашей могилевской землей развеять.
Когда мы приехали, в гостинице находилось человек восемь партийных деятелей из Могилева, которые уже принимали эту историю с рассыпанием праха как нечто не выходящее из ряда вон, но уже сделанное. Ну, всё, ну что теперь делать? Мы были совершенно измочаленные. На следующий день съездили еще раз на это поле и уехали домой. К тому времени, как мы добрались до Москвы, был звонок: Ларису Алексеевну и меня приглашали в ЦК к Зимянину с тем, чтобы обсудить, «как забыть о последствиях вашего поступка».
И на следующий день мы с Ларисой пошли в ЦК. Зимянин спросил: «Это было завещание Константина Михайловича?» Мы сказали: «Да».
Одна деталь. Тогда еще не возникла идея поставить на Буйническом поле камень. Я не помню, как она возникла. Идею эту реализовали очень быстро. Здесь, на этом поле уже стояла мемориальная стела романовской дивизии: «Здесь стояла насмерть дивизия под командованием генерала Романова, которая остановила на несколько суток двигавшиеся немецкие полчища». Потом появился симоновский камень. Как бы единый ансамбль.
На камне выбито факсимиле «Константин Симонов» – это с фронта, а с тыла поставлена такая, не доска, а медная табличка, на которой написано: «Всю жизнь он помнил это поле боя и здесь завещал развеять свой прах».
Но это я забежал вперед. Никаких сообщений ни о нашей поездке, ни о том, что прах развеян, нигде, ни под каким видом не появлялось. Мы этого не скрывали, но никаких официальных сообщений об этом не было. И тогда, в 79-80, поражало полное забвение этого факта. И на много лет возникла ситуация, когда к нам обращаются: «Где, на Новодевичьем могила Симонова?»
Последнее из стихотворений в составленном им первом томе собрания сочинений звучит:
Всё было страшно и не страшно.
Казалось бы, не там, так тут,
Неужто, наконец, так важно,
Где три аршина нам дадут?
На том ли знаменито тесном,
Где клином тот и этот свет,
Где требуются, как известно,
Звонки и письма в Моссовет.
Родным и близким так некстати
Тот бой за смертью по пятам.
На слезы время им оставьте,
Скажите им: «Не тут, так там».
Читайтетакже:
- Наш гость – Алексей Симонов. Журнал «Партнёр», № 12 / 2024. Автор Н. Ухова
- К 100-летию со дня рождения Константина Симонова. Блог на интернет-портале журнала «Партнёр». 2015. Автор О. Нахт
- «Я был только корреспондентом». Журнал «Партнёр», № 5 / 2015. Автор И. Парасюк
- «Жди меня». Стихотворение, песня, гимн…. Журнал «Партнёр», № 6 / 2021. Автор И. Парасюк
- Всем смертям назло. Тайна или миф?Журнал «Партнёр», № 1 / 2022. Автор И. Парасюк
- Музы не молчали ...Журнал «Партнёр», № 5 / 2013. Автор Г. Ионкис
Мне понравилось?
(Проголосовало: 3)Поделиться:
Комментарии (0)



























































Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>