Сначала на уроках дети приглядывались ко мне внимательно, так сказать, принюхивались, чтобы определить, что ожидать. И поняв очень быстро, что я не в состоянии кричать, давить на кого бы то ни было, а особенно ябедничать на них завучу или директору, превратили мои уроки в подобие чистилища. К тому же, хорошо зная, что детей бьют дома за плохие оценки, я, жалея их, не ставила двойки, что вполне всех устраивало, потому что чаще всего они не знали других оценок.

Тем временем шторм усиливался, напряжённость и ощутимая зависимость от могучей природной силы всё возрастала.

Грозная, воистину природная сила океана в данной конкретной ситуации, очевидно, была самым настоятельным предупреждением для всех тех, кто позволил себе на его берегах бездумно играть с «ракушками» в виде ядерных боеголовок.

А память событий осталась, и тень этих событий должна послужить хорошим уроком для других исполнителей, пока не порвалась последняя струна. И надо помнить, что прошлое встречается с будущим практически каждый день, а всё, что забыто, обязательно повторяется.

Очень хочется, чтобы письма с фронта, много лет бережно хранящиеся в нашей семье, остались не только для моих потомков, но и для Истории. В этих нескольких письмах – будни самого обычного участника войны, его повеседневные переживания и беспокойства, описание жизни и быта на фронте – все обыкновенные «мелочи», из которых вырастал бессмертный военный подвиг целой страны...

Я хотел подробней описать работу технических служб: СКТБ МХВ, ОГТ, ОГМет и ОГК, создание новой техники, испытания и доводку машин на предприятиях химического волокна, взаимоотношения с коллегами по работе, со специалистами в науке и на комбинатах и т.п.. План был грандиозный, но в процессе подготовки материала я, чем дальше, тем больше начал понимать, что такой труд мне до конца своей жизни не осилить. Постепенно, таким образом, я сконцентрировался на актуальных событиях последних десятилетий, имеющих эпохальное значение, которые выходили далеко за рамки истории завода имени Карла Маркса и неразрывно были связаны с происходившими изменениями в нашем городе и в стране.

Словом, когда последний научный трудовой день сорвался с календаря и как-то неожиданно наступил другой мало ожидаемый день, все поняли, что всё же не стоит жизнь ставить на паузу, и никто из них не обрёл деменции, то есть не утратил способности усвоения знаний в любой, даже в совершенно новой сфере.

               Конечно, каждый это воспринял по-своему и даже со своей системой координат.

Вообще-то он журналист, редактор газеты. А интеллигент он потому, что и родился в интеллигентной семье, и воспитание у него было интеллигентное, и учился он в самой «интеллигентной» школе в городе. Такое бывает. Редко, правда, но бывает. Он пытается «мимикрировать», скрыть свою интеллигентность, но ему это не очень удаётся. Алекс говорит грубым баритоном, одевается, как рабочий – всё равно видно, что он интеллигент. Он курит дешёвые сигареты, но держит сигарету таким изысканным образом, что всем сразу видно, что он дурака валяет. И, можете себе представить, он не матерится! Совсем!

В суждениях Матвея не было откровенной сакральности, то есть обожествления обычных вещей и понятий, религиозного, мистического, а только как-то всё проще, всё иначе, чем привычное, и потому уважительнее, хотя и не очень понятно. Понять или оспаривать его сиюминутное состояние и оттиски мыслей не было никакого смысла. Было в этом и что-то от его духовного образования и, в не меньшей мере, от тяжёлых жизненных реалий, выпавших на его долю.

"...Суди сам – в кинотеатре показывали в те времена только «немые» фильмы. То есть музыку я должен был сочинять сам. Причём делать это должен был на ходу, по мере развития сюжета, о котором я и представления не имел. И не просто играть на рояле, но и музыкой передавать характеры действующих лиц и действий. Музыка должна быть лирической в лирических эпизодах, трагической в соответствующих моментах, в комических сценах – шутливая и т.д. Отсюда – и моя способность к импровизации и композиции..."

В середине концерта  вдруг пропало электричество. Потухли все лампы, весь зал оказался в полной темноте. А он был полон. Публика начала свистеть, улюлюкать. Что делать? Никитич растерялся, не знал, что делать. Но наш саксофонист Качаров первым опомнился, добрался ощупью до рояля, шепнул мне:
– Фа мажор! – И мы начали играть. Джаз. В полной темноте. Потом кто-то нашёл огарок свечи, который зажгли и пристроили на рояле.

И тогда я понял, что обычную, далёкую от музыки публику очень легко ввести в заблуждение только своим поведением. А музыка... Увы, музыка оказывается на втором плане. Ведь не всем дано её прочувствовать. Прохиндеи от музыки умудряются получать звания и должности, лавры и известность, мороча головы обывателям якобы своим талантом, а истинные знатоки и талантливые люди скромно делают своё просветительское дело...