Тем временем шторм усиливался, напряжённость и ощутимая зависимость от могучей природной силы всё возрастала.

Грозная, воистину природная сила океана в данной конкретной ситуации, очевидно, была самым настоятельным предупреждением для всех тех, кто позволил себе на его берегах бездумно играть с «ракушками» в виде ядерных боеголовок.

А память событий осталась, и тень этих событий должна послужить хорошим уроком для других исполнителей, пока не порвалась последняя струна. И надо помнить, что прошлое встречается с будущим практически каждый день, а всё, что забыто, обязательно повторяется.

Я хотел подробней описать работу технических служб: СКТБ МХВ, ОГТ, ОГМет и ОГК, создание новой техники, испытания и доводку машин на предприятиях химического волокна, взаимоотношения с коллегами по работе, со специалистами в науке и на комбинатах и т.п.. План был грандиозный, но в процессе подготовки материала я, чем дальше, тем больше начал понимать, что такой труд мне до конца своей жизни не осилить. Постепенно, таким образом, я сконцентрировался на актуальных событиях последних десятилетий, имеющих эпохальное значение, которые выходили далеко за рамки истории завода имени Карла Маркса и неразрывно были связаны с происходившими изменениями в нашем городе и в стране.

Словом, когда последний научный трудовой день сорвался с календаря и как-то неожиданно наступил другой мало ожидаемый день, все поняли, что всё же не стоит жизнь ставить на паузу, и никто из них не обрёл деменции, то есть не утратил способности усвоения знаний в любой, даже в совершенно новой сфере.

               Конечно, каждый это воспринял по-своему и даже со своей системой координат.

Вообще-то он журналист, редактор газеты. А интеллигент он потому, что и родился в интеллигентной семье, и воспитание у него было интеллигентное, и учился он в самой «интеллигентной» школе в городе. Такое бывает. Редко, правда, но бывает. Он пытается «мимикрировать», скрыть свою интеллигентность, но ему это не очень удаётся. Алекс говорит грубым баритоном, одевается, как рабочий – всё равно видно, что он интеллигент. Он курит дешёвые сигареты, но держит сигарету таким изысканным образом, что всем сразу видно, что он дурака валяет. И, можете себе представить, он не матерится! Совсем!

В суждениях Матвея не было откровенной сакральности, то есть обожествления обычных вещей и понятий, религиозного, мистического, а только как-то всё проще, всё иначе, чем привычное, и потому уважительнее, хотя и не очень понятно. Понять или оспаривать его сиюминутное состояние и оттиски мыслей не было никакого смысла. Было в этом и что-то от его духовного образования и, в не меньшей мере, от тяжёлых жизненных реалий, выпавших на его долю.

"...Суди сам – в кинотеатре показывали в те времена только «немые» фильмы. То есть музыку я должен был сочинять сам. Причём делать это должен был на ходу, по мере развития сюжета, о котором я и представления не имел. И не просто играть на рояле, но и музыкой передавать характеры действующих лиц и действий. Музыка должна быть лирической в лирических эпизодах, трагической в соответствующих моментах, в комических сценах – шутливая и т.д. Отсюда – и моя способность к импровизации и композиции..."

В середине концерта  вдруг пропало электричество. Потухли все лампы, весь зал оказался в полной темноте. А он был полон. Публика начала свистеть, улюлюкать. Что делать? Никитич растерялся, не знал, что делать. Но наш саксофонист Качаров первым опомнился, добрался ощупью до рояля, шепнул мне:
– Фа мажор! – И мы начали играть. Джаз. В полной темноте. Потом кто-то нашёл огарок свечи, который зажгли и пристроили на рояле.

И тогда я понял, что обычную, далёкую от музыки публику очень легко ввести в заблуждение только своим поведением. А музыка... Увы, музыка оказывается на втором плане. Ведь не всем дано её прочувствовать. Прохиндеи от музыки умудряются получать звания и должности, лавры и известность, мороча головы обывателям якобы своим талантом, а истинные знатоки и талантливые люди скромно делают своё просветительское дело...

Он был замечательным импровизатором – играл прекрасную музыку, но никогда не записывал её. Исключение – его работа во время войны, когда он писал в киностудии для оркестра музыку, сопровождавшую киножурнал «Новости с фронта». Он был начисто лишён честолюбия. Вряд ли это была лень – записывать. Просто он играл иногда для своего удовольствия, сочинял на ходу и этим был удовлетворён. Он мог сочинять в стиле любого композитора.

Я присмотрелся более внимательно и уже не слышал, по сути, её речь, а больше слушал отклик своей памяти. А память подсказывала: мы были когда-то знакомы... Да это же Диана! Да, это те самые тёмно-рыжие волосы и необычное увлечение химией ещё со школьной скамьи!  

   Остаётся благодарить удивительное свойство нашей памяти, на время вернувшей меня в те далёкие и независимо близкие послевоенные школьные годы...