Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Login

Passwort oder Login falsch

Geben Sie Ihre E-Mail an, die Sie bei der Registrierung angegeben haben und wir senden Ihnen ein neues Passwort zu.



 Mit dem Konto aus den sozialen Netzwerken


Темы


Memories

Елена Айзенберг - Гальперина

 

Дорога жизни

Из сборника “Книга памяти. Судьбы еврейского народа во Второй мировой войне. Воспоминания очевидцев”,

изданного Синагогальной общиной Кельна



«Вcе в жизни не просто» -

так говорила моя мама

Анна Михайловна Позлоцкая

 

Позлоцкая Анна Михайловна родилась в Москве 18 июля 1924 года. Потом жила с родителями в Ленинграде. Пережила тяжелые дни блокады. Была в эвакуации. Имеет знак «Житель блокадного Ленинграда». После войны окончила Ленинградский «Учительский институт», преподавала русский язык и литературу.

В декабре 1992 г. переехала в Германию. Так решили дети – сын, дочь и внуки. Жила в городе Фрэхене, рядом с Кельном.

Умерла в 2011 году.

 Мама – человек уникальный. У нее  была удивительно насыщенная, содержательная, полная событий жизнь. При этом она – самая обыкновенная женщина, прожившая жизнь с одним мужем, вырастившая двоих детей, потом внуков, работавшая учительницей в школе. Казалось бы, ничего такого в ней нет особенного.  Уникальность моей мамы в том, что она – представитель того нашего дорогого поколения, которое вместе со своей многострадальной страной пережило Великую и страшную войну. Война с фашизмом  не только искалечила судьбы людей. Она перевернула их сознание, изменила жизненные ценности, пробудила настоящую любовь к  Родине и страх за нее. Но не только войну пережили они. Тяжело было переживать и сталинские репрессии, и безумную во многом организацию жизни в Советском Союзе. Они не просто выжили в страшной войне, они не просто выстояли во времена репрессий. Каждый, кто все это пережил - одержал свою личную победу. И  получилось, что это особое поколение людей, которым под силу все. Которым под силу даже в конце жизни совершить еще один подвиг – эмиграцию. Спросите мою маму: ради чего она сюда приехала? Она скажет: «Не знаю, так дети решили, а я с ними».  Но сама она так и не смирилась до конца, что ей пришлось уехать из России. Сейчас, в 84 года, уже и память у нее отказывает, и мало что она помнит, а все твердит, повторяет слова из песни «А я в Россию домой хочу...». Наверное, это и есть такой вот обычный, обыденный патриотизм... Все она ценит и понимает – и достойную, обеспеченную старость здесь, в Германии, и отдельную квартиру, и медицинскую помощь, и изобилие, и порядок. Но разве человеку, прожившему жизнь в Ленинграде, так уж важен этот порядок? Кто знает, может быть, если бы она осталась там, и по-прежнему вокруг неё крутились бы дети и уже взрослые внуки, и маленький правнук, и без нее было бы не обойтись, и если бы не было этой «второй эвакуации» - эмиграции, может быть, и не отказала бы у нее память и не было бы такой старческой тоски, когда знаешь, что все уже могут обойтись без тебя, а ты только сиди и доживай в своем комфорте. Не привыкло так вот это поколение сидеть  сложа руки... Там, дома, в Петербурге-Ленинграде, при всей нелегкости быта  (в очередях отстоять, накормить семью, достать, устроить, договориться...), успевала мама и побывать на всех новых спектаклях, и в кино сходить, и с подругами встретиться. До старости сохранила она своих подруг. Только вот с каждым годом становится их все меньше... Здесь, в Германии, тоже много знакомых, много хороших людей встретилось. Но тоска по родине так у нее и не прошла.  

Я попробую передать то, что рассказывала мама о своей жизни. Рассказывала она довольно интересно, кое-что удалось записать на магнитофон. Почти все рассказы сводились к теме войне. Что-то было до войны, что-то было после войны. А многое было во время войны. Удивительно, но вот этот кусок жизни, называемый войной, тоже был наполнен событиями, и не только плохими. Люди были счастливы, когда встречались, сходили с ума от горя, когда теряли близких, но они ЖИЛИ – любили, надеялись, ждали. Наверное, потому что это была их молодость, а в молодости и война воспринимается по-другому.                              

 

 

Юная Анна Позлоцкая.

Cчастливое детство.  

 

Вот, что рассказывала мне мама:

- Я москвичка. Родилась в Москве. На Козихинском переулке жила родня моего папы – большая, дружная семья Позлоцких - папины сестры Феня, Рива, Роза, Рая, Фрида и сводные, от второго брака отца - сестра Фира, брат Шурик (летчик) и Паша (Павел Злотогоров, режиссер театра Немировича-Данченко). Потом мой папа, Михаил Соломонович, познакомился с моей мамой, Рахилью, влюбился и уехал с ней жить в Ленинград. Мама была красивая, играла на фортепиано, пела романсы, была довольно образованная - она закончила гимназию, а  по тем временам для девушки из еврейской семьи это была редкость. Мама была избалованная, требовательная. Папе приходилось много работать - он был торговым работником, но это было явно не его призвание. У него было только среднее образование, учиться он не смог, потому что сначала надо было помогать сестрам, а потом появилась своя семья. Я своего папу просто обожала и всегда ему очень сочувствовала. Это был золотой человек, с мягким характером. Я  помню, как он приходил с работы домой усталый, а я садилась возле его колен, и для меня было удовольствие целовать ему руки... Когда меня отправляли в Москву к «теткам» - папиным сестрам, для меня это всегда был праздник. Меня там все ждали, встречали, водили по театрам, баловали.

А в Ленинграде мы жили  вместе с маминой родней – Зальмановыми - на углу 3-й Советской улицы и Суворовского проспекта. Там была огромная квартира. В одной части жила мамина сестра Надежда Алексеевна со своим мужем Лазарем Григорьевичем Колодкиным, зубным врачом, и с сыном Толей. А во второй части жили мы с мамой и папой, мамина младшая сестра Ада и брат Данат - у него был еще театральный псевдоним Данич. Он был большой оригинал, ходил в бриджах и в клетчатых гетрах. Жены у него не было, была возлюбленная – негритянка Тина Наевна Хицрон, артистка театра Мюзик-Холл. Данич не очень любил родственников, а меня любил. Я приходила к нему в комнату, и он мне рассказывал разные интересные истории - он очень много путешествовал, знал многих артистов. Мамина младшая сестра Адочка, Аида Алексеевна, была замужем за эстрадным артистом. Его звали Ян, а театральное имя - Гут. Был такой эстрадный дуэт - Роб и Гут, они пользовались тогда очень большим успехом. Ада и Ян очень дружили с Клавдией Ивановной Шульженко и с ее мужем Владимиром Коралли. У нас дома собирались все эти популярные артисты – Шульженко,  Коралли, исполнительница русских песен Мария Ивановна Дарская, певица Мария Казимировна Наровская. Для меня и моего двоюродного брата Толи  каждый раз был праздник – застолье, музыка, шутки.

С Толей мы дружили всю жизнь, он был мне, как родной брат. Когда выросли, у нас всегда были общие компании, общие друзья, и жили мы очень интересно. Толя был талантливый, музыкальный, родители хотели, чтобы он поступил в консерваторию. Но он выбрал юридическую карьеру, стал потом видным юристом. Сейчас ему тоже уже очень много лет, он заместитель директора Института международного морского права в Москве и судья от России в Международном морском трибунале, который  заседает в Гамбурге. Но это все уже было потом... А тогда мне было 16, Толе 14. И началась война.

                                                                                                         

Блокада

... В это лето меня хотели отправить на каникулы в Белоруссию, но в последний момент родители передумали. А родственники Лазаря Григорьевича – Геня, Лиза, Фаня, Сонечка – поехали туда на лето к своим родственникам. Там  все они погибли, там вся территория была оккупирована немцами. Их буквально уничтожили, загнали в газовые камеры. В какой-то момент пришла телеграмма от Гени, сестры Лазаря Григорьевича: «если можете, спасите нас». Но никто уже ничем помочь не мог. Вообще все пути уже были перекрыты. В Москву я тоже не смогла уехать. Началась блокада Ленинграда... Я была активная комсомолка, и мы с моими подругами Таней Эциной и Диной Эльман добровольно со школой отправились рыть окопы вокруг Ленинграда. В один из дней начался обстрел из дальнобойных орудий. Дело было к ночи, мы как раз собирались спать в палатках. Мы выскочили, полураздетые, и побежали в сторону города. Я бежала босиком, никогда это не забуду. Потом оказалось, что была прислана машина, и руководство школы, все, кто мог - удрали, нас бросили. Но мы все же как-то добрались, изодранные, в жутком состоянии. Папа нас встречал на каких-то железнодорожных путях. А Таня и Дина – это мои подруги, с которыми мы всю жизнь потом были вместе, все переживали вместе. Дины уже нет в живых. А Таня живет с сыном в Ленинграде, звонит мне иногда сюда, в Германию.

Хлеба по карточкам стали выдавать все меньше, дошло до 125 грамм. И если бы не Клавдия Ивановна Шульженко, мы бы, наверное, не выжили.  Артисты тогда обслуживали фронт, а жили они в бомбоубежище Дома Красной армии на Литейном проспекте. И Клавдия Ивановна нам там организовала  питание. Мы туда ходили, получали кашу, суп - я, мама, папа и Толя. И еще с собой приносили, всем в квартире помогали. Но все равно все были голодные и измученные. Однажды папа шел по улице, вид у него был совсем изможденный, и вдруг возле него остановилась какая-то машина и какой-то военный вышел и дал ему буханку хлеба. Папа принес домой этот хлеб и разделил между всеми. А Данич встал на колени и стал целовать ему руки...  Но потом Данич все равно умер от голода прямо у себя в комнате. Я открыла дверь, вхожу, а он уже мертвый.

Во время бомбежек мы прятались в бомбоубежище с вещами. У мамы начались голодные обмороки. Немцы уже были у черты города. И вот мы получили предписание от комиссии по эвакуации Смольнинского районного совета о том, что мы обязаны выехать из г. Ленинграда на все время войны в порядке эвакуации. Городские власти, видимо, понимали, что евреям не поздоровится в первую очередь.

Стали собираться – мама, папа, я, и Толя ехал с нами – он был уже совсем слабенький, я была постарше и как-то покрепче его. Путь наш лежал в Ташкент... И вот по Дороге Жизни, по льду Ладожского озера мы на грузовике доехали до станции Жихаревка, откуда уже шли поезда на Большую Землю. Сколько людей во время этого переезда погибло на наших глазах! Какой-то человек скончался в машине, в которой мы ехали. А из тех, кто добрался до этой станции, многие набрасывались на горячую еду, которую там раздавали, и умирали уже от того, что изголодавшиеся желудки не могли это перенести.

                                                  

Эвакуация

В Ташкент мы добирались через Сибирь, больше двух месяцев ехали в теплушках - в товарных вагонах. Это был ужас! Еды практически не было. У людей был голодный понос. Туалетов не было. Спускались, когда были остановки, тут же около вагонов оправлялись – и обратно. Люди умирали прямо в вагонах. Толя был совсем слабенький. У мамы опухли ноги, и она вообще не могла вставать. На одной станции к моему папе подошла цыганка, хотела погадать, а потом просто на него посмотрела и сказала: «Ты до места не доедешь». Наверное, такой у него был вид.

Каким-то чудом добрались мы до Челябинска. А в Челябинске находился полностью эвакуированный наш ленинградский Кировский завод, который  выпускал танки. Заместителем директора Кировского завода был Толин родной дядя, Ефим Григорьевич Колодкин. Он нас встретил, взял Толю к себе, а моих родителей поместил в больницу. Восьмого марта в больнице папа скончался - от истощения. Там в Челябинске его и похоронили. Для меня это была трагедия.

Мы двинулись дальше и, после еще долгих мучений, наконец, прибыли в Ташкент. А в Ташкенте нас встречала Тамара Ханум. Это была тогда очень известная артистка. Она со своим ансамблем исполняла песни и танцы народов Советского Союза. До войны она часто приезжала на гастроли в Ленинград, и очень дружила с моей тетей – Адочкой. И вот в память о ней (Ада рано умерла, еще до войны) она взялась нам помогать в Ташкенте. Организовала жилье, все устроила. Да и все, кто только мог, помогали, у нас были блокадные удостоверения. А я, выдержав всю эту ужасную дорогу довольно стойко, в Ташкенте уже тяжело заболела, долго лежала. Постепенно жизнь там как-то наладилась. Толя окончил школу. Я поступила в Технологический  институт, на вечернее, работала и училась. Потом уже с институтом вернулась в Ленинград. А в Ленинграде уже поступила в педагогический, вернее, это тогда был «Учительский» институт, и стала учителем русского языка и литературы.

                                               

В родном городе

Когда вернулись в Ленинград, наша площадь была занята, в квартире жили уже чужие люди. Но я добилась, и нас сначала прописали по лестничной клетке. А потом нам с мамой дали две смежные комнаты. И мы стали жить в большой коммунальной квартире, в которой когда-то жили только наши родственники, а теперь во всех комнатах жили чужие люди.

В 1950-м я познакомилась со своим будущим мужем Львом Захаровичем Гальпериным. Вернее, это мой брат Толя нас познакомил. Они вместе отдыхали в Зеленогорске в Доме отдыха. Толя мне позвонил как-то: «Аня, давай, приезжай».

Я тогда заканчивала институт, а Лёва – университет, факультет журналистики. Он был очень интересный, мы познакомились, я сразу влюбилась, он в тот же вечер поехал меня провожать домой. За мной в это время ухаживал один капитан. Этот капитан сразу получил «отставку». И мы очень быстро поженились. А через год у меня родился сын Миша. Жизнь была полна трудностей. Во-первых, совместный быт с моей мамой... А главное, что Лёва долго не мог устроиться на работу. Это была такая несправедливость! Он, фронтовик, единственный из всего выпуска факультета 50-го года не получил распределения на работу. Вот такое отношение было в нашей стране к евреям. А тогда без распределения попасть в редакцию, в газету было невозможно...Он подрабатывал случайными гонорарами, обивал пороги редакций. Потом уже с огромным трудом устроился в Лениздат.

Лев Захарович Гальперин в конце 40-х и в 70-е годы


Такая короткая жизнь

Я хочу вклинить ся в рассказ мамы и добавить то, что происходило уже в мои сознательные годы. Мой отец Лев Захарович Гальперин – один из тех людей, которые своей порядочностью и достоинством нередко осложняли себе жизнь... Он не терпел глупости и наглости. Был остроумен и очень щепетилен... В 18 лет его призвали в армию, он попал сначала в военное училище, получил звание младшего лейтенанта – и на фронт. Всю войну прослужил в зенитной артиллерии на 1-м Украинском фронте, прошел всю Европу. Папа был награжден Орденом Красной Звезды, медалями.  Выжил, сохранил своих фронтовых друзей – Сёму Прутковского и Алексея Максименко. Это тоже маленькая особая история. Мой отец и Сёма, два еврейских юноши из Ленинграда, служили командирами взводов, а Максименко, крепкий, закаленный украинец, был их командиром - командиром роты. И вот Алексей всегда во всех ситуациях как будто опекал их обоих, старался уберечь, зря под пули не подставлял... Потом после войны он уехал к себе в Великую Новоселовку, под Донецк, и они на долгие годы потеряли друг друга из виду. А через 30 лет Алексей Яковлевич Максименко разыскал моего отца, приехал с женой в Ленинград на День Победы. И это была такая встреча, которую лично я никогда не забуду.

Отец мой, естественно, на фронте вступил в партию. И вот когда он уже стал работать, а работал он в советской печати,  он очень быстро многое стал понимать. Он мне как-то сказал, что в других обстоятельствах ни за что бы не вступил в партию.

Он был журналист, но он не писал ура-патриотических статей, он выбрал себе более мирное занятие – техническое оформление газет. Написал диссертацию, а потом и книжку на эту тему. Тогда еще было далеко до компьютерного волшебства, и всё делалось буквально вручную – редакторы и ответственные секретари чертили макеты, линотиписты набирали строчки текста, с фотографий делались металлические клише, верстальщики верстали газетные полосы. С этих свинцовых полос делали оттиски, которые проходили через руки многочисленных корректоров, редакторов, цензоров. Потом - ротационный цех, где с огромных машин сверху по конвейерной ленте съезжал тираж газеты, пахнувший свежей типографской краской, упаковывался в пачки. Папа во всем этом деле был ас. Он был техническим редактором ста тридцати многотиражных газет города Ленинграда. Многотиражки – это те газеты, которые выходили на всех заводах, фабриках, во всех вузах. А печатались они в типографии им. Володарского в Лениздате. Папу знал весь город, вся это многотиражная журналистская братия... Его любили, потому что он был отзывчив, справедлив и компетентен. Очень многим он помогал, потому что когда общаешься с таким количеством людей, естественно, что кому-то можно помочь устроиться на работу, кому-то найти хорошего врача... Многих он обучил газетному делу.

А в 1982 году случилась настоящая трагедия. В холодный апрельский солнечный день у папы прямо на работе, за его рабочим столом остановилось сердце. «Скорая» приехала через 11 минут. Но все было уже кончено. Ему было 58 лет. Можно себе представить, что творилось в тот день в Лениздате... И потом еще долго люди не могли прийти в себя. И многим долго его не хватало. Так что следующую часть жизни мы уже жили без него, и без него было нелегко... Не знаю, уехали ли бы мы в Германию, если бы он был жив, не знаю.

 

Добрым словом                                                                  

Почти всю жизнь мои родители прожили в коммунальной квартире. Только в последние годы папа выхлопотал на работе отдельную квартиру и так радовался! Мама почти 25 лет проработала в заочной школе для моряков Балтийского пароходства, там матросы и рыбаки учились по программе средней школы, заканчивали 10-й класс. Мама много ездила по командировкам, они с коллегами выезжали в порты Балтийского пароходства – Ригу, Таллин, Лиепае, куда приходили наши суда, и там, прямо на судах, принимали зачеты и экзамены. Интересная у нее была жизнь. Она даже в Игарке – северном порту -  побывала. Однажды судно потерпело аварию, пришлось по шторм-трапу сниматься в шлюпки... Всегда она была в окружении друзей. И всю жизнь мама помогала людям. Таких отзывчивых, общительных и бескорыстных людей мало. Когда мы приехали в Германию, вокруг нее тоже как-то сразу стал собираться народ. Маме довольно быстро дали квартиру, а многие еще жили в общежитиях. Двери ее не закрывались: кто чайку придет попить со свежим маминым пирогом, кто русское радио послушать. Она умудрилась на своем маленьком приемничке сразу поймать российскую радиостанцию. Когда мы приехали, в конце 92-го,  никакого русского телевидения ни у кого не было. Люди в первое время особенно старались держаться друг за друга, чужая страна все-таки. Это потом уже все как-то устроились, многие стали работать, все получили квартиры. Но все равно к маме любили приходить. Она и тут старалась, как могла, поддержать. Ведь далеко не каждый может выслушать, помочь  советом или добрым словом. А мама могла. Всю жизнь она сочувствовала и помогала людям. Вот еще история, которая очень хорошо отражает ее характер.     

 

Надо было помочь

Продолжение маминого рассказа: 

- Да, многое пришлось нам всем пережить. Сколько людей пострадали при Сталине! В одной нашей семье! У моего папы были двоюродные брат и сестра. Они оба были одинокими и жили со своей мамой. Тетя Фрида работала врачом-рентгенологом в Куйбышевской больнице в туберкулезном отделении, а Михаил Исаевич, ее брат, был инженер-электрик. А фамилия их была Ягода. Они действительно были родственниками того Ягоды, члена правительства, он был их двоюродный брат. Но они с ним никогда в жизни не общались, он вообще был мерзкая личность и родственников не признавал. Но из-за этой фамилии они пострадали, когда Ягоду объявили врагом народа. Их выслали в Среднюю Азию, сначала в Джамбул, потом в Бухару. Мать Дебора Моисеевна умерла в дороге. А они выжили там благодаря тому, что тетя Фрида работала врачом, спасала людей, к ней и из правительства обращались. Своих специалистов там было очень мало.

После войны их реабилитировали и разрешили вернуться в Ленинград. Но квартира их, вернее, комната, была занята. Надо было им помочь. И я стала настаивать на том, чтобы прописать их у нас. Мама была против, тогда все очень боялись, даже несмотря на то, что они были реабилитированы. Но тут уж я настояла. Они какое-то время жили у нас, а потом им дали комнату в коммунальной квартире. Так они и жили вдвоем. Потом тетя Фрида попала под машину, погибла – была зима, скользко, она переходила дорогу, и водитель не успел затормозить. Водитель был виноват, но на суде дядя Миша сказал, что это была ее вина, чтобы не портить жизнь этому молодому шоферу. Ведь ее все равно уже было не вернуть... Он так один и дожил до старости, мы были его единственными родственниками. Мой муж его очень уважал, дядя Миша часто бывал у нас дома. Он меня очень любил и всю мою семью. До самой старости он боялся, что его заберут. Ночью от малейшего шороха просыпался, боялся, что это обыск, что за ним пришли...

А у одной из моих московских тетушек – тети Фени - была просто трагическая история. Страшная жизнь. Это была одна из папиных пяти сестер. Она была очень красивая женщина. Во времена НЭПа тетя Феня вышла замуж за обеспеченного человека. У ее мужа Николая Абрамовича было  свое издательство, шикарная квартира, богатая библиотека. И он очень любил Фенечку и старался создать ей счастливую жизнь. Своего сына Сёму они отправили учиться в Германию, тогда была такая возможность. Он окончил там Университет и вернулся в Москву. Это был 37-й год. ...Сначала забрали Николая Абрамовича. Потом забрали Сёму.    

И больше она их никогда не видела. И больше она никогда о них ничего не знала... Один только единственный раз Николай передал с кем-то записку, сбросил с поезда: «Прощай, едем неизвестно куда». И всё. Больше никаких сведений она никогда о них не имела. Я только помню, что когда сестры собирались вместе, стоял сплошной плач. Тетя Феня так и прожила до самой старости одна, в огромной жуткой коммунальной квартире в Марьиной Роще. Как она жила, я не знаю, у нее было заболевание спины, она согнулась прямо пополам. Но лицо оставалось очень красивым и благородным. Потом, когда уже всех реабилитировали, московские племянники пытались что-то узнать о судьбе ее сына и мужа. Наверное, что-то узнали. Но не знаю, стало ли ей легче. Что может быть тяжелее одинокой старости...

Каждый, наверное, может рассказывать интересные истории о своих родителях. Мне дорого все, что связано с жизнью моих родителей. Папа умер рано. А маме еще предстояло без него пережить эту эмиграцию. Наверное она бы не поверила, если бы ей когда-то сказали, что в старости она будет жить в Германии. Да ей и сейчас, по-моему, до конца не верится. Ведь душа-то осталась там, дома... Действительно, все не просто.

 







<< Zurück | Gelesen: 678 | Autor: Айзенберг Е. |



Kommentare (0)
  • Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
    Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich


    Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.

    Zur Anmeldung >>

dlt_comment?


dlt_comment_hinweis

Autoren