Литературный Рейн. Борис Рублов

Писатель Борис Рублов (в жизни Борис Львович Рубенчик) родился в Одессе в 1933 году. Человек научного творчества, доктор биологических наук, профессор, получивший международное признание, большую часть своей жизни провел в Киеве. К литературному творчеству он обратился в возрасте 65 лет, когда переехал на постоянное место жительство в Кёльн. Прошло десять лет, и на пороге своего 75-летнего юбилея Борис Рублов выпустил уже четвёртую книгу. Книга вышла в санкт-петербургском издательстве «Алетейя», которое постоянно сотрудничает с этим автором, выпуская его произведения в серии «Русское Зарубежье».

Первой книгой немолодого дебютанта стал роман «И вот я услышал немецкую речь…» с подзаголовком «Рассказы пожилого эмигранта». Эффект сработал – проза, мистифицированная под мемуары, производила столь натуральное впечатление (в свое время в журнале «Партнер» я писал об этом в рецензии «Ловушка для рецензента»), что я звонил автору с удивлением, как это мы не знакомы с некоторыми из героев книги, имеющих отношение к литературным занятиям и общих со мной литературных знакомцев и приятелей. «Жизнь без самозванства» – так были аттестованы в «Независимой газете» настоящие мемуары Бориса Львовича «Места и главы жизни целой», где автор, не лишенный самоиронии, не столько повествовал о себе, сколько о людях, с которыми сталкивала судьба, и о времени, в котором жил, собственно, и создав портрет этого времени.

Герои нынешнего «Романа с графоманами», как назвал новую книгу автор, это «графоманы» в самом широком смысле этого слова, не только и не столько пишущие люди (себя самоироничный автор тоже изобличает в этом качестве), сколько дилетанты во всех слоях и сферах жизни, даже если это громкие знаменитости, так и не довоплотившие себя и свои идеи. В романе много фантазийности, много сатирических реминисценций, превращающих «героев» в слабых, нуждающихся в сочувствии и снисхождении существ. Роман разбит на главы и рассказы, один из которых мы и предлагаем читательскому вниманию

Даниил Чкония

Борис Рублов

БЕГСТВО ВОЖДЯ

Вожди дороже нам вдвойне
Когда они уже в стене.
Игорь Губерман

Владимир Башкан категорически отрицал обвинения в попытке суицида и упорно не подписывал никаких бумаг.

Много лет он преподавал марксизм-ленинизм в училище циркового искусства. C детства слегка картавил, был скуласт и рано облысел. Перед принятием на работу в училище его вызвал к себе секретарь райкома по пропаганде.

– Мы тебя обсудили. По анкетным данным соответствуешь, но представляешь ли себе профиль работы, а главное – контингент слушателей?

– Ну, молодёжь, разные артисты, акробаты, наездники. Что мне до профиля, я все конспекты получаю сверху.

– Причём здесь конспекты! Посмотри в зеркало, на кого ты похож, да ещё имя отчество Владимир Ильич. Скромнее надо быть. Немедленно зайди в театральную мастерскую техникума, где тебе сделают парик. А если начнутся после твоих выступлений разные шуточки, смехуёчки, анекдоты, немедленно уволим за потерю партийной бдительности.

Башкан был парнем неглупым, всё понял с первого раза, вёл себя строго, не пил, не буянил, даже с женщинами боялся водиться, чтобы не сказали лишнего. Без парика на людях ни разу не появился. Лекции бубнил по конспектам до того нудно, что утомлённые будущие циркачи сразу засыпали. Тут было не до смеха. От тоски мухи дохли.

Но в стране началась перестройка, и Володю вместе с его марксизмом-ленинизмом турнули с работы. С деньгами стало худо, платить за однокомнатную квартирку на Стромынке было нечем. Бедствуя, он пристрастился к выпивкам со своими бывшими студентами, сердобольно подкармливавшими бедолагу. Они-то и посоветовали ему превратиться в ленинского двойника.

Однажды в сильном подпитии Володя стыдливо снял с головы паричок и прошёлся бочком. Потом прочёл по бумажке написанную для него фразу: «Братцы, на субботнике все бревнышки будем класть только налево, а эсеры пусть кладут направо». Тут уж все учащиеся от хохота надорвали животики.

Вначале дела шли отлично – выступления на конференциях левых партий, роль в одном из фильмов, участие в маёвках, выступления на эстраде…Он так отлично вошёл в роль Ильича, что свободно импровизировал и не нуждался в заранее подготовленном тексте. Даже характер у него изменился. С окружающими вёл себя подчёркнуто сухо. После выпивки становился гневливым, впадал в раж. По ночам страдал от головных болей и бессонницы.

Для успокоения чаще стал посещать мавзолей, вспоминая лозунг, развешанный по всей Москве сразу после его открытия: «Могила Ленина – колыбель мировой революции».

Впервые он ощутил своё значение в политической жизни страны, но вспыхнула проклятая общенародная дискуссия, охватившая даже Государственную Думу.

– Вождь контрреволюционеров в России, организатор террора, войны против собственного народа, – орали в микрофоны перепутавшиеся между собой левые с правыми и либералы с демократами. – Зарыть его в землю. Закопать!

– А прекращение войны! Солдаты перестали кормить вшей в окопах, а в крестьянских избах вместо коптящих лучин зажглись лампочки Ильича и все подряд стали грамотными! ГОЭЛРО. Электрификация! Руки прочь от мавзолея! – вопили необольшевики и аграрии, потомки ходоков к Ленину.

– Так, пожалуй, потеряешь работу, и снова придётся стоять в очередях на бирже труда! – с тоской подумал Ильич. – Архигнусно!

А тут как раз произошло несчастье. В двух шагах от Красной Площади загорелся Манеж. Пламя, словно геенна огненная, зловещими багровыми отблесками охватило Мавзолей.

– Надо спасаться на конспиративной квартире, – подумал Володя, и, надвинув кепку и обмотав лицо шарфом, отправился по месту прописки, где в глубокой тайне проживал уже без малого тридцать лет.

Ночью с похмелья приснился ему страшный сон. Отступившие от огня пожарники после Манежа устроили такой же водопад над Мавзолеем, и гроб, в котором он покоился, качаясь, поплыл.

В ужасе он проснулся. Холод и сырость проникли в его сердце, а простыня под ним стала мокрой.

Не унимался телефон.

– Чего надо?

– Хоронить тебя сегодня будут на Поклонной, – сказал знакомый голос.

– Решение ЦК единогласно? Быть такого не может. Неужели и Иудушка Троцкий «за»?

Потом три дня подряд он сам звонил в службу ритуальных услуг, но когда за ним приехали, квартира была пустой.

На том дело не кончилось. Одни радовались, что вождь ускользнул. Другие тревожились, что выжил. Небось, агитирует, плетёт интриги, составляет списки новых жертв, вселяется в молодых большевичков с бородками или в бритоголовых.

А он, поступив в шестое отделение больницы, просто сменил место конспирации, как тогда в Разливе.

В психушке вёл себя сурово. Пока другие обедали, бывало, перевернёт стул спинкой к столу, скособочится и строчит что-то себе в блокнотик.

Соседи по отделению ему не нравились. Анна, попытавшаяся лечь на рельсы, напомнила о Толстом, которого он с юных лет не любил. Бывший губернатор – персонаж Салтыкова-Щедрина. Генетик – беспартийный идеалист, буржуазный наймит от науки.

Доверие, хоть и не полное, вызвал у него только доктор Соломон Абрамович. Однажды, семеня по коридору, Ильич оглянулся и шепнул ему на ухо:

- Я, батенька, давно разгадал причину заговора против меня. Им нужно место в мавзолее для одного о-о-очень большого человека!