МУДРОСТЬ НЕБЕС

Самуил Лурье (Санкт-Петербург)

Известный петербургский литератор делится на страницах нашего журнала своими размышлениями о бывшей для многих из нас родины.

Показали по телевизору конец истории. К счастью, не мировой, а в отдельно взятой стране. И не совсем, хотелось бы верить, конец, а только финальную сцену одной из серий.

Но эта серия шла двадцать лет подряд. И даже я (вместе с вами) участвовал в многомиллионной массовке.

И вот финал. Отчасти украденный у режиссера Тарантино из фильма «От заката до рассвета». Большой зал, вроде как в Московском Кремле, наполненный сотрудниками госбезопасности. В разнообразных обличьях: кто нарядился адмиралом, кто генералом, но многие в штатском, иные даже в дамских платьях.

И видно, что все чувствуют себя очень хорошо. Потому что 20 декабря у них профессиональный, так сказать, праздник. Восемьдесят лет со дня учреждения «ихней» конторы. А назавтра и вовсе день рождения товарища Сталина.

И входит любимый руководитель, и все встают. И вносят знамя, и все встают. Играют музыку Сталина на слова Михалкова, и все встают.

Потом любимый руководитель произносит поздравительную речь. Славные традиции политической полиции. Особая благодарность ветеранам.

Окуляр телекамеры скользит по рядам, заглядывая некоторым в самое зеркало души.

Вроде бы ничего такого неожиданного. Всем давно известно и понятно: они вернулись. Свеженькие, как огурчики. Двадцати лет как не бывало.

Как раз двадцать лет тому назад один из них говорил моему знакомому, покидавшему место лишения свободы:

— Ничего, ничего, вот увидите — комедия скоро кончится.

Комедия кончилась. Только и всего. А теперь — концерт мастеров искусств.

И я выключил телевизор.

Дальше — не интересно. Долго-долго не будет ничего нового. Предстоит доживать прежний сюжет: мы мирные люди, починяем бронепоезд.

На запасном пути. В нищем захолустье.

Кризис — очень кстати: не надо объяснять, куда же девалась экономика, если она действительно была.

А никто и не спросит. Про собственных пропавших дедушек-бабушек не посмели спросить, а тут какая-то экономика. Даже смешно.

И застоем никого в РФ не напугаешь. Потому что он зато дает уверенность в завтрашнем дне: что будет он в точности, как нынче и как вчера. Разве что скучней, и то ненамного.

Тем более что не осталось причин для перемен. По ходу действия один персонаж приказал долго жить. Так называемый интеллигент. Человек, любивший литературу и справедливость. Перестал существовать как прослойка. Потому что не понимал, как устроена действительность. И всю дорогу мечтал, что рано или поздно она, действительность, повернется к нему своим человеческим лицом.

Он ей надоел, она предпочла с ним расстаться. И отдала свою судьбу другому. Который понимает. И дышит в такт.

Занятно, что как раз литература давно предчувствовала его. Предсказывала. Даже изобразила. Изготовила как бы фоторобот. Но не сумела в свое время задержать.

Получилось — как бывает в математике: вдруг обнаруживается, что формула, найденная на кончике пера, вполне удовлетворительно описывает и даже разъясняет нечто реальное — какой-нибудь факт или процесс.

Именно так вышло у литературы — с Чичиковым. Никак не удавалось его опознать. Вплоть до эпохи того Застоя — первого — включительно. Не умели тогдашние училки растолковать, а тогдашние отличники взять в толк: чей он, собственно, типичный представитель, этот Павел Иванович. Отставной таможни полковник, без лицензии адвокат, приобретатель неликвида. Крепкий такой хозяйственник. Патриотически настроенный жулик. Норовящий обуть феодальную родину, применив рыночный инструмент.

Еще в 70-е годы прошлого века, если помните, писатель Шукшин недоумевал и сочинил рассказ про советского человека, который недоумевает: как же так?

Вот охваченный порывом вдохновения автор «Мертвых душ» предрекает России выдающуюся историческую роль. Он уподобляет свою страну повозке, развившей максимальную в известных ему условиях скорость. Хорошо! В повозку запряжены сразу три лошади. Отлично! «Дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху, и мчится, вся вдохновенная Богом!..» Замечательно. И, косясь, постораниваются и дают ей дорогу другие народы и государства.

«Вдруг — с досады, что ли, со злости ли — Роман (герой рассказа Шукшина) подумал: „А кого везут-то? Кони-то? Этого... Чичикова?“ Роман даже привстал в изумлении...

Прошелся по горнице. Точно, Чичикова везут. Этого хмыря везут, который мертвые души скупал, ездил по краю. Елкина мать!.. вот так троечка!

— Валерк! — позвал он. — А кто на тройке-то едет?

— Селифан.

— Селифан-то Селифан! То ж — кучер. А кого он везет-то, Селифан-то?

— Чичикова.

— Так... Ну? А тут — Русь-тройка... А? 

— Ну. И что?

— Как что? Как что?! Русь-тройка, всё гремит, всё заливается, а в тройке — прохиндей, шулер...

До Валерки всё никак не доходило — и что?

— Да как же?! — по-настоящему заволновался Роман, но спохватился, махнул рукой. — Учи. Задали, значит, учи, — и чтоб не мешать сыну, вышел из горницы. А изумление всё нарастало. Вот так номер! Мчится, вдохновенная Богом! — а везет шулера. Это что же выходит? — не так ли и ты, Русь?.. Тьфу!..

Роман походил по прихожей комнате, покурил... Поделиться своей неожиданной странной догадкой не с кем. А очень захотелось поделиться с кем-нибудь. Тут же явный недосмотр! Мчимся-то мчимся, елки зеленые, а кого мчим? Можно же не так всё понять. Можно понять... Ну и ну!..»

Ни от кого не получил ответа писатель Шукшин. И сам его не отыскал. В эпоху того Застоя всем казалось, что фигура, олицетворяющая положение дел, — тупица или ханжа. Плутов, тем более таких, как Чичиков, шустрых и с анкетами такими ненадежными, не пропускал в политику райком.

Лишь в наши стабильные дни осознано вполне, что компромат карьере не помеха. Собака — то есть пресса — лает, а караван идет.

В городе N, — лает собака, — преподает в местном университете теорию права бывший завхоз, чей диплом доктора наук заведомо недействителен? Не обращайте внимания, профессор, продолжайте лекцию, а вот вам надбавка за стаж.

Вот и у Главного федерального инспектора по N-скому краю документ о высшем образовании (типа — окончил N-ское высшее военное училище тыла) — подумать только: подделан неустановленными лицами. Ай-я-яй, но не беда.

А председатель N-ского горизбиркома, в бытность директором техникума, списал в утиль (согласно деликатной формуле судебного приговора — «из корыстной и личной заинтересованности») столько станков из производственных мастерских, что профобучение там вообще прекратилось, — ну и что? Наплевать и забыть.

Подумаешь — горизбирком. На периферии. Вон в столичной говорильне есть комитет по гражданскому, уголовному и процессуальному законодательству. Так этого комитета зампред вообще за изнасилование имел когда-то срок, разумеется, условный, и хоть бы хны. И тоже дипломом о высшем образовании обладает поддельным. А законы пишет.

Потому что тоже столп общества. И день его ангела — наверняка 20 декабря.

А наступивший 2009, кстати, объявлен годом Н. В. Гоголя.

Который, похоже, что-то такое имел в виду. Вышесказанную немую финальную — ладно, пусть полуфинальную — сцену. Предвидел, что на Россию наплывает Чичиков. Но не объявлял, что он — агент. (Многое препятствовало, в том числе — исторический реализм: в «Мертвых душах» империя 1810-х годов, империя еще без Третьего отделения.) Не раскрывал истинный маршрут птицы-тройки. Вообще, тгодов, Третьего вало, в том числе — хронология:яющейся на свет поэме«т него, и в холодном его существовании заключено то, что п, Вообще — т. емнил:

„И, может быть, в сем же самом Чичикове страсть, его влекущая, уже не от него, и в холодном его существовании заключено то, что потом повергнет в прах и на колени человека перед мудростью небес. И еще тайна, почему сей образ предстал в ныне являющейся на свет поэме“.

Ну, тайна так тайна. Собственно, всё это уже не имеет значения.

— Как-то вы... не с того конца зашли.

— Да с какого ни зайди, — в тройке-то Чичиков. Ехай там, например... Стенька Разин — всё понятно. А тут — ездил по краю...

— По губернии.

— Ну, по губернии. А может, Гоголь так и имел в виду: подсуроплю, мол: пока догадаются — меня уж живого не будет. А?»