Как мы ходили к Хворостовскому

Дочка зашла в комнату и мрачно произнесла:

 – Радоваться надо! Всё-таки в оперу идём.

В кассах Баварской государственной оперы для нас были оставлены два пропуска на «Севильский цирюльник», но воодушевление по этому поводу быстро увяло: подходящей для такого случая одежды у нас не было. Шёл второй год нашей жизни в Мюнхене, и весь гардероб, мой и моей четырнадцатилетней дочки, состоял в то время из купленной на московском вещевом рынке в Беляево подозрительного вида и качества одежды – и ещё из нескольких вещей, изрядно поношенных, подаренных нам с барского плеча уже кем-то в Германии. Знакомые заронили тревогу в наши ещё чужеземные души: в партере надо выглядеть прилично и в каких-нибудь джинсах, например, туда – ни-ни.

В оперу мы были приглашены знакомым моего брата, известным оперным певцом Дмитрием Хворостовским – он должен был петь партию Фигаро. Воображение рисовало третий ряд партера, где нас ожидали два великолепных кресла. Роковой вечер стремительно приближался, а денег купить что-либо стоящее всё не было. Предстоящая драматическая встреча с содержимым шкафа не радовала, и мы старательно избегали о ней думать.

Но вот наступил тот самый вечер. Пришлось-таки заняться безнадёжным делом: я стала лихорадочно выбрасывать из шкафа всю одежду подряд. Наконец, мне попался на глаза зелёный баварский шерстяной пиджак. Вид у меня в нём был абсолютно инопланетный, но в других вещах я выглядела ещё чудовищней. К этой части народного костюма, безусловно, требовалась хоть какая-нибудь юбка, но та, что имелась, оказалась велика и болталась на мне, рискуя в любую секунду свалиться. Я схватила булавку, чтобы сузить юбку хотя бы на поясе: шить было некогда. Прицепила её к юбке – булавка впилась мне в бок.

Дальше началось самое ужасное. Оказалось, что мы опаздываем. Дочка тянула до последнего и только перед самым уходом, следуя моему примеру, стала лихорадочно выбрасывать из шкафа всё подряд и носиться по квартире с криком:

 – Мне нечего надеть!

 На что я ей резонно предложила:

 – Иди голая!

 На это она мне заявила, что в партере голой нельзя. Я отвечала, что догадываюсь. Мы поссорились страшно. Я сорвала голос и с сопрано перешла на хриплый альт:

 – Надень что угодно! Если мы сейчас опоздаем, закроется касса и плакали наши пропуска!

 Мы выбежали из дома и, угодив в десятиминутный перерыв между поездами метро, поймали такси и наглухо завязли в пробках. Как ни странно, в конце концов, нам всё-таки удалось добраться до цели. Мы помчались к театральной кассе – волосы дыбом, лица багровые. Кассирша косо взглянула на нас:

 – Что вы желаете?

Я объяснила: Дмитрий Хворостовский оставил для нас пропуска. Но оказалось, за них нужно заплатить 15 марок. В этот вечер мне странным образом везло: в кошельке обнаружилась ровно эта сумма – больше ни в нём, ни дома не было ни марки. Почему-то подумалось, что за везение должна обязательно последовать расплата. Но не буду забегать вперёд.

 И вот наконец мы оказались в том месте гардероба, где раздеваются зрители партера. Я протянула гардеробщику свою куртку, купленную ещё на московском вещевом рынке – она была преклонного возраста, но из последних сил пыталась не рассыпаться. Вид у неё был весьма экзотичный: она переливалась всеми цветами радуги, как хитиновый покров диковинного жука. Гардеробщик взял насекомое двумя пальцами и, поморщившись, внимательно посмотрел на него, потом на меня:

 – Вы уверены, что у вас партер?

Я ответила, что абсолютно уверена – при этом мое лицо вспыхнуло подлым пунцовым огнем. Следующим пунктом нашей программы был поиск партера.

 Мы заблудились сразу, но решили сделать вид, что просто прогуливаемся. В фойе с бокалами вина в руках стояли мужчины в вечерних костюмах и женщины в вечерних платьях. Мы шли мимо них, шли наугад – и наконец, набрели на лифт. Стоявший около него лифтёр пристально наблюдал за нами, видимо, что-то заподозрив, хотя мы пытались держаться уверенно и так же уверенно зачем-то зашли в лифт.

 – Не знаю, куда нажимать, я вообще не представляю, куда мы едем! – сообщила я дочке шепотом ужасную тайну.

И – ткнула в первую попавшуюся кнопку. Лифт поехал наверх, и мы оказались у входа на балкон. Тогда мы поехали вниз и снова оказались на этаже с лифтером. Он посмотрел на нас с еще большим подозрением и, уже не выдержав, спросил:

 – Что вам надо, что вы ищете?

 – Нам нужен партер, – отозвались мы, поспешно углубляясь в толпу, которая заполнила фойе, –лифтёр нас так внимательно разглядывал, как будто хотел удостовериться, не угрожаем ли мы национальной безопасности Германии.

 – Мамочка, куда нам идти? – жалобно спросила дочка.

 Слов для ответа у меня не нашлось. Мы побрели куда глаза глядят и наконец, неожиданно обнаружили вход в партер.

 Дочка села рядом с пожилой дамой, которая была щедро покрыта блестящей чешуёй украшений. Со мной рядом оказался молодой человек в вечернем костюме. Он наклонился ко мне и спросил:

 – Извините, пожалуйста, вы не знаете, кто сегодня дирижирует?

 Я покраснела, позеленела и пробормотала:

 – Сегодня... вот сегодня как раз не знаю...

На завсегдатая оперы я явно не тянула.

Но вот, наконец, начался спектакль. Участвовать в нём пригласили лучших певцов из разных стран, и выход каждого из них завершался громом оваций. Но Хворостовский выделялся и среди них. Пел он блестяще, ко всему еще устроил великолепную новогоднюю импровизацию, и зал уже не просто аплодировал, а стоя ревел. Как потом писали в прессе, это был лучший спектакль года в этом театре.

 Брат взял с меня слово, что после спектакля мы с дочкой непременно подойдем к Диме, поблагодарим его за приглашение, передадим привет – и всё такое. Не тут-то было! У служебного входа стоял блюститель порядка и пропускать нас не собирался. Так и остались бы мы не солоно хлебавши, если бы какой-то сердобольный немец, услышав наши бесплодные мольбы, не сообщил блюстителю:

 – Это мои знакомые, они со мной.

И шепнул нам:

 – Пойдёмте!

Мы помчались по лестнице вверх, нашли дверь гримёрки Хворостовского и постучались. Дима вышел в коридор с полотенцем в руках, раздетый до пояса.

 – Ой, здравствуйте! – сказал он нам. – Можете подождать? Я только разгримируюсь и переоденусь.

Минут десять прошло, а может, и больше, пока Дима нас позвал, и мы довольно долго болтали с ним о том, о сём. Наконец, он сказал:

 – Ну, ребята, я пошёл, давайте встретимся у служебного входа.

И только тут я вспомнила, что нам ещё надо взять куртки в гардеробе.

 Дима кивнул:

 – Хорошо! Внизу, конечно, толпа поклонников, сейчас у меня будут автографы брать. Я там застряну, а вы приходите, я буду вас ждать.

 Мы вышли от него, спустились по лестнице, открыли дверь в фойе – и остановились как вкопанные: в театре была кромешная тьма и мёртвая тишина. Не осталось ни одной живой души! Куда идти?! Где гардероб?! Где наши злополучные куртки?! Мы пропали, куда мы без них –на улице мороз! «Вот она – расплата за везение!» – вспомнила я о своём предчувствии. В полном отчаянье мы побрели по фойе наугад, пока вдалеке, наконец, не заметили полоску света.

Осторожно ступая, чтобы не споткнуться в темноте, мы подошли к освещённой комнате, из которой вышла уборщица и с удивлением посмотрела на нас. Я объяснила ей, что произошло, и с её помощью нам удалось добраться до гардероба. Вспыхнул свет, и мы похолодели от ужаса, как будто уже оказались раздетыми на морозе: курток и след простыл. Но нет, не перевелись еще в Баварии сердобольные уборщицы! Наш Вергилий вздохнул – и отправился на поиски пропажи дальше. Мы прошли через весь театр и оказались как раз у служебного входа – в том месте, где окруженный толпой стоял Дима и безостановочно раздавал автографы. А в двух шагах от него, за барьером, вдруг обнаружилась вешалка с нашими бесценными, нашими пропавшими куртками!

Не знаю, чему мы тогда были больше рады: тому, что нам удалось побывать на великолепном спектакле, или тому, что, наконец, нашлись куртки. Наши робкие попытки протиснуться к Диме ничего не дали. Но он заметил нас и шагнул навстречу. Мы вышли на улицу, и он воскликнул:

– Боже, какое счастье, что я, наконец, освободился! Как же мне надоели эти автографы!

А мы – ему:

– Боже, какое счастье, что нашлись наши куртки!

И все мы были счастливы в этот вечер.

Наталия Генина (Мюнхен)