Художник Анатолий Зверев

Где живут гении. О художнике Анатолии Звереве, который был легендой художественной Москвы второй половины ХХ века

Зимой 1983 г. в московскую городскую клиническую больницу № 71 на скорой помощи доставили избитого на улице немолодого человека. В кровоподтеках, одет непонятно как, на вид – совершенный бродяга. Осмотр и рентген показали, что серьезно сломано плечо и что необходима операция. Её удачно провел хирург Владимир Бродский^*. Бедолагой, благополучно уложенным затем в палату, как выяснилось, оказался Анатолий Тимофеевич Зверев, 1931 года рождения, москвич, художник.

Удивительный, загадочный человек, о котором ходили (и продолжают ходить) невероятные рассказы, превращающиеся в живучие легенды и предания. При жизни (в советские времена) он не был известен «широко», как должно было бы быть, но о нем знали все, кто хотя б немного интересовался искусством. Еще в середине 1950-х произведения этого простого «маляра» (в этой должности он и служил в Парке культуры и отдыха в Сокольниках) случайно увидели знатоки, сразу же понявшие, что имеют дело с гением.

Систематического художественного образования Зверев не получил. Он вырос на окраине Москвы, в бедной семье, где из десяти детей у родителей в живых осталось трое. После школы-семилетки два года проучился в Художественном ремесленном училище на маляра-альфрейщика (т.е. специалиста малярно-живописных отделочных работ), потом – несколько месяцев в московском Художественном училище им. 1905 года (откуда был быстро отчислен), кроме того, посещал юношеские изокружки. Казалось бы, всё. Но и в школе, и в ремесленном училище, и в кружках у него счастливым образом оказывались невероятно сильные педагоги, художники-профессионалы высочайшего класса, которые смогли разглядеть мальчика-самородка и помочь ему в постижении мастерства.

Тем более что сам он помимо таланта обладал невероятной работоспособностью – спал по три-четыре часа в сутки, отдавая остальное время рисованию, живописи, лепке, занятиям гравюрой на линолеуме, выжиганию по дереву, выездам на этюды, походам в зоопарк для бесконечного зарисовывания животных, каждодневным посещениям Третьяковки.

Хорошо известно, что в течение одного дня или одной ночи Зверев мог выполнить многие десятки (если не сотню) произведений в самой разной технике и материале (на том и тем, что оказывалось под рукой) – любимой была тушь, также акварель, гуашь, масло, уголь, мел, цветные карандаши, фломастеры, чернила... Рисовать мог кистью, гусиным или стальным пером, карандашом, а если ничего не было, мог обмакнуть в тушь палец, кусок тряпки, прочертить что-нибудь расчёской или поднятой с земли щепкой или пустить в ход помазок для бритья или веник. Добавить белизны иной раз решал пудрой, мукой или творогом... Рисунок делал быстро, просто молниеносно, портретирование занимало минуты. Творя, непостижимым образом видел самое главное, угадывал суть... В результате создавал шедевр.

Никто точно не знает, сколько картин и рисунков он успел сделать за свою жизнь, среди коллекционеров принято считать, что около тридцати тысяч. Сейчас в центре Москвы открыт музей его имени, пирамиды статей и книг написаны о его творчестве, его вещи находятся в собраниях самых известных галерей России и мира. В престижных выставочных залах устраиваются его большие выставки. Без его произведений не обходится практически ни один аукцион русского искусства.

Тогда, в 1950-х, о нем узнал самый крупный в то время собиратель русской живописи Георгий Костаки, ставший его другом, начавший коллекционировать и продавать его картины. Хотя цену своим произведениям художник знал, но часто отдавал их даром или за символическую плату, или просто за выпивку – считая, что деньги не являются эквивалентом искусству. Многие заказчики успешно этим пользовались, приглашая Зверева к себе домой или в гостиницу, заготовив заранее холсты, бумагу, кисти и краски, выставив на стол побольше спиртного и достаточное количество закуски, сказав при этом, что должно быть изображено на холсте. Зверев погружался в работу, а вы становились в итоге обладателем нескольких бесценных шедевров.

Благодаря Костаки Зверева увидели иностранцы. В 1960 г. американский еженедельник LIFE на большом развороте поместил цветные репродукции его работ. В пояснительном тексте говорилось, что художник Зверев является продолжателем великого русского авангарда. Всемирно известный французский дирижер Игорь Маркевич устроил в Париже в 1965 г. его персональную выставку и издал каталог, который, как утверждает молва, показал Пикассо, выразившему свое восхищение.

Вот этот человек оказался у Владимира Бродского на операционном столе. Свою тяжелую травму он получил в очередной драке, в которую попадал то и дело. Избивали его всегда нещадно. Не берусь утверждать точно, почему подобное случалось. Могу только предположить, что в потасовки он вступал не из-за бравады или какой-то агрессивности – ни в коем случае. Петушился же потому, что пытался себя защищать. Была ли угроза реальной или нет – всё равно он постоянно испытывал чувство опасности. Он был беззащитен и слаб, а его обижали, так как устроен он был по-другому, чем люди, его окружавшие.

Оберег для себя находил в алкоголе. Не являясь алкоголиком, был пьяницей. Вино, водка и пиво были необходимы, потому что помогали выжить. Складывалась ситуация, в которой жизнь пьяницы и трезвая жизнь сплетались воедино, образуя непреходящее ощущение карнавала. Согласно знаменитой теории философа и культуролога Михаила Бахтина, карнавал – это способ осмеяния и пародирования окружающего мира. Это освобождение от рамок, норм и запретов, – когда есть своя свобода, требующая отмены всех привычных и заранее оговоренных и обустроенных иерархических отношений.

Такое «карнавальное» мироощущение являлось мироощущением Зверева. Оно управляло его жизнью, манерой поведения, также как и его живописью и манерой её исполнения. Отталкивая реальный мир, он писал свой, тот, который считал чистым и который любил. Элементом карнавала было и то, что художник постоянно скитался по чужим углам или жил на улице (в самом прямом смысле слова).

Не раз доводилось слышать, как в любое время года его видели спящим на лавочке в каком-нибудь дворе или на пороге чьей-нибудь двери, на расстеленной газетке. Да, имея квартиру, в которой был прописан, он в ней не ночевал, разрешая пожить в ней кому-нибудь из приятелей. Это жилище, расположенное в районе Свиблово, он не любил (здесь когда-то умерла его мать) и всегда называл не иначе как «гибловым». Сам же растворялся в Москве, или, точнее, парил над ней. Никто точно не знал, где он сейчас находится. Мог исчезнуть, кануть на несколько дней, недель или месяцев, знакомые искали его и не могли найти. А потом неожиданно появлялся снова.

Однажды мне довелось побывать в его «гиблове» (сам я тогда жил, как оказалось, на той же улице!). Там как раз временно обитал наш общий приятель, он и пригласил меня. Было это давно, в году 1980-м. Я вошел в комнату, показавшуюся необжитой. За столом, заставленным початыми бутылками вина, водки, пива и нехитрой закуской – раскрытыми консервными банками и соленьями, сидели Анатолий Зверев, его и мой приятель и еще две незнакомые молодые девушки. Я сел на свободное место рядом со Зверевым. Я уже знал его картины по выставкам на Большой Грузинской в Москве, был наслышан и о необычности самого художника. Но в тот момент оказался все-таки совершенно ошарашен.

Во-первых, мятые рубашка и брюки на всклокоченном Звереве были надеты наизнанку, швами наружу, заметил я и драные расшнурованные башмаки на босу ногу. (Так, а не иначе, он одевался всегда, но тогда я об этом не знал). Под выпивку шел шумный разговор. Вернее, громко говорил Зверев, фыркал, жестикулировал, произносил что-то на первый взгляд бессвязное, а потому выглядел весьма чуднó. Глупые девушки, не понимая, кто сидит с ними рядом, стали посмеиваться, а Звереву это не понравилось. Вдруг, совершенно неожиданно, резким движением он выдернул пальцами из консервной банки рыбешку в томате и с удовольствием швырнул через стол в одну из девушек, следом вытащил вторую рыбешку и прицельно запустил в другую девушку. Те завизжали, вскочили со стульев и сломя голову побежали из комнаты. Вдогонку выбежал и наш смутившийся приятель (девушек в дом привел, конечно, он, чтобы сразить Зверевым).

Мы остались вдвоем. Зверев сразу успокоился, сделался совершенно тих и серьезен, сказал только: «Надоели!» Минуту, пребывая в шоке от произошедшего, я ничего произнести не мог, да и не знал, что говорить. Для продолжения общения решил сказать, что видел на выставках его вещи, и что они мне очень нравятся. Потом сказал, что дружу со скульптором Вадимом Сидуром. Зверев очень приветливо закивал и ответил, что о Сидуре слышал. Мы еще поговорили о чем-то (к сожалению, уже не помню о чем), хотя я очень стеснялся и робел, понимая все-таки, что нахожусь рядом со знаменитым художником, несмотря на то, что никак не ожидал увидеть его именно таким.

Лишь спустя годы, когда я многое прочитал и услышал об этом человеке, для меня стали объяснимы его, на первый взгляд, «шутовские» выходки. В тот вечер он еще поразил меня тем, что предложил вдруг сыграть с ним в шашки, указав куда-то в угол, где, наверное, должна была находиться доска (не знал я тогда и об этом его страстном увлечении). Но в комнату как раз вернулся наш приятель (без девушек) и общая беседа потекла дальше о чем-то другом.

Зимой 1983-го, находясь в больнице после операции, Анатолий Зверев подружился со всем персоналом хирургического отделения. Он вообще был общительным, а сейчас, выздоравливая, с удовольствием болтал с медсестрами, полюбил врачей, с которыми был невероятно вежлив и почтителен. Нельзя сказать, что его никто не навещал – к нему приходили, хотя и редко. Приходил друг, прекрасный художник, человек среди людей искусства известный и уважаемый – Владимир Немухин.

Однажды он зашел в кабинет лечащего врача Владимира Бродского и попросил о следующем. Он сказал, что, если Зверев после операции будет выписан из больницы сейчас, зимой, то есть вероятность, что он погибнет. Поэтому Немухин просил, если есть такая возможность, разрешить Звереву на время выздоровления остаться в клинике. (Процесс заживания плеча после перелома длится до трех месяцев). Бродский не только согласился, но и убедил в необходимости оставления Зверева заведующего отделением.

И художник стал жить в больнице. Даже в небольшой отдельной палате. В течение трех месяцев, что примечательно, он не выпил ни капли спиртного. Лишь однажды, в самом начале, попросил Бродского, своего лечащего врача, купить ему «водочки». На что тот весьма строго и категорично отказал, сказав, что больной, пациент больницы просто-напросто не смеет здесь пить, тем более – просить о водке врача. Зверев ушел пристыженный, а через некоторое время, зайдя в ординаторскую, невероятно смущаясь, будто по-детски стал просить прощения: «Владимир Ефимович, извините меня, пожалуйста! Как я посмел, не понимаю...» Все три месяца о выпивке не заходило даже и речи.

Это к вопросу о том, что Зверева принято считать алкоголиком. Нет! Потому что алкоголик без водки прожить не может ни дня, не в состоянии бросить пить. На время пребывания в больнице Зверев (в этом, по-моему, есть элемент чуда) сменил свой привычный карнавальный облик пьяницы. Он не отринул карнавальности, только внешне она выглядела несколько иначе. По-прежнему продолжал рисовать – вот без чего он прожить не мог! Сделал десятки портретов медсестер, врачей и пациентов (где эти портреты, неизвестно, некоторые недалекие медсестрички, посмеявшись, тут же побросали их как ненужную мишуру). С удовольствием рисовал животных, птиц, своих любимых «лошадок», щедро одаривая ими окружающих. В больнице у него ничего иного под рукой, кроме черной туши и писчей бумаги, не было, ими он с радостью и пользовался.

Бродский вспоминает, что, не имея подходящего пера, Зверев обмакивал в тушь кусочки ваты, а потом выписывал ими на бумаге подлинные чудеса. О чем долго жалел доктор Бродский – это о том, что постеснялся дать художнику настоящие краски, кисти и холсты, чтобы тот сделал для него большие цветные вещи. Его знакомые говорили тогда: «Да купи же ты ему холсты и краски, и он тебе напишет столько, сколько ты пожелаешь...» Не купил.

Но свою нечаянную встречу с этим необычным человеком, которому с радостью помог, вылечил, с которым успел подружиться, которого сумел слушать, понимать и полюбить, он запомнил навсегда. Зверев был добр к друзьям, по-детски улыбчив, и всегда готов одарить их всем, чем только мог. «Давай, детуля, я тебя увековечу!», – говорил он, как правило, тому, кого хотел портретировать. Говорил, прекрасно зная разницу между преходящим и вечным.

Анатолий Зверев ушел из жизни 9 декабря 1986 года после инфаркта. Ему было всего 55 лет. Творческое наследие Зверева насчитывает более 30 тысяч работ.

С замечательными картинами А. Зверева можно познакомиться:

- На сайте музея Анатолия Зверева в Москве  https://museum-az.com/art/

-На сайте о художнике http://anatolyzverev.narod.ru/

- На сайте Московского музея современного искусства http://www.mmoma.ru/

Владимир Воловников (Бохум)

Читайтетакже:

1. ASPEI: литература и искусство между Западом и Востоком. Журнал «Партнёр», № 5 / 2013. Автор Н. Ухова
2. Выставка московских нонконформистов в Кобленце. Журнал «Партнёр», № 5 / 2004. Автор Е. Карпина
3. Десять вещей, которые должны быть в гардеробе каждой женщины. Журнал «Партнёр», № 1 / 2010. Автор М. Баст