Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Михаил  Гаузнер

МОЙ   ДРУГ

 

Страшно подумать, что я со своим самым близким в жизни другом, можно сказать – моим «вторым я», мог и не встретиться. Для этого достаточно было одному из нас поступить в другой институт, либо в одном и том же институте оказаться на другом факультете. Кстати, это  почти  произошло – на нашем родном мехфаке одесского Политехнического института Женю Марголина зачислили  на литейное отделение, куда ребята не очень охотно шли. А ему было, видимо, всё равно – ведь он, как и большинство первокурсников, ни к какой определённой узкой специализации инженера-механика явной тяги не испытывал. Я попал на отделение металлорежущих станков, мы гордо именовали себя конструкторами, общие лекции у нас и у литейщиков проходили на разных «потоках». Так что мы вполне  могли бы не познакомиться.


Женя Марголин


Осознанием того, что случайность есть форма проявления необходимости, мы тогда по молодости лет ещё не прониклись. Но, видимо, объективная необходимость нашего знакомства была всё же где-то наверху основательно заложена, потому эта самая случайность притаилась, терпеливо ждала своего часа – и дождалась.

Движение к ней происходило поэтапно. На одной из первых лекций по химии  мне было скучно слушать основы неорганики, которые нам намертво вбили в головы ещё в девятом классе. Я тихо, но увлечённо болтал со своим соседом по столу, первое замечание преподавателя вежливо выслушал, извинился, но разговоры продолжал и на второй раз был банально выгнан из аудитории. Надо сказать, что в школе я был дисциплинированным учеником с явно выраженным синдромом отличника, и такое со мной произошло впервые в жизни.

Но беда не приходит одна. Витя Денисенко, которому поручили выпускать курсовую стенгазету, пропесочил меня в ней как нарушителя дисциплины. Это стало поводом для более близкого знакомства (и вот уже 63 года мы дружим!), мы разговорились, и он привлёк меня к работе в этой стенгазете.  Вот теперь уже до упомянутой случайности остался всего один шаг – мне было поручено пойти на перемене на «поток» литейщиков и получить от кого-нибудь из них заметку. Там я практически сразу обратил внимание на высокого, красивого голубоглазого шатена с открытым лицом и доброй, чуть ироничной улыбкой. Подошёл к нему, представился и попросил написать в газету. 

Энтузиазма моя просьба, естественно, не вызвала, но я его уговорил, и в конце дня Женя на ходу сунул мне в руку какой-то листок. Написанное меня не устроило, на второй день всё повторилось – с тем же результатом. Когда я «отловил» Женю в третий раз, он клятвенно пообещал отдать мне после занятий качественную корреспонденцию, причём в стихах! Предвкушая удачу, я ждал его в вестибюле.

Он вручил мне вырванный из тетрадки листок и, выжидательно улыбаясь, наблюдал за моей реакцией. Вот что я прочитал: «Мишка Гаузнер, злодей, Женьку нежно пожалей! Не заставь меня, беднягу, портить в третий раз бумагу!». Я рассмеялся, Женя приобнял меня за плечи; так началась наша дружба, продолжавшаяся тридцать семь лет, до его неожиданной смерти.

У хорошего поэта Майи Яворовской, нашей однокурсницы, есть такие строки:

И протянулся проводок незримый,

И потекло взаимное тепло…

 Конечно, писала Майя о себе, о своих отношениях с мужчиной, но это очень точно сказано и о нас с Женей. Из указанных выше тридцати семи лет мы провели в      одном городе только пять институтских, остальные он прожил в Риге, на берегу другого моря, где его окружали другие люди. И у него, и у меня были свои хорошие друзья, с которыми мы общались постоянно, рядом с которыми проходила вся жизнь,  но всё-таки самым близким для меня всегда оставался Женя.

И это удивительно – ведь подолгу виделись мы только один месяц в году, во время его отпусков, которые Женя практически всегда проводил в Одессе, всего дважды соблазнившись турпоездками в Венгрию и Среднюю Азию. Но зато наше общение в этом месяце было ежедневным, разговоры – нескончаемыми. Нередко говорили о том, что обсуждать с другими людьми, даже близкими, не приходило  нам в голову. Увлекаясь, иногда забывали об окружающих.

Вспомнился смешной случай. Женя и я пошли купаться в Днестровский лиман, который со стороны Каролино-Бугаза очень мелководен – чтобы вода достигла уровня груди, нужно было пройти метров тридцать-сорок. Увлечённо беседуя, мы дошли до этого места и, забыв окунуться, но продолжая разговор, вернулись на берег. Моя жена и наша близкая подруга, наблюдая эту комичную сцену и с трудом сдерживая смех, с серьёзным видом спросили: «Ребята, вы ничего не забыли?». Мы растерянно огляделись вокруг, неуверенно сказали: «Вроде нет…» и только потом, сообразив, что верхние половины наших туловищ сухие, расхохотались вместе со всеми.

Правда, слова требовались нам не всегда. Как-то на закате сидели мы на узкой полоске песка около воды и долго молча смотрели, как теряющее яркость багровое солнце опускается за далёкий противоположный берег лимана. Наступали сумерки, а мы продолжали без слов смотреть туда. Потом Женя встал, отряхнул песок, сказал: «Ну, вот и поговорили, вроде всё ясно», и мы пошли на дачу, где большой компанией снимали комнатку и коллективный чердак.

Наше общение с Женей не ограничивалось его отпусками в Одессе. Завершая  командировки по своим конструкторским делам в Белоруссию и Прибалтику, я почти всегда возвращался домой через Ригу, нагружая своих друзей в Одессе доставанием  у проводников прямых обратных билетов, необходимых мне для отчёта. А однажды в Ленинграде я сел в пятницу на вечерний рижский поезд, провёл с Женей два выходных, утром в понедельник возвратился и продолжал свои командировочные дела.

После отпусков, проводимых нами иногда не очень далеко от в тех краёв, мы с женой  старались попасть хоть на несколько дней в Ригу и повидаться с Женей. Однажды даже умудрились «залететь» туда из Москвы, случайно узнав, что авиабилет в Одессу через Ригу (с остановкой там) стоит дороже прямого всего на  8 рублей.

С удовольствием мы общались там не только с Женей, но и с его всегда симпатичной нам мамой Анной Лазаревной – убедившись, что окончательно стал рижанином, Женя перевёз её туда из Одессы. Он знакомил нас с интересными людьми – и рижанами, и приезжими. Помню, как мы до поздней ночи сидели  у него на кухне  с московским журналистом и поэтом Сашей Ароновым и увлечённо пели под гитару его новую песню «Когда у вас нет собаки»; потом в Одессе часто пели её в нашей компании. По-моему, усвоенная нами нехитрая Сашина мелодия значительно больше подходила для этой только на первый взгляд простенькой песенки, чем музыка Таривердиева, на которую она исполнялась Мягковым в фильме «Ирония судьбы»; неожиданно услышав там через несколько лет «нашу» песенку с прилизанно-правильным началом «Если у вас…» вместо «Когда…», мы так и говорили: «Жаль, перетаривердиел Рязанов Сашину «собаку».

Между «живыми» встречами по телефону говорили редко, лаконично, разговор сводился к обмену конкретной информацией, и мы оба не стремились его продолжать – видимо, голос в трубке не заменял нам живого голоса. Зато с удовольствием общались с помощью писем. Писали систематически, письма были, как правило, объёмными – по 4-5 и более «машинописных» листов, исписанных с двух сторон довольно мелкими почерками. Потом, когда Жени не стало, я обратил внимание, что букву «т» стал писать не обычным для меня способом, а так, как всегда писал её он, – с «хвостиком» на вертикальной палочке…

О самом близком друге непросто писать – не уверен в своей объективности, в возможности найти те самые точные слова, которые выразят, кем он был и для меня, и для других. О друге, которого уже нет среди нас – еще сложнее.

В институтские годы главным делом его жизни  был парусный спорт. К этому он относился очень серьезно, пропадал всё свободное время, с ранней весны до поздней осени, в яхтклубе, где тяжелый, до мозолей на руках, труд по подготовке яхты к соревнованиям и походам был для него радостью. В этом был весь Женя – он всегда брал на себя самое трудное, не задумываясь «подставлял плечо», считая, что иначе быть не может. Понятие «товарищество» никогда не было для него просто красивым словом – это была естественная, органичная форма существования. Правда, скидок недобросовестным или отлынивающим не давал, хотя требовательным к себе был всегда больше, чем к другим. Он был настоящим романтиком моря, да и не только моря (хотя стеснялся это показывать, бывая иногда нарочито слегка грубоватым), сохранив это на всю жизнь. 

Парусные регаты, дальние походы под парусами к берегам Крыма и Кавказа (он был яхтенным капитаном, кандидатом в мастера парусного спорта) составляли тогда значительную, очень важную для него часть жизни. Он и направление после института выбрал именно в Ригу потому, что там можно было продолжать этим заниматься. Работал Женя на РЭЗ’е – Рижском электромеханическом заводе – в литейном производстве, начал неплохо проявлять себя как специалист, жил в общежитии; в общем, «как все».

Одновременно с освоением инженерной специальности Женя стал публиковать свои корреспонденции и стихи в заводской многотиражке. Её редактор, выпускник филфака Латвийского университета Абрам Клёцкин, стал первым профессиональным наставником Жени в журналистике, и его роль в судьбе Жени и тогда, и потом трудно переоценить. Со временем небольшие заметки Жени стала печатать республиканская газета «Советская молодёжь».

Однажды заводской эстрадный оркестр готовился к выступлению на престижном республиканском конкурсе. Для этого Олег Шаповалов (впоследствии зам. главного инженера РЭЗ’а) написал на стихи Жени  музыку; получилась песня «Вечер над Ригой», занявшая призовое место и удостоившаяся похвалы самого Раймонда Паулса, возглавлявшего жюри.      Вот эта песня:

Над Ригой лучистые звёзды,

Чуть дышит ветер ночной.

Весенних бульваров искрящийся воздух

Нас опьяняет с тобой.


Стихли улицы, шум не слышится,

Робко звякнув, ушёл трамвай.

Мягкий сумрак плывёт над крышами.

Синяя ночь, ласковый май.

 

Тени сонные еле движутся,

Только любящим не до сна,

Лишь в аллеях листва колышется.

В сердце моём – ты и весна.


Уснули мосты над рекою,

И тише шёпот воды.

Пускай мы недолго знакомы с тобою –

Годы у нас впереди.

 

Стихли улицы, шум не слышится,

Робко звякнув, ушёл трамвай.

Лишь в аллеях листва колышется.

В сердце входит ласковый май.


В 2009г., после моей публикации о Жене, со мной связался Олег Шаповалов и прислал ноты этой песни со словами. Тогда мне пришло в голову, что образовавшаяся через четверть века после первого исполнения песни и ставшая суперпопулярной группа «Ласковый май» взяла своё название из стихотворения Жени.

Первый отпуск, как водится, был предоставлен мне поздней осенью, и я, не предупредив Женю, поехал в Ригу. Зная, что ему наверняка хотелось бы напечататься в столичных газетах, я решил подшутить – позвонил с телефона-автомата ему на работу, представился снявшему трубку сотруднику собкором «Комсомольской правды» и попросил позвать Женю. Так что он взял трубку уже психологически подготовленным к такому неожиданному и волнующему разговору. Максимально изменив голос, я представился, сказал, что в газете заинтересовались его корреспонденциями и предложил встретиться.

Сначала в голосе Жени чувствовалось волнение, даже некоторая дрожь. Потом, видимо, я невольно допустил ошибку в интонации или тембре, вышел из образа, и он меня «раскусил». Рассмеявшись, мы договорились о встрече – уже настоящей, и провели несколько незабываемых дней. Он с гордостью показывал мне Ригу. Чувствовалось, что Женя проникся суровой красотой этого почти европейского города, стал уважать во многом непривычный уклад жизни его обитателей и сам приобщился к нему.

Все мы прошли через юношеские увлечения, через поиск близкой, родной души, порою наделяя предметы этих увлечений придуманными чертами. Но из всех нас только Женя мог написать такие пронзительные строки:

Я подарю тебе целый город.

Хочешь – сейчас насовсем отдам

Пёстрый, нарядный букет светофоров,

Перевязанный алой лентой реклам.

Дам тебе ворох улиц кипучих,

В синюю ночь уплывающий мост,

Я из моря выловлю кучу

Серебряных, мокрых, мохнатых звёзд.

Я подарю тебе площади старые,

В рамках оконных закатную медь.

Я колечко уснувших бульваров

Могу на мизинец тебе надеть.

Я подарю тебе, что захочешь,

Только не знаю, как же мне быть?

Я и тебя ведь выдумал тоже –

Некому мне подарки дарить…


Но были и не выдуманные, а настоящие увлечения, и не всё в отношениях с предметом этих увлечений было просто. Женя мог в нескольких строчках выразить своё настроение, которое  бывало невесёлым:

Льёт и льёт.

Сильнее, тише…                             

Деревья – и те пробирает дрожь.

Дождь барабанит по скучным крышам.

Просто идёт дождь…

Нитки воды

на сучках повисли,

Мокрый встаёт рассвет…

Просто нет от тебя писем.

Месяц ни слова нет.

Вроде бы простое житейское дело – сборы офицеров запаса. Их надо пройти, вернуться домой – и всё. Не брать в голову, как говорят в Одессе. Но Женя реагировал на это не так примитивно:

Снова разверзлись небесные хляби,

Моросящий дождь заливает сушу.

Хорошо под мерное шуршанье капель

Засыпать в тепле, среди мягких подушек.

А у нас под ногами чавкает грязь,

Нам в сапоги вода налилась,

Ветер наши лица сечёт,

Пот по нашим спинам течёт.

Шаг за шагом. Ещё немного.

Разбухшие километры ползут под дождём.

Мы уже не ругаем дорогу,

Мы дыхание бережём…

Обычная берёза, мимо которой практически все мы проходим, не обращая внимания, «попросилась в стихотворение»:

Неяркая и неброская,

Потерявшая листья осенью,

Растёт на опушке берёзка:

По белой коре – полоски.

Синие ветры кружатся,

Бегут облака розовые.

Бродит под тонкой кожицей

Солнечный

Сок берёзовый.

Будут кричать птицы,

Лопнут на ветках почки,

Будет солнце дробиться

В тонких клейких листочках.

Берёзка

К небу весеннему

Тянется терпеливо,

Просится в стихотворение:

«Я ещё буду красивая!»

Начиная с декабря-января в письмах и по телефону Женя постоянно говорил, что уже не может дождаться, когда наступит август и будет колоннада у Воронцовского дворца, Приморский бульвар, Дерибасовская, песчаная коса Каролино-Бугаза, отделяющая море от Днестровского лимана. А прилетев  и обняв нас, он всегда широко улыбался и говорил одну фразу: «Ну, кажется,  я  в Одессе!».

Через четыре года после отъезда Жени в Ригу я женился. Примерно к этому же времени дополнился и сформировался круг моих друзей; все они безоговорочно приняли Женю, он стал и их другом.

Любопытны обстоятельства его первого знакомства с Бертой, моей женой.  Почему-то в тот раз я не смог, как обычно,  встретить его в аэропорту, и он, посидев недолго за столом со своими родственниками, к вечеру пришёл ко мне. Август, выходящее во двор окно моей комнаты на первом этаже раскрыто настежь. В его просвете появляется улыбающийся Женя с бутылкой  вина, подтягивается на руках, легко перемахивает через подоконник и выжидательно смотрит на Берту, ожидая её реакцию на столь несолидный («неинтеллигентный», как говорила моя бабушка) способ входа в квартиру. А реакции никакой: «Ну и что?» – спокойно спросила у него Берта. Женя широко улыбнулся и со словами «Наш человек!» обнял её. С тех пор они тоже стали близкими друзьями.

В августе 1984 г. мы большой компанией отпраздновали пятидесятилетний юбилей Жени на даче моего приятеля в уже упоминавшемся Каролино-Бугазе. Мужчины были в парадной форме: плавки и галстуки, на тамаде – ещё и шляпа; женщины – в купальниках. Солнце, веселье, смех, шутливые тосты – в общем, несерьёзная обстановка. Неожиданно для юбиляра я торжественно вручил ему подготовленный кустарным способом и переплетённый в красный коленкор альбом, на котором золотом было вытеснено:  «Е. Марголин.   Собрание сочинений.   Том первый.   Ранние стихотворения».

Женя онемел: «Откуда они у тебя? Ведь многие из этих стихов не сохранились даже у меня!». Пришлось объяснить, что я собирал все присылаемые им в письмах вырезки из газет, а во многих случаях просто рукописные листки.

Проработав четыре года на заводе  (и одновременно публикуясь в газетах), он по рекомендации А.Клёцкина перешел на работу в республиканской газету «Советская молодёжь» («СМ»), которая через несколько лет из второразрядной комсомольской газеты стала известной и популярной не только в Латвии, но и широко за её пределами. И в этом немалая заслуга  Е. Марголина – её многолетнего зав.отделом  и члена редколлегии.

Потом работа на киностудии – сначала редактором, а впоследствии художественным  руководителем Рижской киностудии документальных фильмов.

Он был членом Союза журналистов СССР и Союза кинематографистов СССР, в качестве одного из авторов сценария нашумевшего в 80-е годы фильма «Легко ли быть молодым?»  получил Государственную премию СССР – вторую по престижности после Ленинской премии.

Работа в новом для него качестве художественного руководителя студии очень захватила Женю. Он увлечённо рассказывал мне о планах развития студии, своих собственных задумках одна интереснее другой, казался помолодевшим, полным сил, на него приятно было смотреть; чувствовалось, что он на подъёме.

Вечером 4 декабря 1990г. позвонила из Москвы наша общая подруга  и растерянно сказала: «Умер Женя…». Подробностей она не знала.  Наутро рейса  из Одессы в Ригу не было, поэтому мы с Бертой вылетели в Москву и оттуда вместе с этой подругой вечерним поездом отправились, как неоднократно бывало раньше, к Жене, но уже на его похороны. Он умер внезапно от обширного кровоизлияния в мозг.

В тот промозглый день на нас давило всё – и свинцовые тучи, и холодная, пробирающая до костей  прибалтийская сырость, и нескончаемый, висящий в воздухе мелкий дождик. Всё это усугубляло моё ощущение: то, что мы видим перед собой  – это не Женя…

Часто приходилось слышать о национализме в активно стремившихся к отделению от СССР прибалтийских республиках. Действительно, это так и было. Но такого уважительного и, если уместно это слово, любовного отношения к Жене со стороны работников студии, в большинстве своём – латышей, к представителю некоренной в Латвии национальности, да ещё и еврею, я не ожидал.

Когда на многолюдных поминках первый выступающий стал говорить по-латышски, председательствующий извинился, прервал его и сказал: «Здесь находятся приехавшие на похороны близкие друзья Евгения Израйлевича. Прошу из уважения к ним говорить по-русски, чтобы они узнали, как мы к нему относимся». Нас это, конечно, очень тронуло.  С тех пор при рассказах о яростном национализме и русофобии в бывших республиках я вспоминаю этот случай, понимая, что отношение к «оккупантам» было выборочным, и многие из них получали по заслугам.

Один из выступавших, молодой латыш, рассказал, как Женя заставил его поверить в свои силы и помог стать оператором («если бы не он, я таскал бы треногу осветителя до сих пор»). Интересно, что этот парень, по возрасту годившийся Жене в сыновья, только один раз назвал его по имени-отчеству, а дальше называл Эйженс (Женя). Стесняясь и сбиваясь на латышский, объяснил нам, что все на студии называли его только так, и это не было панибратством – просто он был для них всех близким, своим человеком.

17 августа следующего, 1991 года, исполнялся первый его день рождения без него. Судьбе было угодно, чтобы два самых близких мне (исключая родителей и дочери) человека – Берта и Женя – родились в один день с разницей в пять лет. Мы с ней решили этот день провести в Риге.

Был прекрасный тёплый солнечный день. Мы стояли на лесном песчаном кладбище среди высоких сосен, под ярким голубым небом, читали Женино имя на скромном памятнике и только тогда впервые по-настоящему осознали, что  Жени нет  и уже никогда с нами  не будет.             

 Через два дня с утра по телевизору вместо обычных передач долго показывали  «Лебединое озеро», потом появился Янаев с трясущимися руками. Так мы узнали про путч. Днём у въезда на мост через Даугаву стояли танки, на Домской площади – группы непримиримых, возбуждённо спорящих людей, звучали угрозы: «Вот теперь мы за вас возьмёмся!». 

Ещё через несколько дней друзья и близкие Жени провожали нас в аэропорту, и я вдруг подумал, что больше в Ригу, куда с удовольствием приезжали много раз, мы не попадём. Так оно и оказалось…

Чем больше в обществе умных и искренних, добрых и порядочных, весёлых и талантливых людей, тем легче и интереснее в нём жить. Очень хочется, чтобы нашу жизнь и жизнь наших детей стали наконец определять именно такие люди, одним из которых был Евгений Израйлевич Марголин. Не случайно Всемирный клуб одесситов поместил статью о нём на свой сайт-энциклопедию «Они оставили след в истории Одессы». Друзья и земляки Е.Марголина действительно могут им гордиться.

 





<< Назад | Прочтено: 583 | Автор: Гаузнер М. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы