Владимир и Феликс Патруновы

    ПРЕРВАННОЕ ДЕТСТВО

  НАШИ ПЕРВЫЕ ГОДЫ 

Братья - близнецы Феликс и Владимир появились на свет в 1930 году в Москве.

Этот год приходится как раз на середину «мирного времени» – промежутка между двумя великими войнами: Гражданской и Отечественной.

Столица всегда была парадным фасадом государства. Старые люди ещё помнят это время, когда красная и чёрная икра продавались в обычных магазинах, не говоря уже о Торгсинах. Трамваи тогда распознавались вечером по разноцветным огонькам на их фасадах и ездили повсюду, даже в центр города: вдоль Охотного ряда и через Красную площадь. Уже создавался первый генплан развития города. Квартирные телефоны были большой редкостью, слово «Телевидение» никто не знал. На стенах некоторых зданий ещё красовались громадные полотна Маяковского «Нигде кроме, как в Моссельпроме». Ну, а среди небольших уличных плакатов попадались и такие: «Пешеход, будь вежлив – уступай дорогу транспорту!»

Няня Вера, мама Аня, папа Жора

Когда мы были совсем маленькими, семья переехала в две проходные комнаты небольшого дома, ранее принадлежавшего церкви, в одном из дворов на Большой Полянке, в Замоскворечье. Наш этаж был рассечён лёгкими перегородками на четыре отсека, в каждом жила отдельная семья.

                  Наш дом в Москве

Одна кухня, один туалет на всех. Ванной и душа не было совсем. Железную печку топили дровами, которые покупались на Бабьегородском рынке (ныне на его месте гордо высится Президент-отель) и на санках свозились в сарай, что был между домом и церковью. Еду готовили на керогазе, керосин привозили с трущобного тогда Полянского рынка, где среди разных мелких заведений ещё работали китайские прачечные.

Но все были рады и этому, а больше всех – мы, дети.

   Близнецы Феликс (слева) и Володя (справа)

 – Смотрите, наши окна выходят на улицу с трамваем! – закричал Феликс, входя в новое помещение: понятия покоя и тишины были не для нас.

 – A где же «полянка», через которую проходит наша улица? – спросил Вова.

В наши комнаты въехали папа, мама, в меру религиозные мамины родители и, конечно, мы – два мальчика. А ещё была няня Вера. Найти домработницу в ту пору было легко: из разорённых деревень по большим городам ходили сотни людей и задавали один и тот же вопрос:

 – Хозяин, нет ли работы?

А жильё вместе с работой ценилось ещё больше!

Помним, как мама и няня несли нас, малолеток, завернутых в одеяла, в зимний день в Морозовскую детскую больницу.

…Вера старательно мыла пол в комнатах, а два маленьких оболтуса пытались залезть под стол или к ней под юбку.

Она же водила нас в детсад. А там после несменяемой манной каши на завтрак малыши, взявшись за руки, медленной живой «гусеницей» выходили на прогулку.

Маму звали Аней, официально Анной Менделевной Патруновой (урожденная Каган). Мама Аня была из Баку, где её отец, наш дедушка, работал на нефтяных промыслах. В годы революции семья переехала в Москву – холодный и полуголодный город, где можно было найти жильё. Мама училась на экономическом факультете МГУ, мечтала, как и её сверстники, о Госплане. На деле ей пришлось занять должность плановика на небольшом карбюраторном заводе – филиале ЗИС (заводе им. Сталина, позже это ЗИЛ – завод имени Лихачева).

  Мама Анна Менделевна Патрунова (урожденная Каган)

Тогда, ещё студенткой, она познакомилась со своим сокурсником Жорой, нашим будущим отцом.

Он, Георгий Михайлович Патрунов, приехал в столицу вместе со своими двумя братьями из провинциальной Вологды. Там оставался их отец, фельдшер глазной поликлиники, а папин дедушка – наш прадедушка Миша – был сельским кузнецом. Интересный факт: из семейства Патруновых вышел матрос «Авроры» – крейсера революции.

   Папа Патрунов Георгий Михайлович

30-е годы – это индустриализация страны. Папа успешно работал в ГУТАПе – Главном управлении автотракторной промышленности (позже преобразован в наркомат, потом в министерство), где был начальником отдела. Понимая сложности своих задач, отец для освоения инженерной специальности поступил во второй ВУЗ. Дома поздними вечерами мы видели его за чертёжной доской. Рядом на стене висела большая карта сражающейся Испании.

Своих малышей, названных в честь вождей Революции (увы, мода на имя «Лёва» уже кончилась), родители видели больше по выходным и по праздникам.

В здание ГУТАП на Неглинной нас водили на новогоднюю ёлку, а там было представление и раздавали сладкие подарки детям.

…Помним, как нас везли на машине в Тушино на празднование очень важного тогда Дня воздушного флота СССР. Зрители стояли, и в окружении взрослых малышне что-нибудь увидеть было трудно. Но иногда отец открывал нам небо, поднимая на свои плечи.

И, конечно, мы семьёй проехали «от Сокольников до Парка на метро» по только что открытой единственной линии. Разумеется, мы, как и большинство людей вокруг, полагали, что московское метро не только «самое лучшее», но и первое в мире.

А однажды на первомайской демонстрации к нам подбежал подросток и вырвал у нас воздушный шар. Папа догнал его в глубине двора и отобрал украденное.

В то время детей ещё не похищали (а может быть, об этом просто не писали), и взрослые охотно или вынужденно отпускали своих чад на свежий воздух одних – воспитание шло параллельно: в семьях и на улице.

Став старше, мы чаще бывали во дворе, а это бесконечные игры, беготня, конечно, и драки. Вот здесь мы впервые столкнулись с антисемитизмом, пока местным.

Не хотелось ходить всё время битым и Вова, маленький дурачок, решил, что лучше «бить самому», т.е. просто стать хулиганом.

А кончилось дело так: папа шёл с работы и поймал сына во дворе. Он вытащил из его карманов спички и перочинный нож и сурово спросил:

 – У кого нашли всё это?

На этом бандитская карьера брата оборвалась навсегда, а разговор с папой оказался, увы, едва ли не самым последним.

Мы жили как обычная интеллигентная семья того времени без особого достатка и без особых тревог.

У нас была дача в Загорянке, недалеко от Москвы. Однажды Вова залез на дуб и не знал, как спуститься – на помощь пришла Вера.

…Наступил 1937 год, и 1 сентября нас обоих повели в первый класс. Школа была в соседнем переулке. Через дырку в заборе наш двор сообщался со школьным, вскоре мы стали ходить на учёбу одни. Мы были начитанными, и новые знания нам давались легко. Занимались в новом специально построенном здании со светлыми классами и широкими коридорами (но в ней не было физкультурного зала, это была редкость в те времена). Однако пару раз в году военные занимали школу, а их кони – двор. И тогда нас отправляли в старую тесную школу на Большой Ордынке, да ещё на вторую смену. Рядом был дом, где часто проживала неизвестная нам ещё Анна Ахматова.

                                          КАТАСТРОФА

…Недоброй ноябрьской ночью 1937 года мы (нам было семь лет) были разбужены от яркого света. Наши постельки были у окна, в самой глубине нашего жилья.

Перепуганные мама и папа, незнакомые люди в полувоенной форме, разбросанные по комнате папины книги, журналы, газеты.

Вскоре подошёл взволнованный отец и, целуя нас, сказал:

 – Я скоро вернусь! Аня, я ни в чём не виноват.

Но он не вернулся…

Утром дедушка выстоял огромную очередь в приемной НКВД  (народный комиссариат внутренних дел). Ответ был: «десять лет без права переписки».

...Много лет спустя в Москве, на Неглиной улице в приемной КГБ (Комитет государственной безопасности) мы узнали, что скрывали эти слова: тройка обвинителей, никакой защиты, 18 минут заседания, немедленный расстрел.

Нам показали дело отца Патрунова Георгия Михайловича, русского, 1898 года рождения.

      Приговор Патрунову Г.М.

Всё, что от него осталось – тоненькая папка, несколько листов бумаги. Справка об аресте, анкета… «Является участником и принимал активное участие в террористической диверсионо-вредительской организации в системе авто-тракторной промышленности. Проводил подрывные работы».

Когда..? Где..? С кем..? Как..? Ни одного слова, ни одного факта. К чему доказательства? Вероятно, «тройке» нужно было совсем другое: поскорее отчитаться о том, что выполнено задание, спущенное партией сверху – названное заранее число «врагов народа», арестованных и расстрелянных в Москве, успешно выполнено.

    Справка о расстреле Патрунова Г.М.

(Только официальные данные: в период с 1930 по 1953 годы подобных случаев было 786.098, а всего в СССР под жернова репрессий попало 3.778.234 безвинных человека.)

Через месяц была арестована и наша мама. Нам для успокоения сказали, что она «в длительной командировке».

Но если папу Жору приговаривала некая тройка нелюдей, изображавших собой подобие суда с ведением протокола, то с мамой Аней обошлись куда проще: сержант госбезопасности  «допросил» маму и единолично назначил ей как ЧСИР (члену семьи изменника родины)

10 лет лагерей.

Так наша мама попала в А.Л.Ж.И.Р. – (акмолинский лагерь жён изменников родины, народное название «26 точки» Карагандинского лагеря НКВД) – лагерь заключённых неподалёку от Акмолинска (ныне Астаны – столицы Казахстана).

...И снова обман. Несчастным женщинам говорили:

– Будете хорошо работать – освободим ваших мужей.

Это говорилось про тех, чьи тела уже лежали штабелями в длинных расстрельных ямах Подмосковья.

                                        ПОСЛЕ КАТАСТРОФЫ

Бабушка Гита и дедушка Мендель

 Будучи дошкольниками, до семейной катастрофы мы не очень много общались с ними, хотя жили вместе. В то время нас больше опекали родители и няня. Всё же некоторые полусмешные сценки в памяти остались. ...У родителей - билеты в театр, но в последний момент выясняется, что папа Жора занят и идти не может. На его место срочно мобилизуется мамин папа. Мы, дети, с интересом наблюдаем за экстренными сборами, а это было время опасных бритв и брюк с помочами. Дедушка переодевается под наблюдением бабушки посередине большой комнаты. Затем он спешит на трамвае прямо в Большой, где тогда блистала Валерия Барсова. 

...Наша бабушка Гита, или Гитель (полное имя - Гита Бенцеловна) была родом из относительно богатой еврейской семьи, которая содержала в Литве почтовую станцию (в те времена почта перевозилась конными экипажами). Вместе со своим мужем - нашим будущим дедушкой - до Москвы она жила в Баку. Бабушка была домашней хозяйкой: у неё было пять детей. Многодетные семьи были тогда нередки, но два её  ребенка умерли в младенчестве. Из Баку она ездила отдыхать на Балтийское море, в Ян-Дубулты, а для лечения глаз вместе со старшей дочерью однажды посетила Берлин.

   Бабушка Гита Бенцеловна и дедушка Мендель Зимбалович

…В тридцатые годы старики получали мизерные пенсии, прожить на которые было невозможно, к тому же бабушка Гита и дедушка Мендель были уже в возрасте. Но они без колебаний взялись воспитывать сразу двух шустрых внуков, которых надо было кормить и одевать. Не отдали они нас в детский приёмник НКВД – пожизненная благодарность им!

Немедленно отозвались брат мамы Соломон и сестра Броня со своим скромными достатками, хотя у обоих были и свои дети – наши кузены Роза и Лёня.

Братья отца Саша и Боря были без семей. Они и их родственники иногда приглашали нас, сирот поневоле, к себе в гости, кормили и одаривали всякими играми. Позже оба наши дяди погибли на Великой отечественной войне. Семей в СССР, оставшихся совсем без молодых мужчин, было очень много.

А отец трёх парней, сменивших Вологду на Москву, наш дедушка Михаил Петрович дослужился до управляющего Промбанком в Уфе, но в 1938 году был арестован – опять же по ложному обвинению – и умер «от туберкулеза в тюрьме» (так было сказано в справке КГБ, которой, конечно, полностью доверять нельзя). Мы видели своего дедушку Мишу всего два или три раза.

…Наша бабушка была женщиной умной, статной и, увы, больной; ей пришлось снова заняться воспитанием маленьких детей. Была неграмотной, говорила по-русски неважно. Глядя на нас, любила повторять соседям:

 – Они растут, а мы стареем! Мы люди не гордые!

Иногда нас посылали в булочную, что была напротив нашего дома. Поскольку путь лежал через трамвайные рельсы, бабушка непременно подходила к окну и отслеживала наши перемещения в театральный бинокль.

Гита быстро поняла, что двор не для нас: дразнить и бить еврейских мальчуганов с клеймом Ч.С.И.Р  и оставшихся без должной защиты было не только желательно, но и необходимо.

И она умело заменила двор детской библиотекой и Домом пионеров, куда мы скоро научились ходить сами, без дедушки. Вместе со школой наше время было полностью занято. В Доме пионеров были хорошие воспитатели. Дети находили интересные занятия, смотрели театр теней («Путешествия в странные страны» и другие). Мы играли в спектакле «Принц и нищий» самих себя: с перекошенными от страха лицами на пару минут выбегали на сцену в толпе бродяг. Охотно посещали и литературную студию. От ранних стихов Вовы заблудились в памяти такие строчки: «Сдают свой долгий пост кондуктора трамвая». Тем не менее эти наивные детские увлечения легли в основу наших взрослых хобби.

Во дворе Дома пионеров дети тоже играли на свежем воздухе, но драчунов там было меньше.

…По радио и даже на пионерских собраниях много говорилось о проникших в страну шпионах, и мы, мальчишки, мечтали их поймать. Для этого кропотливо изучались следы «вражеской деятельности» в нашем дворе, на подозрение брался каждый обрывок провода. Мы даже позвали жившего неподалёку от нас военного летчика посмотреть наши «находки»…

А как-то раз Гита и Мендель решили сделать из нас музыкантов. Ещё бы! Их дети дядя Соломон играл на скрипке, а тетя Броня пела (оба как любители). Увы, мы оба позорно провалили экзамен в музыкальную школу – слуха не было совсем. Еврейские музыкальные гены нам не передались.

Гипертонию Гите лечили привычными тогда пиявками. Напившихся кровью насекомых снимали с её шеи и кидали в широкую стеклянную банку.

В то время для докторов посещение больных на дому было обычным делом.

Был случай, когда женщина-доктор, посмотрев бабушкины анализы, сказала:

 – С такими анализами жить нельзя, осталось всего две недели.

А наша бабушка Гита после этого приговора прожила еще 12 лет.

Дедушка – его полное имя Мендель Зимбалович – был из многодетной семьи, тоже жившей в Литве. Развод и последующий новый брак одного из родителей привел к удвоению числа детей под одной крышей.

Подросшим парням было некомфортно жить в маленьком городке Вилкомире (ныне Укмерге): скученность, отсутствие перспектив найти хорошую работу. Конечно, это было типичным для почти всех литовских евреев – выход находили в эмиграции.

И вот 16-летний юноша Зейдель на пароходе отбывает на юг, в далекий Кейптаун. А его брат Мендель, наш будущий дедушка, после женитьбы едет на восток, в Баку.

Выходцы из еврейских общин всегда отличались повышенным уровнем образования, а проще сказать, грамотностью. В Баку молодой Мендель получил техническую должность – газомерщика. Телеметрию тогда ещё не придумали, и для снятия показаний приборов приходилось залезать на буровую вышку.

Как-то наш будущий дедушка оступился и упал с высоты. Лечился он на абхазском курорте, в Гулярипше.

…Однажды Гита попросила Менделя сходить к владельцу нефтепромыслов Ротшильду за повышением зарплаты, ссылаясь на размер семьи. И дедушка таки получил прибавку!

Старший сын Гиты и Менделя – Соломон – раньше всех покинул Баку и уехал учиться в рижский Политехнический институт. Поступить в столичные российские вузы не мог из-за процентной нормы для евреев. Получив диплом инженера-электрика, он обосновался в Москве..

…По-настоящему, вживую мы, дети, смогли узнать Гиту и Менделя только после семейной катастрофы, когда остались с ними наедине.

Пенсии и денег своих детей не хватало. Дедушка, несмотря на возраст, опять пошел работать. С помощью дяди Соломона он начал торговать папиросами.

На базе он получал табачные изделия: «Яву», «Дукат» и другие, клал их в лоток и на ремне тащил на оживлённую трамвайную остановку на нашей улице.

Как-то раз был такой случай: молодой парень взял у дедушки Менделя пачку самых дорогих папирос «Северная Пальмира». Но тут подошел трамвай, и покупатель вскочил в него, ничего не заплатив. Стоя рядом, Вова огорчённо сказал:

 – Ну вот, дедушка, пропала твоя выручка!

Ответом была хмурая улыбка. Однако через пару дней покупатель всё вернул с извинениями.

Дедушка любил нас, своих внуков, его главной поговоркой была:

 – Дом с детьми – базар, без детей – могила!

Когда деда Мендель был свободен, он всегда гулял с нами. Нам это тоже было в радость – мы на время меняли скудный быт на вид и шум площадей, на незапрещённые тогда гудки автомобилей и скрип их тормозов.

Дедушка не чурался ничего нового: к примеру, он показывал нам перемещение большого дома, стоявшего на пути строительства нового Б. Каменного моста. Такое было впервые в Москве. Старый мост вёл к узкой улице Ленивке; помним, как мы с отцом там проезжали на чужой машине. Папа Жора очень мечтал иметь своё авто…

Эти пешие походы проложили путь к нашей взрослой страсти – мы на всю жизнь полюбили путешествия.

Дедушка Мендель водил нас и в Московскую хоральную синагогу в Большом Спасоглинищевском переулке. Но попыток привить нам иудейскую веру никогда не было.

…Бывало, на прогулке Мендель подходил к незнакомому человеку, заводил с ним разговор по-русски, долго крутил пуговицу на его пиджаке, а затем спрашивал:

 – А Вы еврей?

Далее разговор шел уже на идиш, на котором мы, Феликс и я, знали несколько популярных слов и выражений. Неудивительно – мы каждый день слышали разговоры Гиты и Менделя и даже понимали их незатейливые семейные ссоры.

А детская наблюдательность привела нас к вопросу:

 – Дедушка, а почему все евреи старые?

…Однажды к нам пришла седеющая женщина – с трудом узнали в ней нашу бывшую няню. Поглядев на нас, сопровождавий её муж сказал:

 – Вера, ты должна гордиться своими воспитанниками!

…Время шло, мы повзрослели и стали задавать серьёзные вопросы. И вот наши поздние разговоры:

 – Дедушка, ты жил в Баку хорошо, мог иметь много детей, почему же ты сочувствовал революции?

Получили ответ:

 – А Ротшильд жил ещё лучше!

Тетя Броня однажды спросила Феликса, кем он чувствует себя – русским или евреем? Он  сказал:

 – Во мне хорошее сочетание обеих национальностей – самых лучших!

    ДЕТСКИЕ  ПИСЬМА С ДВУМЯ ШТАМПАМИ ЦЕНЗУРЫ

Мы с братом остались с бабушкой Гитель Бенцеловной и дедушкой Менделем Зимбаловичем – вероятно, в ту пору детские приёмники НКВД были слишком переполненны... Через несколько месяцев в школу, где мы учились, пришло письмо от  мамы  из Карлага. Наша мама сберегла несколько сот наших писем, все – до единого.

 26.5.1939                                     Дорогая мамочка!   

   О нас не беспокойся. Мы постараемся и вдальнейшем быть хорошими мальчиками, хорошо и отлично учиться, слушаться дедушку и бабушку. Мы с нетерпением ждем от тебя писем. Как живешь? Когда приедешь? Сообщаем тебе наши отметки... Крепко тебя цылуем. Досвиданье.  Феликс. 

 Ошибки в этом и других письмах сделаны неумелыми детскими ручонками (и не поправлены).  Для краткости ниже в письмах часто будут опускаться обращения и концовки с неизменными словами любви к маме, перечень великого множества прочитанных книг, упоминания о временах года и погоде, о письмах – полученных и пропавших, – а также сведения о школьных  отметках.

   Письмо в Карлаг (треугольник)

22.9.1939 ...1 сентября мы пошли в школу, в III класс «Б». Бабушка нам дала платочки  с мальчиками вышитыми на них. Поздравляю тебя с днем твоего рождения!!! Пиши. Вова.                                            

 20.11.1939 ... Мы вступили в пионеры. Мне вожатый сказал: «Феликс, сделай для 1-го звена монтаж о Кирове». Вот я и начал выполнять это поручение. Мы читаем интересные книжки. Я бодор надеждой что мы с тобой скоро увидимся. Целую. Феликс.  

15.2.40 ... Я здоров. Мой рост 142 см. У нас сняли телефон. Надеюсь на скорую встречу. Будь здорова. Феликс.   

28.4.40 ...Недавно я с Вовой были в Политехническом музее. Особенно нам понравилось и запомнилось следующее: как добывается нефть, модель дворца Советов, Ленинградский торговый порт (модель). В ленинградском порту было особенно интересно: там были и действующие пароходы, автомобили, паровозы. Сейчас я читаю книгу Жюль Верна «80 тысяч километров под водой». Книга мне очень нравится. Твой Феликс.

         Письмо в Карлаг

8.10.40 ...Недавно мы были на встрече с орденоносцем писателем т. Гайдаром в зале московского городского дворца пионеров. Феликс.

6.11.40 ...Я недавно смотрел фильм «Ленин в 1918 году». Особенно  мне нравитcя  образ Ленина, Сталина, Ворошилова и Дзержинского. Мы получаем «Пионерскую правду». В Москве уже снег. У нас есть лыжи и мы катаемся на них во дворе. Ну а пока досвиданья. Желаю всего наилучшего, милая мамочка. Целую тебя крепко, накрепко. Пиши часто, часто, часто. Привет. Твой сын Вова.

   Письмо с вышивкой

27.12.40 ...По географии мы  в 3 четверти изучили следущеи статьи: «Первое кругосветное путешествие», «Церковь против науки» и другие. Мы участвуем в игре читателей «Пионерской правды»  «Поиски капитана Мак-Пуура». ...Горячий привет и сильный, сильный поцелуй. Пиши письма. С нетерпением их жду. Вова.

 11.4.41 ...Сейчас разучиваю «Левый марш» Владимира Владимировича Маяковского. Я его буду декламировать на сборе нашего пионеротряда. Пиши и как можно чаще. Ведь только письма связывают нас с тобой... мамочка. Пиши... Я буду очень рад. А еще лучше приезжай сама. Так лучше. Я буду рад в миллион раз сильнее. Твой, тебя ждущий Вова.

29.5.41 ...К испытаниям я почти не готовился. Я твердо был уверен в себе... На устной грамматике мне достался билет №22. Привожу его текст.
1. Разбери по членам предложение «Мы светлый путь куем народу».

... Вот билет по географии (№13), который попался мне: «Расскажи о промышленности зоны смешанных лесов»... Ответил и на это билет на «отлично». Ну, а более подробно я расскажу тебе о испытаниях, когда увижу тебя собственными глазами. Я ведь жду, жду никак не дождусь тебя. Твой сын - отличник Вова.

                                                             ***

  Плакат "Родина-мать зовёт!" художника И.Тоидзе

22.6.1941.  В этот день мы были под Москвой, в Загорянке, на даче дяди Соломона. Утром по радио выступил нарком Вячеслав Михайлович Молотов. Слова, которые остались в нас, как и во всём народе, навсегда: «Cегодня фашистская Германия без объявления войны вероломно напала на нашу страну… Враг будет разбит. Победа будет за нами».

Глупый мальчишка Феликс даже обрадовался, представив себе, как лихо наши красноармейцы из винтовок и пулемётов будут расстреливать в боях фашистов. Вспомнились статьи, прочитанные в журналах: «Непобедимая Красная Армия будет бить врага на его территории», «На удар врага ответим тройным сокрушительным ударом», «В случае войны немецкие рабочие отключат ток на электростанциях, остановятся заводы, начнутся забастовки».

Взрослые были встревожены, но никто не сомневался: война продлится несколько недель, ну самое большее – несколько месяцев. Дядя Соломон, как и другие дачники, взялся за лопату и стал отрывать на участке щель для укрытия от налетов авиации.

В Москве стали заклеивать окна полосками белой бумаги, в небо поднялись аэростаты заграждения. Большой театр и Кремль художники перекрасили так, что издалека они казались группой обычных домов. Пару тревожных ночей пришлось провести в тесном полутёмном бомбоубежище. Недалеко от нашего дома упала бомба, сильно разрушив здание райсовета. 

Власти распорядились сдать все радиоприемники и пишущие машинки. 

4.7.41 ...Так как проклятые дивизии проклятого Гитлера  приближаются к дорогой, родной Москве нас сегодня эвакуируют со школой в Рязанскую область.

 Если, только будет возможно мы будем писать тебе письма. Мы здоровы. Как ты. Крепко тебя целую. Твой Вовочка.

...По возможности мы постараемся  как можно лучше использоват свой отдых. Для этой цели мы купили 2 альбома (для стихов и рисования), карандаши (цветные), ручки, перья. Ждем писем... Твой Феликс.

 14.7.41 ...Живем здесь неплохо, едим 3 раза в день. Работаем 4 часа в поле. Там мы полем свеклу. Как мамочка твои дела, как живешь, работаешь. Где мы живем местность хорошая, есть река. В этом году хороший урожай. ...Желаем мамочка всего  наилучшего. Привет и крепкий поцелуй. Вова и Феликс.

...Мы с братом впервые увидели по-настоящему страну, в которой родились и росли: крестьянок с серпами, укладывающих в снопы спелую пшеницу, деревенские дома с соломенными крышами, белые кучевые облака над раздольем лесов и полей.

  На наших детских письмах, приходящих к маме, к штампу лагерного цензора присоединился штампик военной цензуры. Некоторые наши строчки зачёркивались.

   Письмо в Карлаг со штампом военной цензуры

 26.8.41 ...О нас не беспокойся мы живем в безопасном месте. Живем, правда, не как с бабушкой но все же хорошо. Кормят очень хорошо. Есть письма газеты. Дядя Соломон прислал нам зимние вещи. Мы живем в клубе и рядом в клубе же кухня и столовая. Поэтому будет тепло. Школа через дорогу. Нас всего человек 15 ребят. Остальных 35 взяли родители к себе. Мы тоже может быть будем жить в Пензе  с тетей Броней или бабушкой в Уфе (наши родные были эвакуированы в эти города - Ф.П.). Этого мы очень бы хотели, но это трудно. Живи мамочка лучше не унывай. Твои сынки Вова и Феликс.

21.9.41 ...Помни, мамочка, что мы тебя не забыли и крепко-крепко любим. В школе нас хвалят... Хотя мы пишем тебе редко, но это потому что у нас не хватает открыток. На зиму мы здесь наверно не останемся. Мамочка, не падай духом, еще мы встретимся и может быть даже скоро. Увидимся с тобой и будем жить хорошо-хорошо. Твои сынки.

    После катастрофы. Нам 11 лет

18.10.41 ...А теперь я опишу тебе путь в Пензу. 29 сентября интернат переезжал в другую деревню за 14 км от железной дороги. Когда интернат уехал, мы перешли на частную квартиру и перешли на частный счет. Картошка, которую мы заработали и ели, кончилась, тетя Броня, дедушка прислали нам денег на билеты. Мы заплатили 10 р за квартиру, попросили пред колхоза лошадь и 10 окт поехали на станцию. А продовольствия было столько: кг полтора хлеба и литр молока. Первые сутки сидели на станции. Мы получили билеты но не успели ночью сесть на поезд который стоял 1 минуту. Мы бегали от вагона к вагону и нигде не пускали где «мягкий» где просто закрыто. Утром упросили проводницу посадить нас на поезд Москва-Ростов. Доехали до Ряжска. Там пересадка и полторы суток ожидания. Утром в Моршанск. Купили кучку моркови на 1 р помидоры на 3 р. К вечеру в Пачельме в 120 км от Пензы. Ночь ехали плохо. Народу в вагоне битком, пройти нельзя никуда. На утро были в 8 км от Пензы. Целый день стояли. Продовольствие кончилось. Забыл еще написать, что до Пензы брали билеты 30 руб на каждого. Наш эшелон никак не принимали. Наконец вечером тронулись и были скоро в Пензе. Я остался с вещами, Феликс искать. Скоро они пришли, то есть Феликс и тетя Броня. Твой Вова.

Железнодорожный узел в Ряжске был забит воинскими эшелонами, эвакогоспиталями, составами с эвакуированными. Даже на платформах не было свободного места – всюду были люди с вещами.

Днём внезапно в небе появились два немецких самолёта. Потом был еле ползущий на восток эшелон из товарных вагонов: теснота, вши и блохи, антиеврейские анекдоты. Не было воды и хлеба. На станциях брали в кружки кипяток. Налить его можно было только с риском отстать от эшелона.

 20.11.41... От тебя за последнее время мы не имеим ни одного письма. Это нас сильно беспокоит. Каждое твое письмо будет для нас великой радостью. Сейчас жизнь тяжелая. Но мы знаем, что придет снова мирное время, мы вернемся домой в Москву, вернешься и ты, и мы будет снова многие годы жить счастливо и радостно. А пока моя родная помни мы крепко и горячо тебя любим и никогда о тебе не забудем. Горячо тебя любящий и незабываемый сын Феликс.

22.11.41  Здраствуй, миленькая и дорогая! Какие, мамочка, есть надежды? От тебя мы по-прежнему ничего не имеем. Мы все очень обеспокоены. Если бы ты знала мамочка, как мне хотелось  наконец увидеть, встретиться обнять и расцеловать тебя! Я уже получил «отлично» по литературе. Скоро они будут и по другим предметам.... Пойдет война, прогремит на весь мир наша победа, и мы мамочка понадеемся увидеться. Пока главное спокойствие, твердость духа. Крепко-крепко от всего сердца любящий тебя твой сынок Вовик.

7.12.41 ...В школе у нас есть сладкий чай....Я уверен что первомайский приказ Наркома Обороны, нашего дорогова тов. Сталина Красная Армия выполнит, 1942 год станет годом разгрома немецко-фашистских мерзавцев и мы вернемся домой.

    Письмо с рисунком

28.5.42 ...Учебный год закончили успешно… Пока надо не падать духом, с честью переносить тяжести военного времени. Верь скоро наша родная Красная Армия освободит наших братьев украинцев, белоруссов, молдован, литовцев, латышей стонущих от немецко-фашистских извергов. Будь здорова. Твой Феликс.

  Живем мы ничего, каждый день слушаем радио, спать нам тетя Броня достала через Гороно (городской отдел народного образования) хорошую пружинную кровать. Твой тебя бесконечно любящий сын Вова.

30.5.42 ...Мы все время здоровы. Сейчас у нас начались  летние каникулы. Учебный год мы окончили на «отлично» и «хорошо» и это при том, что у нас почти не было учебников. Приходилось одалживать.

  Ты пишешь, что очень беспокоишся о нас. Это, мамочка, зря. Мы, здоровы, сыты, вещи мы привезли с собой из Москвы и так что одеты. В общем живем ничего...

Крепко целую и обнимаю. Вова.

  А как было на самом деле? Мы жили в Пензе на улице Плеханова в частном деревянном доме. Власти отобрали у хозяйки для эвакуированных одну небольшую комнату – в ней ютились наша тетя Броня, её муж дядя Рувим, сын Лёня, доброволец из народного ополчения, отпущенный с фронта из-за безнадёжной болезни сердца, и мы с братом. Путь в комнату проходил через кухню и гостиную, а туалет был на улице. Хозяйка часто ворчала: зачем ей незваные жильцы? Вещи у нас были только самые необходимые. Света по вечерам часто не было: ток шёл на военные заводы. Свечи и керосин были в большем дефиците – зажигали лучину (тоненькая палочка горела всего несколько минут). Тепла от хозяйской печи не хватало, утром в комнате было холодно.

  Мыться ходили в санпропускник на вокзале, там был не только горячий душ с кусочком грубого мыла – вся одежда  «прожаривалась» там, чтобы уничтожить в ней паразитов.

  Мы прожили в Пензе две зимы и два лета, но в памяти почему-то осталась долгая морозная зима, сугробы снега на затемнённых улицах. Дядя Рувим работал (его не брали в армию по возрасту), Лёня стал учиться в техникуме. А с тётей случилось несчастье: она поскользнулась на нерасчищенной улице, сломала ногу, лежала дома в гипсе. Вот почему я и Вова вставали каждое утро ни свет ни заря и шли с продовольственными карточками за хлебом. Его привозили только раз и, если хлеба не доставалось, талончики пропадали – в  магазине оставались совершенно пустые полки. Надо было угадать, в какой магазин завезут хлеб – мы занимали сразу несколько очередей. Нерегулярно и не полностью отоваривались и другие продовольственные карточки: так вместо сахара иногда «давали» конфеты-карамельки. От недоедания у Феликса был фурункулёз: всё тело было в нарывах. С той далёкой поры мы всегда пьём только горячий чай, никогда не можем выбросить кусок даже зачерствевшего хлеба или оставить что-либо на тарелке...

 Другой нашей ежедневной заботой была вода. Её мы притаскивали в вёдрах с уличной водокачки, отстояв очередь. Вокруг был сплошной лёд, идти надо было с тяжёлой ношей очень осторожно.

  Брат Вова пролежал месяц в больнице с брюшным тифом.

13.6.42 ...В Москву сейчас пускают только по специальным вызовом. Ты мамуся наверно и не представляешь какие мы стали сейчас. Нам ведь уже 12 лет. Если будет возможность сняться, то обязательно пришлем тебе наши фотокарточки. Будь бодра мамочка. Не падай духом и не теряй хороших надежд. Так легче переносить тяжелое время. Еще несколько месяцев и мы разгромим немцев. Твой Вова.

20.6.42 ...Ты наверно знаешь мама о том что товарищ Молотов недавно был в Англии и Америке, и что между нами и Англией заключен договор, а также заключено советско-американское соглашение об открытии второго фронта в Европе. Нет сомнения, что второй фронт в близжаейшее время появится и что Гитлеру и всем проклятым фашистам наступит конец... Больше такой войны будем надеяться не будет. Крепко тебя любящий Вова.

23.6.42 ...Нам надо писать только: Почтамт. До востребования. Ты же понимаешь мамочка, что мы живем не в своей квартире. Все всем так интересуются, что нам твои письма могут и не дойти. Открыток вообще писать не следует, а только закрытые письма. Наши соседи очень любопытные... Вова

Само собой,  мы скрывали от всех, что наша мама находится в лагере. С подсказки тёти мы всем говорили: отец у нас умер, а мама незадолго до войны уехала в командировку на Западную Украину. Дядя Соломон был призван в армию.

22.7.42 ...Последний фильм, который я смотрел ’’Разгром немецких войск под Москвой’’. Эта картина мне очень понравилась. Твой Феликс.

5.8.42 ...Мы с нетерпением ждем твоих писем, каждый день бываем на почте очень обидно, когда от тебя, мамуленька нет долго писем. Как бы мы уже хотели бы встретиться с тобой, мамочка! ...Мы очень часто вспоминаем тебя, перечитываем твои письма и просим тетю Броню рассказать  какая ты у нас хорошая... Начнем мы учится наверно в этом году с 1-го октября. Сейчас мы много гуляем, читаем книги, собираем ромашку для бойцов Красной Армии. Мы сдаем эту ромашку в школу, а оттуда сдают в аптеку... Сейчас в магазинах появились свежие овощи: огурцы, капуста и др. Они еще дорогие, но быстро дешевеют... Твой Вова.

14.8.42 ...Почтовая бумага и конверты от тебя получены. Сейчас время такое что надо экономить. Вова

22.8.42 ...С продуктами стало много легче, чем зимой. Пиши мамочка нам подробней о себе. Ведь каждая строчка твоих писем нам бесконечно дорога. Крепко-крепко целую тебя моя дорогая мамочка бесконечное число раз. Твой Вова.

У нас все спокойно. Тревог нет. Так-что ты мамочка можешь за нас не беспокоится. Твой сын Феликс

   Письмо с рисунком

24.8.42 ...Учеба у нас начнется только через месяц, потому что многие ребята нашего класса работают в поле. Я же благодаря своему возрасту остался. Очень многим ребятам которые плохо учатся и достигли 14 лет (которые оставались на 2 года в каком-нибудь классе), хотя они еще только пятиклассники, прислали повестки в ремесленные училища. Они все уходят работать на завод. Мне конечно повестку не пришлют, потому что 14 лет будет только в 1944 г и кроме этого таким ученикам, как мы, повестки не шлют. Чем идет учеба дальше, тем она интересней. И каждое лето каникулы очень сильно мне надоедают и хочется быстрей приняться за учебу. Сейчас у нас в Пензе нет ни одной  фотографии твоей. Я тебя запомнил веселой ласковой мамочкой. Особенно мне помнится как мы с тобой  пошли в школу в первый день начала нашей учебы. Много, очень много воды утекло с тех пор... Лишь бы пережить тяжелое время войны... Твой сын Вова.

Несмотря на все жертвы и невзгоды в этом времени было что-то прекрасное – весь народ, как один человек, сражался и работал для Великой Победы. Так думали мы в то время...

1.9.42 ...Люди приехавшие из Москвы, которых мы спрашивали говорят, что видели наш дом целым и только окно, выходяще на улицу, было заделано фанерой... Вова.

24.10.42 ...У нас в классе 6 мальчиков (остальные ушли в ремесленные училища)... Тетрадей пока что больше присылать не надо. Недавно в школе нам давали по треугольнику, перу, карандашу и цыркулю. Вова.

  Школа от нас находится недалеко. Там на завтрак мы получаем 50 г хлеба (камерчиского) и 10 г сахара. Феликс

  «10 г сахара»  цензор вычеркнул. В памяти не остались образы наших педагогов, но знаем: они жалели и любили нас.    

– Что мы можем сделать для фронта? – спрашивали мы. Они отвечали:

– Учиться на «хорошо» и «отлично».

   Мы приходили в госпитали: декламировать стихи и петь песни. Раненые были не только в классных комнатах, но и во всех коридорах.

  Однажды в школе нам дали пирожное. Это было, как сон. Мы бережно отнесли его домой.

  Зимой 1942 года стала поступать американская помощь. Мы узнали, что такое заморская тушёнка и сгущёнка. Открылись детские столовые, стало много легче. Но манную, пшённую и овсяную кашу возненавидели на всю жизнь.

2.11.42 ...Мы сейчас находимся в трудном положении, но многие люди находятся в гораздо более тяжелых условиях... Бойцам на фронте разве легко? Пока, не надо падать духом и быть стойкими. Но будем верить, что ХХУ1 годовщина Великой Октябрьской революции будет праздноваться в мирных условиях. Твой сын Вова.

7.11.42 …Пишу тебе в день великого праздника Октября. Вчера мы слушали по радио доклад товарища Сталина. В этой речи мы чувствовали великую веру в победу. 6 ноября у нас в школе было собрание. Меня, как хорошего ученика, избрали в президиум. После доклада о ХХУ годовщине, который вела учительница истории, была художественная часть. Я первым выступил со своим собственным стихом «28 гвардейцев». Меня долго приветствовали аплодисментами. После еще несколько ребят выступили со стихами. Последним выступил опять я. Рассказал фронтовую поэму К. Симонова «Cын артиллериста». Потом выступил хор. Мы разошлись по классам. Нам дали маленький кусочек белого хлеба и кусочек сахара. Вот и все. Твой Феликс.

29.11.42 ...Ты спрашиваешь, как мы одеты. Ты наверно представляешь нас разутыми и раздетыми. Это совсем не так. У нас есть: …валенки (они лезут только на меня), старые валеночки с галошами  ими пользуется тетя и Феликс поочередно, одно зимнее пальто ватное. Феликс одевает осеннее пальтишко поверх него шинель красноармейскую, привезенную Леней из армии, теплые шапки-ушанки тоже есть у обоих.

Но если есть вещи, без которых ты можешь безболезненно обойтись и ты  сумеешь их переслать нам, мы их сменим на продукты.

Ты, наверное, радуешься не меньше нашего наступлению под Сталинградом и на Центральном фронте. Скорей бы им пришел конец. Вот была бы радость. Вова.

8.1.43 ...А про каникулы прошедшие скажу, что сейчас не время веселиться, а вот кончится война, разгромим фашистов и тогда будет праздник, каких еще не было никогда… Пиши нам по возможности чаще. Какая радость твои письма! Вова.

 5.2.43 ...Если можешь свободно доставать перья, присылай их нам в конвертах... Вова

26.2 43 ... Мы тоже каждый день слушаем радио, и очень, очень радуемся нашим фронтовым успехам. Они приближают окончательную победу, общее счастье, счастье жить опять в родном городе, счастье встречи и совместной, хорошей жизни. Будем верить, что фашистским гадам жить уже недолго и мы скоро сумеем крепко-крепко обнять и расцеловать тебя и никогда больше не расставаться. Вова.

27.3.43 ...Сейчас у нас с 25 по 31 весенние каникулы. Но каждый день два урока военного дела и приходиться их посещать... Вова.

13.7.43... Твое письмо доставило большую радость мне. Какое наслаждение вновь видеть дорогой почерк и  читать золотые твои слова. Скоро обед и надо успеть до него отнести письмо на почту. Вова.

19.9.43... 1.Х. в школу. Будем учиться отдельно от девчат... Ежедневно отмечаю продвижение войск на своей карте... Время сейчас 5 ч вечера, а в 6 ч приедет тетя из деревни, куда уехала вчера вечером за картофелем. Попутно со встречей ее отправлю на вокзале сию открытку... Вова.

7.12.43... Вот уже неделю мы живем в родной Москве... В комнате t + 13-15 градусов, но думаем поставить в комнате кирпичную печурку. Москва выглядит по-старому, но людей гораздо меньше, особенно вечером... Меньше транспорта. Не ходят автобусы. Трудно попасть на трамвай, зато радует своей точностью и аккуратностью замечательное метро. Кстати открываются все новые и новые станции... Вова.

   Характеристика Каган А.Э.

  «За высокие производственные показатели и образцовое поведение в быту» командование Карлага возбудило ходатайство о досрочном освобождении заключённой Каган Анны Эммануиловны.

22.12.43...  Наконец наступил наш радостный час. Вчера мы получили твое долгожданное письмо. Еще полгода и мы будем вместе! Какая радость! Если у вас икакие техникумы и Вузы? Крепко тебя целую и обнимаю! До скорой встречи!  Твой Феликс.

5.3.44      г Пенза                       Дорогая наша дочь Аня!

...Квартира наша на Полянке занята (её отняли). Мебель цела, но носильные вещи, хозяйственные предметы и книги украдены, кроме тех, которые мы вывезли при эвакуации в 1941 г. Твой хороший отрез на пальто цел и находится у Брони. Туфли твои украдены… Мы очень любим Фелюньчика и Вовика и послали им поздравления ко дню их рождения... Твой отец Мендель Каган.

13.3.44 ...Вот уже я пишу это письмо 14-летним человеком. Время неуклонно движется вперед. Приятно сознавать, что оно идет и с каждой неделей, днем, часом приближает нас к заветному дню Встречи... И все мысли мои и твои, мамочка, на этот день. Пусть снова пойдет старая мирная жизнь труда и учебы. Я стараюсь лучше учиться, чтобы встретить этот день с лучшими показателями... Этому будет способствовать и улучшение нашего питания. Твой Вова.

...Ко дню рождения меня ждало еще два сюрприза. В школе мне выдали нижнее белье и хорошие брюки. Старые истрепались... Феликс.

26.3.44 ...Мы, конечно, будем стремиться получить высшее образование. Но надо помнить, что сейчас  война и надо иметь в своих руках хоть что-нибудь. А почему нельзя после техникума в институт? Мы с Вовиком более - не менее одеты. Единственное в чем не совсем благополучно, это то, что я хожу в шинели. Но шинель можно легко перешить... Нас очень интересует именно в какой местности ты живешь. Что у вас степь ли, полупустыня или пустыня? Какая растительность? Когда мы находим какой-нибудь учебник, то мы сразу читаем все, что есть про Казахстан... До скорой встречи! Твой Феликс.

8.4.44                      

Голубки мои, родные, любимые Фелинька и Вовочка!

...Как мне хочется поскорее Вас прижать к себе, обласкать, называть Вас самыми ласковыми именами, чтобы вы, в конце концов, физически, близко, почувствовали, как я Вас люблю, как хочу помочь Вам, как хочу  максимально облегчить Вашу жизнь и учебу.

 Не беспокойтесь, дорогие, проживем с Вами не хуже многих. Излишеств не будет, но сыты и одеты, думаю, будем... У нас здесь нет никаких спекулятивных цен - цены нормальные... Я Вас приму при всяких обстоятельствах, главное довезите себя в целости и сохранности. Дорога очень тяжелая, с пересадками, безбожно воруют... Берите только для себя. Вызов, очевидно, смогу Вам оформить в конце июня - начале июля... Крепко-крепко Вас целую, никогда не забываю. Ваша мама.

20.4.44 ...Из книг ценное все же уцелело; два тома Шекспира, почти весь Ленин, много сочинений Маркса и Энгельса... Сами мы одеты не так уж плохо; хуже всего с обувью и брюками. Во всяком случае, здесь что-либо купить почти невозможно... Как у Вас с учебниками? Денег на дорогу нам не надо, постараемся скопить сами... Мы не боимсяехать одни. Я кончаю, ибо хочу заняться физикой... До свиданья, мамочка, через 2 с небольшим месяца. Вова.

...Между прочим, в Москве открыли коммерческие магазины. Однако там все очень дорого, как на рынке  (масло 1000 р/кг)... Феликс.

18.5.44 ...Уже попрощались со многими учителями... Меня очень прельщает какой-нибудь интересный техникум с развернутой программой. Может быть поедешь в Караганду и осядешь там?... Вова.

9.6.44... Недавно мы восторженно приняли весть о десантных операциях союзников. Наконец! Теперь мы ясно видим Победу. Она совсем близка... Твой сын Феликс Патрунов.

                              Справка №256218                    

Видом на жительство не служит

Выдана гражданке  КАГАН АННЕ ЭММАНУИЛОВНЕ  1904 г рождения ...осужденной по делу НКВД СССР  4 января 1938 г как член семьи изменника Родины в том, что она отбывала меру наказания с 28 декабря 1937 и по постановлению Особого совещания при НКВД СССР от 10.Х1-43 срок снижен на 1г 6м и за отбытием наказания из Карлага НКВД освобождена 28 июня 1944 г. Нач управления Карлага НКВД.

      С такой справкой уехать нельзя было никуда.

3.7.44 ...С нетерпением ждем пропуска... В Загорянке мы (Вовик, дядя и я) засеяли для его семьи огород. Наблюдаем довольно дружные всходы. Сейчас мы заняты разрыхлением почвы... Недавно я просмотрел кинокартины «Небо Москвы»,  «Богдатский вор», «Джунгли»... Я остался в полном восхищении и восторге от кинофильмов. «Богдатский вор» это одна из арабских сказок из «Тысяча и одной ночи». Цветной, великолепно заснятый фильм многие недели приковывал внимание тысяч москвичей. «Джунгли» кино по книге Киплинга «Маугли», также цветное имело исключительный успех (Это были первые цветные фильмы в стране - Ф.П.). До скорой встречи! Ф. Патрунов. 

30.7.44 Срочная. Крг Долинское управление Карлага промотдел Каган. Феликс выехал 16 поездом вагоном прямого сообщения Караганды. Вовик поступил техникум Соломон.

  Встреча. Она была совсем не такой, о какой мы мечтали в письмах.  Жизнь не прощает разлук. Ночью на вокзале Караганды мама искала своего оставленного восьмилетнего нежного мальчика. Долговязый подросток в шинели, прошедший через военные годы, никак не мог признать в женщине, одетой в телогрейку, пережившей страдания тюрем и лагерей, свою молодую красивую любящую маму.

 – Вы, Анна Эммануиловна? – спросил Феликс. Затем была дорога через необъятную холодную звёздную степь в посёлок с «зоной», со сторожевыми вышками и собаками. Многие мамы там, за колючей проволокой, ещё только могли мечтать о встрече с детьми.

Впереди был многолетний, так и неоконченный путь к пониманию и близости.

                                       МАЛЬЧИКИ В ТЫЛУ

Жизнь беспощадна к людям. Ушли из жизни ветераны, скоро не останется и детей той войны. А каждая подробность того времени очень важна. Вот почему, несмотря на комментарии к детским письмам, мы решили снова рассказать о своем военном детстве. Более глубоко и с другими фактами.

1 сентября мы – братья Феликс и Володя, – как обычно, пошли в школу. Необычен был год – 1941, шла война. Необычным для нас было и место – Кораблино в Рязанской области, куда вывезли нас, детей-подростков, из Москвы.   

На рязанских раздольях

Неподалёку от интерната громыхала железная дорога. Каждые несколько минут на запад, на фронт шёл эшелон, товарные вагоны были открыты, за продольными досками стояли раздетые до пояса новобранцы. Родина провожала своих сыновей – почти всех увозили в бессмертие.

Сельская школа – она же и клуб – состояла из двух больших комнат. В одной занимались 1-й и 3-й, в другой – 2-й и 4-й классы. Вести сразу два класса было здесь делом обычным.

Пока учительница занималась с одной группой учеников, вторая могла бездельничать. Все были одеты просто, никакой парадности по случаю начала учебного года.

И вдруг – неожиданность: русоволосая девочка в ситцевом платье «в горошек» распускает косу, выискивает и давит... вшей. Нас, привыкших всё видеть из столицы в разовом цвете, поразило, что это делалось прилюдно и совершенно спокойно. ...А скоро паразиты доползли и до наших голов, заставляя чесаться едва ли не до конца войны.

По малолетству и нашему положению мы плохо понимали жизнь вокруг нас – случайные прохожие разговаривали с нами мало. Однажды мы увидели почти всю деревню на работе. Это случилось на копке картофеля, когда было объявлено: 9 вёдер картошки – колхозу, 10-е – себе.

Сбор картошки проходил в холодное время года, наверное, это был последний шанс спасти урожай. В поле были в основном женщины, старые и молодые – работа спорилась. Мы тоже включились в сельский труд и выкапывали клубни из чёрной сырой земли, у нас сильно мёрзли руки. А потом гордились первым в жизни заработком – полным ведром рязанской картошки (с той поры наши руки стали очень чувствительны к холоду).

...В самом начале войны царила полная неразбериха – люди не понимали, что происходит: где Красная армия, где немцы. В этих условиях решение вывезти школьников из Москвы было вполне оправданным. К тому же под влиянием довоенной пропаганды почти все считали, что битва будет недолгой. Поэтому многие родители охотно соглашались на отъезд своих детей. Интернат рассматривался просто как удалённый пионерский лагерь.

Но время шло, и война затягивалась. В нашей группе один мальчик утонул в реке. Всё чаще семьи стали забирать своих чад домой.

Нас объединили с другим школьным интернатом и перевезли в деревню Ухорь. Питание и другие условия жизни ухудшались. Остались в интернате только те, у кого родители отсутствовали, не могли или не желали воссоединяться с детьми.

Увы, такая же участь постигла и нас с братом. Пожилые еврейские родители мамы, с которыми мы жили в Москве, уехали с невесткой в Уфу, а тётя попала вместе с Наркомсобесом (народный комиссариат социального обеспечения), где она работала, в Пензу. Её сын – наш двоюродный брат Леня – ушёл на фронт добровольцем, несмотря на врождённый порок сердца.

Все наши дядья были мобилизованы.

По мере того, как редели ряды воспитанников интерната, верховодить в нём начали дети из неблагополучных семей и просто отпетые хулиганы.

...Однажды, вернувшись из школы, мы застали главаря шайки за необычным занятием: он вышивал свои инициалы на брюках, украденных из нашего чемодана. Криво улыбаясь, он сказал нам в глаза:

 – Теперь все должны знать, что это моя вещь.

Брат и я рассказали обо всём воспитательнице интерната. Никакой реакции не последовало. Она боялась маленьких бандитов ещё больше, чем мы.

Поезд идёт на восток

Забирать нас было некому, и мы решились на отчаянный шаг – уехать самостоятельно.

Получили от нашей тёти из Пензы не очень охотное, как нам показалось, согласие и деньги на билеты. Попросили председателя колхоза подвезти нас до станции.

…Подвода уехала, быстро темнело, пассажиров на платформе совсем не было.

Через час вдали появился слабый огонёк, он увеличивался и быстро превратился в сноп света. С лязгом чёрная махина поезда остановилась, и два маленьких пацана кинулись к ближайшему вагону. Увы, несмотря на наш стук, дверь не открылась. Побежали со своим нехитрым скарбом к открытой двери в соседнем вагоне. Показывали билеты, говорили, что нам только до совсем близкого узла пересадки. Увы, проводница нас не пустила, а через положенные три минуты поезд безжалостно умчался.

Той ночью мы по-настоящему почувствовали наше одиночество: шла война, а нам было всего одиннадцать лет.

К счастью, через пару часов подошёл другой пассажирский состав, и через полчаса езды в тамбуре мы вышли на пересадку.

…Узловой Ряжск поразил обилием воинских эшелонов на путях и людей с вещами – все помещения и платформы были забиты.  Регулярные поезда уже были отменены, а эшелон на восток ещё только где-то формировался.

С трудом мы нашли место на полу в зале ожидания, около главного прохода. Чтобы дать ногам отдохнуть, Володя расстегнул шнурки на ботинках – неудобная поза не помешала мгновенно заснуть.

...Вдруг среди ночи он почувствовал удар по ноге. Проснулся и увидел, что левая нога...голая. Кинулся в одну сторону, затем в другую с криком, чтобы  вернули снятые с него вещи.

Ничего не нашёл, никто не отозвался!  И Володя остался с ботинком на правой ноге и... галошей на левой. И это на несколько долгих месяцев.

Наутро мы вышли наружу, чтобы узнать о движении составов. Вдруг в небе на небольшой высоте появились два самолета со свастикой на крыльях. Взревела сирена. Мгновенно, бросив свои вещи, люди кинулись кто куда, даже под платформы. Военные расчехлили пулеметы. В небе стали разрываться зенитные снаряды. Поплыли, рассеваясь, дымки от разрывов. К счастью, бомбежки не было, это были самолёты-разведчики.

Через много томительных часов состав был подан. Мы сели в «теплушку» и безо всяких удобств поехали. Поезд шёл на восток, но очень медленно: вместо обычных 10-12 часов путь занял трое суток. В эшелоне были антисемитские разговоры типа «Евреи любят масло…сало…колбасу» и далее в таком же духе.

Главными проблемами стали вода и пища. На многих остановках имелся кипяток, но была опасность отстать от эшелона. Старались набирать воду только тогда, когда менялся паровоз.

Наш состав часто и подолгу стоял, пропуская более важные: на восток, с фронта непрерывно шли эвакогоспитали – санитарные поезда с перебинтованными ранеными, в обратном направлении двигались военные эшелоны.

На одном полустанке мы встретили платформы с танками и попросили поесть. Молодые ребята в танковых шлемах охотно поделились своими сухими пайками.

Пенза -1

Наконец-то наш поезд остановился на платформе с надписью «ПЕНЗА» со стандартным каменным вокзалом, видимо, ещё царской постройки.

Провинциальная старая Пенза состояла из прямоугольных кварталов двухэтажных деревянных домов. В одном из них, недалеко от вокзала, в доме на Плехановской улице ютилась семья тети Брони – маминой сестры. Её пожилого мужа Рувима Бенедиктовича не могли мобилизовать из-за возраста. С ужасом мы обнаружили, что наши родственники живут в маленькой задней комнате, а хозяева-пензяки остались...в проходной. Ещё в квартире жила женщина - диктор на станции.

Мы, приехав в Пензу, смалодушничали. Не сказали, кого с собой привезли. И вскоре все в квартире были с паразитами. Пришлось снова (а потом ещё много раз) возвращаться на Пензу-1, но теперь уже в санпропускник. От обычного душа он отличался тем, что там прожаривали от вшей и блох личные вещи.

…Вдруг в раздевалке один мужчина говорит:

 – Эх, как народ за Сталина страдает!

В ответ – молчание.

Когда Володя принимал душ, с женской половины к его ногам случайно упал небольшой кусок мыла. Он помылся им, а потом положил в нашу сумку – тогда это было вопросом выживания!

От вокзала была и другая польза: к приходу дальних поездов иногда накрывали столы прямо на платформе. Оставалось изобразить из себя пассажиров и вовсю бежать к еде. Но скоро ввели рейсовые продовольственные карточки, и эта лавочка для нас закрылась.

Центральный рынок

…Через весь город шла центральная Московская улица. На ней было много плакатов 

«-Родина-мать зовет!» художника Ираклия Тоидзе и газетные витрины «Правды» и «Красной звезды», около которых всегда толпился народ. Мы всегда читали статьи Ильи Эренбурга и Константина Симонова. Статьи первого, полные страстной ненависти к фашистам, печатались почти каждый день. Все знали и стихи К. Симонова «Жди меня и я вернусь». По радио (это были настенные тарелки) часто звучала трогательная песня «Темная ночь». В областном театре  шли патриотические спектакли:  «Давным-давно» о войне 1812 года, позже – «Фронт» Александра Корнейчука.

Самым большим центром притяжения в городе был рынок – он располагался между Московской улицей и речкой. Во время войны он стал скорее торгово –меняльным: эвакуированные тащили сюда свои вещи для обмена на местные продукты. Так поступила и наша тетя Броня – она принесла сюда свои высокие зимние ботинки, а ушла с куском сливочного масла. На рынке было всё, в отличие от совершенно пустых магазинов. Иногда можно было стянуть с дальнего края прилавка морковку или картошку, пока продавец отчаянно торговался с покупателем. Но при неудаче это могло кончиться публичной поркой вечно голодного воришки.                                     

Около рынка помещался и киоск «Союзпечати». Проделывался такой трюк: рано утром надо было подкараулить момент приезда машины с пачкой свежих газет, купить 2-3 экземпляра по две копейки за штуку, а затем продать их уже по пять рублей. Бизнес был небольшим: буханка черного хлеба на рынке стоила две сотни!              

…Внезапно ворота рынка оцепляли солдаты внутренней службы с винтовками, и он мгновенно замирал, как от удара молнии. Случайная прохожая объяснила:

 – Это ловят дезертиров.                                                     

В наших маленьких головках такого понятия не существовало. 

Будни тыла

Соседка-диктор родила и....оставила младенца замерзать на рельсах. Объяснилась она так – Мне нечем его кормить.

Ещё сказала, что прокурор принял мотив детоубийцы и простил её. 

Однажды в центре города Феликс увидел толпу. В центре, на мостовой лежала побледневшая женщина с закрытыми глазами. Она прислонилась к стенке дома, из-под неё на асфальт обильно текла кровь. Как помочь? Все санитарные машины и почти все врачи – в госпиталях.

Поздней осенью появился наш двоюродный брат Лёня, его комиссовали с фронта из-за безнадёжной болезни сердца.                               

Проблема воды в Пензе решалась с помощью колонки на улице, недалеко от дома. С приходом знаменитых морозов 1941 года любая пролитая капля воды мгновенно превращалась в лед.                                                          

А вскоре вокруг колонки образовалась плотная скользкая корка, диаметром метров 20. Неудивительно, что именно здесь тетя Броня, забирая воду, поскользнулась и сломала ногу. И теперь мы оказались в совсем небольшой комнате впятером, включая двух больных.

Как-то раз Володя забился в угол и... расплакался. Еще бы: голодные – он и Феликс – жили с клеймом еврейства и без родителей в тяжелых условиях войны. А тут мы ещё поняли, что дяде Рувиму с его нездоровым сыном совсем не нравятся два не в меру шустрых подростка. Но это были минуты слабости, кажется, единственные за всю эвакуацию. 

Запомнилась и такая сцена. Тетя накладывает нам на тарелки по ложечке пшённой каши.

 – Бэтти, не уничтожай продукт, – возражает дядя Рувим.                                          

…Рано утром мы поднимались первыми и шли по важным делам: один с коромыслом и ведрами за водой, второй – по магазинам.

Продовольственные карточки обеспечивались плохо. Для детей иждивенческие карточки: 400 г хлеба в день. Вместо полноценных продуктов – заменители (кстати, цены в магазинах оставались довоенными, т.е. очень низкими. Поэтому вместо слова «продают» говорили «дают»). Магазинов было мало, а очереди к ним – длинные. Стояли только женщины и дети, мужчин пропускали вперёд. Хлеб привозили только раз. Если его не хватало, талончики пропадали.

 Однажды прошёл слух, что перемещаемый на восток скот остался без питания и его будут забивать здесь.

Никто не знал, что появится на прилавках. Надо было занимать очереди сразу в нескольких магазинах в надежде, что где-нибудь что-нибудь «выкинут». Следовало намозолить глаза соседям, чтобы пустили обратно, и бежать по морозному городу в следующую очередь.

Летом власти города пропагандировали альтернативные источники питания: например, появились плакаты типа «1 кг грибов заменяет 600 г. мяса».           

Постоянное недоедание и беготня всё-таки сломили Володю. Диагноз – брюшной тиф. Очнулся в большой больничной палате. Медленный обход доктора с ассистентом... Вдруг услышал тяжёлый стук об пол. Оглянулся: два пациента кавказкой наружности на коленях заламывают руки перед врачом. Сосед сказал:

 – Они умоляют их не выписывать.

Позже Володю перевезли в другую больницу в одной машине с девочкой, больной сыпным тифом.

Феликс страдал фурункулёзом: на его теле было много гнойных нарывов.

И, конечно, туберкулёз нас не миновал. В тубдиспансере на краю парка худая бледная женщина-врач прописывала детям таблетки, а они нуждались просто в нормальном питании. К счастью, до открытых форм чахотки у нас дело не дошло.

…Неожиданно мы получили посылку с печеньем и конфетами из Уфы, где наш дедушка Мендель работал вахтёром на витаминном заводе. Вот это был праздник!

Почти все школы в Пензе были заняты госпиталями. Раненые лежали не только в классах, но и во всех коридорах.                                                

Поэтому мы учились в третью смену. Классы были тесные. Зимой уроки начинались в темноте, все сидели, не раздеваясь: кто в шубках, кто в ватниках или перешитых шинелях. Тогда писали перьевыми ручками, но ночью чернила замерзали.

Учительница говорила:

 – Здесь сидят 30 маленьких печек, через час будет теплее.

К третьему уроку на небольшим подносе в класс приносили «завтрак»: 30 кусочков чёрного сырого хлеба. На каждом была небольшая кучка сахарного песка, а хлебные квадратики были размером 20 мм на 20 мм.           

Мы ходили в школу очень нерегулярно, но это не мешало получать хорошие отметки.

Мы писали из школы письма «на фронт» безымянным солдатам, приходили в госпитали декламировать стихи и петь песни.

 – Что мы еще можем сделать для фронта? – спрашивали мы учителей. Ответ:

 – Учиться на «хорошо» и «отлично».

И вдруг – случай пообщаться с молодыми бойцами, уже познавшими порох сражений. Мы были в пионерском лагере в поселке Ахун. Неподалэку от него, через речку; в том же месте размещался военный госпиталь.

И вот Володя с пафосом, привитым ещё в московском Доме пионеров, декламировал выздоравливающим солдатам «Сына артиллериста» Константина Симонова.

Раненые расположились полукругом на лужайке

 Был у майора Деева 

 Товарищ майор Петров…   

Володя волновался, не покажутся ли стихи надуманными? В них офицер посылает приёмного сына своего друга на опасное задание.  

Конец ... Длительная пауза, а затем – много аплодисментов. В смущении Володя подумал, что, возможно, внёс крошечный вклад в дело Победы. Её в то время желали все – от мала до велика – больше всего на свете!

Ко времени второй военной зимы появились детские столовые. Это было, как сказка. Мы узнали, что такое ленд-лиз: банки со сгущённым молоком, тушёнкой, яичный порошок... Помощь из Америки спасла жизни многих наших бойцов, работников тыла и нас, детей войны. Возможно, поэтому и мы с братом уцелели в те лихие годы.

...И снова вокзал станции Пенза-1, но теперь уже нормальный пассажирский поезд и едет он не на восток, а на запад! «В Москву, в Москву», на улицу Большая Полянка, в наш дом!

…Наша мама успела пожить в Москве, в семье, из которой мы уходили после скромных свадеб. Но её жизнь была отравлена вечным страхом, нажитым за долгие лагерные годы. Не довелось ей побывать «еврейской мамой».

…Дедушка Мендель был долгожителем, но случайно попал под автомобиль. Через несколько часов он скончался в больнице.

В памяти от похорон Менделя сохранилось только ожидание автобуса в холодном стеклянном павильоне – снаружи начиналась метель.

А перед нашим мысленным взором до сих пор стоят серые еврейские глаза нашего деда, полные понимания и печали…                                

     Братья Владимир и Феликс Патруновы

Несколько слов о брате-близнеце Владимире:

Патрунов Владимир Георгиевич родился в Москве в 1930 году. Окончил Московский электромеханический институт связи. Защитил кандидатскую диссертацию. Преподавал в Московском горном институте. Несколько лет работал экспертом ЮНЕСКО в Индии.

В 1995 году переехал с женой в Германию, позже - в США. Воспитал двух дочерей и двух внучек. Много путешествует по странам мира, пишет статьи для русскоязычных газет.

БАХАРАХ. УДИВЛЕНИЕ

ПРЕРВАННОЕ ДЕТСТВО

"КРАСИВЫЙ, ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ГОРОД"

НА БЕРЕГАХ ДУНАЯ

НЕСЧАСТЬЕ В ПУТИ

• Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
  Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

  
  Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

  Войти >>