К Дню памяти и скорби

Майя Беленькая (Мюнхен)

20 ноября 1941 года 996 мюнхенских евреев были депортированы в Каунас и убиты там… На Marienplatz, центральной площади столицы Баварии, в ратуше, где работает обер-бургомистр и заседает городской совет, в память о тех трагических днях установлена мемориальная доска.

Впрочем, они были виноваты! Ведь они были евреями. И поэтому им сначала запретили иметь животных, потом – ездить на велосипеде, сидеть на скамейках в общественных парках, заходить в магазины, на которых уже висели таблички – «только для немцев».

  Дальше мы знаем… И даже уже почти спокойно произносим: изгнаны отовсюду, подвергнуты лишениям, ограблены и убиты. Они жили в обычных домах, рядом с другими людьми. Они были чьими-то друзьями и соседями. Они были! А от некоторых из них не осталось даже фотографий. Лишь циничная запись в классически аккуратных бумагах немецкой полиции: «nach unbekannt abgewandert». Выбыли в неизвестном направлении. Выбыли в неизвестность.

Бесполезно говорить общие слова о памяти. И страшно, что она обрывается. Круглые даты, официальные речи, равнодушные лица… Это всё – не память. Имитация.

А недавно я увидела в Мюнхене странную группу людей. Их было довольно много. Они шли от дома к дому, останавливались, молчали, слушали. К ним подходили другие люди. Старые, молодые. С детьми на руках. На велосипедах подъезжали. На машинах. И оставались рядом. И тоже – молчали, слушали. Играла печальная музыка. И я подошла. И растерялась, видя слезы.

  Рассказывали о тех, кто когда-то жил в этих домах, на этих улицах. Lindenscmitstrasse 49; am Harras 12; Oberlaenderstrasse 24; Kyreinstrasse, дома 1, 3, 7, 12, 22.

Для чего эти ни о чем не говорящие названия российскому читателю? Для того же, для чего и немецкому. Чтобы обожгло… Конкретностью и реальностью очень недавней истории. Собственно, в этом и был главный смысл акции. Которая называлась очень просто — «Проект-воспоминание о еврейских соседях в Zendling`е».

Zendling – так называется один из центральных районов Мюнхена. Красивое, спокойное место. Как, впрочем, и весь этот старый город в центре Европы. Невозможно представить, что с его улиц вели в «неизвестном направлении»… Люди, придумавшие и осуществившие акцию памяти: преподаватель немецкого языка Лео Брюкс, художник Вольфрам Кастнер, их друзья и единомышленники – хотели, чтобы представили и почувствовали… Чтобы содрогнулись от цинизма тех, кто писал про «неизвестное направление».

Для этого они создали цикл программ о самых печальных и самых постыдных страницах в истории своего города. Использовали материалы городского мюнхенского архива, книгу памяти мюнхенских евреев, документальные и литературные источники. Рассказы тех, кто чудом избежал смерти.  Встречи-воспоминания, чтение вслух книг, посвященных этим страшным дням, демонстрация фильмов, вечер для детей и родителей с щемяще простым названием «…Ты еще не можешь понять…» – всё это придумали те, кому «пепел Клааса», не имеющий срока давности, «стучит в сердце». Как говорят немцы –«umbefristet»! Бессрочно!

И всё это не к дате, не в связи…

И уж тем более не по решению правительства или каких-то других вышестоящих организаций. По решению собственного сердца.

Я была в гостях у Лео Брукса. Педагога, историка, философа. Немца, католика. Дом доверху наполнен книгами, архивными папками, журналами.

Я всё пыталась выяснить, от какой организации он работает, как это всё решается в финансовом отношении. А ни от какой организации. А ни за какие деньги... Лео Брукс рассказал мне о своей маме. Почти необразованной, совсем простой,  однако очень мудрой женщине, которая всегда говорила сыну: «Самое главное, ты должен помнить, что Бог – один для всех. И все мы – едины». И он помнит. И потому ищет своих еврейских соседей, чья жизнь была растоптана, а теперь уже почти забыта…

Брукс живет в своей квартире на Lindenscmitstrasse c 1969 года. «Здесь моя родина, – сказал он мне. – Именно здесь. В районе Zendling. Поэтому мне важно всё. Сколько у нас зелени. Как организовано движение транспорта. Какие люди здесь живут. И какие жили…»

Восстанавливая историю своего района, Лео Брукс обнаружил, что информация с 1933 по 1945 год – отсутствует. И стал искать. Не один. С друзьями. И я опять спросила: «Это вы тоже, что ли, в свое свободное время бесплатно всё делаете?» Спросила, хотя уже знала ответ. И главное, может быть, первый раз в жизни реально поняла, что такое гражданская инициатива…

  Брукс улыбнулся. «Деньги мы просим у города только для оплаты аренды помещений, работы музыкантов. А остальное… Это ведь нужно нам самим. – И помолчав, спросил меня: – А вам разве всё равно, где вы живете, как было до вас?..»

И правда… Нельзя идти по выжженной земле, не помня, что она была живой. Нельзя забывать своих соседей по дому, по улице, по городу, по миру… Особенно если их жизнь перед депортацией в смерть ограничилась лишь одним чемоданом, который позволено было взять с собой. Чемоданом, который им не понадобился…

  20 белых чемоданов с бирками, где указаны фамилии их владельцев и начертаны страшные слова «wird ermordet» (был убит) и дата… Художник Вольфрам Кастнер поставил их прямо около тех домов, где когда-то звучали голоса убитых. Простые и точные символы насильственно оборванной жизни. Они как будто присыпаны пеплом времени, боли и горя. Седые такие чемоданы… И около дома на Kyreinstrasse среди нескольких больших чемоданов – один маленький. Двухлетний Рубен, двадцатилетнюю маму которого забрали сначала на принудительные работы, а потом убили, всё бегал около своего дома, прятался на этой своей родной улице… Других-то он еще не знал. Пока нацисты не забрали и его.

Когда Лео Брукс рассказывал об этом в день памяти своих соседей, стоя рядом с крохотным чемоданчиком, его слушало море людей. Подошедших, как и я, случайно. Содрогнувшихся от бесстрастных строчек, записанных в книгу судьбы маленького Рубена. Сначала он попал в детский приют на Antonienstrasse, потом жил в бараках на Knorrstrasse, потом с 22 июня 1942-го – на территории монастыря, а 30 марта 1943 года Рубена отправили в Аушвиц, в газовую камеру.

  Улица замерла. А трое прибежавших в последний момент пацанов (один рыжеволосый, кудрявый и растрепанный, другой – светленький, аккуратный, как с картинки про правильных мальчиков, а третий – просто черный с ног до головы), как будто специально иллюстрирующих слова мудрой мамы Лео о нашем общем единстве, все не могли отвести глаз от этого чемоданчика…

И слушали: на каком этаже были комнаты бабушки и мамы Рубена, и где они работали, и с кем дружили… А из окон ближайших домов выглядывали удивленные соседи. Их соседи…Разминувшиеся во времени. И когда мы отходили от этого печального дома, из окошка на первом этаже все смотрела нам в спины худенькая черноволосая девочка… Еврейка? Турчанка? Может быть немка? (Белокурая раса уже давно не так белокура.) Да, в общем, это и неважно…