Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Бельченко А.Г.

«ЧЕРЕЗ РАССТОЯНИЯ И ГОДЫ...»

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

 

Ах, война, что ты сделала подлая,

Стали тихими наши дворы,

Наши мальчики головы подняли,

Повзрослели они до поры,

На пороге едва помаячили

И ушли, за солдатом солдат..

Б. Окуджава

 

Глава 1. Сын полка. Армия - дом родной

10 марта 1944 года началась моя военная биография.

После смерти матери и распада нашей семьи моим вторым родным домом на долгие годы и десятилетия стал армейский коллектив, который вырастил, воспитал, закалил мои волю и характер, дал образование, позволившее в полной мере реализоваться моей военной карьере. Я честно прошёл путь от солдата до старшего офицера, занимая ответственные должности на всех порученных мне участках работы. Мне выпала счастливая судьба служить на космодроме Байконур и быть в числе активных участников огромного коллектива испытателей-ракетчиков, стоявших у истоков начала эры пилотируемых полётов в космос.

Но всё начиналось с того памятного дня 10 марта 1944 года, когда я, тринадцатилетний мальчишка, был зачислен воспитанником в Сызранское танко-самоходное училище, которое представляло собой большой по территории военный городок, состоящий из жилых, служебных, технических и хозяйственных зон. За шесть-восемь месяцев более тысячи курсантов, - бывших танкистов, прибывающих со всех фронтов и отличившихся в боях, - проходили ускоренный курс обучения и в звании младших лейтенантов опять отбывали на фронт, восполняя естественную убыль командного состава танковых войск. Каждый день на полевые учебно-тренировочные занятия и боевые стрельбы выходили из парков десятки единиц боевой техники и вспомогательных средств. Я уже не говорю о том, что всю эту массу людей надо было одеть, обуть, накормить, помыть и т.д. Требовался колоссальный труд сотен специалистов, чтобы в короткие сроки подготовить грамотные, боеспособные кадры командиров-танкистов. Вот в такой воинской части и началась моя военная карьера. Воспитанником стал и мой друг Толя, как сын фронтовика.

Сначала нас определили в танковые мастерские, но это было не наше призвание, и оттуда мы перешли в оркестр училища, или в музыкальный взвод. Конечно, это было не сразу. Нас прослушал военный капельмейстер (дирижёр), капитан Кушнир Вениамин Григорьевич. Он выслушал нашу просьбу помочь стать музыкантами и отнёсся к ней с пониманием. Но, в первую очередь проверил наши музыкальные способности - слух, ритм, пение - и остался доволен. В оркестре уже было 14 воспитанников, и он нам пообещал, что решит вопрос о зачислении нас с начальником штаба. А пока мы работали в мастерских, учились владеть напильником и другим инструментом. Это было тяжело физически, не интересно, и нам с Толей это дело не нравилось. К тому же мастерские - это огромный цех, где что-то пилят, клепают, стучат, режут по металлу, сваривают. Стоит грохот, разговаривать невозможно. Я никогда не представлял себя рабочим, неважно каким: токарем, слесарем и т.д. Хотел стать творческим человеком. В данный момент - военным музыкантом. Вскоре нас вызвали в штаб, и капельмейстер представил нас заместителю начальника штаба училища, который задал нам несколько вопросов, позвонил в строевой отдел и приказал оформить нас воспитанниками в оркестр.

Так началась наша карьера военных музыкантов. Капитан Кушнир определил меня в аккомпанирующую группу т.н. вторых голосов оркестра, а Толика - овладевать ударными инструментами. Конечно, я должен был предупредить Анатолия Алексевича о нашем переводе, т.к. это была его идея сделать нас специалистами-ремонтниками. Надо было ему всё рассказать, но он всё узнал сам и был немного обескуражен моим решением. Ведь он сам привел нас в реммастерские и хотел, чтобы мы овладели рабочими профессиями, а я, выходит, его подвёл. Он сказал мне об этом и слегка пожурил, когда мы ехали в субботу в город для встречи с Аллочкой. Он с укоризной сказал, что я вправе сам решать, где служить, но поставить в известность его можно было бы. Мне было, конечно, стыдно и я извинился. Он улыбнулся и потрепал меня по волосам. «На будущее учти», сказал он.

В духовом оркестре первые полгода я учился играть на «альтушке» и вскоре лихо играл аккомпанементы: «эста-эста-эста-та-та». Параллельно опытные музыканты занимались со мной музыкальной грамотой, изучением нот, сольфеджио. Мне также показали, как извлекать нужные звуки из инструмента, как правильно пользоваться диафрагмой груди, мундштуком и губами. Это были элементарные знания, без которых невозможно научиться играть. Через несколько месяцев я уже играл гаммы, в день не менее полутора-двух часов. Гаммы - основа музыкального тренажа, они помогают добиться чистоты звука, овладеть игрой на инструменте. Уже к концу года я начал играть в оркестре. Толя тоже осваивал большой и малый барабаны, медные тарелки и другие ударные инструменты. Наши наставники - старые, умудренные опытом музыканты, охотно помогали нам.

 

Глава 2. Старшина И. И. Сметанин

Личный состав оркестра состоял из пожилых музыкантов, не подлежащих мобилизации на фронт по возрасту и болезням. Их было 15 или 16 человек, ранее работавших в профессиональных коллективах, и у них было чему поучиться. Совсем молодую часть составляли дети-сироты, недавно ставшие воспитанниками музыкального взвода, в возрасте от 10 до 14 лет. Это был как бы, второй состав оркестра, который должны были подготовить старики. Мы учились играть на тех же музыкальных инструментах, что и они. Но этим наши занятия не ограничивались.

Я уже говорил, что у нас ещё должна была быть общеобразовательная и общевоенная подготовка, а также предметы, служащие воспитанию высокой воинской дисциплины, порядка и организованности. Это изучение и внедрение в жизнь общевоинских уставов: дисциплинарного, строевого, внутренней и караульной службы. Именно это и было поручено старшине оркестра Сметанину Ивану Ивановичу, классному музыканту-трубачу, успевшему повоевать на фронте и после тяжелого ранения продолжавшего нестроевую службу в нашем училище. До войны он окончил педучилище и преподавал в Белоруссии, в городе Гродно, в музыкальной школе теорию музыки. А перед войной его призвали в армию, и закончив курсы младших командиров, он командовал взводом на западной границе и участвовал в первых боях с фашистскими захватчиками, напавшими на Советский Союз.

Он был человеком удивительным. Плотное телосложение, суровый и внимательный взгляд, редко улыбающееся лицо, - он стал для нас, образно говоря, и мамой и папой, и строгим, заботливым командиром, и нянькой, и дядькой. Он отвозил нас в школу, проверял уроки, ходил на родительские собрания и наказывал за «двойки». Учил соблюдению правил личной гигиены, заправке постелей, что было предметом его особой заботы. Он требовал неукоснительного соблюдения равнения кроватей, матрацев и подушек - всё по линейке и без морщинок. Долгое время это было для нас камнем преткновения, но со временем в наш отсек казармы, где жили мальчишки, было приятно войти. Только потом, став взрослым, я понял, что Сметанин был не бездумным педантом, не любителем муштры. Он внедрял в наше сознание высокие понятия порядка, организованности и самодисциплины, необходимые любому взрослому человеку. Он любил говорить нерадивым:  «У бойца всё начинается с портянок, как завернёшь на ногу, такое и состояние души будет».

Раз в неделю он проводил с нами строевые занятия на плацу, под малый барабан. И вскоре это стало менять нас к лучшему. Наша военная форма и выправка стали соответствовать требованиям строевого устава. Ивану Ивановичу пришлось много потрудиться, чтобы подобрать и подогнать по росту и размерам нашу солдатскую форму и обувь. Как правило, мы носили одежду б.у. (бывшую в употреблении), не первого срока, но чистую. Однако у нас, мальчишек, были большие проблемы с подгонкой её по росту. И это понятно, ведь шьют форму на взрослого человека. Я помню, как одевали меня с Толей. На складе выдали гимнастёрку и брюки самых маленьких размеров, но их надо было ушивать и подгонять. Сапоги были чиненые, на три размера больше. Жаль, что тогда не было возможности сфотографировать нас с подтянутыми на грудь брюками, завернутыми рукавами гимнастёрки и болтающимися на ногах сапогами. И здесь наш дядя Ваня приходил на помощь. Он договаривался с пошивочной мастерской, чтобы перешить наше обмундирование. Иногда и сам садился за швейную машинку или сапожный верстак. Он был мастером на все руки. Я знаю, что многие старые военные отдают дань уважения своим первым наставникам-старшинам. Мне тоже повезло, что на жизненном пути встретился такой человек, как старшина Сметанин Иван Иванович. Мы обижались на него порой за излишнюю как нам казалось, строгость и требовательность. Но лично я благодарен ему за то, что он привил мне любовь к службе, требовательность к себе и подчинённым, пунктуальность и обязательность в выполнении служебного и морального долга, сформировал из меня настоящего военного человека, а армию и военную карьеру, сделал целью всей моей жизни.

 

Глава 3. Военный капельмейстер (дирижёр)

 

 Военный капельмейстер, капитан Кушнир В. Г.

 

В сороковых годах прошлого века так назывались в Красной армии дирижёры военных оркестров. Нашим дирижёром был капитан Кушнир Вениамин Григорьевич, работавший до войны в Харьковском театре оперетты. Он был в приличном возрасте, шёл ему шестой десяток, был телосложения полного и роста небольшого. Военная форма сидела на нём мешковато. Офицерский ремень съезжал куда-то вбок, а шевиотовая гимнастерка оттопыривалась сзади или собиралась на животе. Круглая голова с седым коротким „ёжиком“, большие, навыкат глаза и щёки с чёрной щетиной придавали его лицу угрюмость и закрытость. На самом деле он был человеком доброжелательным, редко повышал голос, иногда и только на репетициях, когда кто-либо фальшивил. Это для него был «нож острый».

Вообще был он сугубо штатским человеком, углублённым в музыку, и военные вопросы были у него на втором плане, на первом - была музыка. Вот тут старшина Сметанин подставлял своё плечо как человек, по своей сущности военный. Он принимал все меры для выполнения тех или иных задач, поставленных начальством. Что касается специальной, т.е. музыкальной подготовки, то Кушнир лично контролировал её, и во многом благодаря этому мы, 16 воспитанников, уверенно владели своими инструментами и практически являлись вторым составом оркестра. Для непосвящённых хочу коротко изложить задачи, стоявшие перед штабным подразделением, - музыкальным взводом, - в системе плановых мероприятий штаба училища.     Во-первых - это исполнение военно-маршевой музыки на строевых занятиях, на всех мероприятиях по торжественным или иным случаям, на утренних построениях и разводах караулов и на занятия. Во-вторых - музыкальное сопровождение воинских ритуалов, таких, как «Вечерняя зоря», или похороны умерших лиц старшего офицерского состава. В-третьих - выступление на концертах художественной самодеятельности, на обедах в курсантской столовой в праздничные дни, а также по другим поводам. Кроме того, командование училища по просьбе руководителей горсовета или предприятий и организаций разрешало использовать оркестр на похоронах умерших руководителей за плату, с перечислением денег на банковский счёт училища. Правда, нередко капитан Кушнир сам договаривался с заказчиками, получал деньги наличными и распределял их в коллективе оркестра по особой системе, в зависимости от образования, стажа работы и занимаемой должности музыканта, а также от добросовестности выполнения служебных обязанностей.

Система эта была неофициальной, но существовала во всех музыкальных коллективах, независимо от ведомственной принадлежности и с незапамятных времён при распределении дополнительного заработка от т.н. «халтуры». Поэтому у музыкантов, в том числе и воспитанников, периодически появлялись небольшие суммы денег на карманные расходы. И было ещё одно ожидаемое нами мероприятие, которое в конце летнего сезона приносило нам довольно приличный дополнительный доход. Я имею в виду танцевальные вечера в городском саду, который носил помпезное название «Эрмитаж».

В те давние времена каждый приличный населённый пункт имел городской сад или парк, в котором была танцевальная площадка, где играл духовой оркестр, и не обязательно военный. Композитор Блантер даже вальс написал: «В городском саду играет духовой оркестр». Наш оркестр пользовался в городе большой популярностью, и каждый год на весь летний сезон заключался договор с местными властями на проведение танцевальных вечеров в городском саду. И вечерами по средам и воскресеньям мы играли на танцевальных вечерах.

 

Глава 4. «И звуки музыки военной

переходили в плавный вальс...»

Наступила весна 1945 года. Война шла к концу. Я и мои сверстники- воспитанники оркестра взрослели. Мне шёл пятнадцатый год. В специальности я добился заметных успехов. Из аккомпанирующей группы оркестра меня перевели в основную, и я успешно осваивал новый музыкальный инструмент - баритон. Опытные музыканты охотно помогали мне в учёбе, поощряя моё усердие добрым словом и доверяли солирующие партии в исполнении некоторых произведений. Я преуспел в чтении нот в любом музыкальном ключе и уже играл несложные произведения «с листа», т.е. без подготовки. Основная работа оркестра была занята повседневными репетициями. Наш дирижёр отрабатывал репертуар, в который входили классические произведения, - увертюры и арии из опер и оперетт, песни, советских композиторов, - а также военно-маршевая музыка. Это была большая школа, где мы отрабатывали технику игры на инструменте и отшлифовывали исполнительское мастерство.

Я уже упоминал, что периодически мы играли для курсантов училища во время праздничных обедов в курсантской столовой, где в одну смену принимали пищу до 800 человек. Они встречали выступление оркестра с большим воодушевлением и долго не смолкающими аплодисментами. Рота курсантов из Югославии всегда восторженно принимала фронтовые песни. Они выходили к оркестру и под его аккомпанемент мастерски исполняли их. Тут уж восторгу присутствующих не было предела. В конце программы они великолепно спели «Катюшу», которую мощно и задорно подхватил весь зал. В столовой дребезжали оконные стёкла. Очень музыкальные были ребята и пели они не только «Катюшу», но и свои национальные народные песни, исполняя их а капелла на четыре голоса.

Это был мощный заряд энергии и патриотического накала, причём возникал он стихийно, но дирижёр капитан Кушнир только поддерживал и руководил им. На совещании руководящего состава училища начальник политотдела положительно отозвался о работе дирижёра оркестра по поднятию боевого духа личного состава. Думаю, что он был прав.

Военная духовая музыка действительно способна эмоционально воздействовать на разные категории людей, в разных условиях и обстоятельствах. И я вспоминаю другой эпизод не менее мощного эмоционального накала - наше участие в торжественном ритуале одного из плановых мероприятий штаба училища. Он назывался «Вечерняя зоря и развод караулов», который был разработан ещё в царской армии, и возобновлён в Красной Армии с введением знаков различий и воинских званий прошлых лет. Это торжественное мероприятие проводилось раз в месяц в сопровождении оркестра.

На строевом плацу выстраивался личный состав училища со знаменем, знамённым взводом, командным составом и оркестром на правом фланге. Ровно в шесть часов вечера начальник штаба подавал команду «Смирно!» и докладывал начальнику училища о готовности к разводу караулов. Оркестр играл фанфарную мелодию «Вечерняя зоря». На середину плаца выходил состав караула, инструктировались смены постов, начальник караула получал новый пароль и под звуки марша караул, огибая строй, уходил в караульное помещение, перед которым был выстроен старый состав караула. Происходила смена караулов. В заключение по команде начальника штаба весь строй поворачивался направо, впереди знаменосцы со знаменем училища, несколько сзади следовал знамённый взвод, за ним командование училища, а далее шесть курсантских батальонов начинали движение. С первым же шагом дирижер делал отмашку оркестру и звучал марш. Как правило, это был «Марш танкистов» композитора С. Чернецкого, генерала-майора, главного инспектора военных оркестров Красной армии. Мимо трибуны каждый батальон проходил по команде смирно, строевым шагом. Это надо было не только видеть, но и слышать. Для военного человека это мероприятие поднимало боевой дух и вдохновляло на подвиг. Курсанты одновременно с силой ставили ногу на асфальт, и кирзовые сапоги с металлическими подковками издавали металлический звук, порой заглушавший звуки оркестра, при этом в шеренгах держалось такое равнение, как будто курсанты были связаны одной нитью друг с другом. От такого единения захватывало дух и от восторга на глаза наворачивались слёзы. Мне посчастливилось участвовать в этом действе. Видеть и забыть такое невозможно. И это не было, как теперь говорят, хорошо разыгранным шоу. Нет. Это был смотр строевой выправки, совершенства достигнутых возможностей слаженных действий подразделений, показатель боеготовности училища в целом.

Но не только эти впечатления были определяющими в жизни военных музыкантов. Были в наших суровых армейских буднях моменты, которые вносили в нашу жизнь разнообразие, и от тяжёлой маршевой музыки мы переходили к светлым и бодрым звукам. Это было тогда, когда наш оркестр играл в городском саду на танцевальных вечерах. Для всех нас это был праздник, несмотря на то, что, как правило, на танцплощадке играли наши наставники-музыканты. Мы, молодёжь, - несколько хорошо подготовленных воспитанников, - временами подменяли некоторых из них или играли вместе с ними. Было интересно наблюдать за теми, кто приходил на танцы. Возраст был разнообразный: от совсем молоденьких девочек и ребят до зрелых женщин и девушек и пожилых пар. Это было более шестидесяти лет назад, и нынешней молодёжи даже представить невозможно во что были одеты, что танцевали эти люди, как они отдыхали, и каковы были их интересы. В Сызрани городской сад летом становился центром культуры и отдыха. Здесь были летний театр, летний кинотеатр, аттракционы, ну и, как я уже говорил, шикарная танцплощадка с деревянным настилом, огороженная высоким деревянным забором. В центре площадки, на возвышении была сооружена беседка для оркестра. Танцевальные вечера проходили по средам и воскресеньям.

Начинались они в семь часов вечера небольшим концертом классической или лёгкой музыки или исполнением песен советских композиторов, которые под оркестр пела певица из самодеятельности и довольно неплохо. Нам они были необходимы для отработки репертуара, который был объявлен на конкурс военных оркестров Приволжского военного округа.

Это было сочетание приятного с полезным и необходимым. Потом начинались танцы, которыми руководил работник «Эрмитажа». Дирижировал, как правило, старшина Сметанин. Играли мы тогда стандартный набор танцевальных вечеров: вальс, танго, фокстрот, вальс-бостон, польку, краковяк. Порядок на танцплощадке охраняли общественники, а также военные патрули и малочисленная милиция. Действовали они быстро, оперативно гася конфликты, особенно между военными.

Мы, военные музыканты, пользовались большим уважением и авторитетом. Вальсы мы исполняли, как правило, под аплодисменты. Самыми любимыми из них были вальсы «На сопках Маньчжурии», «Амурские волны», «Берёзка», «Ночь коротка», «В лесу прифронтовом» и другие. Я в то время уже играл на баритоне и с удовольствием исполнял сольную партию в этих прекрасных вальсах.

Это было замечательное для нас время. Мы - молодые, неискушённые, но востребованные уже люди, доставляли радость и вдохновение окружающим, что позволяло хоть на короткое время забыть о невзгодах военного времени.

И это было прекрасно!

 

Оркестр Сызранского военного танкового училища.

1944 год (я в первом ряду, слева)

Глава 5. Мальчишки военной поры

Мальчишек в нашем оркестре было в разное время от 15 до 20 человек. Жили мы вместе со взрослыми музыкантами, но в отдельном помещении, за перегородкой. Спали на двухъярусных солдатских кроватях. Кто постарше спали наверху, а младшие - внизу. Репетиции проходили в соседней большой комнате, где находился большой шкаф с духовыми инструментами, на которых мы учились играть. Инструменты были для нас основным имуществом, за которое мы несли ответственность так же как солдат - за личное оружие. У большинства из нас родителей не было по разным причинам. Некоторые были полными сиротами, и только у немногих были живы матери. Уже больше года я и Толя находились в коллективе военных воспитанников, вне дома и семьи, и не все одинаково привыкали к новой жизни.

Как и в любом коллективе, между ребятами были разные взаимоотношения. Это были дружба или просто товарищеские отношения. У меня продолжалась дружба с Толей Овчаренко, которая сохранилась у нас на долгие годы. Несмотря на то, что старшина Сметанин приучал нас выполнять все правила армейской жизни, соблюдать порядок и дисциплину, получалоь это не у всех. Особой строгости к нам не проявляли, поэтому мы часто бывали в городе по выходным дням.

Мы, пацаны в военной форме, ходили по улицам, обращая на себя внимание девчонок и сердобольных женщин, которые, одни с интересом, другие с сочувствием, смотрели на нас. Когда у нас появлялись небольшие деньги, мы шли на базар и покупали домашние пирожки с картошкой и капустой и кружку морса, которым торговали в коммерческих киосках.

Два раза в месяц за мной заезжал полковник Пастухов и отвозил меня к сестрёнке Аллочке, где я общался с ней и приёмными родителями, меня кормили вкусным и сытным домашним обедом. Потом мы навещали Майю и Витю в детдоме. Толику я поручал распорядиться моим обедом, но 300 граммов хлеба просил сохранить. Почему-то всегда хотелось съесть больше хлеба. Его всегда не хватало, причём всем. Такое было время.

Кинофильмы мы часто смотрели в городском кинотеатре. Нас билетерши пропускали бесплатно, жалели. Ходили и в гарнизонный клуб в кино. Часто там выступали агитбригады артистов с концертами, известные люди страны, герои гражданской и отечественной войн. Запомнились бывшие чапаевцы, генерал-полковник И. Хлебников и Мария Попова - пулемётчица чапаевской дивизии. В кинофильме «Чапаев» она послужила прообразом Анки-пулемётчицы, которая «косила» из своего станкового пулемёта «Максим» белогвардейцев и сорвала их психическую атаку. Принимали их восторженно и слушали с огромным вниманием и интересом.

Когда у нас не было репетиций или каких-либо мероприятий, мы  бывали в танковых парках или на танкодроме. Курсанты-фронтовики охотно общались с нами. Некоторые из них были не намного старше нас, но успели повоевать, получить ранения, гореть в танках и отличиться в боях. Имели по нескольку правительственных наград. Мы рассматривали их ордена и медали, а они рассказывали фронтовые эпизоды и за что получили боевые награды. Еще ближе мы с ними подружились, когда нас стали посылать трубачами-сигналистами, по два человека, на танко-тактические занятия, где кроме мальчишеской романтики мы испытывали настоящие трудности походно-полевой жизни.

Среди курсантов нам встречались совсем молодые ребята, почти наши сверстники. Особенно запомнился парнишка в хорошо пригнанной военной форме, в кубанке с красным верхом франтовато сдвинутой набок. Сержантские погоны, хромовые сапоги и офицерский ремень завершали его экипировку. Конечно, мы отчаянно завидовали ему, но совсем оторопели, увидев на его гимнастёрке боевые ордена и медали: «Боевое Красное Знамя», «Красная Звезда», «За отвагу», «За боевые заслуги». И это в 16 с небольшим лет! Мы узнали, что на фронте он уже два года. Сначала был разведчиком, потом стал танкистом и воевал башенным стрелком-радистом. Мы, глядя на него, готовы были немедленно ехать на фронт, чтобы доказать, что мы не хуже этого парня.

Но война уже шла к концу, близилась победная весна 1945 года. Мы понимали, что никуда нам ехать никто не позволит, и поэтому нашей задачей было приближать победу здесь, в тылу, как говорил нам наш старшина Сметанин, а не заниматься «глупостями и баловством».

Иногда среди нас, пацанов, возникали ссоры, доходившие до драк, но старшина наш был строг и не давал поблажек драчунам и задирам. Их ждало неотвратимое наказание. Лично я драк не любил и не участвовал в них ни на чьей стороне. Был у нас такой парнишка Юрка Усинцев. Маленького роста, рыжий, конопатый, отчаянный спорщик и драчун. Нередко сам получал в драке как следует, но это его не останавливало. Одно время хотел капитан Кушнир даже отчислить его, тем более к музыке он особого рвения не проявлял и дальше аккомпанирующей группы инструментов не пошел. Но отстояли мы его и он немного притих.

В целом же, можно сказать, взаимоотношения у нас были хорошими, объединяла музыка и общие интересы. Храню до сих пор общую фотографию оркестра и маленькие фотографии некоторых ребят «6x9» с трогательными надписями: «Лучшему другу Шурке...», или «Шура! Посмотри и вспомни.» и т.д.

В заключение этой главы не могу не остановиться на одной интересной детали из нашей прошлой жизни. Дело в том, что по давней традиции музыкантов духовых оркестров вместе с музыкальной грамотой и игрой на музыкальных инструментах мы «осваивали» жаргон, или т.н. «сленг», как сейчас пишут в литературе, на котором разговаривали музыканты между собой. Хорошо это было или плохо, но интересно и романтично. Наши разговоры мало кто понимал в то время. В настоящее время у молодёжи хорошим тоном считается «сленг». Я вспоминаю, как лихо мы объяснялись между собой, например: девушка - чувиха, парень - чувак, играть - лабать, идти - хилять, выпивать - кирять, делать за «маленьким» - сурлять, за «большим» - верзать, кушать - рубать, лажа - потерпеть неудачу, деньги - башли и всякая другая лабуда. Многое для нас уже забылось. К сожалению, этот жаргон оказался живучим, особенно у тех, кто побывал в зоне, а также среди т.н. «продвинутой» молодёжи. Даже образованные люди используют в общении между собой словечки из т.н. «городского сленга». А это уже плохо. Видимо, отсталое прошлое ещё упорно цепляется за нашу невоспитанность и малообразованность.

 

Глава 6. Долгожданная победа над фашистами.

Конец войне

«Этот день Победы порохом пропах, это праздник со слезами на глазах...»

Музыка этой замечательной песни Давида Тухманова на слова Владимира Харитонова звучат каждый праздник Победы. Четыре долгих года! 27 миллионов погибших - такую цену заплатил советский народ за разгром ненавистного врага.

Война тяжёлым катком прокатилась по нашей семье, разрушила её мирную жизнь, заставила покинуть родные края нас и миллионы советских людей, терять родных и близких.

Наша мама не дожила до долгожданного дня Победы. Ценой своей жизни она сохранила жизнь своим детям. Вечная ей память! К сожалению, до наших дней не сохранилась её могила. И в этом чувствую я свою вину. Я был старший, и обязан был позаботиться об этом, хоть и были на это объективные причины, но всё равно совесть мучает.

Мы уже знали, что в Берлине разыгрывается последний акт всемирной трагедии. Наша армия и армии союзников добивали врага в его логове. Со дня на день, с минуты на минуту мы ждали важное сообщение по радио и голос Левитана, сообщающего об окончании войны.

И вот, наконец, это свершилось! Ранним утром 9 мая мы были разбужены стрельбой из всех видов стрелкового оружия. В воздух взлетали сигнальные ракеты. Было светло, как днём. Вместе со всеми мы спешили на строевой плац. Стрельба не прекращалась ни на минуту, люди кричали: «Ура!», обнимались и целовались. Вокруг раздавались призывы: «Да здравствует победа!», «Слава Сталину!», «Партии и народу слава!»

Появился капитан Кушнир и приказал одеться, взять инструменты и построиться на плацу. Через некоторое время начальник политотдела открыл митинг. Оркестр исполнил партийный гимн «Интернационал» и новый Гимн Советского Союза. Начальник училища поздравил всех с великой Победой и почтил память тех, кто не вернулся с войны и погиб за Родину. Потом было несколько выступлений, и снова было ликование. Мы играли марши, песни, танцевальную музыку.

Я видел, как люди собирались группами и пили за Победу. Никто никого не останавливал, но сильно пьяных не было. Всё было в рамках дозволенного, за этим следили патрули военной комендатуры. Занятия отменили, был объявлен день отдыха. Через некоторое время началась демобилизация старших возрастов на фронте и в тылу.

В семье у моего друга Толи Овчаренко произошло радостное событие. Неожиданно вернулся отец, в 1943 году пропавший без вести. Оказывается, он был в плену в Италии, бежал и воевал с фашистами у итальянских партизан. Мы поздравляли Толю и вместе с ним радовались счастливому возвращению отца.

О нашем же отце пока ничего не было слышно. Однако директор детдома, когда я однажды пришёл навестить Майю и Витю, сказала мне, что она послала письмо в военное министерство с просьбой разыскать отца, чтобы он забрал детей, ибо детдом собирается вернуться в Ленинград. Ей ответили, что воинская часть, в которой служит отец, передислоцируется из Германии в Закавказский военный округ, после этого он выедет за детьми. Пастуховым я тоже сообщил эту информацию. Ксения Тарасовна разволновалась и просила меня обязательно встретить отца и настроить его, чтобы он дал своё согласие на удочерение Аллочки. Я её успокоил и сказал, что в любом случае Аллочку он не возьмёт. Просто у него такие обстоятельства, его новая жена вряд ли согласится взять троих детей в свою семью.

Я оказался прав, но об этом  расскажу несколько позже. С Аллочкой я продолжал встречаться довольно часто. Я радовался за неё, за любовь и заботу новых родителей к ней. Аллочка подросла, уже знала буквы. У неё было много игрушек и книжек. За её дальнейшую судьбу я был спокоен.

Вскоре у нас началась горячая пора. Через станцию Сызрань пошли эшелоны с демобилизованными воинами-победителями. Вместе с населением города наш оркестр встречал их. Когда подходил состав, украшенный лозунгами и цветами, из вагонов доносились звуки баянов и аккордеонов. В парадной форме, с наградами на груди стояли воины-победители в дверях теплушек и махали руками. Поезд медленно подходил и останавливался у перрона. Оркестр играл марши и песни военных лет, танцевальную музыку. На перроне царило ликование, крики «Ура!», «Победа!», «Слава победителям!». Люди плакали и смеялись. Те, кто приехал домой, выгружали из вагонов и крыш багаж: трофейные мотоциклы, велосипеды, аккордеоны и т.д. Люди не расходились до позднего вечера. Так продолжалось много дней. Эшелоны всё шли и шли с Запада на Восток. Наш оркестр и коллеги из других частей днём и ночью встречали прибывающие поезда, шедшие транзитом через Сызрань в Среднюю Азию. Это была тяжёлая, но благодарная работа.

По праздникам, особенно к годовщинам Победы, по телевизору часто показывают кадры кинохроники тех лет. Их нельзя смотреть без волнения, без комка в горле. Снова в моей памяти перроны вокзалов, запруженные народом, эшелоны с воинами-победителями, объятья, слёзы, смех, танцы, восторженные крики. Так это было. Наконец массовая демобилизация закончилась.

 

Отгремели оркестры. Начались послевоенные будни. Одним из заметных событий для нас в это время становится смотр военных оркестров частей и гарнизонов округа.

 

Глава 7. Послевоенный конкурс военных оркестров

Он состоялся поздней осенью победного 1945 года. Мы знали о нём заранее и к нему давно готовились. Всем составом оркестра мы должны были прибыть в город Куйбышев, в штаб Приволжского военного округа. Накануне в гарнизонном клубе с нами встретился начальник училища полковник И. Ступаков. Он присутствовал на последнем прогоне программы и в заключение сказал, что оркестр училища, благодаря нашему руководителю, капитану Кушниру, имеет все возможности занять призовое место. Он пожелал нам успехов и победы на конкурсе.

Большие проблемы были с отъездом. В кассе билетов не было. Не мог помочь и военный комендант. Дело пахло скандалом.

Военный комендант сумел забронировать только пять мест в вагоне. В послевоенное время железная дорога работала крайне плохо, пассажирских поездов не хватало, поэтому езда на крышах, подножках и тормозных площадках были обычным явлением. Когда пришёл поезд, военный комендант сумел посадить в вагон капитана Кушнира и четверых пожилых музыкантов. Тогда старшина Сметанин дал команду, и мы полезли на крышу вагона вместе с инструментами. Ехать надо было четыре часа. Погода стояла хорошая. В целях безопасности мы привязались ремнями к трубам вентиляции. Так и ехали, даже пытались играть, но на ходу было довольно прохладно.

К вечеру мы благополучно прибыли в Куйбышев и на трамвае приехали в военный городок, где переночевали в одной из казарм. Следующий день у нас был свободным, и мы гуляли по городу. Зашли в Дом офицеров, где в Большом зале должен был проходить конкурс. Потом мы возвратились и долго репетировали, а на следующий день пораньше мы уже были на месте.

На смотр-конкурс приехало восемь оркестров. Среди них были очень хорошие коллективы, в т.ч. два из Куйбышева. Для всех была обязательная программа: отрывки из классических произведений, лёгкой развлекательной музыки, военные марши и музыкальное сопровождение вокалистов. Всё это мероприятие должно было занять три дня, в т.ч. строевой смотр, исполнение маршей на месте и на ходу, а также хоровое исполнение в составе оркестра. По жребию мы выступали третьими. Не буду останавливаться, что и как мы исполняли, но после прослушивания трёх оркестров нам казалось, что мы выступали не хуже их.

Состав жюри конкурса был очень серьёзным. В нём присутствовали такие знаменитые в то время композиторы, как А. Листов, Д. Покрасс, главный инспектор военных оркестров Красной армии генерал-майор С. Чернецкий, местные композиторы и дирижёры.

В итоге первое место занял оркестр штаба Приволжского военного округа, второе - наш оркестр, ну и остальные - из других гарнизонов. Это был для нас большой успех. Оркестры, занявшие первые три места, награждались Почётными грамотами и денежными премиями. Все музыканты были приглашены в театр оперы и балета на спектакль «Борис Годунов». Дома нас встретили хорошо. Дирижёр и ряд музыкантов получили благодарность командования, грамоты и денежные премии

 

Глава 8. Разные судьбы

Летом 1946 года после неоднократных напоминаний отец приезжает в Сызрань, чтобы забрать из детдома Майю и Витю. Кроме того ему предстояло дать согласие и оформить документы на удочерение младшей дочери супругами Пастуховыми.

Ещё до его приезда я всё больше укреплялся в мысли, что она должна жить именно в этой семье. Я продолжал бывать у них и воочию видел Аллочкину семью, где царили любовь и согласие родителей, а они в Алллочке души не чаяли. Они и о нас заботились, как о родных. Спасибо им за это. Достаточно сказать, что Анатолий Алексеевич, используя свой авторитет у руководства города, устроил Майю и Витю в лучший детдом. Когда похоронили маму, он сказал, что позаботится об ограде на её могилу. Через год он обещание своё выполнил.

Могилу матери я посещал не так часто. Лишь когда с оркестром бывал на похоронах, удавалось навестить её. Впоследствии по разным причинам я это делал всё реже.

Весной 1946 года, наконец, приехал отец. В один из дней меня вызвали на проходную училища, где я увидел отца. Поздоровались мы за руку, без эмоций. В душе у меня кипело после всего, что произошло в нашей семье. Пастуховых я предупредил ещё накануне, чтобы они приготовили все документы.

Мы пришли во второй половине дня. Аллочка в это время спала. Он постоял, посмотрел. Видимо, не узнавал ту двухлетнюю Аллочку, с которой расстался в начале войны. Сказал только, что она очень повзрослела. Потом сели за стол. От предложенного обеда отец отказался, мотивируя тем, что торопится. Разговор начал он. В присутствии женщины - представителя райотдела по опеке - отец выразил сожаление, что по многим причинам не может забрать Аллочку и вынужден согласиться с тем, чтобы у неё были новые родители. Я видел, как Анатолий Алексеевич и Ксения Тарасовна переглянулись и облегчённо вздохнули.  Думаю, что для приличия отец сказал, что хотел бы периодически встречаться с дочерью. Пастуховы не возражали, наверняка зная, что это вряд ли осуществится.

Он подписал все документы. Пастуховы и представитель опеки тоже поставили свои подписи. Мы попрощались и ушли.

Новая семья Аллочки. Город Сызрань, 1946 год.

Ксения Тарасовна очень волновалась. Во время разговора с отцом в её глазах стояли слёзы. А ведь была она не очень сентиментальной женщиной. Скорее всего, она боялась, что в комнату войдёт Аллочка, и трудно было предугадать, как поведут себя участники встречи и сам ребёнок. Наверное, и отцу было не по себе.

На следующий день мы поехали в детдом. Там детей уже готовили к выписке. Отец обнял детей, сказал, что поезд завтра утром, и он зайдёт за ними. Я не мог провожать их на вокзал завтра утром, т.к. должен был быть в части. Я попрощался с ними, посоветовал слушать родителей, сказал, что будем переписываться. С этого момента наши судьбы надолго разошлись.

К сожалению, в новой семье у Майи и Вити не заладились отношения с мачехой. Она оказалась женщиной своенравной и деспотичной, а их общий сын четырёхлетний Володя принял сводных брата и сестру, как говорят, в штыки. Постоянно капризничал, жаловался матери на то, что обижают, даже бьют, дразнил детей и строил им всяческие козни. Мать наказывала старших, кричала на них: «Откуда вы взялись на мою голову?» Отец пытался защищать их, но сам получал нагоняй от жены, которая отстранила его от воспитания сына и запретила наказывать его.

Воспользовавшись тем, что отца перевели в ГДР, к новому месту службы, она спровадила Майю к своей сестре в город Майкоп. К счастью, тётя Ксения оказалась добрым и отзывчивым человеком. Под стать ей был и её муж Володя. Они приняли Майю, как родную дочь. С ними она переехала в город Плавск Тульской области, закончила семь классов и начала там самостоятельную жизнь, поступив на завод. Потом поторопилась и в 17 лет вышла замуж, а вскоре родила дочку.

Что касается Вити, то его устроили в школу-интернат, где он закончил 10 классов. Потом разъезжал по регионам Урала и Сибири, работал на разных предприятиях, учился. Болел и долго лечился. Наконец всё закончилось благополучно.

Позже я расскажу более подробно, как сложилась их дальнейшая судьба.

 

Глава 9. Драма в семье Пастуховых

Вскоре полковника Пастухова перевели в город Саратов с повышением по службе, куда он и уехал. Там семья получила большую благоустроенную двухкомнатную квартиру. Анатолий Алексеевич занимал спокойную и высокую должность. В 1947 году он был направлен с инспекцией в войска Прикарпатского военного округа председателем комиссии, где находился уже десять дней.

Уже заканчивалась его командировка, надо было посетить ещё один военный гарнизон. Во время следования по горной дороге на автомобиль, в котором находился полковник Пастухов и сопровождавшие его офицеры, было совершено нападение бандитов-бандеровцев. Из засады в машину была брошена граната. Все находившиеся в ней офицеры погибли на месте.

Так трагически погиб Аллочкин папа.

Они успели искренне полюбить друг друга. Жизнь только налаживалась, и вот такое большое горе и невосполнимая утрата. Ксения Тарасовна долго не могла оправиться от потери мужа, но она была сильной женщиной и, сумев справиться с бедой, она отдавала все силы на воспитание Аллочки. Когда всё это случилось, Ксения Тарасовна сообщила мне телеграммой и просила приехать. Меня отпустили, и я поехал пароходом, т.к. это было быстрей.

Я впервые в жизни плыл по Волге на старом колёсном пароходике. Выехал я в ночь, чтобы утром быть в Саратове. Была тихая августовская ночь. Я сидел на скамейке, на палубе. За бортом плескалась волжская вода, которая невольно наводила меня на грустные мысли.  Очень жаль было безвременно погибшего Анатолия Алексеевича, несчастную Ксению Тарасовну, пережившую смерть сына и мужа, и Аллочку, к которой так немилостива оказалась судьба.

Я думал и о том, кем же станет для меня Пастухова Алла Анатольевна.

К счастью, Ксения Тарасовна была нормальной матерью и никогда не скрывала от повзрослевшей Аллочки, кто я есть в её жизни. Да она особенно и не «копалась» в этом. Она пыталась привнести некоторый элемент легенды в моё существование в жизни приёмной дочери, но по мере взросления сестренки легенда перестала быть легендой. Для нас же всех Аллочка как была, так и осталась родной сестричкой на всю оставшуюся жизнь.

Ранним утром наш пароход причалил к Саратовской пристани. Дом, где жили Пастуховы, был недалеко. Ксения Тарасовна встретила меня слезами, с Аллочкой на руках. Потом успокоилась, накрыла на стол, помянули Анатолия Алексеевича. Она много рассказывала о нём, о сыне. Подробностей не помню уже. Аллочка сидела у меня на коленях. Спросила: «Ты солдат? Мой папа тоже был солдат. Его убили на войне». Ксения Тарасовна рыдала. Я успокаивал её и старался перевести разговор на другую тему. Просил Аллочку показать её игрушки и т.д.

Я пробыл в Саратове ещё два дня. Мы гуляли, общались. Я рассказывал о своей жизни, о службе в оркестре, о своих планах стать музыкантом. Но мой краткосрочный отпуск заканчивался. Ксения Тарасовна просила не забывать их, писать чаще, по возможности, навещать.
 

Глава 10. Так судьбе было угодно...

И вновь я на Саратовской пристани, где ждала меня поистине судьбоносная встреча. В ожидании парохода я случайно познакомился с молодым человеком, который оказался тоже военным музыкантом и ехал в гости к бабушке в село недалеко от Сызрани. Мы плыли вместе, и в разговоре он сказал, что служит в Прибалтике, в Риге, что у них в оркестре есть вакансии, что его брат - дирижёр оркестра, и может устроить перевод. Он записал мои анкетные данные, адрес, и в Сызрани мы расстались.

Я не очень поверил в возможность переезда и почти забыл о случайной встрече. Но в конце ноября 1947 года из главного штаба ВВС пришел документ, согласованный со штабом сухопутных войск о переводе меня в Прибалтийский военный округ, в распоряжение начальника Рижского военно-политического училища ВВС.

Это было неожиданностью для меня и моих начальников. Начались расспросы. Но что я мог ответить? Я сам не ожидал, что на таком уровне, да ещё переводом из одного военного округа в другой, я должен был прибыть к новому месту службы. Потом мне Влад сказал (тот самый парень, которого встретил на пристани), что у его брата друг - очень влиятельный человек в управлении кадров Прибалтийского военного округа.

Так это было. Мне оформили проездные документы, вручили предписание. Осталось попрощаться с ребятами и с моими наставниками, благодаря которым я получил профессиональные навыки музыканта. Когда я пришёл к нашему дирижёру, теперь уже майору Кушниру, он, конечно же, был расстроен тем, что я с ним не посоветовался и не поставил его в известность. Потом он согласился со мной, что там, куда я уезжал, больше возможностей для учёбы и повышения своего профессионального уровня. Мы тепло попрощались, и я об этом человеке, оставившем заметный след в моей жизни, больше ничего не слышал.

Я покидал город, где мы прожили более четырёх тяжёлых военных лет и послевоенные годы, где прошло моё отрочество, где мы потеряли мать и узнали о предательстве отца, где оставили свою самую младшую сестренку в новой семье, где распалась наша семья. Город, откуда я, мои сёстры и брат ушли во взрослую жизнь

 

Глава 11. В Прибалтике начинался

крутой поворот в моей жизни

Получив документы, я сел в поезд «Ташкент-Москва» и через 28 часов прибыл на Казанский вокзал, а затем с Рижского вокзала Москвы отправился в столицу Латвии.

Вспоминая то далёкое время, я очень хорошо помню, что меня не мучили страхи и сомнения по поводу того, что ждёт меня впереди. С ранних лет привыкнув к самостоятельной жизни и к армейскому коллективу, я с интересом ждал новых встреч и новых впечатлений. Вечером 17 декабря 1947 года поезд «Москва-Рига» подошёл к перрону вокзала столицы Латвии.

Погода стояла относительно тёплая, типично прибалтийская. Моросил мелкий дождик, сквозь сетку которого преломлялся тусклый свет фонарей, отражавших радужным цветом мокрую брусчатку. На привокзальной площади стояли с десяток экипажей с закрытым верхом и кучера в клеёнчатых, блестящих от дождя плащах с пелеринами, в высоких цилиндрах восседали на своих сидениях в ожидании пассажиров. В отдалении стояло несколько легковушек иностранного производства.

Брусчатка на привокзальной площади отливала мокрым глянцем, и всё это вместе производило впечатление водной глади.Это было удивительное зрелище, которое завораживало и заставляло смотреть ещё и ещё. Мне вспомнилось, что такое я видел в каком-то иностранном фильме и понял, что город, куда я приехал, тоже была заграница: те же брусчатые мостовые, те же дома с островерхими крышами из красной черепицы, чистенькие узкие улочки, по которым бегали акккуратные маленькие трамвайчики и, наконец, кирхи и соборы - всё это поражало тем, чего никогда и нигде я до сих пор не видел. Это был Запад, со своими привычными образами и типичным городским дизайном, куда ещё не успела проникнуть советская архитектура.

Тогда, в 1947-м, я застал ещё старую, патриархальную Латвию, о которй латыши с восторженной ностальгией шёпотом вспоминали: «Вот когда у нас президентом был Уго Ульманис, мы жили как в сказке...» Бывший президент Ульманис был ярым антисоветчиком и исчез из советской Латвии вместе с отступавшими немецкими войсками, поэтому за такие высказывания можно было серьёзно поплатиться. Несмотря на это, жители Латвии связывают его имя с благосостоянием населения, поскольку маленькая страна имела сельскохозяйственную экономику и отличалась изобилием продуктов питания. Что касается старинных экипажей на привокзальной площади, то вскоре их вытеснили первые советские легковые автомобили-такси «Победа», хотя и не сразу и не так много.

В железнодорожной военной комендатуре, куда я обратился, мне дали адрес воинской части, указанной в предписании, и я трамваем доехал до здания бывшего юнкерского училища, огороженного красивым забором, с чугунной решёткой, в котором располагалось Рижское военно- политическое училище ВВС. Несмотря на позднее время, я вошёл на контрольно-пропускной пункт, предъявил документы дежурному по части. Он напоил меня чаем, расспросил, кто я и откуда, и устроил на ночлег.

Утром 18 декабря 1947 года как раз в мой день рождения, на проходной меня встретил Владислав, привел в оркестр, где со мной беседовал дирижер капитан Николай Савков. Потом были на приёме у начальника штаба училища. На следующий день зачитали приказ о моём зачислении в штат оркестра на срочную службу. Через некоторое время я принял Военную Присягу и сразу приступил к оркестровым репетициям.

Постепенно познакомился с будущими сослуживцами - музыкантами. Затем уже подробно беседовал с капитаном Николаем Савковым - дирижером оркестра. Он оказался выпускником военного факультета Московской консерватории. Это был стройный, светловолосый, относительно молодой человек с располагающей внешностью и открытым взглядом голубых глаз.

Подошёл Владислав - его брат, мой давний знакомый, «сосватавший» меня на место, изменившее всю мою дальнейшую судьбу. Что двигало им, когда совершенно незнакомому человеку оказывал такую добрую услугу? Он сильно рисковал, но я его ни разу не подвёл, и весь период пребывания в Риге мы оставались друзьями. Они со мной долго беседовали. Потом я играл им на баритоне по нотам, «с листа», незнакомую мелодию.

Думаю, что они остались довольны, потому что на следующий день на первой для меня репетиции он назначил меня баритонистом на вакантную должность. Так началась моя служба в новой должности, на новом месте, в новом музыкальном коллективе.

 

Глава 12. Приобщение к музыкальной культуре

Я уже писал, что с момента прибытия в Ригу мне очень понравился этот город с его улицами, парками, архитектурой, с добродушными и приветливыми жителями.

Здание училища с его парадной лестницей и старинными полевыми орудиями по бокам стояло за высокой ажурной металлической оградой, опоясывающей большую, всю в зелени, территорию. Оно было спроектированно в своё время известным архитектором и построено в начале двадцатого века для юнкерского училища, которое послужило «Альма Матер» не одному поколению офицеров русской армии. До войны в этом здании тоже готовили офицеров, только для латышской армии, поэтому в первый послевоенный год училище было предназначено для подготовки кадров офицеров-политработников для частей Военно-Воздушных Сил Советской Армии.

Оркестр училища располагался на четвертом этаже основного здания училища, в небольшом помещении из двух комнат. Репетиции проводили в клубе, что мешало учебному процессу. Поэтому капитан Савков занимался поиском приемлемых вариантов, чтобы создать нормальные условия для жизни, быта и творческого роста личного состава оркестра. Наконец, по согласованию с городскими властями оркестру был передан первый этаж в жилом доме недалеко от расположения училища. Вход к нам был отдельным, со двора.

Помещение для оркестра было большим и удобным. Здесь находились спальные помещения, репетиционный зал, служебные комнаты. С точки зрения норм воинских Уставов, нам были предоставлены некоторые послабления, но служба и охрана были организованы и мы работали, как отдельное воинское подразделение. Поддерживался воинский распорядок дня, который в соответствии с уставом внутренней службы регламентировал нашу жизнь и деятельность.

Но, вместе с тем, у нас не было жёстких воинских рамок. Например, наш дирижёр капитан Савков способствовал и поощрял наши организованные выходы на просмотр новых театральных спектаклей, оперных постановок и кинофильмов. Он был знаком со многими деятелями культуры города, композиторами, музыкантами и артистами. Достаточно сказать, что с момента переезда в новое городское помещение многие латышские композиторы приносили нам свои произведения. Мы их разучивали и исполняли на различных праздничных мероприятиях, проводимых в городе. Одним из таких, был народный праздник «Лиго», проводимый летом, 21 июня. В России и Белоруссии он назывался праздник «Ивана Купала»

В дни народных торжеств, по всей Латвии проводились районные праздники песни. После этого в столицу съезжались песенные коллективы со всей республики. В центре города выстраивалось огромное сооружение-амфитеатр, который назывался «Эспланада», где размещался сводный хор численностью более тысячи человек.

Ранним утром город заполнялся людьми в красочных национальных костюмах, которые направлялись в городской парк на «Эспланаду». Хор заполнял амфитеатр, затихало людское море зрителей. За дирижерский пульт становился один из руководителей хора, как правило, из числа авторов-композиторов.

Наш оркестр, постоянный участник всех песенных праздников, вместе с небольшими двумя оркестрами из районных Домов культуры аккомпанирует тысячеголосому хору. Грандиозное, исключительно отрежисированное зрелище, великолепное многоголосное исполнение, оно мне запомнилось на всю жизнь. Наш дирижёр, Николай Савков за активное участие в культурной жизни города и республики становится заслуженным деятелем искусств Латвийской ССР, а оркестр, имея в репертуаре произведения латышских композиторов, несколько раз записывал их на Республиканском радио. Эту запись мы однажды услышали по радио в концерте из произведений латышских композиторов в исполнении нашего оркестра.

Это был очень интересный и насыщенный период моей жизни, в котором я по настоящему приобщался к молодой музыкальной культуре латышского народа. И не только.

Музыканты оркестра Рижского ВПУ, после окончания народного праздника «Лиго»

(на снимке я второй справа) 1948 год, Рига 


Однажды, совершенно неожиданно, руководство Русского драматического театра попросило нашего дирижёра разучить и исполнить гимн бывшей Российской империи «Боже, царя храни» для спектакля «Дни Турбинных», где по ходу пьесы, требовалось его исполнение. Оркестр в театре был небольшой, состоящий, в основном, из струнных музыкальных инструментов, поэтому попросили нас помочь. Это было очень интересно.

Я впервые не только слышал, но и исполнял мелодию и слова старого российского гимна. Рижский русский драмтеатр был шефами нашего училища, и руководство театра не отказывало нам в контрамарках, на тот или иной спектакль, если кто-либо из нас просил об этом. То же самое и на оперные постановки. Рижский театр оперы и балета хоть и не очень большой, но отличался архитектурными особенностями и внутренним убранством.

Однажды я с товарищами впервые слушал там оперу Модеста Мусоргского «Хованщина», и нас поразили не только голоса исполнителей, но и работа художников спектакля. Сцена «Рассвет над Москва-рекой» произвела на нас огромное впечатление. Великолепные декорации, красочное изображение зари, лучи восходящего солнца, природа - всё было как в жизни. Мы вместе с залом долго аплодировали постановщикам спектакля и солистам. Эти яркие впечатления оставили глубокий след в моём познании оперного искусства.

А повседневная жизнь нашего оркестра под руководством уже майора Николая Савкова тоже была насыщена узнаванием нового в музыкальной культуре и совершенствованием владения игры на своём инструменте. Усилиями дирижёра оркестр наш стал высокопрофессиональным коллективом. На смотрах военных оркестров Прибалтийского военного округа он неизменно занимал первое место. На репетициях майор Савков настойчиво добивался мастерского исполнения произведений русской и зарубежной классики. Репертуар оркестра был велик и разнообразен, что свидетельствовало о нашем высоком исполнительском уровне.

Конечно, как военный оркестр мы также соответствовали всем предъявляемым требованиям. Исполняли маршевую и другую разнообразную военную музыку. В соответствии с планом штаба училища мы участвовали в строевых смотрах и показных занятиях. Ежемесячно курсанты училища в батальонном строю, со знаменем части выходили на улицы города, демонстрируя жителям Риги свою строевую выправку.

Не могу удержаться, чтобы не рассказать, какое впечатление это производило на жителей. Как правило, это мероприятие проходило летом, в выходной день, во второй половине дня. В наши дни его бы назвали строевым шоу, что было бы недалеко от истины. Представьте себе: три батальонных «коробки» курсантов, по двести человек в каждой, по десять человек в шеренгах. Во главе строя заместитель начальника училища по строевой подготовке, бывший выпускник училища 1917 года, а ныне полковник Валерий Братановский, любимец курсантов. Впереди - оркестр в полном составе. Все курсанты и офицеры-фронтовики в парадной форме с орденами медалями. Мы выходим из училища и поворачиваем на параллельную центральную улицу Бривибас - Свободы. Народ заполняет тротуары и рукоплещет шагающим под звуки оркестра курсантам. Уже на подходе к монументу Свободы начинается самое главное. Оркестр смолкает. Отдаётся команда перейти на строевой шаг. И в этот миг раздаётся грохот сотен сапог с металлическими набойками, печатающих шаг, и в такт шагам слышен перезвон медалей на груди курсантов.

Народ аплодирует, вездесущие мальчишки сопровождают нас. Мы снова играем марш и, огибая монумент по тому же маршруту, возвращаемся в расположение части. Судя по всему, жители города и все мы получали сильнейший эмоциональный заряд.

Очень обидно за народ небольшой, но замечательной республики Латвии, когда слышу сейчас или смотрю в телепередачах как новое националистическое руководство патологически не приемлет всё российское. Русскоязычное население, которое составляет почти 40% численности страны, подвергается притеснениям и унижениям.

Я шесть лет прослужил в столице республики и ни разу не видел и не слышал ничего, что бросало тень на советский народ и советскую армию. В то время Латвия была самой лояльной советской республикой в Прибалтике.

Конечно, надо считаться с тем, что прошло с тех пор больше шестидесяти лет. В мире произошли необратимые процессы, ушли в небытие Советский Союз и социалистическое содружество. К активной политической деятельности пришло новое, националистически настроенное поколение других, более молодых политиков, которые разжигают в Латвии настроения шовинизма и разобщения народов на государственном уровне. Но в моё время было совсем по-другому.

Приобщаясь к искусству и прежде всего к музыкальному, я всё больше укреплялся в мысли, что музыкальное творчество должно стать моей профессией. Своими мыслями я поделился с нашим дирижёром. Он поддержал меня и посоветовал поступать учиться на военный факультет Московской государственной консерватории, подавать туда документы.

Несмотря на то, что документы об образовании у меня были только за девять классов, сразу после войны, в порядке исключения, военные музыканты зачислялись на учебу. Мой хороший товарищ Саша Самсонов тоже начал готовиться вместе со мной. У него было такое же образование. И мы отослали документы в Москву.

Майор Савков помогал нам готовиться, обучая дирижированию на репетициях оркестра. Мы входили во вкус освоения профессии и ждали вызова на экзамены. К нашему разочарованию, из Москвы пришёл отказ с мотивировкой о том, что с 1949 года без среднего образования, приём абитуриентов во все высшие учебные заведения прекращается. Нам предложили получить среднее образование и после этого подавать документы.

Осенью мы с Сашкой поступили на заочное отделение музыкального училища при Рижской консерватории по классу тромбона, игру на котором нам пришлось осваивать заново. Надо сказать, что этот инструмент достаточно сложен в овладении навыками игры на нём. Он не имеет клапанов, как все остальные духовые музыкальные инструменты. Звуки на нем и игру по нотам музыкант производит при передвижении кулисы. Инструмент этот многоцелевой и используется в военных оркестрах, в симфонических, а также и джаз-оркестрах.

Мы уже втягивались в учёбу и успешно осваивали игру на инструменте благодаря нашему педагогу, старому музыканту оркестра Рижского театра оперы и балета Карлу Карловичу, строгому и, вместе с тем, забавному человеку, говорящему по-русски с сильным прибалтийским акцентом. Мы перешли на второй курс, всё шло хорошо, но неожиданно нас с Сашей пригласили в политотдел и как комсомольским активистам предложили стать курсантами военно-политического училища. Мы подумали и согласились.

Через некоторое время нас рекомендовали в партию. В июле 1950 года мы были приняты кандидатами в члены ВКП(б). Таким образом, путь к поступлению в училище нам был открыт. Не стало препятствием и отсутствие у нас среднего образования. Как «своих» активистов комсомола, нас даже освободили от вступительных экзаменов. В сентябре 1950 года мы стали курсантами и приступили к учёбе.

Когда же мы с Сашей пришли попрощаться с Карлом Карловичем, он очень был недоволен, даже возмущён, ругался на нас за то, что бросаем музыку и меняем её на военную карьеру. По его понятиям это было кощунством и в его голове не укладывалось, как можно так поступать. Нам было жаль его и как человека, и как музыканта до мозга костей. Мы его понимали. Что нам оставалось делать? Пристыженные, мы извинились за то, что так неудачно закончилась наша учёба и несостоявшаяся карьера музыкантов.

 


 





<< Назад | Прочтено: 580 | Автор: Бельченко А. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы