Григорий Левитин

                                                                     О том, что помню

Часть 3. Семья, завод «Пирометр», переход в ЛИКИ

Предварительное и окончательное распределение. Отдел Главного технолога. Дом «Ленфильма» и его жители. Дом творчества композиторов в Сортавала. Рождение дочери. О сестре Наташе. Уход отца. Отдел Главного конструктора и разработка магнитофона «Орбита». 22 апреля 1965 г. – начало работы в ЛИКИ. Мой научный руководитель профессор А.М.Мелик-Степанян. Отношения с женой.

Мне казалось, что с будущей работой всё абсолютно ясно. Состоялось так называемое предварительное распределение. Меня вызвали в деканат и предложили работу на кафедре киноаппаратуры в качестве научного сотрудника.

Для более молодых читателей поясню, что в то время выпускники вузов не должны были сами искать работу. Институт вместе с профильным министерством образовывал комиссию по распределению молодых специалистов. Комиссия предлагала выпускникам на выбор несколько мест будущей работы. Более широкий выбор предлагался выпускникам с высоким баллом успеваемости.

Незадолго до защиты дипломов в кабинете ректора состоялось заседание этой комиссии. Мне предложили выбрать любое место работы, кроме Ленинграда.

Мне показалось, что я получил удар под дых. «Но я же буду работать на кафедре киноаппаратуры!». Мне ответили, что этого места нет. Пришлось согласиться на первое попавшееся место работы в городе Истра. Отказаться от распределения было нельзя – тогда не выдали бы диплом. Позже я узнал, что это место отдали моему сокурснику Олегу Макарову. К его чести надо сказать, что он отказывался, говоря, что место обещано Левитину. Ему ответили, что он может отказаться, но Левитин эту работу всё равно не получит.

Прошла защита дипломных проектов, и я получил наконец мой диплом с отличием. Настало время важных решений – или брать путёвку и отправляться на работу в НИИ под Москвой, или каким-то образом остаться в Ленинграде.

   На защите дипломного проекта 

После бурных семейных дебатов было решено оформить наш брак с Тамарой и таким образом получить «свободный» диплом, т. е. возможность самостоятельного устройства на работу.

Дело в том, что Тамара окончила институт на год раньше. Она блестяще защитила дипломную работу (слово «блестяще» не моё, а одного из членов комиссии, которое я сам слышал) и была распределена на работу в одну из ленинградских астрономических лабораторий в посёлке Воейково.

По существовавшему положению, членов семьи направляли всегда в один и тот же город. Поэтому Тамара в шутку говорила: «Ты на мне женился по расчёту».

10 сентября 1961 года во Дворце бракосочетаний состоялась регистрация нашего брака.

Присутствовали только самые близкие: папа, сестра Наталья, Мария Павловна – мать Тамары, свидетельница со стороны невесты Наташа Кригер и свидетель со стороны жениха Лёня Муляр. Лёня, как всегда, опоздал, о чём я ему потом неоднократно напоминал.

Итак, победа! У меня на руках диплом и я могу пойти на работу, куда захочу. Но эта победа оказалась пирровой.

Почти два месяца я пытался устроиться на работу по профилю киноинженера. Однако ни одно из наших предприятий не желало меня брать. Не оказалось свободного рабочего места ни на заводе «Кинап», ни в ЦКБ киноаппаратуры, ни на ЛОМО-Ленинградском оптико-механическом объединении. Видя мои безуспешные потуги, начальница отдела кадров ЛИКИ Мария Михайловна сказала мне: 

«Я тебе помогу. Пойдёшь работать не в кино?» – «Пойду куда угодно, мне надо работать». Она сказала, что у неё есть приятель, заместитель директора по режиму завода «Пирометр». Я поехал на завод, и первые сведения о заводе я получил уже в троллейбусе. Кондуктор троллейбуса, следующего по улице Скороходова, объявила: «Следующая остановка – завод «Пирометр», почтовый ящик 518». Вообще-то последнее должно фигурировать только в закрытой переписке.

Меня принял Главный технолог завода. Он повертел в руках мой диплом с отличием, хмыкнул и спросил, кем я хочу работать – технологом или конструктором. Я ответил, что, конечно, конструктором, и был направлен в конструкторское бюро технологической оснастки.

КБ занималось разработкой приспособлений для сборки, а также механической обработки деталей на токарных, фрезерных и сверлильных станках. Через некоторое время я понял, чем была вызвана такая реакция Главного технолога на мой диплом. Работа конструктора приспособлений не требовала высшего образования, поэтому сотрудники КБ имели в лучшем случае диплом техника. Однако это были опытные конструкторы, у которых можно было многому научиться.

Задачу на разработку того или иного приспособления мы получали от цеховых технологов. Они же подписывали готовые чертежи. Примерно через неделю после поступления чертежей в инструментальный цех начиналось изготовление твоего изделия. И тут же начинались вызовы в цех, где возникали вопросы к твоим чертежам. Либо не хватало проставленных размеров, либо размеры не стыковались друг с другом, либо был не указан допуск на размер и так далее, и тому подобное. Иногда бывало, что ошибка конструктора выявлялась уже при сборке приспособления. Тогда приходилось корректировать размеры и изготавливать деталь заново.

   Из выпускного альбома факультета киноаппаратуры

Интересное наблюдение: изготовленная деталь кажется меньшей детали, изображённой на чертеже, и я поначалу свои детали не мог узнать.

Такая связь с цехом являлась хорошей школой для конструктора и позволяла быстро исправлять ошибки, а потом вообще обходиться без них.

Когда речь шла о разработке приспособления для обработки детали, надо было сначала хорошо изучить чертёж этой детали. Однажды я обратил внимание на одну странность в чертежах. Все размеры были указаны с точностью до третьего знака после запятой, то есть до микрона. В то же время точность на размеры давалась до первого знака, а значит, в 100 раз грубее. Это несоответствие я отправился прояснять в ОГК – отдел главного конструктора. Один из конструкторов объяснил мне, что эти чертежи изготовлены в московском КБ, и точность размеров до третьего знака дана по требованию начальства. С такой точностью замерялись размеры реальной детали американского авиаприбора, который оказался в руках наших конструкторов.

И ещё я узнал, что ОГК нашего завода в основном не разрабатывает изделия, а только сопровождает производство, то есть, они имеют связь с цехами и при необходимости вносят изменения в чертежи. И таких изменений бывает очень много. По этому поводу мне рассказали любимый в этом отделе анекдот.

4 июня 1961 года в Вене встретились Президент США Джон Кеннеди и Первый Секретарь ЦК КПСС Никита Хрущёв. Кеннеди спрашивает: «Никита, мои разведчики украли чертежи ваших ракет. Мы их изготовили, а они не летают. Почему?». Хрущёв отвечает: «Э, Джон, твои шпионы должны были украсть ещё два вагона изменений!».

Первое время мне поручались простенькие приспособления, потом более сложные, а потом были приспособления не для изготовления деталей, а для их сборки, а также для измерения и тестирования собранных узлов основного изделия завода.

Помню, мой прибор для измерения момента трогания подшипников участвовал в выставке работ молодых конструкторов Петроградского района Ленинграда.

Я вошёл во вкус конструкторской работы, но мне понравилось заниматься разработкой приборов, а не приспособлений. И я начал проситься в другой отдел – автоматизации. По всей видимости, тяга к изменению области деятельности была так высока, что я во сне начал произносить или выкрикивать слово «автоматизация». Однако между начальниками отделов завода существовала договорённость – не допускать перехода сотрудников из одного отдела в другой.

Спасение же пришло неожиданно и с неожиданной стороны. Но об этом позже. А сейчас вспомним о семейной жизни. После регистрации брака папа объявил, что нужно устроить свадьбу. Мы были против, но папа настоял. «Все знают, что я был против вашего брака, – сказал он, – поэтому свадьба должна отпраздноваться обязательно».

Свадьба гулялась два дня в квартире на Малой Посадской. Это было в конце октября, когда я уже получил работу. Помню, что было очень много народа, было весело. Шаргородские явились всей семьёй и даже с собакой Саванной, которой почему-то досталась бОльшая часть пирога с кремом.

С домом 4а по Малой Посадской связаны много известных кинематографических имён и историй, о которых я хочу рассказать. Творчеству некоторых жителей нашего дома посвящены книги и исследования киноведов, мне же хотелось бы поделиться своими воспоминаниями о том времени. В 60-х годах улица Малая Посадская была переименована в улицу Братьев Васильевых в честь создателей знаменитого «Чапаева». На самом деле режиссёры Васильевы были не братьями, а однофамильцами. Один из них – Георгий Николаевич – некоторое время жил в нашем доме.

  Из выпускного альбома химико-технологического факультета

Как уже говорилось, в доме жил и погиб от голода во время блокады в январе 1942 года один из первых актёров-орденоносцев П. К. Кириллов. Он исполнял главные роли в знаменитых фильмах «Мы из Кронштадта» и «Великий гражданин», участвовал в создании картин «Утирайте слёзы», «Танкер «Дербент», «Профессор Мамлок» и других.

  Во Дворце бракосочетаний 10.09.1961

«Профессор Мамлок» – первая режиссёрская работа Г. М. Раппапорта, также жителя нашего дома. К тому времени (а «Профессор Мамлок» вышел на экраны в 1938 году) Герберт Морицевич не был новичком в кино. Будучи гражданином Австрии, он некоторое время работал на киностудии в Берлине, а после прихода нацистов к власти переехал сначала во Францию, а затем в Америку. Здесь в Голливуде он активно участвовал в кинематографическом процессе до тех пор, пока не получил приглашение от наркома советской кинематографии переехать в СССР. С этого времени жизнь Г. М. Раппапорта связана с киностудией «Ленфильм». Здесь он поставил свыше двух десятков фильмов. Зрители старшего поколения наверняка помнят его картины «Музыкальная история» и «Воздушный извозчик». В последние годы своей жизни Г. М. Раппапорт ставил исключительно криминальные фильмы. До сих пор российское телевидение демонстрирует его картины: «Два билета на дневной сеанс», «Круг», «Сержант милиции» и «Меня это не касается».

Мистическим образом смерть Г. М. Раппапорта как будто продолжает цепь этих уголовных историй. 5 сентября 1983 года его тело было найдено в квартире, где он жил с женой Людмилой Петровной. Люля, как её называли в доме, работала художником на «Ленфильме». В это время она была в отъезде, но каждый день звонила домой. Однажды вечером к телефону никто не подошёл. Люля встревожилась и попросила соседку Ольгу Павловну посмотреть, есть ли в окнах свет. Её тревога увеличилась, когда она узнала, что свет горит. У Ольги Павловны были запасные ключи, и она, взяв с собой кинооператора Г. Мараджана, пошла проверить, всё ли в порядке с Раппапортом. Когда они вошли, перед ними открылась страшная картина: на полу в луже крови лежал хозяин квартиры. Довольно быстро по вызову прибыла скорая помощь, однако, не входя в квартиру, врачи заявили: «Это не наш клиент!» и вызвали милицию. На следующий день вернулась Людмила Петровна и приехал из Москвы сын Саша. Они подняли на ноги высокие милицейские чины Ленинграда – ведь многие из них были консультантами фильмов Г. М. Раппапорта.

Однако расследование практически не было проведено, а по результатам медицинской экспертизы причиной смерти был признан… инфаркт. И это несмотря на явные признаки насильственной смерти, наличие крови на полу и стенах, пропажу денег и драгоценностей. Странно было и то, что дверь не была взломана, а по словам Людмилы Петровны, её муж не открыл бы дверь незнакомым людям. Кроме того, незадолго до этой трагедии семья Раппапортов получила разрешение (редкое в то время) на отъезд на ПМЖ в Австрию. Это было известно соответствующим органам, что также наводило на некоторые подозрения. Члены семьи погибшего не соглашались с выводами экспертизы, отказывались подписать соответствующие документы. Но в конце концов они были вынуждены это сделать, поскольку в противном случае им не давали разрешение на похороны. «И вообще... не надо поднимать шума», – советовали милицейские чины. Так равнодушно (или преступно?) отнеслись советские государственные органы к судьбе своего заслуженного гражданина, народного артиста РСФСР, трижды лауреата Государственных премий кинорежиссёра Г. М. Раппапорта.

К счастью, жизнь других обитателей нашего дома сложилась не столь трагически, хотя, разумеется, проблем и у них хватало. До начала 50-х годов напротив нашей квартиры жил кинооператор В. А. Рапопорт с женой. Один из старейших ленфильмовских операторов, многократный лауреат Государственных премий, он работал затем на «Мосфильме» с режиссёром С. А. Герасимовым. После отъезда супругов Рапопорт в Москву на лестнице стало значительно тише. Не потому, что они были беспокойными соседями, просто женой Владимира Абрамовича была актриса Лидия Смирнова, которая пользовалась тогда колоссальной популярностью. К тому времени она снялась в двух десятках фильмов, но особенную известность ей принесла роль Шурочки в музыкальном фильме «Моя любовь». Поэтому на лестнице постоянно толпились люди, часами ждавшие, когда же Лидия Николаевна выйдет и можно будет наконец получить автограф.

Жильцами дома 4-а по Малой Посадской улице были также столпы отечественной кинематографии: кинорежиссёры Г. М. Козинцев и Л. З. Трауберг, создатели трилогии о Максиме – фильмов «Юность Максима», «Возвращение Максима» и «Выборгская сторона». Эти картины  вошли в золотой фонд советской кинематографии. Это не помешало однако партийным органам объявить Козинцева и Трауберга (наряду с другими деятелями культуры, в основном еврейской национальности) «безродными космополитами», в результате чего они остались без работы.

У Леонида Захаровича была потрясающая библиотека, мы иногда брали у него что-то почитать. До сих пор в памяти сохранилось чарующее название одной из книг, которую читала мама – «Маленький лорд Фаунтлерой». Что касается меня, то я запоем читал детективы Уолесса. «Ничего нет увлекательнее романов Уоллеса!» – стояло на обложке этой серии. «Тайна жёлтых нарциссов», «Красный круг» и другие были настоящими триллерами, хотя в то время такого термина ещё не существовало. Его ввёл позднее кинорежиссёр Альфред Хичкок (от английского слова «trill» – дрожать). И действительно, без дрожи нельзя было читать об убийце, который оставлял на телах своих жертв несколько жёлтых нарциссов. Или историю сыщика, который преследует преступника, избежавшего казни на виселице, потому что оборвалась верёвка. В результате на шее у преступника остался красный след от верёвки. В кульминационный момент этой истории красный круг обнаруживается на шее самого сыщика.

Оставшись без работы, Трауберг был вынужден продать часть своей библиотеки. Я помню, как от дома отъезжал грузовик, полный продаваемых книг. Однако объём библиотеки был настолько велик, что убыль была просто незаметна.

Мне доводилось часто встречать Трауберга, когда он шёл на прогулку со своей собакой Молли. Молли был чёрным скотч-терьером и, несмотря на свой степенный вид, не мог пропустить ни одной собаки женского пола. Когда результаты его благосклонности становились заметны их хозяевам, они возмущённо прибегали к Траубергу жаловаться на его питомца и требуя компенсации, которую они неизменно получали.

Переехав в Москву, Леонид Захарович преподавал на высших режиссёрских курсах, писал книги и статьи по истории и теории кино. Последние годы своей жизни Л. З. Трауберг провёл в Доме ветеранов кино в Матвеевском.

Другой классик отечественного кино Григорий Михайлович Козинцев был человеком энциклопедических знаний, теоретиком киноискусства, большим знатоком и любителем Шекспира. Его творчеству он посвятил книги «Наш современник Вильям Шекспир» и «Пространство трагедии». Недаром его фильмы «Гамлет», «Король Лир» и «Дон Кихот» считаются одними из лучших в мире экранизаций Шекспира.

Когда появилась возможность, Григорий Михайлович посетил Англию, посвятив своё путешествие в основном шекспировским местам. Впоследствии он рассказывал, что первым его впечатлением было: «Боже, как похоже!».

Наоборот, когда мы впервые оказались в Лондоне, то были поражены, насколько этот город не соответствовал нашим представлениям о нём. Во-первых, в течение двух недель ярко светило солнце, и не было намёка на знаменитый густой лондонский туман. Во-вторых, этот мегаполис, казалось, состоит из нескольких совершенно не похожих друг на друга городов. И, наконец, вместо чопорных англичан мы встретили добродушных, улыбающихся людей, приветливых, готовых прийти на помощь – стоило открыть карту города, как тут же звучал вопрос прохожего: «Help?». Удивляло нас также, что эти якобы законопослушные и мрачные англичане лихо соскакивали на ходу из автобуса (как правило, двери в автобусах не закрываются) и весело общались за пинтой пива в переполненных пабах. Мы сфотографировались с улыбающимся полисменом, который нёс вахту у резиденции премьер-министра на Даунинг-Стрит, а затем он предложил сфотографировать нас самих. И только один раз мы воскликнули вслед за Григорием Михайловичем: «Как похоже!». Это когда мы вышли из станции метро Лондон-Сити и оказались в толпе «белых воротничков». Не все были в пиджаках, но в светлых рубашках и галстуках – обязательно.

Возвращаясь к Г. М. Козинцеву, вернее, его семье, хотелось бы сказать несколько слов о его сыне Саше. Мы с ним не общались: он был младше нас, не гулял во дворе, а ходил на прогулки только со взрослыми. Кроме того, Саша не посещал школу, получая образование дома. Как-то Юра Гаккель был приглашён к нему на день рождения и был поражён увиденным: родители обращались к сыну на «Вы», и Саша уже тогда говорил по-английски. Немудрено, что, получив блестящее образование, он стал известным учёным, профессором, доктором наук, специалистом в области антропологии. Недавно вышла книга Александра Григорьевича Козинцева «Человек и смех», которая, как говорят, является новым словом в антропологии.

Вспомним уже упомянутого соседа – звукооператора А. А. Шаргородского. Прекрасный специалист, он работал с самыми лучшими режиссёрами. В списке его работ – фильмы из золотого фонда отечественной кинематографии, такие как «Возвращение Максима», «Комсомольск», «Дама с собачкой» и многие другие. Кстати, в фильме «Комсомольск» можно увидеть молодого Арнольда Александровича в эпизоде отправления парохода с будущими строителями Комсомольска. Шаргородский был душой любой компании. При появлении Нолика (так ласково называли его друзья) тут же возникал смех, даже если это происходило во время панихиды. Он был всегда приветливым, доброжелательным и, конечно, всегда навеселе.

Всегда навеселе был и художник народный артист РСФСР Н. Г. Суворов. Это не мешало ему создавать незабываемые изобразительные решения таких знаковых фильмов как «Пётр I» и «Депутат Балтики», а позднее – «Мусоргский» и «Чужая родня». Различные исторические эпохи и антураж происходящего на экране требовали от художника глубокого знания материала и художественного вымысла. Художник Н. Г. Суворов обладал и тем, и другим.

После регистрации брака мы почти два года прожили вчетвером в этом знаменитом доме на Малой Посадской. Хозяйством занималась Мария Павловна. Общение таких совершенно разных людей давалось с трудом, и при первых признаках беременности Тамары мы решили переехать к ней. Её дом располагался на Васильевском острове. Мне он был уже хорошо знаком, ведь сюда я провожал свою девушку после свиданий. Поскольку время обычно было уже позднее, мы ловили «левака» и объясняли ему адрес. Этот текст до сих пор сохранился в памяти: «Васильевский остров, 15-я линия дом 16, между Средним и Большим, ближе к Большому».

В дореволюционное время на Васильевском острове жило много немцев. Они построили множество добротных «доходных» домов, в том числе и дом 16 по 15-й линии. Квартиры были шикарные, многокомнатные с большой кухней, чёрным ходом и комнатой для прислуги.

Квартира, в которой жила Тамара с мамой, когда-то принадлежала семье адмирала Макарова. Он был однофамильцем знаменитого русского адмирала Степана Осиповича Макарова, погибшего в 1904 году вблизи Порт-Артура.

Со временем семью, как тогда говорили, уплотнили, оставив ей только одну, самую большую комнату, и квартира превратилась в коммунальную.

Вдова Макарова, старая дама, всегда изысканно одетая и благоухающая хорошим парфюмом, часто приглашала нас смотреть телевизор. Помню, что репортажи об убийстве Кеннеди мы смотрели у неё. Мы смущались, когда она, смотря на нас, приговаривала: «Какая красивая пара!».

Другие соседи, а в квартире было всего шесть комнат, были не столь любезны. Исключение составлял Николай Палыч, капитан китобойной флотилии «Слава», но он, по понятным причинам, редко бывал в Ленинграде.

В июне 1963 года мы отправились отдыхать в Дом композиторов в Карелии. Тамара была на 8-м месяце, и врач порекомендовал больше времени проводить на воздухе.

Дом композиторов располагался на берегу Ладожского озера, в бывшем охотничьем доме Маннергейма. Это был деревянный замок с широкой лестницей, спускающейся прямо к воде. Вокруг – хвойный лес и скалы, освещённые солнцем. Природа просто вынуждала заниматься творчеством. Недаром этот Дом полюбили многие композиторы, писатели и художники. В этих местах создавал свои произведения художник Николай Рерих. Здесь провели свой медовый месяц Майя Плисецкая и Родион Щедрин.

Тем же летом в Доме композиторов отдыхали композитор Александр Колкер и поэт Ким Рыжов. Тогда и родилась их песня «Долго будет Карелия сниться».

Здесь неоднократно бывали Александра Пахмутова и Николай Добронравов, а кинорежиссёр Ролан Быков написал сценарий фильма «Чучело».

Мы были в восторге от этого места, к тому же повезло с погодой. Много гуляли по лесным маршрутам, выполняя советы врача. Особенно красива природа была рано утром и вечерами, когда наступали белые ночи. Сейчас я понимаю, что мы вели себя легкомысленно, считая возможным для Тамары слишком много двигаться и даже играть в настольный теннис.

С нами за столом сидел заведующий кафедрой хорового дирижирования Ленинградской консерватории Авенир Васильевич Михайлов. Мне это имя уже было знакомо, я часто слышал по ленинградскому радио: «Исполняет хор под управлением Авенира Михайлова». Мы подружились.

Авенир Васильевич был заядлым рыбаком. Он предложил мне составить ему компанию. Однажды мы в заливе Ладожского озера выловили огромного лосося. Шеф-повар приготовил его для нас и выложил на большое блюдо. Вкус был изумительный, в чём могли убедиться и некоторые из гостей.

В этот залив впадало несколько ручейков – быстрых, с порогами. И в них водилась форель. Так что поле деятельности для рыбалки было достаточно широким.

Шеф-повар прекрасно готовил и вызывал к себе интерес своей импозантной внешностью. Это был высокий, интересный стройный мужчина на вид лет пятидесяти. Мы познакомились. Ему оказалось 70 лет, он всю жизнь проработал в дипломатических представительствах за рубежом. На наш вопрос, как ему удалось сохранить такую стройную фигуру, он ответил: «Я никогда не пробовал то, что готовлю».

Пришло время вернуться в Ленинград, а вскоре дошло и до родов. Тамара позвонила мне на работу и сообщила, что у неё начались схватки. Я примчался и встретил свою жену, шагающую по улице, с узелочком в руке – она направлялась в роддом. Последний находился практически напротив нашего дома. Это была известная в Ленинграде, да и в царском Петербурге, больница Видемана. Здесь 25 июля 1963 года родилась наша дочка. Когда знакомые папы удивлялись, узнавая, что дочка родилась точно в мой день рождения, папа с гордостью говорил: «Мой сын – инженер!». Начались обычные будни и проблемы, связанные с рождением ребёнка: бессонные ночи, кормление, пелёнки, подгузники, их стирка и глаженье – ведь никаких памперсов тогда не было. Вот и с кормлением были проблемы как у дочери, так и у мамы. Дочка высасывала мало, а у мамы из-за повышенной лактации возникало воспаление с температурой до 40 градусов. К тому же мы, как образованные люди, всё делали по учебнику доктора Спока, кормили точно по часам, а ребёнок, не переставая, плакал. И только когда бабушка, преодолевая наше сопротивление, стала кормить чаще, ребёнок стал спокойнее.

     Оленька

В суете пропустили сроки регистрации ребёнка. После второго напоминания от официальных органов я был послан зарегистрировать нашу дочку и дать ей имя. Тамара была тяжело больна и просила назвать дочку Екатериной, мне же нравилось имя Оля, Оленька, мне казалось оно более нежным. Я так и назвал, чем очень расстроил Тамару.

Папа тоже был расстроен, он думал, что мы назовём дочку в честь моей мамы. Я обдумывал это, но не хотел, чтобы еврейское имя создавало проблемы в жизни моей дочери.

Кто-то из доброхотов в его окружении предположил, что так назвали по святцам – ведь 24 июля именины Ольги. Думаю, что это не добавило папе хорошего настроения.

Конечно, уход за ребёнком в условиях коммунальной квартиры был не так уж прост. Стирать надо было в общей ванной комнате, для этого греть воду на плите. И для мытья ребёнка нужно было греть воду в кастрюлях.

Однажды я опрокинул такую кастрюлю на себя, так что вся грудь была в пузырях.

Когда Оле исполнилось полгода, мы переехали в отдельную квартиру. А дело было так.

К сожалению, довольно длительное время папа жил один. Он не хотел жить ни со мной, ни с моей сестрой Натальей. Кстати, сестру я уже упоминал, но подробно о ней не рассказывал. Сейчас мы устраним это недоразумение.

Будучи старшей сестрой, Наталья считала своим долгом не давать меня в обиду. Где бы мы ни были – во дворе, на даче или в пионерлагере – в ответственный момент она всегда оказывалась рядом. После окончания женской школы №89 Петроградского района и Ленинградского института киноинженеров (ЛИКИ) Наталья работала на «Ленфильме» инженером звукозаписи. Со временем она выросла в маститого звукооператора, работавшего с такими знаменитыми режиссёрами как Трегубович, Микаэлян, Полока и другими. Звукооператор Н. Левитина была среди создателей фильмов «Вдовы», «Обратная связь», «Уходя – уходи», «Двое в новом доме» и многих других.

Кстати, от неё я услышал интересную историю, связанную с фильмом «Вдовы». Когда этот фильм посмотрел Леонид Ильич Брежнев, он прослезился и спросил, чем он может помочь главной героине, не понимая, что это вымышленный персонаж. Нечто подобное произошло и с фильмом «Семнадцать мгновений весны», когда Леонид Ильич собирался наградить полковника Исаева званием Героя Советского Союза. Когда ему объяснили, что этот образ придуман писателем Юлианом Семёновым, он нашёл выход и наградил исполнителя роли Исаева-Штирлица актёра Вячеслава Тихонова званием Героя Социалистического труда.

Вклад Натальи Левитиной в российский кинематограф не ограничился созданием вышеуказанных фильмов. Она родила сына Мишу, который пошёл по стопам деда, став кинооператором. Со временем М. Левитин начал педагогическую деятельность, возглавляя мастерскую кинооператорского искусства Университета кино и телевидения в Санкт-Петербурге (бывший ЛИКИ).

     Оля с папой

На праздновании своего 70-летия Наталья призналась, что не всегда вела себя подобающе по отношению ко мне. Она вспомнила давно забытый случай. Мы пошли на каток вдвоём, где у неё было назначено свидание. Во время катания я упал и сломал руку, но продолжал кататься, чтобы не срывать свидание сестры.

После отъезда Наташи в Израиль наша связь ослабла. Мне неоднократно передавали привет люди, побывавшие у неё в гостах. Потом Наталья не раз сокрушалась, что так и не собралась пригласить нас к себе.

После возвращения Натальи в Питер и до последних её дней мы были в тесном контакте, правда, на расстоянии.

Но вернёмся на 60 лет назад. Нас очень беспокоило, что папа живёт один. И тут одна родственница сосватала папе свою соседку по коммунальной квартире.

Таиссия Викторовна была представительной женщиной, вдовой, в своё время потерявшей мужа. К тому же она была врачом, и это было решающим в данной ситуации. Таиссия Викторовна переехала на Малую Посадскую и отдала нам с сестрой свои две комнаты в коммунальной квартире. Я же, в свою очередь, должен был из папиной квартиры выписаться.

Завод «Пирометр», где я в то время работал, находился недалеко от папиного дома. Поэтому первое время я забегал к нему каждый день. Потом я почувствовал, что Таиссии Викторовне это не очень нравится. Я стал заходить реже, но каждый день звонил. Это же я продолжал делать и на новом месте работы.

Мне запомнилось, как однажды я звонил из института, и при этом присутствовала доцент кафедры механики Вера Фёдоровна Булатова. Она сказала мне: «Мне так нравится, как Вы говорите с Вашим папой!».

Всё последнее время он неважно себя чувствовал, а в конце октября оказался в этом злосчастном спецкорпусе Куйбышевской больницы. В день его ухода из жизни я был рядом. Он был без сознания, тяжело дышал. Неожиданно дыхание прекратилось, я умолял врачей что-то сделать, но они сказали, что ничего сделать нельзя. Это было 4 ноября 1966 года.

Мы с сестрой сохранили на всю жизнь чувство любви и благодарности своим родителям, а также чувство глубокой горечи, что их жизнь была такой короткой. А меня до сих пор не покидает чувство вины за то, что я доставил столько переживаний своему папе.

Теперь мы должны вернуться к квартирному вопросу. В результате сложного обмена у меня и у сестры оказались отдельные квартиры. Многие наши друзья считали, что мы поторопились, что можно было обменяться гораздо лучше. Мы же были готовы на любой результат, лишь бы выбраться из коммунальной квартиры.

В результате мы оказались в блочном доме, на четвёртом этаже без лифта, у чёрта на куличиках – на Правом берегу Невы. Одно название улицы чего стоило: «Дорога на Пруды», её потом переименовали в «Улицу новосёлов». Однако мы были счастливы – мы жили теперь в отдельной двухкомнатной квартире! И то, что теперь до работы надо было добираться больше часа, тоже не имело значения.

А на работе тем временем происходили изменения. Завод «Пирометр», где я тогда работал, занимался разработкой и изготовлением авиационных приборов. К качеству комплектующих деталей для этих приборов предъявлялись повышенные требования, они проходили так называемую военную приёмку. Большое количество отбракованных деталей можно было бы использовать для менее ответственных изделий.

Поэтому по решению военно-промышленной комиссии, которую возглавлял тогда Устинов (в дальнейшем министр обороны СССР), все военные заводы были обязаны выпускать товары народного потребления. На заводе долго обсуждались возможные изделия – от гинекологического кресла до так называемого мешка смеха. Наконец кто-то из начальства привёз из-за границы портативный переносной магнитофон. Такое изделие и приняли на заводе для разработки.

Вот тут-то обо мне и вспомнили, поскольку больше специалистов такого направления на заводе не было. Я включился в разработку макета такого магнитофона на базе нескольких зарубежных образцов. Через некоторое время чертежи были готовы, и настал этап изготовления узлов для макета. И сразу появились проблемы. Заводчане не могли принять то обстоятельство, что некоторые детали магнитофона должны изготавливаться с точностью, не уступающей военным изделиям. Это прежде всего относилось к разработанному мною узлу тонвала. Радиальное биение самого вала не должно было превышать нескольких микрон, что трудно было получить на имеющемся на заводе шлифовальном оборудовании. Мне пришлось везти главного инженера на родственный военный завод, который выпускал стационарный магнитофон «Астра». Он не поверил своим глазам, когда увидел два кругло-шлифовальных японских станка, обрабатывающих только тонвалы. Местный главный инженер объяснил, что в министерстве не разрешили бы покупать дорогую импортную технику для изготовления гражданской продукции. Поэтому при покупке этих станков пришлось указать, что станки будут использоваться для обработки ответственных деталей авиационных приборов. Вскоре такие станки появились и на «Пирометре».

Наконец макет магнитофона был создан, испытан и внесены коррективы в документацию. Дальше по идее должна быть запущена небольшая опытная партия. Но не тут-то было.

Минуя стадию опытного образца, макет был сразу запущен в серийное производство. Так было принято с изготовлением военных изделий. Исключая несколько общепринятых стадий ОКР – опытно-конструкторской разработки,– создатели военной техники пытались получить временной выигрыш в гонке вооружений. Это приводило к большим материальным потерям, но убытки списывались, и завод исправно в конце квартала получал премию.

В результате недостаточная доработка конструкции магнитофона привела к тому, что сошедшие с конвейера образцы магнитофона отказывались правильно транспортировать ленту. Конвейер был остановлен, а это ЧП для завода. Мы произвели некоторые доработки конструкции, но это не помогало.

И тогда я обратился за помощью к руководителю моего дипломного проекта профессору А. М. Мелик-Степаняну. Арам Матвеевич приехал на завод, и мы полдня просидели в цеху. Сделанные им рекомендации позволили за счёт небольшой доработки механизма решить проблему надёжного транспортирования ленты. Производство магнитофонов возобновилось. А недавно мне попалось в интернете сообщение о продаже портативного переносного магнитофона «Орбита». Оно было снабжено большим количеством фотографий. И мне было приятно убедиться, что разработанные мной узлы остались без изменений.

Во время встречи на заводе мы с Арамом Матвеевичем обсудили круг вопросов, которые необходимо было бы исследовать при разработке подобных механизмов. Естественно, в заводских условиях такие исследования провести невозможно. «А у нас Вы могли бы провести подобные исследования», – сказал мой бывший шеф. «Но Вы же не захотели меня взять!», – не удержался я.

«Тогда не получилось, а сейчас появилась такая возможность. Правда, платим мы мало», – ответил он. Я сказал, что мы дома посоветуемся.

Конечно, мы решили ради перспективы согласиться на это предложение. Я позвонил и дал согласие. Но мы не могли себе даже представить, насколько ухудшится наше материальное положение. Вместе с премией моя зарплата на заводе составляла около 200 рублей. Оклад же старшего инженера в институте был всего 100 рублей. Прожить на эти деньги оказалось крайне трудно.

Длительное время никаких сигналов из института не поступало. Постепенно мы успокоились, совесть наша была чиста – мы позаботились о перспективах, но не наша вина, что так всё сложилось. Зато ничего в жизни менять не надо...

Неожиданно где-то через полтора месяца раздался звонок: «Можно оформлять документы».

22 апреля 1965 года я начал работать на кафедре киноаппаратуры, где и проработал 32 года.

Много лет спустя я был по служебным делам в нашем министерстве, и мой однокашник Юра М., ставший начальником одного из отделов Госкино, рассказал мне: «А твой-то шеф стучал кулаком по столу и кричал проректору по научной работе: «Левитин будет работать на кафедре!».

Естественно, я всего этого не знал и наивно полюбопытствовал на кафедре, могу ли я поступить в аспирантуру, хотя бы заочную. Ведь я перешёл на кафедру, чтобы заниматься научной работой. Мне прямо ответили, что это невозможно, нужно согласовывать с райкомом партии, который следит за правильным национальным составом аспирантов. Арам Матвеевич меня утешил, что я могу и без аспирантуры заниматься подготовкой диссертации, а он никогда не откажет мне в консультациях. И действительно, так и было в дальнейшем. Мы много времени провели в обсуждении научных вопросов, постановки экспериментов, подготовки научных статей, формулировании темы диссертации и многого другого.

Должен сказать, что Арам Матвеевич сыграл решающую роль в моей профессиональной деятельности, за что я ему глубоко благодарен.

Арам Матвеевич был Учёным с большой буквы. Все его научные работы обладали особым свойством, я назвал бы это научной избыточностью. Так, каждая глава его докторской диссертации в сущности представляла собой вполне законченную докторскую диссертацию. Это в равной степени относится и к лентопротяжным зубчатым барабанам, и к стабилизаторам скорости движения звуконосителя, и к наматывателям киноленты. А в конце жизни Арам Матвеевич разработал теорию процесса наматывания киноленты в рулон, посвятив этому фундаментальный труд, который он сам шутя называл своей второй докторской диссертацией.

Хочу особо подчеркнуть, что с развитием цифровой записи изображения и звука многие из описываемых исследований потеряли свою актуальность. Но более 60 лет назад они были основой для усовершенствования кинотехники.

Арам Матвеевич был, наряду с С. М. Проворновым, автором учебника «Детали и механизмы киноаппаратуры» и читал соответствующий курс лекций. Вообще своими научными идеями Арам Матвеевич мог бы загрузить целый научно-исследовательский институт. Он не раз говорил, что разработчики лентопротяжных механизмов, работающие в различных отраслях промышленности, имеют схожие научные проблемы и должны сотрудничать. По его инициативе в Киеве состоялась Всесоюзная научно-техническая конференция, посвящённая проблемам исследования и разработки подобных механизмов. Сам Арам Матвеевич сделал основополагающий доклад. Я сидел в зале Киевского Политехнического института среди научных сотрудников КПИ и слышал их комментарии по поводу этого доклада. Они насчитали несколько десятков тем кандидатских диссертаций, сформулированных докладчиком. Я спросил у них, что их так удивило. Они ответили, что не привыкли к такой щедрости и что у них не принято так расточительно делиться научными идеями. Однако для Арама Матвеевича другой подход был немыслим. Недаром признанный авторитет в области таких механизмов, заведующий кафедрой Каунасского Политехнического института, профессор Казимир Михайлович Рагульскис назвал моего шефа «отцом лентопротяжных механизмов».

Как истинный учёный, Арам Матвеевич не представлял себя без учеников. По его инициативе на кафедре киноаппаратуры периодически собирались представители промышленности. На этих собраниях, которые Арам Матвеевич шутливо называл «ассамблеями», каждый участник мог в свободной форме рассказать о своей работе и возникших проблемах. В ходе обсуждения докладчик часто получал полезные советы, которые помогали ему в дальнейшей работе.

Обмен опытом представителей промышленности Ленинграда происходил также по линии Ленинградского отделения Союза кинематографистов. Здесь Арам Матвеевич возглавлял секцию науки и техники, здесь проходили ежегодные научно-технические конференции совместно с Ленинградским институтом киноинженеров. Здесь же после кончины Арама Матвеевича мы проводили «Мартовские чтения», посвящённые его памяти.

Не следует думать, что Арам Матвеевич был кабинетным учёным, далёким от производства. В свое время он работал главным инженером завода «Кинап», был крупным специалистом в области разработки и производства киноаппаратуры. И в дальнейшем все теоретические разработки Арама Матвеевича обязательно имели практический выход. Его идеи нашли воплощение в звукозаписывающей и кинопроекционной аппаратуре, а также в некоторых видах специальной аппаратуры. Это, например, светомодулирующее устройство для аппаратов фотографической записи и воспроизведения звука. Это и высокоэффективный блок-стабилизатор скорости движения фонограммы, предложенный Арамом Матвеевичем, создавший теорию его работы и методику расчёта. Для весьма специфической задачи сьёмки с экрана кинескопа им был разработан быстродействующий скачковый механизм со сверхмалым рабочим углом, который мог продёргивать киноленту за время обратного хода луча. Работая над теорией наматывания ленты в рулон, Арам Матвеевич задумался о том, как обеспечить оптимальную характеристику наматывателя и в то же время разгрузить перфорационную перемычку киноленты на задерживающем зубчатом барабане. Так родилась идея ввести между наматывателем и зубчатым барабаном специальное устройство, разделяющие эти два узла. Он назвал это устройство усилителем натяжения киноленты.

Арам Матвеевич создал целую научную школу в области лентопротяжных механизмов. Среди его учеников были представители науки и производства, некоторые из них имели своих учеников.

Однако Арам Матвеевич был интересен не только энциклопедическими знаниями, тонким владением сложного математического аппарата. Он был настоящим интеллигентом. Любил и был большим знатоком искусства (недаром одним из близких его друзей был директор Эрмитажа академик Борис Борисович Пиотровский). В паузах между теоретической работой он слушал пластинки с классической музыкой. Прекрасно владел английским языком, читал в подлиннике классиков американской и английской литературы, любил Агату Кристи. Если ему встречались незнакомые слова (что бывало не часто), он выписывал их в тетрадь, которая всегда лежала у него на письменном столе. Хорошо разбирался в политике, а также в организации производства. В своё время направил в Москву свои предложения по реорганизации общественного производства, введению хозрасчёта. Но по тем временам это были слишком радикальные решения и они, естественно, не нашли поддержку у тогдашнего руководства.

Он был принципиальным, кристально честным человеком. Никогда не кривил душой, всегда говорил то, что думал (или не высказывал своего мнения вообще). Корил себя, что в своё время не высказал своё мнение о работе аспиранта, руководителем которого был заведующий кафедрой. Самому же аспиранту в приватной беседе он сказал, что ему лучше заниматься партийной работой, чем научно-исследовательской. Если при нём пытались обсудить кого-то, кто при этом не присутствовал, то он резко говорил: «Это не подлежит обсуждению».

Однажды в Доме творчества кинематографистов в Репино я разговорился с Гардановым. Это был очень пожилой человек, один из первых советских кинооператоров. В своё время он преподавал в институте и поэтому многих знал на нашей кафедре. Он спросил: «Как дела у Мелик-Степаняна? О, это скала! Кремень!»

А ещё у Арама Матвеевича было хорошее чувство юмора, он любил пошутить и послушать хорошую шутку.

Однажды он болел, и я пришёл его проведать. Уходя, я пожелал ему выздоравливать и сказал: «Поправляйтесь, Арам Матвеевич. Вы знаете, никто не желает Вам здоровья так искренне, как я», «Почему?» – заинтересовался он. «Потому что, когда Вы болеете, лекции за Вас приходится читать мне». В ответ раздалось раскатистое «Ха-ха-ха!»

Я перешёл в институт в апреле 1965 года, а в июле Оленьке исполнилось два года. Она была с бабушкой на даче в литовском городке Пабраде. У нас не было отпуска, но я на несколько дней вырвался, чтобы их посетить. Оля от меня отвыкла и жалась к бабушке. Наконец я сказал: «Всё, мне это надоело, я уезжаю». Она взяла меня за руку и сказала: «Не уезжай». Мы пошли на станцию отправлять маме письмо. Она крепко его держала в руке и всю дорогу повторяла: «Письмо». На обратном пути она сказала первую в своей жизни фразу: «Музик (мужик) везёт сено». А первое слово после «мама» было «поцита». Мы терялись в догадках, что это может означать. Как-то раз я спросил у неё: «Тебе почитать?» и она радостно откликнулась: «Поцита, поцита!».

Мы часто ходили на праздники, которые устраивались в институте для детей сотрудников. Однажды меня увидела сотрудница кафедры физики и воскликнула: «У такого чёрного папы такая беленькая дочка!» В другой раз Оленька была с мамой. Мама всегда заботилась, чтобы ребёнок был прекрасно одет. Делать это было довольно трудно, хорошие детские вещи было не купить. Из-за границы детские вещи тоже не привозили, потому что они стоили дороже взрослых. Поэтому Тамара сама шила и вязала, так что ребёнок выглядел блестяще.

Её увидела лаборантка кафедры фотографии Бэлла Давидовна: «Господи, Виноградова! Была такая оторва, а стала такой заботливой мамой!».

Несколько позже похожим образом высказалась Генриетта Григорьевна, тётя Этти (маленькая Оленька, многократно слыша упоминания имени «тётя Этти», однажды спросила: «Кто такие эти тёти?»), мама моего погибшего товарища Юры Гаккеля. В течение многих лет сначала одни, а затем с детьми мы приходили к тёте Этти в день рождения Юры. «Тамара, – сказала она, – ну нельзя так растворяться в детях. У тебя должна быть и своя жизнь».

Когда Оле исполнилось четыре года, я уже полтора года проработал старшим инженером кафедры киноаппаратуры, а затем прошёл по конкурсу на должность ассистента той же кафедры. Вскоре я получил повестку из военкомата о призыве на военные сборы. Это казалось несвоевременным как по производственным, так и по личным причинам. Мы не успели снять дачу, и Оля могла остаться на лето в городе. А это было бы для нашей семьи ужасной трагедией.

Местом дислокации этих сборов был выбран Резекне, маленький городок в Латвии. Я знал это место, когда-то мы отдыхали здесь с мамой и сестрой. Я предложил снять дачу в окрестностях Резекне, так чтобы она были недалеко от моих сборов. Мне помнилось, что природа в этих местах замечательная.

Сборы проходили в военной части, специализирующейся на радиоразведке. Военнослужащие прослушивали переговоры по радио командиров частей, размещённых в Европе и Америке. Прошла пара дней, никаких задач нам не ставили. Я обратился к начальнику сборов с просьбой об увольнительной. Он поинтересовался о цели такого увольнения и был поражён, когда узнал, что я хочу снять дачу.

«Чтобы офицер на сборах помнил о семье, в моей практике такого на было», – сказал он. Я получил разрешение на увольнение и очень полезный совет: ехать в гражданской одежде. «В военной форме здесь ты дачу не снимешь».

Проехав на автобусе несколько остановок, я вышел в очень живописном месте. Вокруг озера, на холмах росли хвойные деревья, и симпатичные дома располагались прямо в лесу. Я быстро нашёл подходящий домик, договорился с хозаином и отправился в обратный путь. Посёлок назывался Сомерсет.

Когда я вернулся в часть, командир спросил у меня: «Ну как, снял? Молодец! А мы вас распускаем». Оказалось, что в Москве что-то перепутали, и вместо сержантов на сверхсекретные сборы призвали офицеров запаса. Пришлось возвращаться в Ленинград и потом всем вместе ехать на дачу. Моим домашним место очень понравилось – и дом, и приветливый хозяин, ну а о качестве латышских молочных продуктов нечего и говорить. Первое время Оля с бабушкой оставались вдвоём, а потом приехали мы. Бабушка казалась встревоженной. Она рассказала, что часто вечерами они с хозяином сидели у дома на лавочке и болтали. Но однажды хозяин рассказал, что ещё с довоенных времён он был айзсаргом, то есть членом военизированных формирований, в мирное время помогающих полиции. Во время войны они выполняли поручения оккупационных властей, в частности – участвовали в ликвидации еврейских семей.

«Мы убивали евреев, взрослых и детей», – гордо рассказывал он. «Но как же можно убивать детей?» – дрожащим голосом спросила русская бабушка, прижимая к себе полуеврейскую внучку. «Но они же еврейские дети», – объяснил хозяин. При нас ни о чём подобном хозяин не рассказывал.

В детстве Оленька была очень интеллигентной, доброй и беззащитной девочкой. Хочу привести один очень яркий пример, хотя сомневался, стоило ли об этом рассказывать. Но очень хочется.

Мы сидели за кухонным столом и завтракали. Этот стол стоял у окна, так что можно было наблюдать за тем, что происходит на улице. Тамара увидела, что у фонарного столба стоит пьяный мужчина и справляет малую нужду. Она задумчиво заметила: «Мужик ссыт». Маленькая Оленька прожевала сосиску, выглянула в окно и спросила: «Музик узе пописиль?»

Когда она играла во дворе, то всегда делилась с детьми своими игрушками. А иногда их у неё просто отнимали, и тогда она горько плакала. Мы внушали ей, что надо уметь за себя постоять. В результате однажды, когда маленький мальчик толкнул Олю и выхватил у неё игрушку, она подняла руку и спросила у мамы: «Можно, я его ударю?»

Как-то раз Тамара выглянула во двор и увидела рыдающую дочь, у которой в очередной раз отняли все игрушки. Она выскочила во двор и увидела, что виновник этого происшествия спокойно играет чужими игрушками на глазах у своей мамы. Тамара обратилась к ней: «Что же Вы позволяете сыну отбирать чужие игрушки?» Та чуть ли не в лицо бросила Олины игрушки и закричала:

«Не нужны нам ваши жидовские игрушки!». Надо отдать должное Тамаре, она не поддалась на провокацию и просто сказала: «Не нужны, так играйте своими».

И здесь я хочу спеть оду своей русской жене. Она не только с достоинством переносила те испытания, с которыми сталкивалась наша семья, но и воспитала детей так, что они в равной степени чувствуют себя как русскими, так и евреями. Такими выросли и внуки.

Вообще наверное трудно найти таких разных людей, как мы с Тамарой. И манера поведения, и способ выражения своих чувств, и реакция на те или иные события резко отличались друг от друга. Ссорились ли мы? Ещё как! И тут мне вспоминается один старый анекдот. Празднуется «золотая» свадьба. У главы семьи спрашивают: «Вы прожили вместе 50 лет, неужели Вы никогда не ссорились?». «Ссорились довольно часто». «Неужели Вам никогда не хотелось ударить жену?». «Ударить – нет, убить – да!».

Несмотря на различие характеров, мы всегда вместе решали все жизненные проблемы, любили друг друга, любили своих детей и вместе прожили 56 лет. Тамара поступала на работу в Химико-технологический техникум им. Менделеева. В отделе кадров долго тянули с оформлением документов, потом с ней встретился заведующий учебной частью. Он спросил, откуда у неё такая фамилия и какая была девичья фамилия. Посетовал, что лучше бы она оставила девичью фамилию, но на работу всё же взял. Казалось бы, чисто русский человек не должен был бы испытывать такую дискриминацию. ...А еврей должен?

Здесь вспоминается известный анекдот. Человеку говорят, что появился новый лозунг: «Бей жидов и почтальонов!». И человек тут же спрашивает: «А почтальонов за что?»

Итак, я полностью погрузился в работу ассистента кафедры киноаппаратуры. В обязанности ассистента входило проведение лабораторных и практических занятий, руководство курсовыми и дипломными проектами. Честно говоря, последняя сфера деятельности была мне особенно по душе, я чувствовал здесь себя «в своей тарелке». Видимо, это сказывалось и на результате студенческих работ. Защиту курсовых проектов принимали профессора кафедры Арам Матвеевич, Олег Фёдорович и Сергей Михайлович – заведующий кафедрой. Последний во время обсуждения результатов курсового проектирования заметил, что наименьшее количество ошибок содержится в проектах, которыми руководил Левитин.

Темы дипломных проектов студенты выбирали сами. Довольно многих своих дипломников помню до сих пор, с некоторыми из них в дальнейшем подружился.

Был такой студент-дипломник из Одессы Виктор Носатюк. Со временем он стал главным инженером Одесской киностудии. Как-то я привёз студентов на летнюю практику на эту киностудию и был приятно удивлён, что мой дипломник занял такой важный пост. С его помощью студенты были распределены по цехам, на места практики.

Я часто руководил производственной практикой студентов на «Ленфильме», «Мосфильме», Киевской киностудии им. Довженко, Одесской киностудии, Одесском КБ кинооборудования, Ленинградском оптико-механическом объединении и на других предприятиях. И всегда, если я встречал знакомых или незнакомых выпускников ЛИКИ, они помогали с решением всех проблем, возникших при организации практики студентов.

И в этот раз была серьёзная проблема, и заключалась она в неудачном, с точки зрения практики, расположении киностудии. Она располагалась на берегу Чёрного моря, рядом с известным одесским пляжем Отрада. Поэтому сразу после моего посещения студенты исчезали из киностудии и появлялись на пляже. Я попросил Виктора, если это возможно, устроить моих студентов на оплачиваемые рабочие места. Он это сделал, практика успешно состоялась, ну а на пляже студенты бывали до или после рабочей смены.

Как-то вечером за бутылкой хорошего одесского вина Виктор признался мне, как он меня ненавидел во время работы над дипломным проектом. «Прихожу на консультацию, думаю, что всё готово – нет, оказывается, ещё несколько ошибок. Прихожу снова, вроде всё исправил – нет, оказывается  нужно ещё что-то доработать. Думаю, сейчас бы дать ему по кумполу!»

Только когда Виктора похвалили на защите и он получил свою пятёрку, он понял, что всё было не зря. Однажды меня попросила зайти декан по работе с иностранными студентами Анна Григорьевна Лаврова. Перед ней сидела заплаканная вьетнамская студентка. Состоялся следующий диалог:

«Григорий Вениаминович, Вы знаете эту студентку. Она жалуется, что Вы не хотите брать её на дипломное проектирование». «Я не в состоянии это сделать, у меня не осталось часов. Ведь есть ещё свободные преподаватели!». «Но она хочет делать дипломный проект именно у Вас. Вы знаете, что она хорошая студентка, и я очень прошу Вас пойти ей навстречу».

Пришлось сверх плана взвалить на себя эту нагрузку. Но, честно говоря, работать с ней было приятно, она в точности выполняла все мои указания ровно в срок и больше не плакала.

А в моём кабинете до сих пор висит чёрная дощечка, покрытая лаком, с перламутровым изображением вьетнамской девушки, на обратной стороне дощечки сделана от руки надпись (орфография соблюдена): «Уважаемый Григорий Винияминович! Вам на память от Вьетнамской студентки. Ленинград 1984».

Но не со всеми иностранными студентами было приятно и легко работать. Был у меня дипломник из Сирии, блондин с голубыми глазами, внешне очень похожий на итальянского актёра и режиссёра Франко Неро. Он вежливо выслушивал мои замечания, соглашался с ними и надолго пропадал. Я вызывал его через сокурсников и через деканат, даже сам ездил в общежитие. Случайно я узнал, что мой красавец женат на нашей студентке. Я нашёл её, и мы долго обсуждали, что можно сделать. Оказалось, что её муж из богатой семьи, отец – дипломат, работает во Франции. Не знаю, какие рычаги она нажала, но он кое-как доплёлся до защиты.

Вспомнил ещё один случай, связанный с дипломным проектированием. Ко мне обратилась начальница отдела кадров Валентина Владимировна. Она попросила меня взять шефство над дочерью её подруги, студенткой 5-го курса. «Мне кажется, – сказала Валентина Владимировна, – что такую слабую студентку сможете вытянуть только Вы». Я не мог не взяться за эту работу. Мы справились.

Возвращаясь к работе ассистента, скажем, что он не имеет права читать лекции студентам. Но это правило зачастую нарушалось. Во время болезни доцента Барбанеля мне приходилось читать лекции по курсу «Эксплуатация киноаппаратуры», не говоря об отдельных лекциях по курсу «Детали и механизмы киноаппаратуры», о чём я уже говорил.

Однажды ко мне подошёл доцент кафедры механики и предложил прочитать курс «Теория механизмов и машин» для студентов электротехнического факультета. Я помнил курс ТММ, который нам читали на третьем курсе, помнил, с каким трудом мы разбирались в этой дисциплине. Особые трудности у нас вызывала теория винтовых зубчатых передач. Поэтому я отказался, сказав, что плохо помню и разбираюсь в подобных вопросах. Он же возразил, что если хочешь разобраться в каком-то вопросе, возьмись его преподавать, на что я ему напомнил высказывание Бернарда Шоу: «Тот, кто умеет – делает, кто не умеет – учит других».

Но что-то не давало мне покоя. Я взял учебник по ТММ и начал разбираться. Через какое-то время все вопросы, казавшиеся трудными, прояснились, и я понял, что смог бы об этом рассказать. Поэтому я дал согласие взять на себя дополнительную учебную нагрузку и получил первый опыт чтения целого курса лекций.

Кроме учебной работы ассистент должен был вести научно-исследовательскую работу. На кафедре разрабатывалось несколько хоздоговорных научно-исследовательских работ по заказу промышленных предприятий. Я включился в работу по оптимизации лентопротяжных механизмов кинопроекционной и звукозаписывающей аппаратуры. Научным руководителем темы был профессор Мелик-Степанян.

При обсуждении круга задач, которые необходимо исследовать в рамках хоздоговорной темы, Арам Матвеевич предложил мне подумать также о теме диссертационных исследований. В свою очередь он выдвинул для обсуждения, в качестве темы исследования, так называемый эффект Вернера, имеющий место в звукозаписывающей аппаратуре. Я был знаком с этим эффектом. При контакте магнитной головки с лентой возникает эффект, подобный воздействию смычка на струну, который вызывает появление продольных колебаний ленты. Это приводит к искажению записываемого сигнала.

Эта тема не вызывала у меня интерес, мне хотелось заняться исследованиям технических проблем, с которыми я уже сталкивался на заводе, а теперь и на кафедре. Я решил сам сформулировать тему диссертации и с душевным трепетом предъявил её шефу. И неожиданно для меня он её одобрил.

И именно в это время военкомат опять дал о себе знать. Я получил повестку о призыве, но уже не на сборы, а на действительную военную службу. Дело в том, что вышел приказ Министра обороны, обязавший всех офицеров запаса, получивших подготовку на военных кафедрах вузов, пройти действительную военную службу. В военкомате мне сообщили, что службу мне придётся проходить в береговой охране Тихоокеанского флота. Вся семья была в шоке, только Тамара пыталась найти положительные стороны в этой истории. Например, то, что на Дальнем Востоке можно купить много хороших японских шмоток.

Меня же мучила неопределённость моего профессионального положения. Я только начал нащупывать направления научных исследований. Через несколько лет многое может измениться. И неизвестно, будет ли тогда место на кафедре. Оставалось только ждать.

Видя мои душевные муки, заведующий кафедрой спросил, не может ли он чем-нибудь помочь. Мне казалось, что служить всё равно придётся, но хотелось бы это делать поближе к дому, например, на Балтийском флоте. Мне представлялось, что если бы кто-то в военкомате мог переложить папку с моим делом с одного стола на другой, задача была бы решена.

Сергей Михайлович вспомнил, что недавно наш проректор по заочному обучению Николай Тимофеевич К. защищал кандидатскую диссертацию в области военных наук и на его защите было много военных, в том числе генералов и адмиралов.

«Попрошу-ка я его», – сказал Сергей Михайлович.

Мне не планировали учебную нагрузку, я каждый день приходил в институт и занимался только исследовательской работой. Прошёл месяц, никаких сведений из военкомата не поступало. Сергей Михайлович приказал мне включаться в учебную работу.

Через много лет, на банкете после защиты диссертации, я поднял тост за Николая Тимофеевича, без которого эта защита не состоялась бы. Потом я спросил его, как это всё удалось. Он ответил: «Я сам не понимаю. Наверное, папку с твоим делом очень глубоко засунули».

O TOM, ЧТО ПОМНЮ. Часть I

О ТОМ, ЧТО ПОМНЮ. Часть II

О ТОМ, ЧТО ПОМНЮ. Часть III

• Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
  Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.

  
  Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

  Войти >>