Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

С. Пикулин

 

ТАК ЭТО БЫЛО

 

В Харькове до войны

До войны наша семья жила в Харькове. Сюда в 1930 году мои родители Нафтоль Самойлович Пикулин и Сарра Борисовна Абрамсон со мной переехали из г. Проскуров (теперь Хмельницкий, Украина). В Харькове папа работал в областном отделе народного образования (Обл.ОНО), где заведовал сектором культпросвета и образования взрослых. На Украине в то время большинство сельского населения было малограмотным или безграмотным. Папа постоянно ездил по селам, организовывал ликбезы, избы-читальни и т.п.

Мама до 1934 г. была редактором республиканского журнала для работников детских садов, а после перевода столицы в Киев была назначена заведующей кафедрой дошкольной педагогики Харьковского педагогического института.

Жили мы в коммуналке. В доме было 13 квартир, большинство из которых просто комнаты, и одна общая кухня. В ней не только готовили, но и стирали, т.к. здесь находился единственный водопроводный кран. И - буквально по Высоцкому - была «всего одна уборная» с входом из этой кухни. В Харькове родились моя сестра Лина в 1934 году и брат Валерий в 1938 году. Я учился в школе и посещал первый и лучший в СССР Дворец пионеров, который был открыт в 1935 году в прекрасном здании, где до революции 1917 года размещалось Дворянское собрание. Помню, что читал в библиотеке Дворца «Хижину дяди Тома», «Два капитана» и другие интересные книги и занимался в разных кружках. «Остановился» в конце концов на художественном.

В 1941году во Дворце пионеров была организована художественная выставка, посвященная 100-летию со дня смерти М. Ю. Лермонтова. Я представил на нее две своих иллюстрации к стихотворениям поэта, за которые был премирован поездкой в Западную Украину в пионерлагерь, где «юные художники» должны были бы совмещать рисование с натуры с отдыхом. Поездка должна была состояться в июле этого года. Не состоялась, и художником я не стал!

Война все перечеркнула. Она определила дальнейшую жизнь всего нашего поколения. Ее «рубцы» чувствуются и сегодня.

 

22 июня 1941 года: на переломе

В этот воскресный день я шел домой через площадь Дзержинского из хлебного магазина, куда меня послали родители, и услышал из репродуктора на здании гостиницы «Интернационал» (теперь «Харьков»), что в 12 часов будет передано «важное правительственное сообщение». Я быстро добежал домой и успел услышать по радио известное выступление Молотова о нападении Германии на нашу страну, которое заканчивалась словами: «Враг будет разбит, победа будет за нами!». И мы помнили эти слова все годы войны.

Жизнь сразу же резко изменилась. Город преображался. Для укрытия при бомбежках во дворах начали рыть щели - окопы и как-то оборудовать подвалы домов. Для защиты окон от взрывной волны их стали заклеивать крест-накрест вырезанными из газет бумажными полосами. А вечерами, как было приказано, - завешивать окна для затемнения города. За этим зорко следили, так как свет в окне мог считаться указанием для немецких самолетов. А налеты немецкой авиации, особенно ночные, становились все чаще и вскоре стали регулярными. По сигналу воздушной тревоги полагалось быстро спускаться в подвал - в «убежище», (которое никого бы не спасло при попадании бомбы в наш старый одноэтажный дом). Но нам, мальчишкам, иногда удавалось оставаться наверху и наблюдать, как прожекторами «ловят» и из зениток обстреливают немецкие самолеты. Мы радовались, когда в черном небе они попадали в перекрестие лучей прожекторов и переживали, когда их не находили, а мы слышали разрывы бомб, падающих на родной город. По утрам мы собирали осколки снарядов.

Появились сообщения о сбросе немцами парашютистов, и  по распоряжению властей было организовано дежурство жильцов около своих домов в ночное время. У нашего дома  каждую ночь поочередно дежурили по 2-3 человека из разных квартир. Папа после работы регулярно ходил на военные занятия, а потом, в составе народного ополчения, строил оборонительные сооружения (рыл окопы) на подступах к Харькову. Мама записалась на краткосрочные курсы медсестер, которые закончила в августе.

 

Тяжелый путь на восток

Фронт быстро приближался к городу, в связи с чем была объявлена эвакуация. Наша семья с Симой, дочерью репрессированного в 1937 году папиного брата Иосифа Пикулина, выехала 19 сентября 1941 года с эшелоном харьковских детских домов, в одном из которых мама была воспитательницей. Папа, оставаясь в ополчении, приехал попрощаться с нами. Можно представить себе его состояние, когда он расставался со своей любимой женой и тремя детьми, и состояние мамы в этот тяжелый момент: ведь не было уверенности в том, что наша семья вновь соберется. Прощаясь, папа записал номер вагона (819394), в котором мы отъезжали, и это позволило ему потом разыскать нашу семью.

Мы ехали в теплушках, по 15-20 человек в каждой, без «удобств», спали на нарах. Уже в Купянске, крупном железнодорожном узле недалеко от Харькова, попали под бомбежку. Поезд остановился на этой станции, мы вышли из вагона и вдруг увидели, как появились два «Юнкерса» (мы уже научились узнавать их по характерному гулу моторов) и начали бомбить составы, находящиеся на путях. Мы бросились на землю и наблюдали, как вблизи рвутся бомбы, а одна из них попала в последний вагон нашего состава. «Юнкерсы» бомбили методично и, как казалось, долго, несмотря на непрерывный огонь зениток, снаряды которых не достигали цели, и, отбомбившись, улетели. Наших истребителей, которые могли бы помешать налету, не было.

После налета мы увидели ужасную картину. На станционных путях было разбито множество товарных вагонов и паровозов, составов с цистернами, горели различные постройки. Дальше нам попадались такие же разрушения и на других станциях, а на обочинах путей - сваленные обгоревшие остовы вагонов, разбитые цистерны и платформы. Подумалось, - как же всё, разрушенное войной, восстановить после ее окончания? А в том, что мы обязательно поедем и в обратном направлении - вернемся в свои города, я не сомневался.

Наш поезд, как и другие такие же «пассажирские» поезда, часто останавливали. Нас нередко обгоняли составы с платформами, загруженными обломками сбитых советских самолетов, а навстречу - на Запад - двигались составы с солдатами, танками и орудиями.

Во время одной из таких остановок я увидел неубранные после бомбежки части человеческих тел и ужаснулся.

Наш эшелон изначально направлялся в город Энгельс, где предполагалось разместить харьковские детские дома. Но из-за быстрого перемещения линии фронта на восток, эшелон перенаправили дальше - в Казахстан.

 

В эвакуации

Путь был трудным и долгим: в Алма-Ату мы прибыли через месяц - 20 октября. На привокзальной площади мы увидели сотни людей, большинство из которых были женщины и дети. Они сидели на чемоданах и мешках или лежали на одеялах, пальто или на каких-то других вещах, а некоторые - и просто на газетах, положенных на холодную землю. Все эти люди пережили тяжелую дорогу, были беспокойны и не знали, как сложится их жизнь в чужих местах. И, надо отдать должное местным властям,- они старались сделать все, что было возможно в этой ситуации.

В Алма-Ате, в министерстве просвещения Казахстана, маме дали направление на работу в г. Чимкент в областной отдел народного образования, и мы поехали туда.

Отец, незадолго до захвата Харькова немцами, покинул город и надеялся найти нас в Энгельсе, куда должен был прибыть наш эшелон. До Сталинграда он добирался поездами, а оттуда в Саратов плыл на пароходе. В Саратовском отделе народного образования ему сообщили, что в Энгельсе харьковские детдома не размещали. На пересадочных станциях, только по номеру вагона, в котором мы уезжали, отцу удалось отследить путь этого вагона до конечной станции Алма-Ата. В министерстве просвещения, куда обращалась мама, отец узнал, что наша семья находится в Чимкенте.

После долгого (около двух месяцев) и тяжелого пути папа приехал к нам в декабре 1941 года совершенно истощенным - полным дистрофиком и с грыжей, полученной при строительстве окопов под Харьковом. В конце января он был прооперирован и в марте 1942 года начал работать. Несмотря на недавно перенесенную операцию, его через несколько месяцев послали в колхоз, где после трех недель тяжелой работы у него случился рецидив грыжи.

Работая в областном отделе народного образования, папа часто выезжал в районы области для решения вопросов по оказанию помощи детдомам со стороны местных властей и обустройству прибывающих детей. В 1943 году папа тяжело заболел c полной потерей движения. На почве авитаминоза у него развился полиневрит: сначала отказали ноги, а потом руки. В результате двух курсов грязелечения в 1943 и в 1944 годах его состояние улучшилось, и он начал ходить сначала с помощью костылей, а потом с помощью палки. А в конце 1944 года отца снова командировали в один из районов области.

После прибытия в Чимкент я поступил на подготовительные курсы индустриального техникума, эвакуированного из Киева, и был принят на первый курс. За два месяца учёбы мы «проскочили» программу 7-го класса (без зоологии и, кажется, истории), и я поступил на 1-й курс техникума. Я посчитал необходимым получить конкретную специальность, чтобы сразу же после завершения среднего специального образования, чего не давала школа, начать работать. Немаловажное значение имело и  то, что при учебе в техникуме я буду получать стипендию и хлебную карточку на большее количество хлеба, чем положено по «иждивенческой» карточке.

Наша семья из шести человек, включая приехавшую с нами дочь дяди Иосифа (репрессированного брата отца) Симу, жила в небольшой комнате. Вскоре нас нашла и поселилась у нас семья другого папиного брата Бориса (жена Маня и дочь Геня). После дороги они были в ужасном состоянии. Тётя Маня по пути из Сталино потеряла ногу. Она умерла в больнице, и мы похоронили её. Я вырыл могилу в твердой казахстанской земле, которую рубил кетменем.

Жили мы, как и большинство эвакуированных, впроголодь. Каждое утро мама делила купленный по карточкам хлеб на дольки для каждого члена семьи, и мне часто хотелось съесть свою дольку сразу. Особенно тяжелой была первая зима 1941-1942 года. Помню, как мы с отцом ходили на уже убранный колхозный огород, искали там и вырубали из промерзшей земли оставшиеся в ней картофелины. И не раз я с одним-двумя товарищами подряжались разгружать ночью на станции Чимкент вагон картошки, за что получали утром по 5 кг этого желанного продукта. После чего, не выспавшись, шли на занятия в техникум, где, естественно, «куняли». В дальнейшем, когда маме увеличили «паёк» и нам выделили в пользование участок земли в степи для огорода, стало немного легче. Мы стали выращивать кукурузу и тыкву, и в наш «рацион» добавились мамалыга и тыквенная каша.

Не хватало одежды и обуви. Пальто, купленное мне перед самой войной, я где-то в дороге потерял. Летом 1942 года я ходил в купленных на базаре лаптях, которые были сплетены из постиранных бинтов, добытых их изготовителями в госпиталях. Позже мне купили подержанную советскую шинель и немецкие ботинки.

В техникуме я был активным общественником, членом комсомольского комитета. Вместе с сокурсником Абрашей Шапиро мы рисовали сатирическую газету «Колючка», в которой «кололи» лентяев-двоечников и нарушителей дисциплины. А стишки-подписи к этим карикатурам писал мой друг Шаукет Сартбаев - сын репрессированного секретаря ЦК компартии Таджикистана. Мы часто выступали с концертами в госпиталях, где нас всегда очень тепло принимали раненые бойцы.

Учеба в техникуме сочеталась с реальными работами. Так, уже зимой 1941- 42 года мы на холоде разгружали прибывшее на станцию Чимкент оборудование завода кузнечнопрессовых машин, эвакуированного, кажется, из Воронежа, а потом - завода

«Росткаучук». Полных летних каникул никогда не было. Когда летом мы работали грузчиками на овощной базе, некоторым из нас не хватало сил, чтобы выносить вверх по лестнице из подвала тяжелые мешки с солью или с капустой. Но зато мы могли грызть морковку, капусту и есть помидоры. Запомнилось, что вечно подгонял нас и орал во всю глотку начальник этой базы. Неприятно говорить, - но это был наш соплеменник (после войны я встретил его в Харькове).

Во время других каникул мы работали в колхозе в уборочную кампанию. Меня назначили ответственным за работу нескольких студенческих бригад, работавших на разных участках. Работа под жарким казахстанским солнцем была нелегкой, но кормили нас неплохо. Во время практики пришлось поработать на свинцовом заводе имени

М.И. Калинина в цехе очистка газов от свинцовой пыли. Это было вредное производство, но мы были довольны, так как стали получать « рабочую» карточку» на 800 граммов хлеба. Мы выполняли работу электрослесарей, хотя никто не провёл с нами специального инструктажа по технике безопасности, элементарные требования которой, как я сейчас понимаю, не были обеспечены.

После тяжёлой рабочей смены хотелось есть. Однажды, когда мы шли после работы домой, Сеня Безруков объявил, что хочет и может за один присест съесть целую буханку хлеба. Мы засомневались, поспорили с ним, сбросились (5-6 человек) на 100 рублей и, проходя через базар, купили буханку хлеба. И проиграли спор: Cеня тут же, на наших глазах, «срубал» её.

Во время учёбы мы прошли допризывную подготовку. Изучали винтовку Мосина, гранаты, стреляли, осваивали приемы штыкового боя, броски с криками «ура» и учились окапываться. Занимался с нами лейтенант-фронтовик, который после лечения в госпитале был назначен обучать нас военному делу. В походе мы пели. Я был одним из запевал учебного взвода и любил песню «Махорочка». Помню, как однажды, когда мы возвращались после тяжелых полевых занятий под палящим казахстанским солнцем, усталый взвод по команде лейтенанта не запел. Тогда последовал его приказ: «Взво-од, бегом марш!», и мы побежали. Лейтенант бежал с нами. После его команд: «Шагом марш!» и «Запевай!», взвод, как смог, запел. И никогда больше такая ситуация не повторялась: лейтенант « убедил» нас, что команды в армии следует выполнять.

В 1944 году я окончил курсы по подготовке радистов-операторов (морзистов) для Красной Армии. Мы научились работать на ключе, передавать и принимать на слух сообщения азбукой Морзе. Нашим инструктором была женщина-фронтовичка.

Каждый день все мы с волнением слушали по радио сообщения Совинформбюро о положении на фронте. Вначале - с тревогой, боясь узнать о захвате немцами еще одного города, а потом - после Сталинградской битвы - радуясь освобождению наших городов.

И надо сказать: несмотря на поражения нашей армии в первый период войны и все невзгоды тогдашней жизни, я ни от кого, с кем пришлось общаться, не слышал сомнений в том, что враг будет побежден.

 

 

Слушатели курсов радистов-операторов.

Я слева во 2-ом ряду, в центре инструктор. Чимкент, 1944 год.

 

Судьбы родственников-фронтовиков

В Чимкенте мы получили несколько писем с фронта от маминого брата Иосифа.

В июле 1941 года дядя Иосиф вступил в 4-ю московскую дивизию Народного ополчения, позже преобразованную в 110-ю стрелковую дивизию. Он был большим патриотом, верил в победу, но не дожил до неё. Последнее его письмо, которое мы получили, датировано 12 августа 1942 года, а погиб он через день 14 августа.

         Открытка Иосифа Абрамсона                Информация из «Книги памяти

         с фронта  от 6.08.1942. Получена         воинов-евреев» о гибели и захоронении

         16.08 1942 в Чимкенте уже                          Иосифа Абрамсона

         после его гибели 14.08.1942.                   (фамилия указана неверно)

 

Похоронили младшего лейтенанта Иосифа Борисовича Абрамсона в деревне Мурыгино Смоленской области, которую его полк освободил после жестокого боя.

Хронику этих событий мне удалось восстановить в 2009-2012 годах, на основе информации Обобщенного банка данных Минобороны России (ОБД Мемориал), и документов о боевых действиях 110-й дивизии и 1287-го полка, а также сохраненных нашей семьёй дядиных писем. Место захоронения Иосифа Абрамсона было найдено в «Электронной книге памяти воинов-евреев, павших в борьбе с нацизмом». Его сын, мой двоюродный брат Морель, в июне 1941 года закончил 10-й класс школы, добровольно ушел воевать и пропал без вести в январе 1942 года (ОБД Мемориал). Оба, отец и сын Абрамсоны, погибли в районе Ржева.

Погиб также двоюродный брат по отцовской линии - Григорий Пикулин. Его мать и сестра Геня жили у нас в Чимкенте в эвакуации. Из информации ОБД Мемориал, которую в 2009 году нашел в интернете мой брат Валерий, мы узнали, что старший техник-лейтенант Григорий Борисович Пикулин умер от ран 11 марта 1945 года после боев в районе озера Балатон в Венгрии за два месяца до Победы. Летом 2009 года я и мой племянник Леонид Файн разыскали могилу Григория в селении Цеце, поклонились ей и со слезами на глазах положили цветы у скромного памятника. Разыскать могилу нам помог венгерский таксист, который привёз нас на место захоронения советских воинов.

    Я (справа) с венгерским таксистом              Надпись на  памятнике:

   у памятника Григорию Пикулину.                ст. л-т Пикулин Г.Б. 12.3.45.

 

Ещё один мой двоюродный брат Миша Иофис, сын маминой сестры Мириам, был десантником, а потом воевал в пехоте. Он, как и Григорий Пикулин, участвовал в боях у озера Балатон. 5-го апреля 1945 года в бою под Веной он был ранен и встретил Победу в госпитале в Австрии. Сейчас Миша живёт в США, написал несколько книг-воспоминаний, в том числе посвящённых евреям- ветеранам Великой Отечественной войны. О том, что он воевал в то же время и в том же месте, что и Григорий Пикулин, мы узнали из его книги.

 

Возвращение домой

В июне 1946 года в Чимкенте я окончил индустриальный техникум, вернулся в Харьков (все остальные члены нашей семьи возвратились в 1945 году) и поступил в Харьковский политехнический институт. Харьков лежал в руинах, были разрушены целые кварталы. Немцы уничтожили многие лучшие здания города. Недалеко от нашего дома, на площади Дзержинского они взорвали Дом проектов, одно из самых высоких в то время зданий страны. На площади Тевелева было разрушено прекрасное здание первого в СССР Дворца пионеров, который я посещал до войны. Харьков оказался одним из самых разрушенных городов Европы.

Квартиру, в которой мы жили до войны, заняла милиция. Вместо неё нам на 6 членов семьи выделили помещение бывшей кухни площадью 12 кв. метров. Квартира была в аварийном состоянии. Однажды на стол, за которым занимался мой брат Валерий, вывалился громадный кусок потолка, и только чудом он остался жив. Кроме бытовых трудностей наша семья столкнулась и с другими проблемами, в частности, связанными с кампанией против «безродных космополитов», то есть с растущим государственным антисемитизмом.

Фактически мы вернулись в другую жизнь, в «другую» страну.

 

 

 

Я (справа), Лина и Валерий

с мамой, 1982 год.

 

Отца не оставили на прежней работе в областном отделе народного образования, а отправили заведовать библиотекой на окраине города. А маме, успешно защитившей в 1950 году диссертацию в Харьковском университете, не присвоили степень кандидата наук. Отказ в присуждении степени основан на отрицательном отзыве анонимного оппонента, отметившего в качестве главного недостатка незначительное использование трудов Ленина и Сталина. Было отмечено, что в работе «не изложена марксистско-ленинская теория о коммунистическом воспитании молодежи». Аноним подметил также, что «диссертант весьма широко использует высказывания таких авторов, как Островская, Яновская, Файнгольд, Шульман и др.», подчёркивая этим их еврейское происхождение. Мама вынуждена была оставить кафедру.

После окончания института в 1952 году в провинциальном задымленном Ворошиловске (переименованном сначала в Коммунарск, а потом в Алчевск), куда меня с женой Людмилой направили, оказалось много таких же «космополитов», как и я, приехавших в этот город из «столиц». Здесь они оказались востребованными. Молодые специалисты - инженеры, врачи учителя были очень нужны растущему городу и разрушенному немцами металлургическому заводу, который восстанавливался и становился одним из самых современных в отрасли.

 

Вечная память ушедшим годам

Разрушения, вызванные войной, удалось с годами устранить. Но пережитое нашим поколением во время войны и в последующие годы из памяти не исчезает. Были в нашей послевоенной жизни будни, праздники и печали.

Я хочу привести отрывок из стихотворения известного киевского поэта Наума Сагаловского, проживающего сейчас в США. Стихотворение называется «Реквием». Оно посвящено военному детству и созвучно, как мне кажется, с моим рассказом.

 

Вечная память голодному детству,                       

свисту шрапнели, разрыву снаряда,                 

шепоту, крику, ночному злодейству,

залпу салюта и маршу парада,

красному галстуку, двойкам, пятеркам,

счету разгромному в матче футбольном,

старым штанам, на коленях протертым,

девочке в белом переднике школьном.

 

Милое детство, Кассиль и Гайдар!..

Вечная память ушедшим годам.

Годы мои, как часы, отстучали,

я их тасую, как карты в колоде -

будни и праздники, сны и печали,

звуки еще не забытых мелодий

Фрадкина, Френкеля, Фельцмана, Каца,

я никогда их забыть не сумею.

 

Боже, куда мне прикажешь податься

С вечною памятью этой моею?

Сяду за стол, и налью, и поддам,

Вечная память ушедшим годам.

 

Да, были в нашей послевоенной жизни будни, праздники и печали. А сны-воспоминания приходят и сегодня. Не оставляют они меня и здесь, в Германии…

            С женой в Карловых Варах.                  Выступление на вечере клуба

            2003 год.                                                 «Парус»  с рассказом о моих

                                                                             погибших на войне родственниках.                                                                                                    2010 год.

 

                                                                                          Ноябрь 2012


 





<< Назад | Прочтено: 600 | Автор: Пикулин С. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы