НЕМЕЦКАЯ «СОФЬЯ КОВАЛЕВСКАЯ»

Может быть, читатель откроет эту статью как раз в день 8-го марта. И пусть этот день уже давно перестал быть международным праздником женщин-работниц, но его аура осталась в сердцах тех, кто родился и вырос в Советском Союзе. Именно поэтому в весеннем месяце марте мы решили опубликовать статью Виктора Фишмана о выдающейся женщине-математике Эмме Амалии Нетер

1. Старый дом под номером 32 на Нюрнбергштрассе в Эрлангене. Даже если бы на нем не висела мемориальная табличка, горожане знают, что здесь, в семье профессора математики, почетного члена нескольких зарубежных академий, Макса Нетера и его жены, набожной еврейки Иды, в 1882 году родилась девочка, принесшая городу и стране заслуженную славу. Назвали её двойным, как и положено, именем — Эмми Амалия. Двойным, чтобы в случае несчастья обмануть судьбу-злодейку. Эта полноватая, но достаточно бойкая девочка, как и все ее сверстники, играла во дворе с соседскими детьми, переболела оспой, эпидемия которой бушевала в Германии во времена её детства, удивлялась кометам, будоражившим тогда воображение её провинциальных сограждан. После урока арифметики или домашнего хозяйства (она ведь занималась в школе для девочек) большинство детей шли на урок Закона Божьего к евангелическому священнику (Франкония, в которой находится Эрланген, придерживалась в основном этого религиозного направления), а несколько девочек, и среди них Эмми, шли к раввину... Казалось бы, в семье профессора математики путь девочки предопределен. Но ничего подобного. Она решает стать учительницей, как тогда говорили, современных языков — английского и французского. Сдать такой экзамен в родном городе нельзя, и она сама едет в городок Ансбах, где добивается поставленной цели. Но что-то меняется в девочке. То ли пример матери, отдавшей всю свою жизнь мужу и воспитанию четырех детей, не совпадает с её взглядами на жизнь, то ли произошли перемены в политической ситуации страны. Ведь даже в Баварии, едва ли не последней из немецких земель, с 1902 года женщинам разрешено посещать университеты (до разрешения получать дипломы дело ещё не дошло!). И Эмми мечется между Эрлангеном, где нужно помогать по дому матери, и Геттингеном, где преподают математические науки мировые знаменитости — Феликс Клейн и Давид Гильберт. Собственно, всех их ещё маленькой девочкой видела она дома: ведь это для кого-то Клейн и Гильберт недосягаемые господа, а для Макса Нетера — старые друзья, как говорят в Германии, «duzente Freunde».

2. После окончания естественно-научного факультета Эрлангского университета (на 1000 студентов тогда было лишь 4 девушки!) Клейн и Гильберт пригласили её работать в Геттинген — тогдашнюю Мекку математиков всего мира! Случилось это совсем не потому, что её отец был их другом. Докторская диссертация, которую она выполнила под руководством профессора Гордана, математического уникума, показала геттингенцам, что именно такой математик нужен им для решения задач, поставленных только что появившейся теорией относительности Эйнштейна.

Я стою у входа в торжественный зал старого здания Геттингенского университета. В фойе бюсты знаменитых профессоров: братьев Гримм, Вильгельма Эдуарда Вебера, Давида Гильберта, Карла Фридриха Гаусса. (Кстати, впервые вижу лицо относительно молодого Гаусса — во всех энциклопедиях и на 10-марочной купюре он изображен глубоким стариком). Как была счастлива Эмма (теперь её, уже взрослую, называют именно так!) очутиться в этом городе, ходить по этим коридорам, смотреть на картины, на которые смотрели её великие предшественники.

Работы, которые она выполняет, привлекли внимание Альберта Эйнштейна. Он пишет ей письма, высказывает свои замечания и предложения. Самым удивительным для окружающих было то, что молодая женщина, работающая локоть к локтю с мировыми авторитетами математической науки, идет своей самостоятельной дорогой. В журнале «Математические анналы» (печататься в котором по сей день мечтает каждый молодой ученый) её статьи появляются буквально в каждом номере. А ведь они проходят жесточайший отбор Клейна и Гильберта.

Эмма сняла небольшую квартиру, купила самую необходимую мебель. И вовсе не из-за бедности. Семья Нетер уже не одно десятилетие ведет в Германии широкую торговлю железом, скобяными изделиями и т.д. (Позже, в 1938 году, семья лишилась всего вследствие «ариизации» еврейских предприятий нацистами). Но ведь ей так мало надо! Здесь, в Геттингене, она уже практически нашла своё счастье: любимая работа, прекрасные люди, большие перспективы. Как устроить личную жизнь? Да как-нибудь устроится сама! О своей внешности она весьма невысокого мнения. Конечно, она не Соня Ковалевская, которую некоторые старые сотрудники ещё помнят. Лукавые взгляды Сони из-под шляпки с вуалькой кружили головы многим геттингенцам. До сих пор говорят, что знаменитый Вейерштрасс из-за неё так ни на ком и не женился.

3. Эмме кажется, что время вариационных расчетов уже прошло. Необходимо найти нечто новое, которое поможет объединить математиков разных направлений. Следует подняться на такой уровень обобщений, с которого откроются новые горизонты анализа сложных форм и систем. В «Математических анналах» появляются её статьи, намечающие путь к новой области — некоммутативной алгебре. За окном — едва ли не самые тяжелые для страны времена. Непомерные контрибуции после поражения в Первой мировой войне, каждый день падает курс марки, растет безработица и цены на все товары и услуги. А её заработок мизерный. Консервативные немецкие законы, писанные ещё сто лет назад, не позволяют Клейну и Гильберту перевести особу женского пола на должность доцента. Когда же это удалось, то её оклад оказался самым низким в университете.

Зато к ней потянулись ученики из разных стран. В 1923 году в Геттинген приехали будущий советский академик Павел Александров и его друг Пауль Урынсон. Энергия била у них через край. А как же иначе: нужно успеть на лекции Гильберта, побывать на практических часах у Эммы Нетер, не опоздать на званый обед к Куранту, новой математической знаменитости. А во время короткого отпуска поплавать в океане, сходить на вершину Монблана и т.д. Одному из них суждено было на многие годы связать свою жизнь с Геттингеном: Александров стал членом-корреспондентом Геттингенской академии наук и очень близким другом Эммы Нетер. С первого приезда и вплоть до начала Второй мировой войны он чуть ли не ежегодно бывал в Геттингене. Да и после войны его приглашали сюда читать лекции. Урынсон, один из основателей советской топологии, буквально через год утонул в океане, хотя был отличным пловцом. Павел Александров похоронил друга по еврейскому обряду, а когда пришло время писать воспоминания, он рассказал о нем в своих записках.

Эмма отдавала себе отчет в том, что ее манера изложения, а также небольшой круг лиц, которым она рассказывала о новом взгляде на современную алгебру, нисколько не способствует широкой популяризации новшества. Ее детище — общая теория идеалов заслуживает специального большого университетского курса. Теперь она ясно, как никогда ранее, поняла мудрость Соломонова решения в приложении к собственным делам: или жить её «ребенку» в сотнях статей, диссертаций и исследований или он останется «недоразвитым», так как рос и до сегодняшнего дня находится в стесненных условиях. И Эмма отдает свое дело в руки талантливого последователя голландца Ван-дер-Вайердена. Прочитанный последним курс лекций собрал профессоров чуть ли не из всех стран по обе стороны океана. Имя Эммы Нетер стало известно во всем мире.

4. На Международный математический конгресс в Болонью в 1928 году из Геттингена ехал целый отряд немецких математиков. Для них это было первое появление на мировой арене после 1912 года: мировая математическая общественность в наказание за развязывание мировой войны наложила своё вето на участие немецких ученых в предыдущем конгрессе. Эмма и Павел Александров знали, что едва ли не сразу после конгресса они встретятся в Москве: Эмма получила приглашение прочитать курс лекций по современной алгебре в течение осеннего 1928 и зимнего 1929 семестров в Московском университете и в Коммунистической академии.

Конгресс в Болонье запомнился знаменитым докладом Давида Гильберта. Почти 30 лет назад в Париже он сформулировал 23 проблемы, которые считал первоочередными задачами математиков в ХХ столетии. Теперь, по прошествии стольких лет, он имел возможность подвести некоторые итоги и сконцентрировать внимание на новых, недавно возникших направлениях. Но не только чистая наука волновала ученого. Кто тогда знал, сколь значимы сказанные этим чистокровным немцем слова: «Любые рамки, в особенности национального характера, противоречат духу математики... Только абсолютно не понимая нашей науки, можно делить её по национальному или расовому признакам... Математика не знает рас. Для математики весь культурный мир представляет собой единую страну». Доклад Эммы числился среди главных. Потом была прекрасная экскурсия во Флоренцию. В экскурсионном автобусе только и говорили о ее выступлении. Она ещё никогда не слышала столько похвальных слов в свой адрес. По своему опыту Эмма знала, что эти люди не любят бросаться словами. Они скорее сделают вежливое замечание, чем выскажут необоснованную похвалу. Значит, она уже достигла такого уровня, до которого не достает мелкая зависть.

После конгресса Эмма и Павел Александров провели неделю в Венеции... Московские зима и весна 1928/1929 годов запомнились ей надолго. Русские математики, в том числе и Отто Юльевич Шмидт, не пропускали ни одной ее лекции. Сначала переводил на русский Павел Александров, потом дали штатную переводчицу. Небольшая комнатка в общежитии Коммунистической академии чем-то напоминала ей скромную обитель в Геттингене. Хотела бы она здесь остаться навсегда? Скорее нет, чем да. Кому, как ни к ней, подходят пушкинские слова о «геттингенской душе». Её жизнь спланирована уже на несколько лет вперед. Её ждут ученики из Японии, Австрии, Китая, Палестины. А через 4 года — Цюрихский конгресс. И до этого времени нужно разобраться с новой идеей — теорией дифференцирования идеалов.

Цюрихский конгресс был ее триумфом. Новую область математики — некоммутативную алгебру теперь все связывали лишь с её именем. После доклада многие жали ей руки. А Людвиг Бибербах сказал: «Мне многие рассказывали о Ваших методах. Поздравляю с прекрасным сообщением. Вы достойно представляете здесь нашу немецкую науку». Слово «немецкую» почему-то покоробило Эмму. Кто тогда мог знать, что прекрасный математик Бибербах станет прислужником нацизма!

5. Я стою у памятника «Девушка с гусями» на небольшой площади перед зданием Геттингенской ратуши. Сколько раз ученикам Эммы приходилось перелазить здесь через барьер и дотягиваться до бронзовой девушки, чтобы поцеловать её в руку или в щечку. Этот обычай, заведенный двести лет назад, исполняет каждый «свежеиспеченный» доктор. Такой же необходимой деталью научной жизни в Геттингене стали математические «пудинги» на мансарде в квартире Эммы и «тополого-алгебраические» прогулки в ближайшую рощу. Кто только не принимал участие в этих посиделках и походах! И когда однажды здесь появился молодой человек в черной форме и со свастикой в петлицах, Эмма не придала этому никакого значения. Ей было важно, что юноша высказывал очень интересные мысли, в нем проглядывал одаренный математик. Это был нацист Тейхмюллер, погибший совсем молодым в огне войны, которую затеяли его коллеги по партии.

И всё же, как ни закрывала она глаза на происходившее вокруг, спрятаться от действительности было невозможно. Уже ввели в университете зачетные книжки с обложками разного цвета для студентов разных национальностей. Уже опубликованы так называемые нюрнбергские законы, согласно которым евреи не могут занимать государственные должности. Могла ли она когда-либо предположить, что название родной улицы в Эрлангене станет для многих таким зловещим!

Перед смертью Макс Нетер, её отец, перешел в евангелическое вероисповедание и упросил дочь сделать то же самое. Конечно, этот факт в глазах нацистов не имел никакого значения. Эмму Амалию Нетер в числе 9 других еврейских ученых Геттингенского университета, освободили от должности, хотя она была не государственным, а гонорарным профессором. К слову сказать, университет покинули не только евреи. Уехали венгры, сербы, корейцы и немцы, не согласные с новым режимом. Коллеги удивлялись её хладнокровию. А она действительно была спокойна. Ибо твердо верила, что это временные неприятности, что они связаны с предвыборной борьбой партий. Власть окрепнет, и «пена» cпадет. Возможно, это было то, что называют спасительной наивностью. К тому же у неё были «запасные варианты»: ей предлагали прочитать лекции в нескольких странах; англичане звали в Оксфорд, американцы — в Принстон.

Коммерческие соображения взяли верх, и она решила ехать в США. И Александрову в этих условиях уже нельзя было дольше оставаться в Германии. Последняя ночь Павла и Эммы в квартире на Штегемюленвег 51 в Геттингене, прощальный музыкальный концерт у Курантов. По ночному Геттингену все идут провожать Александрова на вокзал. Долго стоят на перроне. В последнюю минуту Павел прыгает на подножку вагона. Больше он с Эммой уже никогда не увидится...

6. Передо мной пассажирский лист немецкого парохода «Бремен», который отправлялся из Гамбурга в Нью-Йорк 31 октября 1933 года. Против фамилии Нетер в графе «Цель поездки» стоит «Чтение лекций в колледже Брун Мавр, Пенсильвания». Этот женский колледж и по сей день имеет славу одного из лучших учебных заведений Америки. В нем Эмма Нетер около полутора лет читала математический курс. По сей день в Церкви Свободы этого заведения хранится урна с прахом Эммы Амалии Нетер. Она умерла 14 апреля 1935 года на третий день после тяжелой операции. 5 мая в газете «Нью Йорк Таймс» было опубликовано короткое письмо Альберта Эйнштейна. Вот выдержки из него:

«В усилиях, направленных на накопление житейских благ, слишком часто лежит иллюзия, что это — самая существенная и желанная цель, к которой следует стремиться. Но есть, к счастью, меньшинство, состоящее из тех, кто рано осознал в своей жизни, что самый прекрасный, приносящий удовлетворение и доступный человечеству стимул не существует извне, а связан с развитием собственных чувств, мыслей и поступков отдельного человеческого индивидуума... По мнению самых компетентных из живущих сегодня математиков, госпожа Нетер была самым выдающимся творческим математическим гением. В области алгебры, которой занимались веками самые одаренные математики, она открыла методы, которые имели и имеют огромное значение для современного молодого поколения математиков...»

За полгода до смерти Эмма не побоялась ещё раз съездить в нацистскую Германию, чтоб проводить брата Фритца в далекую Россию. Этот вызов в только что созданный Институт математики в Томске выхлопотали ему, как мне кажется, Павел Александров и Отто Шмидт. Но судьба сурово обошлась и с этим членом некогда многочисленной семьи Нетер: по сфабрикованному обвинению он попал в застенки НКВД и был расстрелян в Орле в 1941 году, за несколько дней до прихода туда немецких войск. Сыновья Фритца Готтфрид и Германн спаслись чудом. Они перебрались из России в Швецию, а оттуда — в США. Германн Нетер в письме ко мне рассказал, что Альберт Эйнштейн через Литвинова, советского посла в Вашингтоне, обращался лично к Иосифу Сталину с просьбой о помиловании ни в чем не повинного талантливого математика Фритца Нетера. Ответа не последовало.

7. Не могу не сказать и о том, какой вред нанес Гитлер своей собственной стране. Как-то на торжественном вечере, куда были приглашены видные деятели немецкой науки и культуры, нацистский министр высшей школы подошел к Давиду Гильберту и спросил: — Ну, как математика в Геттингене после того, как мы очистили Ваш университет от евреев?Говорят, что Гильберт ответил:

— Математика в Геттингене? Да её просто не существует! После войны уже никто в мире не считал Геттинген математической Меккой: ведь те, кто уехал из Германии, больше никогда сюда не вернулись!

Виктор Фишман