Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Журнал «ПАРТНЕР»

Журнал «ПАРТНЕР»
Культура >> Литература
«Партнер» №3 (90) 2005г.

О первом выпуске журнала «Зарубежные Записки»








Сегодня у нас необычный выпуск литературной рубрики. Он посвящен новому журналу русской литературы "Зарубежные записки", который увидит свет в ближайшее время. В связи с этим мы публикуем обращение руководителя издательства "Partner" Михаила Вайсбанда и главного редактора "Зарубежных записок" Даниила Чконии к читателям и литераторам.


Дорогие друзья-читатели, коллеги-литераторы!

Мы рады сообщить вам, что издательство "Partner" приступило к изданию давно ожидаемого, судя по вашим письмам и обращениям в редакцию, журнала русской литературы "Зарубежные записки", первый номер которого сейчас готовится к печати. Мы с самого начала поставили задачу выпускать высокохудожественное издание, в котором приоритетным будет уровень произведения. Читатели должны убедиться, что журнал предлагает им л и т е р а т у р у высокого художественного и профессионального уровня. Редакция намерена следовать традициям, заложенным в пушкинском "Современнике", некрасовских "Отечественных записках", лучших журналах советского периода.

Мы надеемся, что журнал русской литературы, издаваемый в Германии, привлечет внимание авторов и читателей, сохраняющих духовную связь с родиной не только в Европе, но и на постсоветском пространстве. Что и подчеркнуто названием "Зарубежные записки". Это - взгляд на Россию, Европу, на мир из самой Европы, независимо от того, где живет автор публикуемого произведения. И в этом смысле первая книжка журнала является знаменательной.

Нет нужды представлять нашему читателю Чингиза Айтматова. Специально для первого номера журнала знаменитый писатель и политический деятель Кыргызстана передал свой новый рассказ "Убивать, не убивать". Через весь рассказ проходит тема гибели людей на войне. Он мог быть написан только сегодня, в момент, когда великая война отдалилась от нас на значительную временную дистанцию.

Повесть одного из лучших русских прозаиков современности, живущего сегодня в Мюнхене, Бориса Хазанова - "Ксения". Тема минувшей войны, человеческие драмы и трагедии не оставляют героев этого произведения и теперь, спустя шесть десятилетий после победы. Хазанов - тонкий стилист, мастер ритмически выверенной фразы, обладающий абсолютным слухом и чувством слова, великолепно строит сюжет, держа в напряжении читателя. Проза высочайшего уровня!

Говоря о прозе номера, следует отметить и мастерство повествования известной киевской писательницы Инны Лесовой, автора множества публикаций в престижных зарубежных изданиях. Мы публикуем ее повесть "Верочка".

Еще два автора, живущие в Германии, предложили нам свои рассказы, это уже знакомые читателям рубрики "Литературный Рейн" Людмила Агеева и Владимир Шубин. Поэтический раздел журнала представлен именами, завоевавшими признание читательской аудитории, за которыми стоит обширное географическое пространство. Но дело не только в этом, а в уровне имен и публикаций, которые мы можем вам предложить. Это - сибиряк Владимир Берязев, блистательный верлибрист парижанин Александр Радашкевич и, наконец, один из лучших русских поэтов конца двадцатого -начала двадцать первого века, живущий в Монреале Бахыт Кенжеев.

Публицистика представлена в журнале двумя именами - это известный журналист из Мюнхена Илья Мильштейн и петербуржец, автор множества известных произведений и темпераментный полемист Александр Мелихов. Их тема - полемика с сегодняшней публицистикой Александра Солженицына. Но это не только спор со знаменитым писателем, а в значительной мере и осмысление его пути, некоторые итоги солженицынского творчества.

Номер завершается короткими рецензиями, рассказывающими о новых книгах авторов, живущих в Германии, прозаика Владимира Порудоминского и поэтессы Ларисы Щиголь. Первый номер "Зарубежных записок" выходит к юбилейной дате - 60- летию окончания Второй мировой войны.

Журнал будет распространяться по подписке и через розничную продажу. Мы хотим, чтобы его получали не только читатели в Германии, но и любители российской словесности, живущие на постсоветском пространстве, в странах Европы, США, Израиля и в других государствах.

"Зарубежные записки" предполагается сделать доступным самому широкому кругу читателей, поэтому цена одного номера журнала в розничной продаже в Германии невысока и составляет четыре евро. Подписчики, а подписка уже началась, получат четыре номера, т.е. годовой комплект, за шестнадцать евро, включая доставку. Тем же, кто выписывает журналы "Partner", "Partner-Nord" или "Partner-West", годовая подписка обойдется в тринадцать евро. Цена подписки для тех, кто проживает вне Германии, зависит от стоимости почтовой доставки "Зарубежных записок" в страну проживания.

Впрочем, что это мы заговорили о деньгах? Журнал русской литературы вскоре появится у читателей. Огромное спасибо всем, кто помог ему увидеть свет!

Руководитель издательства "Partner",
доктор Михаил Вайсбанд.

Главный редактор журнала "Зарубежные записки"
Даниил Чкония.

 

Мы хотим познакомить вас, дорогие читатели, с отрывком из новой повести известной киевской писательницы Инны Лесовой "Верочка". Любители поэзии порадуются новым стихам Бахыта Кенжеева, несколько из которых мы публикуем сегодня. Полностью повесть "Верочка" и цикл стихов Б. Кенжеева вы сможете прочитать в первом выпуске "Зарубежных записок".

 

ВЕРОЧКА

Инна Лесовая

На мысль о Верочке меня наводит хрупкий лесной цветок, за что-то получивший нескладное имя, которое не хочется повторять, - нежные белые точки, снежинки, зацепившиеся в сырой лесной тени... Среди невидимой паутины и тончайших трав, только изредка, солнечным взблеском выдающих свое бестелесное существование. Здесь, должно быть, стояла Снегурочка... и печальный, отрадный выдох усталости, предчувствующей скорый конец, опустился и замер в зеленом сиянии утреннего леса. Конец... Покой...

Нет. Верочка на Снегурочку не похожа. Разве что смирением. Тайным знанием о себе чего-то... Впрочем... Да. И смирение было совсем другое. Верочкино смирение - опущенные глаза и стянутые гордостью виски. Верочка была некрасива. Оленька, Ольга Васильевна, как-то сказала мне, что у Веры Вячеславны есть давние фотографии - и детские, и юношеские, но она их не любит и не показывает никому. И действительно, когда много лет спустя Вера Вячеславна достала из комода четыре альбома и еще небольшую коробочку с фотографиями, среди них не оказалось ни одной, где она была бы моложе пятидесяти лет. Она охотно помогала мне выбрать нужные. Ее почти не удивило то, что я хочу писать эту картину. Кажется, даже довольна была.

- Сейчас я найду, есть одна... Племянник сделал... Он во ВГИКе учится... Было странно слышать от нее слово "ВГИК", и потом еще она вспомнила о какой-то родственнице своей, Кате, о муже ее, который "впоследствии стал большим начальником".

Жаль, что я тогда не разговорила ее. То есть она рассказала много - о Татьяне Леонтьевне, о Кирилле и его жене... Тогда-то я и узнала, что Кирилл ей не племянник, а всего лишь сын подруги, Аннушкин сын. "Всего лишь" - здесь не подходит. Аннушка была нежнейшим другом. Она умерла в пятьдесят лет. От кровоизлияния в мозг. А у Кирилла давление 190 на 100... Он очень боится инсульта... Ему бы ребенка хоть до школы дотянуть. Она показывает мне Рыжика в ванночке, Рыжика в манеже, Рыжика в шубке. Рыжика с Кириллом. Совсем старый Кирилл. Похож на деда. И любит ребенка надрывно и умиленно, как обычно любят внуков. У Кирилла есть и внуки. Двое. Но он их не знает. Так Леночка мстит ему за то, что он оставил их с матерью ради молоденькой бездарной студентки. Чувствуется, что Леночка уже совсем чужая Вере Вячеславне. Но она ее не осуждает. Ведь это так понятно... Тем более, что Леночкина мать умерла через год после развода. Но кто знал?

Да если бы и знал... Разве мог устоять Кирилл Викторович, краснолицый, белобровый преподаватель, от которого лучшие ученики уходят, разбегаются, начиная с третьего курса? Пишут заявления к Черновой, к Эйдельману, даже к Рамазанову - совсем уж непонятно! Рамазанов такой же исполнительный и неудачливый педагог, раз в год дающий сольный концерт. Бесплатно. В Доме учителя. Афиши - за свой счет. К третьему курсу и Джемма разобралась бы во всем этом. И в том, что Кирилл Викторович простоват, и в том, что музыкант он бескрылый, а на концерты его приходят родственники, все еще видящие в Кирюшеньке вундеркинда. "Такой милый! Скромный какой! А техника-то! Техника! Прямо не верится! Кажется, недавно... в коротеньких штанишках..." И цветы, цветы... Джемма не успела разобраться, от кого цветы...

Она ничего особого не предпринимала, но уперлась в своем каменном, истеричном нетерпении стать женой педагога, пианиста, "практически молодого". Джемма... Когда моя сестренка была маленькая и два раза в год приходила к Вере Вячеславне сдавать "экзамен", по всей комнате были развешены, расставлены фотографии Джеммы, такие же неуместные, как стоящая на этажерке моя собственная фотография с сестренкой. Я не любила эту фотографию. Она казалась мне искусственной, потому что я сама была еще ребенком...

Мы с сестрой стоим на тумбе, рядом, за руки. И обе симметрично приподнимаем уголком подолы коротеньких белых платьиц. Мне восемь лет. Я улыбаюсь, покорная непонятной взрослой причуде. Моя сестренка улыбается старательно, старательно тянет подол, подражая мне. Ей третий год. Она почти лысая. Огромный бант укреплен на голове с помощью нитки... "Две сестрички! - тихо и горячо восхищалась Вера Вячеславна. - Две сестрички!" Она несколько раз в течение урока доставала карточку из сумки и снова благодарила маму, и почти не засыпала, пока сестренка играла Черни.

И раз, и два, и три, и четыре - и...

Она меня чем-то утомляла. Может быть, неуместностью... Во всех ее ужимках и словах мне мерещилась допотопность, от которой в нашей тесной комнате становилось совсем тесно. Ее крахмальная вежливость натыкалась на все наши раскладушки и чемоданы...

Но какой гибкой и ловкой она оказывалась среди своей собственной тесноты! Тут уж неуместными были мы. В небольшой ее комнате, с высокими узкими окнами, мучительно узкими и высокими, с вечной путаницей тенистых темных цветов на подоконнике...

И сразу включали лампу - низкий абажур чуть не касался стола, ярко высвечивая белую скатерть в центре комнаты, а углы так и оставались в полумраке. Малиново-серый полумрак таил золотистые лики икон, лампадку за ширмой, узколицую женщину с мальчиком, военного, похожего на царя, даму в саду на лавке, девушку в шляпе под деревом (эта была попроще, и я посматривала на нее, ища поддержки). Солнечные блики плыли по ее лицу и платью... Мне казалось, что я когда-то встречала ее. Остальные выглядели строгими, как статуи, будто не было вокруг них ни солнца, ни деревьев, ни даже просто воздуха, и картон фотографий был строго пожелтевший и сухой. "Потому что они - аристократы", - думала я. Я испытывала к ним что-то такое... смесь восхищения и враждебности. Но враждебность рождалась не во мне, это был ответ на их презрение. Они не замечали меня, смотрели сквозь меня, потому что я - еврейка. Я говорила себе: ведь это - фотографии... они не видят меня... и все же почему-то я видела в них живых! Может, виной всему был этот самый густой и ощутимый, как вода, полумрак, он наделял жизнью каждый затерявшийся в нем предмет. Затерявшийся в тесноте, во множестве других предметов: рамок, рамок, треснувших вазочек, надбитых статуэток, засохших цветов, замерших в колючем напряжении или, наоборот, усохших в покорности, с поникшими шеями... так увядают розы - розы, которые сникают сразу, как только их вносят в дом с жары или с холода... но они не теряют лепестков. И я думала, что в этой комнате собрана вся ее жизнь, все цветы, которые ей дарили в жизни, потому что, когда мы приносили цветы, их никогда не ставили на место увядших. Извлекали из неразличимых дебрей на этажерке, на пианино еще одну замысловатую вазочку с отбитой ручкой и... "Оленька, будь добра!"

И наши цветы вливались в полумрак, отделялись от нас, хотя... Нет, временами и мы вливались, но не сами, а только наши прозрачные платьица на кружевных чехлах, как ангельские облачка в оборках... и локоны, и белые банты. И все восхищались нами.

Из кра-ая в край
Впе-ре-од и-и-ду
И мой сурок со мно-о-ю...

Нет. Пожалуй, временами, и мы... Я даже переставала чувствовать себя собою, это не мой был голос, не мои банты, не моя сестра. Играла девочка, маленькая, а другая пела - "Подайте грошик нам, друзья..." - старую песенку, из прошедшего детства. И становилось страшно застрять случайно, увязнуть там, в прошлом, и голос дрожал испуганно на верхних нотках - "нам за-автра сно-ова в путь по-ра" - даже обязательно! Мы никак не можем остаться! Нам надо к себе, по выбитой досуха дороге, вперед, вверх на монотонно набирающих высоту аккордах... Раз - два - три, раз - два - три. Смешные цыплячьи пальчики, мокрые от волнения и случайно передающие печальную и покорную натугу этой ходьбы...

"Верочка, голубчик, обрати внимание на левую руку. Она очень низко опускает кисть. Может..."

А вообще-то мы всем нравились. Сестренке всегда ставили "пять". Меня тоже за что-то хвалили, и все смотрели, ласково щурясь, не то издали, не то в даль... Что-то там видели... локоны, оборки... Нас? Не нас? Может, и нас? Сестренка, во всяком случае, чувствовала себя совершенно естественно. Брала со стола конфеты, пила чай, расхаживала по комнате, заглядывая во все углы, пока другие дети играли свои этюды, сонатины, ригодоны. И, бросив безмятежный взгляд на сконфуженного папу, снова оборачивалась к стене и разглядывала фотографии, и засохшие цветы, и надбитые статуэтки. Выпятив от увлечения круглый животик и по забывчивости ковыряя в носу... Будто так и надо. Будто все для того и развесили, чтобы она смотрела. А для чего же тогда? Ни для чего. Эти вещи, эти люди, эти цветы жили тут. Доживали в густом полумраке свой девятнадцатый век... "Очень хорошая девочка! И играет хорошо, и нарядная, только вот папу не слушает. Не может посидеть спокойно полчаса..."

"Что ты, Иринушка! - Вера Вячеславна мягко, но горячо бросалась на защиту. - Она же совсем маленькая! Ей нет еще и шести! Она, Иринушка, просто росленькая такая!" - и сразу утихала, успокоенная, переводила взгляд с одной на другую. "Две сестрички!" - "Ах, ну раз так, тогда..." И я тоже успокаивалась, хотя сама-то и не оправдывала сестру. Пусть бы ей и всего четыре года было!

Разве не ясно, что за ширму заглядывать нельзя? Если бы можно, зачем тогда ставить ширму? Да. Но себя я осуждала еще строже. Я тоже заглядывала. Но все-таки украдкой! Не стояла, вытаращась прямо в лицо сердитому богу Веры Вячеславны. Их там, за ширмой, было три. И все сердитые. Сердились, конечно, на меня. Разве стала бы Вера Вячеславна держать их над своей кроватью, если бы они и на нее так же жестоко и холодно глядели? Конечно, нет. Это я была чужая, враждебная - и русский бог меня не любил. Ему не нравилось, что я смотрю, и я быстро отводила глаза, притянутые таинственным золотистым светом. Конечно, лицо его менялось. Да я и сама видела это не раз своими глазами! Почему у меня не было своего бога, который мог бы меня защитить?! Лицом в лицо упереться с этим, неприступным! Все были против меня! Даже вазоны на окнах! Даже чай! Даже портреты Джеммы на стенах! Джеммы, нахально демонстрирующей свою "старинную" красоту. Так говорили старушки - подруги Веры Вячеславны. "Старинная красота". А с их мнением все очень считались. Они были "в высшей степени интеллигентные и образованные женщины". Так говорили мои родители и родители других детей. И еще! Одна из них приходилась тетушкой самому Рихтеру. Я долго не знала, какая именно, потому что стеснялась поднять глаза.

Тетушкой оказалась Ольга Васильевна, Оленька. Не уточнялось, какова там степень родства. Я ни разу не слышала, чтобы Рихтер их навещал. Впрочем, они бывали на всех его концертах. Впрочем, они на всех концертах бывали. Я встречала их непременно... Но это уже позднее. А в то время для меня не было разницы между Рихтером и Кириллом Викторовичем.

Кирилл Викторович приезжал в наш город каждый год. И это был самый ответственный экзамен для учеников Веры Вячеславны. Кирилл Викторович слушал, делал замечания, Вера Вячеславна советовалась с ним. Когда мама рекомендовала кому-нибудь Веру Вячеславну, она говорила: "Раз в году ее учеников прослушивает преподаватель Ленинградской консерватории Алексеев." И еще... Но и об этом позднее...

Кажется, в первый раз Кирилл приезжал с Леночкой. Должно быть, это она сидела со мной рядом, за столом, и нам обеим, хоть мы и не играли, дали "призы": маленькую чашечку с тонким рисунком и шоколадную конфету с приклеенным к обертке плюшевым зайчиком. Где только Вера Вячеславна доставала эти замысловатые и трогательные мелочи?! Я увидела этих зайчиков и почувствовала, что просто не смогу дальше жить без такого! Я страшно, отчаянно пожалела, что не стала учиться музыке, и тут - мне протянули зайчика. Не знаю, кто: я не решилась поднять глаза. "Это тебе за то, что ты хорошо поешь..." И тут же - Вера Вячеславна: "А как она рисует! Такая, право, умница! Жалко, что альбом не захватила! Обязательно возьми в следующий раз!" Про стихи она ничего не сказала. Заметила, как багровеет от стеснения мое лицо? Забыла? Сначала я обрадовалась, потом огорчилась. Я знала, что ей не могут нравиться мои стихи. Она их читала вежливо и вежливо хвалила... В "Советском человеке" исправила ошибку...

Я гордилась своими стихами, но ни за что не стала бы читать их в этой комнате. Особенно то, самое удачное: про пионерку, которая "чуть что взывает к богу". Саркастическое! гневное стихотворение. В котором я клеймила... себя. Но это была тайна.

Я целый год ждала следующего экзамена, я решила поговорить с девочкой из Ленинграда, с Леночкой, но Леночки больше не было, а появились новенькие - как лаковые! - фотографии Джеммы. И много говорилось о Джемме, какая она красивая, красавица, красавица!.. И над дверью висел большой портрет женщины в платье с большим вырезом, с напряженно повернутой к плечу головой, ее шея - от затылка до плеча - была проведена одной линией, на затылке - пышный гладкий узел, а с виска, через щеку вниз, спиральки-завитки. Собственно, и я находила ее красивой. И даже очень красивой. Но мне казалось, что им, им всем она не должна нравиться! И даже точно - не нравится! Но они скрывают и потому-то навешали, наставили... Ну а если навешали потому, что она им нравится как раз?! Ведь мне же нравится! Нравится... А, может, и нет! Выгнула шею! тоже мне - графиня! Вовсе и нет! Притворяется. Чужая она этой комнате и этому богу, хоть и... своя...

Может, все дело было в слове. Джемма... Слово было романтическое... Не хуже, чем Анжелика - любимое имя в нашем дворе. Подруга Овода - Джемма... Оно еще напоминало слово "джем", и кудряшки стекали по лицу, тягучие, сладкие и шершавые, как клубничный джем. Или я просто приревновала: прежде хвалили меня, обо мне говорили "старинная, итальянская красота", а теперь хвалили Джемму. Принято было непрерывно хвалить Джемму... И я злорадно лелеяла в памяти сорвавшееся у Лидии Михайловны замечание. "Я рада, что это ожерелье ей так понравилось, но она надевает его поверх свитера! Как это можно? И вообще должна вам сказать: после семнадцатого года я перестала что-либо понимать." - "Семнадцатый год тут ни при чем, - тихо рассмеялась ей в ответ Вера Вячеславна. - Это двадцатый век".

Двадцатый век... Я тоже не понимала, почему так плохо надевать ожерелье поверх свитера...

Бахыт Кенжеев

После пьянки в смоленской землянке - 
рядовым, а не спецпоселенцем - 
Дэзик Кауфман в потертой ушанке 
курит "Приму" у входа в Освенцим. 
Керосинка. Сгоревшая гренка. 
Зарифмованным голосом мглистым 
несравненная Анна Горенко 
шлет проклятье империалистам. 
"Нет, режим у нас все-таки свинский." 
"Но и борькин романчик - прескверный". 
Честный Слуцкий и мудрый Сельвинский 
"Жигулевское" пьют у цистерны.
И, брезгливо косясь на парашу, 
кое-как примостившись  у стенки, 
тихо кушает пшенную кашу 
постаревший подросток Савенко. 
Штык надежен, а пуля - дура. 
Так и бродим родимым краем, 
чтя российскую литературу - 
а другой, к сожаленью, не знаем.
А другой, к сожаленью, не смеем. 
Так держаться - металлом усталым. 
Так бежать - за воздушным ли змеем,  
за вечерним ли облаком алым...

<< Назад | №3 (90) 2005г. | Прочтено: 740 | Автор: Чкония Д. |

Поделиться:




Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Топ 20

Лекарство от депрессии

Прочтено: 30350
Автор: Бронштейн И.

ЛЕГЕНДА О ДОКТОРЕ ФАУСТЕ

Прочтено: 21055
Автор: Нюренберг О.

Poetry slam. Молодые русские поэты в Дюссельдорфе

Прочтено: 3717
Автор: Кротов Ю.

Смерть поэта Мандельштама

Прочтено: 3647
Автор: Бляхман А.

Русские писатели в Берлине

Прочтено: 3021
Автор: Борисович Р.

Сервантес и «Дон-Кихот»

Прочтено: 2891
Автор: Жердиновская М.

ЛЕГЕНДЫ СРЕДНЕВЕКОВОЙ ЕВРОПЫ. ТАНГЕЙЗЕР

Прочтено: 2599
Автор: Нюренберг О.

Русский мир Лейпцига

Прочтено: 2269
Автор: Ионкис Г.

Стефан Цвейг и трагедия Европы

Прочтено: 2183
Автор: Калихман Г.

«Жди меня». Стихотворение, песня, гимн…

Прочтено: 1998
Автор: Нахт О.

Литературный Рейн. Вадим Левин

Прочтено: 1974
Автор: Левин В.

Литературный Рейн. Генрих Шмеркин

Прочтено: 1947
Автор: Шмеркин Г.

Мандельштам в Гейдельберге

Прочтено: 1870
Автор: Нерлер П.

«Колыбель моей души»

Прочтено: 1810
Автор: Аграновская М.

Ги де Мопассан. Забвению не подлежит

Прочтено: 1792
Автор: Ионкис Г.

Великие мифы испанской любви

Прочтено: 1738
Автор: Сигалов А.