Литературный Рейн. Александр Крамер

ЧЕРНОЕ ЯБЛОКО КРАМЕРА

Александр Крамер родился в 1953 году в Харькове. Окончил Харьковский политехнический институт. Инженер по профессии, участник ликвидации последствий аварии в Чернобыле, он смолоду ощутил в себе литературное призвание. С 1978 года начал публиковаться в периодической печати. В Германии, в городе Любеке, живет с 1998 года, продолжает писать, печатается в различных изданиях России, Украины, в том числе в журналах: "Березиль", "Непоседа", "Зеркальная струя" (Украина), "Галилея" (Израиль), "Курьер" (США), "Футурум Арт", "Дети РА" (Россия), "Гамбургская мозаика", "Partner Nord" (Германия).

Стихи и проза Крамера своеобразно философичны, сочетание поэтического видения с пониманием некого жизненного абсурдизма побуждает читателя к иному взгляду на привычные вещи, а за внешне нереальными сюжетными поворотами открывается такое ясное и открытое поэтическое переживание и чувствование, что "абсурд" приобретает очертания реальной жизни. При этом автор никогда не навязывает читателю своих суждений, не морализует - имеющий да увидит и услышит!

Даниил Чкония

МЕЧТА

1

Один человек, по фамилии Ложкин, купил себе лошадь. Достатки его были невелики, и потому он купил себе не ахалтекинского скакуна, а простую деревенскую кобылу. Впрочем, он в этом не разбирался, а значит и значения этому не придавал. Так что радости его это не мешало и ослабить ее, таким образом, не могло.

Еще утром этого дня он жутко нервничал. Сначала его сильно знобило, потом напал душераздирающий кашель, наконец прошиб холодный пот, и он вынужден был забраться под душ. Только перед самым уходом его, наконец, отпустило. Совершенно разбитый, он сел прямо на пол и так сидел ни о чем не думая, минут двадцать. Только теперь, пожалуй, он готов был одеться и отправиться в путь. Но что же надеть?(!) Почему-то оказалось, что это невероятно важно, как он будет одет. И тогда Ложкин оделся так, как одеваются на долгожданный и торжественный праздник.

Поэтому теперь он, одетый в свой праздничный темно-синий костюм, светло-голубую рубашку с галстуком и, начищенные до блеска, черные туфли, сияя обалделой улыбкой, церемониальным шагом шел возле гранитного бордюра и вел в поводу лошадь...

Он шел гордо, не оборачиваясь, всей кожей, всем нутром своим слушая музыку подков! У него была лошадь!

2

Большинство людей, одержимых какой-либо идеей, мало или почти совсем не думают о том, что будет, когда эта идея осуществится. Ложкин, к сожалению, принадлежал именно к этому большинству. Невероятно усталый и невероятно счастливый подошел он к своему девятиэтажному дому, прошел под аркой во двор, остановился у своего крыльца и вдруг в полной растерянности замер: что делать дальше он не представлял себе ни на иоту. Как был, "при полном параде", он сел на грязную лавочку возле подъезда и стал пытаться превратить эйфорический туман в голове в простые и связные мысли. Острота ситуации была такова, что ему удалось это сделать довольно быстро. Когда туман окончательно разошелся, а мысли окончательно выкристаллизовались, оказалось, что основных мыслей три. Первая: чем кормить; вторая: где чистить-блистить; третья: где держать. Незамутненная конкретность ситуации вначале произвела в его мозгу новый переворот и образовала новый туман, который, впрочем, довольно быстро рассеялся под бурным натиском весьма неконкретной мысли: действовать!

Для начала Ложкин мотнулся в булочную и купил буханку ржаного хлеба. Улыбаясь и гладя лошадь, он скормил ей хлеб и от этого сам успокоился. И такой успокоенный и даже какой-то собранный, привязал Ложкин кобылу к крыльцу и пошел к себе наверх, переодеваться.

3

Уже в сумерках лошадь и человек перешли узкий мостик через Течу и оказались на огромном зацветающем лугу. Где-то далеко позади загорался вечерними огнями город. Где-то далеко позади остался этот безбрежный, бездонный день. Ложкин отпустил лошадь и она медленно ушла в темноту - пастись. Палатку и нехитрый походный скарб Ложкин оставил на лугу, а сам спустился к реке, сел на берегу и ненадолго задремал, укатанный невероятным днем. Ночь обещала быть тихой и теплой. А впереди было яркое быстрое лето, волшебная тихая осень и свирепая долгая зима. Долгая лишь для того, кто сможет ее пережить.

КАПКАН

Я сижу в капкане. Сижу долго. С утра. Боли уже почти не чувствую, хотя сначала жгло смертельней огня. Теперь тело все онемело, боль притупилась... и место боли заняли мысли. Первой явилась мысль, что скоро придут ловцы и откроют капкан. Потом, наверное, убьют, освежуют, сдерут шкуру, пустят на мех, на мясо, черт знает на что!.. Но ведь сначала - освободят! А если нет? Если убьют прямо в капкане? От этой мысли меня начинает подташнивать. И я начинаю искать лазейку в тенетах ужаса. "Нет!" - думаю я, -так быть не должно! Вон я какой! Тощий, облезлый, жалкий... Ни кожи, ни рожи... Может, меня такого возьмут - да отпустят?" Я делаю резкое движение и капкан злобно впивается в тело. Я теряю сознание, и когда прихожу в себя, замечаю, что тени стали длиннее. Боли не чувствую снова. Снова появляются мысли.

Скоро придут ловцы, освободят из капкана и не убьют, а посадят в клетку. Эта мысль ласкова, как прохлада в жару. Жаль ласка быстро проходит и я начинаю сравнивать, что лучше: смерть, капкан или клетка. Смерть - это покой, но это - ничто. Капкан - это невыносимая мука, но это жизнь. Клетка - это жизнь, и позор. Я размышляю недолго. Всем своим измученным телом я выбираю позор. Но до позора надо еще дожить и не подохнуть в капкане, не дождавшись ловцов.

Становится холодно. Тени становятся длинными, как прутья решетки и острыми, как зубья капкана. Сил терпеть больше нет, потому что огонь жжет уже и тело, и мозг, и все мое изувеченное Я, и каждую клеточку отдельно... Сил терпеть больше нет, как нет больше сил ждать и думать, что будет дальше. Сил терпеть больше нет. Ночь наступает. Значит, ловцы не придут. Значит, сидеть в капкане еще целую ночь. Целую вечность. Пока не подохну! Сил терпеть больше нет! Я решил отгрызть себе лапу. Больнее не будет.

ЛОШАДИ

Третий день идет дождь. Не переставая. Я лежу один в комнате и вспоминаю о прошлом. О прошлом... В нем столько же прелести, сколько в старом навозе. Но были ж когда-то священны жуки скарабеи, чьим уделом был только навоз... Нет, увольте, на святость я вовсе не претендую... Обойдусь и без святости. Душу она не излечит.

Дождь. Он сводит с ума. Он держит меня взаперти. Не хватает только решеток, и надзиратели выходные. Они бродят где-то по мокрому городу вместе со всеми и веселятся, должно быть, от того, что никто надзирателей в них заподозрить не может. Или тоскуют от этого... Кто его знает?

Я сижу взаперти. Нет, конечно, никто мне не запрещает выйти в липкую слякоть, в серые лягушачьи сумерки, в шуршащее дождевое безмолвие... Вскоре станет мокрой одежда, прилипнет к телу, как чье-то чужое, противное тело, как множество чьих-то чужих отвратительных тел... Ах, зонтик! А зонтик это не честно. Не естественно. И, значит, вульгарно. Не хватало еще, что б я чувствовал себя пошляком.

Дождь. За окном, в больнице для умалишенных, бродят мокрые лошади. Желтая и две черных. Буланая и две вороных. Они бродят по кругу в своей загородке и им, почему-то, весело. Они играют друг с другом, хотя они тоже в неволе. Хотя они заперты!

Все! Надоело! Раздеваюсь и иду в загородку! Я вымокну под дождем, стану мокрым, как лошадь. Я встану на четвереньки и буду с ними играть, ходить с ними вместе по кругу. Может быть, они меня примут за пони, за странного белого пони и станут со мною дружить... Дождь. Не надо грустить. Еще можно стать лошадью и выйти под дождь - без телесной боязни и без смуты душевной, и быть хоть немного счастливым в своей загородке.

* * *

В присутствии чёрного цвета -

Цветные рождаются мысли,

В присутствии чёрного цвета -

Цветные вершатся дела,

В присутствии чёрного цвета -

Мы родились и выжили

В мире, где слово "рукопись"

Синоним слова "зола".

***

М. К. Чюрлёнису

Звезда

Упала в синь океана.

Там её по частям,

Точно корм, растащили рыбы.

Под тяжестью звёздного корма

Они в глубь океана спустились,

И стали светиться в глубинах

Жемчужным дымчатым светом.

Так на Земле появились

Глубинные рыбы.

***

1

Холода наступили.

Руки сложив на коленях,

Старец у ветхого дома

Сидит неподвижно.

Снег струится по голой земле,

Солнце за черною рощей садится...

Старец сидит неподвижно

И смотрит на солнце,

И что-то все шепчет и шепчет,

Не переставая...

2

Маленький старичок,

Тихонький старичок

Под меленкою сидит,

Крутит цветной волчок...

В голой, знобящей степи

Крутится ветрячок,

Перетирает в пыль

Все, чему вышел срок.

* * *

Памяти Казимира Малевича

Увертюрой к минувшему дню

Было чёрное яблоко,

Что

Мне принёс сумасшедший садовник,

Хохоча и гримасничая,

С куртуазным поклоном;

А под вечер

Я видел, как он

В саду, в углу потаённом

Красит в чёрное белый налив

И плачет... и плачет... и плачет...

* * *

Худые бедра,
Узкие ступни,
Лодыжки отёкшие,
Черные в затяжках чулки,
Черные туфли изношенные...

Загребая сырые листья,
По хрустким лужам,
Всеми гонимое,
Время опавшее
Кружит...

* * *

Я в переулках осени брожу,

Как гость, который

Может в миг любой

Собраться

И уйти к себе домой...

А осень сыплет за спиной цветной листвой,

До срока хитрости наивной потакает,

И близких заморозков время прикрывает

Лукавою осенней теплотой

* * *

Я не мастер разговоры говорить.

Дело сделано. Пора табак курить.

Я люблю побаловаться табачком,

Дым колечками пуская и торчком.

Докурю, вот, да пойду уже к своим.

А вам трубочка останется и дым.

* * *

Тик - так,
Тик - так,
Кончается - день,
Наступает - мрак.

Во мраке,
Ищущие счастья,
Бродят
По раскаленным угольям страсти
На цыпочках:
Боятся обжечься насмерть!
Подпрыгивают,
Корчат невероятные мины...
Бог ты мой,
Больше нигде
Не увидишь такой пантомимы.
Над раскаленными углями
Висит розоватое марево.
В мареве, то и дело,
Сцепившись, образовываются пары.
Лица у пар одинаковы,
Так же, как речи:
Они убеждают друг друга,
Что сцепились навечно.
Наконец, убедив совершенно,
Мгновенно уходят из марева
В глубь темноты,
Где воют тоскующие коты.

Тик - так,
Тик - так,
Кончается ночь,
Растворяется мрак.
Тот, кто до утра
Не успел убежать с углей,
Чувствует себя крайне нелепо.
Над остывающим жаром
Плавают хлопья пепла,
Садятся на волосы, на одежду, на лица...
Еще не остывшим от страсти
Кажется, что им это снится.
Свежеет. Все резче ветер,
Все гуще взвихривается пепел.
Все сильнее кружится!
Уже не видны ни тела, ни лица...
Партнеры
Нашаривают друг друга вслепую,
Превращая ночную страсть -
В роковую.

Но вот поднимается солнце,
Начинают чирикать птицы,
Ветер стихает,
Пепел окончательно садится,
Розовый солнечный флер
Ложится на лица
Тех, кто еще на углях.
Он их пугает
И они убегают.
Выходит ворчливый дворник,
Который угли сгребает
И увозит на свалку
На старом обшарпанном катафалке.

Утро.
Пора прекращать свои речи.
До свиданья, чи-та-тель...
До следующей встречи.
На углях.
В мартовский вечер.