Бодо Маршалл, 64 года, вице-президент и директор службы здравоохранения концерна «Фольксваген». Получил высшее образование в России. С 1967-го года женат на россиянке Ирине Долговой, в семье две дочери: Астрид, 38 лет, работает свободным телеоператором, и Брит, 37 лет, врач.

 

Г-н доктор Маршалл, Вы получили высшее медицинское образование в России. Расскажите, как это было и почему вы решили учиться именно там...

 

- Я вырос в Ростоке, на Балтийском море, в бывшей ГДР. До августа 1961 года, когда еще не было Берлинской стены, многие врачи уехали из Восточной Германии в Западную. И врачей, таким образом, стало не хватать. Медицинских институтов в ГДР тогда было недостаточно. И поэтому желающих получить профессию врача стали отправлять учиться в другие восточноевропейские страны, в основном в Советский Союз. Я как раз закончил специальную школу, где преподавался русский язык, и поэтому меня направили учиться в Россию, в Ленинградский медицинский институт.

 

И Вы учились там пять или шесть лет?

 

Да, я учился в Ленинграде с 1961 по 1967 годы. Потом вернулся в Росток, учился там в Институте медицины труда, то есть прошел специализацию в области медицины труда, и потом остался работать в этом институте. В 1970 году я снова поехал в Россию, на этот раз в Москву, и учился 9 месяцев в Институте усовершенствования врачей. Там я получил отличные дополнительные знания в области организации здравоохранения. Это был очень интенсивный курс, организованный Всемирной организацией здравоохранения (ВОЗ). Занятия проходили в группе, в которой были представители практически всех социалистических стран, и преподаватели были также из разных стран. В общем, курсы были очень высокого уровня. После их окончания я получил диплом по социальной медицине и организации здравоохранения (Master of Public Health and Soсial Мedicine).

 

Как Вам тогда жилось в России? Что было, на Ваш взгляд, в то время общего между ГДР и Советским Союзом, я имею в виду в повседневной жизни? И какие различия Вы замечали?

 

Я должен сказать, что немецкие студенты, которые учились в Советском Союзе, были направлены туда не только учиться профессии, но еще и, так сказать, учиться побеждать. Был тогда в ГДР такой лозунг «В Советском Союзе учиться – значит учиться побеждать». Понятно, что в то время ГДР была политически и экономически зависимой от Советского Союза, и СССР был для ГДР примером во всем. Так нам всегда внушали. И когда я собирался ехать учиться в Россию, то, конечно, у меня были определенные представления об уровне жизни в СССР. Когда же я приехал и осмотрелся, то увидел противоречия между тем, каким Советский Союз представлял себя в других странах и каким его считали и в ГДР, и тем, что было в действительности.

 

Что я имею в виду? Например, жилищные условия были хуже, чем в ГДР, которые тоже были не особенно хорошими. И вообще жизненные условия были не такими, какими мы, иностранные студенты, их себе представляли. Общими между двумя нашими странами были, конечно, одинаковые представления о социализме и коммунизме. Но и тут, примерно через полгода жизни в России, я заметил, что идеологическое давление в повседневной жизни в Советском Союзе было гораздо слабее, чем в ГДР. Например, участие в комсомольских собраниях в институте у советских студентов контролировалось не так жестко, как у немецких студентов. Мы, студенты из ГДР, регулярно проводили политинформации, во всяком случае, в первые годы, и участие в них было обязательным. Наши советские сокурсники всегда очень удивлялись, что мы так часто устраиваем политинформации и дискутируем на политические темы. В общем, это было заметным отличием. Такое у нас у всех было впечатление. И вообще я должен сказать, что в целом социализм в ГДР воспринимался гораздо серьезнее, чем в Советском Союзе.

 

Может быть, причина в том, что немцы стараются всё хорошо организовывать?

 

Да, наверное. Во всяком случае, подход к идеологии со стороны советских людей был гораздо менее строгим. В начале 60-х годов прошлого века в Советском Союзе витал дух энтузиазма, везде было такое воодушевление, подъем, созидательное настроение – в общем, что-то вроде пришедшей потом вместе с Горбачевым гласности.

 

 «Хрущевской оттепелью» называли это время...

 

 Вот-вот. Был напечатан рассказ Солженицына «Один день Ивана Денисовича», у всех на устах были стихи Евтушенко. В магазинах появилось много заграничных товаров, даже американские сигареты, снабжение в Ленинграде стало заметно улучшаться. И на очень небольшие деньги можно было в общем-то относительно хорошо жить. Из всего этого складывалось впечатление, что социализм развивается, и развитие идет стремительно.

 

Это было также время, когда люди возвращались из ГУЛАГа. Я знакомился с такими людьми, беседовал с ними, некоторые из них были моими пациентами, многие с очень тяжелыми хроническими заболеваниями. Тогда же начали устраиваться концерты с участием зарубежных артистов (выступала, скажем, Марлене Дитрих), проводились различные интересные выставки, например, мне запомнилась американская архитектурная выставка. В магазинах можно было купить книги Генриха Белля, а в ГДР это было тогда невозможно. В общем, для меня, приехавшего из ГДР, где Берлинская стена разделяла две разные политические системы, Ленинград был городом, открытым для всего мира. Городом с очень богатой культурной жизнью, где было много туристов, в том числе иностранных, и много студентов из разных стран. Обучение в институте, кстати, было очень хорошо организовано. В общем, во всех отношениях: и в плане учебы, и в смысле насыщенной культурной жизни – это было очень плодотворное время. И действительно я, как и многие тогда, верил в социализм, в то, что он реформируется, развивается, что жизнь идет на подъем.

 

Кстати, Вы заговорили об организации учебы... Были ли у Вас проблемы с языком, когда Вы начали учиться в российском институте?

 

Вначале – да. Первые полгода наши профессора собирали нас, студентов из ГДР, вечерами и коротко пересказывали нам содержание лекций на немецком языке.

 

Русские преподаватели?

 

Да. Некоторые хорошо знали немецкий. Ну а потом, через полгода, мы могли уже понимать лекции сами. И я хочу еще раз подчеркнуть, что обучение было организовано на очень хорошем уровне. Было очень много полезных практических занятий. И после шести лет обучения мы стали хорошо подготовленными врачами. Знания, полученные тогда в России, я применяю еще и сегодня, хотя и не работаю как практикующий врач. И за это по сей день благодарен нашим преподавателям.

 

Г-н Маршалл, несмотря на то, что Вы верили в социализм, Вы все-таки покинули тогда ГДР и уехали в ФРГ. Как это произошло?

 

Никогда в жизни я не был убежденным социалистом или коммунистом. И я не сказал, что я верил в социализм. Я верил в то, что он способен реформироваться, развиваться и перерасти таким образом в демократический социализм. По своим убеждениям я всегда был и остался приверженцем свободы и демократии. Иметь возможность высказывать свое мнение - это для меня всегда было очень важно.

 

А в ФРГ мы уехали уже позже, в 1976-ом году. В то время для меня стало окончательно ясно, что социалистическая система не для меня, что я не смогу жить в ней продолжительное время. Постоянное подавление свободы, запрет на собственное мнение всё более и более усиливались, унижали человеческое достоинство. Какое-то время я мог с этим как-то мириться, уделял много времени спорту и культуре, думал, что социализм разовьется в положительную сторону, как тогда в 60-е годы в Советском Союзе. Но наступил момент, когда я окончательно понял, что социализм невозможно ни реформировать, ни развить до демократического социализма.

 

Вас подтолкнули к отъезду какие-то конкретные события?

 

Конечно. Когда я вернулся в Росток после учебы в институте усовершенствования врачей в Москве, меня направили на полгода в Ирак  в качестве доцента. Там, в рамках программы обмена между университетами я полгода читал предмет «Медицина труда». Тогда я еще не знал, что это было что-то вроде боевого испытания – подготовкой или проверкой к работе за границей. А потом, в 1973 году, меня спросили, не согласился бы я работать за границей во Всемирной организации здравоохранения (ВОЗ), членом которой ГДР тогда стала. Конечно, это было большой удачей и в то же время большой ответственностью, и я согласился. Правда, тут же выяснилось, что я не был членом партии. Я обосновал это тем, что люди в Советском Союзе вступают в партию лишь в более солидном возрасте. Кроме того, все знали, что у меня была русская жена, а в ГДР тогда считали, что если русская, то значит и коммунистка. То есть моя жена стала, сама того не зная, как бы гарантом того, что я человек благонадежный. Таким образом, я получил эту интересную работу и в 1974 году начал работать в Женеве. Моя семья тоже переехала ко мне.

 

Я могу с уверенностью сказать, что тогда у меня не было абсолютно никаких намерений покинуть ГДР, где жили мои родственники, коллеги. Но во время работы в Женеве я всё больше и острее чувствовал, что вся политическая система в ГДР построена исключительно на недоверии. Надо сказать, что были в то время в партии такие люди, которые действительно верили в коммунистические идеалы, вели скромный образ жизни, старались сделать как можно больше для общества. Таким был, например, наш министр здравоохранения. Но даже ему не доверяли. Несмотря на то, что он старый коммунист, воевал в Испании против фашизма и так далее. В Советском Союзе Сталин уничтожил в свое время лучших коммунистов. В ГДР до этого дело не дошло, но любой, кто конструктивно критиковал социализм, высказывал свое мнение, сразу вызывал подозрение и становился объектом преследования. И там, в Женеве, я окончательно понял, что социализм уже в принципе невозможно реформировать, что эта политическая система непрогрессивна и просто противоречит сущности человека.

 

Только один пример. В начале работы в Женеве я был принят в кандидаты в члены партии. Каждый понедельник у нас, представителей ГДР, проводились партийные собрания и на одном из них спросили: «Что было сказано во Всемирной организации здравоохранения о последней речи Эриха Хонекера?» Я сказал: «Вообще ничего. Там и не знают, что он где-то выступал». И это было правдой. В помещении сидели еще человек 20 дипломатов, которые тоже знали, что это было правдой. Но когда я произнес эту фразу, была такая напряженная тишина, что, казалось, никто больше не дышит. Потом, правда, начали дискутировать по другому вопросу. Но минут через 10 один товарищ сказал: «Мы должны еще раз вернуться к реплике товарища Бодо. Его реплика была не только неправильной, но и опасной». И снова было такое впечатление, что никто больше не дышит. Такая была тогда атмосфера.

 

Работа сама по себе была очень интересной. По поручению Всемирной организации здравоохранения я работал над проектами в Бразилии, Индии, Африке, а также посетил США, Францию, даже Западную Германию. Но вот собирались мы, граждане ГДР, на партийные собрания, все образованные и серьезные люди, и вот такое отношение друг к другу. Я понял, что больше не хочу играть в такие игры. А ведь мы вообще постоянно были под наблюдением. Скажем, всю нашу личную почту мы обязаны были отдавать на проверку в представительство ГДР. Если мы хотели совершить небольшое путешествие по Швейцарии, то должны были сообщить об этом в соответствующие органы. И опять у меня было впечатление, что советские представители, работающие в Женеве, а также представители других социалистических стран, не имели такого жесткого контроля, как мы, восточные немцы.

 

Наверное, это было обусловлено также и тем, что рядом была Западная Германия, где говорили на том же немецком языке...

 

Да, и еще тем, что между двумя Германиями была стена, чего не было между другими странами.

 

В общем, контроль был очень жесткий. Я понял, что не могу больше с этим мириться. А тут закончился мой первый двухлетний срок работы в ВОЗ, договор со мной был продлен еще на пять лет. Но из Министерства здравоохранения ГДР прислали в ВОЗ письмо, что они срочно требуют меня обратно. Возник конфликт между нашим Министерством здравоохранения и ВОЗ. Все ждали, что же теперь будет, ведь все знали, что я хочу еще остаться в Женеве. Наши гэдээровские, я думаю, предполагали, что я могу податься за границу, и начались всякие намеки и осторожные угрозы по поводу дорожных происшествий, которые уже якобы случались с некоторыми дипломатами, и так далее. Я не хочу сейчас вдаваться в эти подробности, но ситуация была довольно драматичной. Ведь у нас были дети, которые ходили в Женеве в гэдээровскую школу. Каждый день кто-нибудь мог прийти туда за ними, посадить в машину и увезти в ГДР. И тогда моя жена и я, конечно, поехали бы вслед за ними. И кроме того, наши паспорта были постоянно в представительстве ГДР, а не у нас.

 

Тогда-то у нас с женой появился план, о котором мы никому не говорили. Мы решили уехать в ФРГ. Причем я и понятия не имел, будет ли признан мой советский медицинский диплом. Но у меня были права на вождение грузовых автомобилей, и я решил, что в случае чего буду водителем, в общем, с голоду не умрем.

 

И однажды вечером мы отвезли детей к знакомым и сказали им, что хотим отправиться в небольшое путешествие по Швейцарии. На самом же деле упаковали в течение ночи наши вещи, а рано утром забрали детей и уже в 6 часов утра поехали в сторону границы между Швейцарией и Западной Германией. Границы как таковой там ведь тогда не было, как и сейчас.

 

- То есть Вы просто въехали на территорию ФРГ и все..

 

- Да. Въехав на территорию ФРГ, мы обратились в полицию, оттуда нас направили в Гиссен, в специальный временный лагерь. Моя семья разместилась тогда в одной гостинице, а я сам проходил в течение недели процедуру приема в этом лагере, оформлял различные бумаги, нам выдали паспорта, и так далее. И после этого я сразу зарегистрировался на бирже труда во Франкфурте, подал документы на признание моего советского диплома. Он был признан, и вскоре я получил 28 предложений о работе, на что я, прямо скажем, совершенно не рассчитывал. Но оказалось, что специальность «Медицина труда» была очень востребованной, и я с моим хорошим образованием и интернациональным опытом во Всемирной организации здравоохранения имел очень хорошие шансы на рынке труда, сам того не предполагая.

 

Я внимательно изучил все предложения, а когда последним пришло предложение от «Фольксвагена» на должность врача, сразу решил остановиться на нем. Так мы перебрались в Вольфсбург. Это было прекрасное время, у нас была хорошая квартира, служебная машина и хорошая зарплата... Мне было тогда 37 лет, я был полон идей, но в рамках моих должностных обязанностей и возможностей мне было в общем-то тесновато. У меня не было стремления к какой-то должности, просто хотелось больше сделать. И тогда я переехал в Карлсруэ, участвовал там в создании и развитии частного института медицины труда. Это была очень плодотворная работа, абсолютно новая в то время, с интересными возможностями. Этим я занимался пять лет. А потом пришло предложение из Вольфсбурга вернуться на «Фольксваген» в качестве руководителя службы здравоохранения. И вот с тех пор, с 1983 года, я здесь.

 

Чем конкретно занимается служба здравоохранения «Фольксвагена»? Существует ли заводская поликлиника, куда должны обращаться работники концерна?

 

Работники концерна могут к нам обращаться, но не должны. Что я имею в виду? Если наши работники заболели дома, тогда они обращаются к любому врачу, как и все остальные трудящиеся. Заводской поликлиники и стационара, как это практикуется на больших предприятиях в России, у нас нет. И больничные листы мы не выдаем. Но если наш работник почувствовал недомогание на производстве, то, конечно, он может обратиться к нам, и тогда мы окажем ему необходимую медицинскую помощь.

 

Но главная наша цель заключается в другом. Как любой промышленный концерн, «Фольксваген», с одной стороны, обязан по законодательству организовывать работу своих производств так, чтобы производственная деятельность не причиняла вреда здоровью работников. С другой стороны, концерн и сам заинтересован в том, чтобы постоянно поддерживать и улучшать состояние здоровья своих работников. Потому что только здоровые люди могут трудиться с полной отдачей. Поэтому наше кредо звучит так: «Тот, кто требует от работника хорошей работы, должен поддерживать его здоровье». Так что основные наши задачи – создание оптимальных условий труда и профилактика заболеваний. Также очень важна хорошая организация службы спасения на случай необходимости, этому мы тоже уделяем большое внимание.

 

Что конкретно мы делаем? Участвуем, например, в планировании и организации новых рабочих мест или усовершенствовании старых тем, что консультируем производственников на предмет того, как правильно организовать рабочие места без нанесения ущерба здоровью людей. В общем, анализ рабочих мест и оборудования, охрана труда, контроль за использованием вредных веществ и, по возможности, их замена на безопасные, предотвращение несчастных случаев и оказание первой помощи, если они все-таки произошли, а также профилактические обследования, разъяснительная работа, исследования причин профзаболеваний и их предупреждение, реабилитация работников – всё это входит в спектр обязанностей нашей службы на всех предприятиях концерна. И не только на территории Германии, но и во всех остальных 17 странах, где есть заводы «Фольксваген». Причем, в разных странах – разные проблемы. Например, в Южной Африке, где тоже есть наши производства, одна из важных проблем – СПИД, поэтому там у нас действуют специальные программы по борьбе с этим заболеванием. А организация заводской службы здравоохранения в Китае, скажем, во многом напоминает заводские медицинские службы в России тем, что там тоже есть огромные поликлиники и стационары для работников завода. То есть в Китае мы, кроме всего вышеназванного, уделяем еще и большое внимание организации лечебной помощи.

 

Наш концерн включает в себя сейчас две группы автомобильных заводов: «Фольксваген» (эта группа выпускает такие марки автомобилей, как «Фольксваген», «Шкода», «Бентлей» и «Бугатти») и «Ауди» (здесь выпускают «Ауди», «СЕАТ» и «Ламборджини»). На этих заводах работает около 500 медицинских работников, из них примерно 90 врачей: 50 на германских заводах и 40 на зарубежных.