Литературный Рейн. Лариса Агеева

Мы уже знакомили читателей с прозой Людмилы Агеевой. Она родилась в Ленинграде, закончила университет, кандидат физико-математических наук, работала в Государственном оптическом институте, с 1997 года живет в Мюнхене.

  Повести, рассказы и эссе Агеевой печатались в журналах «Знамя», «Звезда», «Нева», в периодических изданиях Германии и США, переводились на итальянский, немецкий, голландский языки. В 1992 году она стала лауреатом международного конкурса на лучший женский рассказ. В минувшем году в санкт-петербургском издательстве «Алетейя» вышла ее книга прозы «В том краю…».

  Людмила Агеева – постоянный автор, а с этого года и член редакционной коллегии журнала «Зарубежные записки».

  Сегодня мы публикуем отдельные миниатюры из цикла «Вспоминая вас…». Как всегда, когда читаешь прозу этой писательницы, тебя не оставляет чувство удивительно доброго, сочувственного отношения к человеку, каким бы он ни был, мудрой грустноватой иронии (самоиронии прежде всего). И независимо от того, рассказы Агеевой «документальные», как эти, или «сочиненные», они всегда – художественная реальность, благодаря внимательному писательскому взгляду, художническому мировосприятию, отраженному в точном и живом слове.

Даниил Чкония

Людмила АГЕЕВА

ВСПОМИНАЯ ВАС...

 ...чтобы не забылись события,
 атмосфера прожитых лет, 
 а главное, чтобы остался след
 от людей, которых, может быть, 
 никто больше никогда 
 не вспомнит.
              Д.С. Лихачев                                                     

Сообразительные физики

  В Свердловске проходил Феофиловский симпозиум по люминесценции. Перестройка делала первые шаги. Город еще не переименовали, но алкоголь на официальных научных посиделках уже запретили, и поэтому на эти посиделки уходила уйма времени, приходилось где-то на квартирах обсуждать важные фундаментальные проблемы с тайным распитием доперестроечных запасов. (Им, наивным ученым, проблемы эти представлялись все еще значительными и неотложными).

  Поздним вечером возвращаются усталые и голодные коллеги в гостиницу «Большой Урал», которая обветшалостью своей и разрушенностью вполне соответствует старой горной гряде.

  Весь день провели физики в научных разговорах и размышлениях, маковую росинку они перехватили слегка, но закуски не было почти никакой. С продуктами, то есть с едой, в стране было плохо. Гостиничная столовая – у местных жителей называлась почему-то рестораном – уже закрылась. Долго ломились в закрытые двери ученые. Выглянула хмурая бабка. Отворила. Столовские тётки, добрые женщины, сжалились, начерпали каждому голодному по тарелке мутного супа, наскребли со дна, а ложек не дали. Ложки уже были якобы вымыты и заперты. Но сообразительные физики не растерялись и ели суп очками.

У вас на глазах...

  На Ученом совете Заместитель директора по науке распекает за что-то ученых, укоряет их в недальновидности и узости мысли и вдруг, выбросив руку вперед и вверх, гневно кричит: «У вас на глазах ШОРТЫ». Андрей Гагарин (он мне этот эпизод и рассказал) не верит своим ушам, оглядывает невозмутимые лица присутствующих, ищет единомышленников, с которыми можно было бы обменяться понимающими взглядами и ... не находит.

Семья математиков

Когда Наташа очень сердилась на дочь и на мужа, но на дочь все-таки больше, она показывала пальчиком на мужа, а потом на малышку и говорила: «Она родилась от противного», имея в виду упрямство своей девочки. Когда же она старалась перетянуть на свою сторону ребенка, то брала за руку девочку и тихонько шептала так, что слышали все гости и улыбающийся муж: «Пойдем от противного. Нет? Ну, тогда я уйду одна...»

Каждому хочется чего-нибудь светлого

  При мне зашел в аптеку сильно запущенный мужик, что-то прошептал продавщице. Она сделала гримаску и протягивает ему пузырек. Мужик скептически вертит в руках бутылочку с огуречным лосьоном и капризно спрашивает девушку: «А посветлее чего-нибудь нет?»

Знакомая дама и Ван-Гог

  Если кто-нибудь, иногда совершенно мимоходом, произносил при ней: «Ван-Гог», она любила уточнить: «Винсент?» Нам смешной казалась эта знакомая дама, желающая при всяком удобном случае свою образованность показать. И мы на все лады передразнивали и копировали еt глубокомысленную интонацию.

  Мы справедливо полагали, что Ван Гог на свете один – не так уж широко известен был его практичный брат Тео. Вот такие были тихие времена, и в голову не могло прийти, что появится какой-то новый Ван Гог.

  И все-таки он появился и, как часто бывает, с наибольшей очевидностью именно в тот момент, когда погиб. Тео Ван Гог, голландский режиссер, прапраправнук любимого брата Винсента, был застрелен фанатиком за то, что снял фильм «Повиновение» о несчастной судьбе мусульманских женщин.

Брачные объявления и еврейские комплексы

  Интересно читать иногда брачные объявления, даже не имея никакого собственного интереса. Любопытно все-таки, чего хотят люди, как представляется им счастье и покой, и как они сами себя рекомендуют городу и миру, как они себя, так сказать, позиционируют. Очень быстро, однако, становится скучно – все одно и то же: мужчины хотят молодую и хозяйственную, женщины верного и без вредных привычек. Попадаются и такие объявления: «Лысый, старый, жадный, злой ищет такую же для счастливой совместной жизни». Провоцирует, однако. Или вот серьезная девушка пишет про себя: «Израильтянка, владею УЗИ, хорошо стреляю...» Господи, что же это такое? Что хочет девушка этим сказать? Видимо, она знает, что эти качества для кого-то могут быть привлекательны.

  Да, точно, это именно так. Один русский поэт, посетивший Израиль, с восторженным изумлением отметил, во-первых, удивительную красоту молодых израильтянок, а во-вторых, полное отсутствие у них извечного комплекса скромной еврейской девушки. «Какие комплексы, братцы, со скорострельным УЗИ за плечами» – кричал поэт и показывал фотографию немыслимой смеющейся красавицы; и за плечами у нее, действительно, был этот самый автомат.

Любовь

  Мой друг и коллега, назовем его Сергей, уходил от жены, причем, как у нас тогда говорили, в никуда. То есть не было у него ни романа, ни новой возлюбленной, ни нового увлечения, ни даже новой роковой, безответной любви. Так нас уверял. Упорно не слушал советы друзей: не спешить, подождать. Твердил одно: «Любовь прошла».

  Мы возвращались вместе с работы, и я осмелилась спросить: а как она проходит? как проходит любовь? (у каждого к тому времени был, конечно, собственный опыт, но мне хотелось услышать его формулировку). Подумал и говорит: «Вот едешь в трамвае, и напротив сидит прекрасная девушка. И не можешь глаз оторвать. Отвлёкся буквально на секунду, и перед тобой уже дяденька, старый, плешивый, весь в морщинах. А куда девушка подевалась и когда вышла – непонятно».

  Через какое-то время Сергей к жене вернулся. То ли снова увидел в ней прекрасную девушку. То ли потерял надежду на появление другой, ещё более прекрасной. То ли на месте плешивого старого дяденьки, который вышел на ближайшей остановке, вообще образовалась неприятная пустота.

  Да, забыла сказать – когда он уходил, детей у них еще не было.

Как справиться с вооруженным насильником

  Редкая битва за урожай могла быть выиграна без помощи студентов. На этот раз нам выпало отправляться на картошку в колхоз под Выборгом.

  Не помню уже, за какой надобностью я поехала в Выборг, может быть, позвонить в Ленинград – телефонной связи у колхоза с Ленинградом не было. Причем, поехала одна, на каких-то случайных попутных машинах, на перекладных, не соображая по глупости, что даже в те довольно спокойные времена такое путешествие для юной девушки было не совсем безопасно.

  В Выборг я добралась благополучно, а на обратном пути решила пройти через лесок и заблудилась. Вообще говоря, я не очень испугалась, лесок был небольшой, так мне казалось, и рано или поздно я должна была выйти на дорогу к нашему поселку. Но вот почему-то не выходила. Кружила и кружила по одним и тем же полянам, слышала даже далекий рокот машин, а дорога не находилась. И вдруг я наткнулась на высокий глухой забор, над забором виднелась вышка, и на ней стоял солдатик с ружьем. Военный объект. «Эй, – крикнула я солдатику, – где тут у вас дорога?» Солдатик перегнулся, глянул на меня и начал спускаться, мол, счас покажу. Пока он приближался, я уже кое-что поняла. Глаза я его увидела. Приблизившись, он правую руку с ружьём отвел в сторону, осторожно прислонил ружьё к дереву, а левая рука его при этом совершила, напротив, очень резкое движение, схватила меня за ворот, что-то на мне затрещало, ну да, это ткань затрещала, видимо, он хотел меня за горло схватить, что ли. Но я увернулась. И вот что я делаю дальше? Я кричу пронзительно и со спокойным лицом. (Потом прочитала какое-то руководство, как вести себя в подобной ситуации. Оказывается, именно так и надо). Воин пугается. Надо сказать, крик у меня всегда был очень хороший, бабушка часто говорила, что только мой крик и слышен во дворе. Солдат вздрагивает и шипит: «Ты чё кричишь, дура?», оглядывается на свой забор, может, там еще какие-нибудь часовые расставлены, не он один, наверное, охранял этот свой объект. И краткого мига мне было достаточно, чтобы схватить его ружьё. Со штыком оно было, клянусь, и я его все время, в процессе крика, в поле зрения держала. Дальнейшую сцену не буду описывать, чтобы не вызывать незаслуженную неконтролируемую жалость к воину, лишившемуся боевого оружия. Да и поверит ли кто-нибудь, что сначала он стоял на коленях, потом, размазывая сопли по щекам, матерился самым непотребным образом, потом осыпал меня диковинными простонародными комплиментами (некоторые друзья интересовались через много лет, не предлагал ли он мне деньги, бедный мальчик).

  Короче, руководствуясь его точными указаниями, я очень быстро вышла к нашему поселку (да, вы угадали, он шел впереди, причитая и вздрагивая, ныл, что ружье заряжено и учил, к чему можно прикасаться, а к чему нет) и там на условленной меже оставила ему ружье. Пусть кто-нибудь скажет теперь, что у меня не доброе сердце. Шурик Абрамов, которому я все рассказала, вернувшись в наше убогое общежитие, сделал большие глаза и разъяснил, что ожидало солдатика, покинувшего пост и утратившего ружьё в таких постыдных обстоятельствах. Но страшнее трибунала, по мнению Шурика, были бы для бедного мальчика насмешки и презрение товарищей по оружию.

  Да, вот так можно справиться с вооруженным насильником. Держите его оружие в поле зрения, и момент наступит. Как справиться с невооруженным насильником – не знаю. Надо подумать.

Инна Ульянова

  Две тысячи пятый год. О смерти Инны узнаю из передачи радио «Свобода». Ну что тут скажешь, что же с нами происходит, если о смерти друзей и подруг узнаешь таким вот образом.

  Как жаль, что мы не записывали истории, которые она о себе рассказывала.

  Что осталось в памяти. Про ухаживания администратора, которые Инна некоторое время пресекала лживыми ссылками на свою невинность. Администратор поднимал брови, хмыкал с явным сомнением, но все-таки отходил. Дело происходило в Театре Комедии, при Николае Павловиче Акимове (помнит ли кто-нибудь это имя?). Нравы – еще относительно пуританские. И вот, когда всему театру уже было известно про бурный и серьезный роман Инны с красавцем В., закончившийся, увы, не браком, а ссорой навсегда, администратор вернулся с новыми поползновениями. Ну, мол, теперь-то мы можем быть вместе, наконец, теперь-то преград уже нет. И тогда, скромно потупившись, Инна молвила: «Вы не поверите, дорогой А.М., но я очень дорогая женщина». – «Да брось ты» – «Я совершенно серьезно» – «Не может быть» – «И тем не менее» – «Ты шутишь»– «Нисколько не шучу» – «Ну и сколько, интересно?». Инна невозмутимо называет цифру и добавляет: «...Причем, за раз». Поклонник на мгновение выпучивает глаза. Дорогая женщина царственно кивает, идет прочь. Но в спину ей несется вопль отчаянья: «Инна, не заставляй меня воровать больше, чем я ворую».

  Инна очень любила выведать, что же о ней говорят в театре. (К тому времени она уже вернулась в Москву, играла в театре на Таганке, у Юрия Любимова, непрерывно повторяя, что театр этот не для неё). И вот приглашает она в ресторан дружка-актера, какого-то совершенно второстепенного актера, безденежного и вечно голодного, и кормит и поит, и покупает ему дорогие сигареты. И вот он, наконец, насытился, порозовел, откинулся в кресле и пускает в потолок колечки вкусного американского дыма. «Ну, давай, выкладывай, что обо мне говорят в театре» – «Ну, во-первых, Инулька, – голос его звучит нежно и благостно, – говорят, что ты блядь». Инна вскакивает, хватает со стола тяжелое меню в коричневой кожаной обложке, уголки обложки окантованы желтым металлом, и бьет расслабившегося беднягу по голове. «Инулька, за что, – кричит несчастный, закрываясь слабыми руками, – ты же хотела знать правду» – «Но не эту, болван, не эту. Эту я и без тебя знаю». Уголки желтого металла оказались довольно острыми. По лицу болвана из рассеченного лба течет струйка крови. Инна успокаивается, вытирает кровь с лица плачущего коллеги льняной салфеткой, возвращается в кресло и спрашивает: «Ну, хорошо, а что во-вторых ?» – «Ты изверг, Инулька, изверг и фурия, не буду тебе больше ничего рассказывать» – «Да, ладно тебе, сейчас мороженое принесут».

  Да, пожалуй, Театр на Таганке был не для неё, она была очень актриса. Так теперь говорят. Очень – это прилагательное. А Любимов, стало быть, очень режиссер. Эти две фигуры обычно – вещи несовместные. В «Десяти днях, которые потрясли мир» Инна играла проститутку. Маленькая бессловесная роль, но каждое её появление на сцене, каждое её движение и гримаса вызывали восторженный смех. На голове у неё помещалась невообразимая шляпка с поникшим одиноким цветком. Инна сомнамбулически передвигалась среди взволнованного революционного народа, а цветок свой прикрывала от дождя рукой, держала над ним зонтиком растопыренную ладонь. И была в этом жесте душераздирающая трогательность маленького гибнущего существа. Зал смеялся тем самым смехом, после которого следуют... ну сами знаете, что. Однако Любимову не нравилось. «Ты всё время тянешь одеяло на себя», – выговаривал он после спектакля. Другие акценты требовались в то время. На этих оголтелых восставших безумцев нужно было смотреть, а мы следили глазами за блуждающей в толпе беззащитной фигуркой. Ах, какая она была актриса...

Право на нелюбовь

  Всеобщая Декларация прав человека должна содержать право на нелюбовь. Как-нибудь так оно должно быть сформулировано: «Каждый человек имеет право не любить кого угодно».

  Всем известно, что Лев Толстой не любил Шекспира, а Набоков – Достоевского. Ахматова доходила вплоть до того, что называла Толстого «мусорным стариком», а про Цветаеву сказала: «Ей не хватало вкуса», Чехова Анна Андреевна, кажется, тоже не очень жаловала. Бродский обвинил в безвкусице Блока («опустись занавеска линялая на больные герани мои»). Лимонов вообще всех «полил» – и Ахматову, и Зощенко, и бедного Веничку Ерофеева. «Меня раздражает любовь толп», – так, кажется, выразился национальный большевик.

  Однако стоит призадуматься. Все-таки слова «любовь» / «любить» (забудем, что «любовь как акт лишена глагола») в русском языке столь многозначны, что правильное, адекватное ситуации их значение определяется только контекстом самой ситуации. При этом даже сам контекст может по-разному пониматься участниками. Иначе что уж такого смешного в ответе любовника: «А я что делаю?» на вопрос наивной партнерши, любит ли он её. Таким же лингвистическим анекдотом является и притча про любовь к помидорам: «кушать люблю, а так – нет».

  А если вступим на скользкую дорожку разбора такой ситуации: что же люди имеют в виду когда говорят кому-то: «А ведь вы евреев не любите», и что этот человек имеет в виду, когда быстро и остроумно отвечает: «А почему я должен их любить?», то станет понятно, что они совершенно в разном значении употребляют этот глагол. В первом случае упрекающие замечали у N. непозволительные проявления этнической предубежденности, а во втором упрекаемый хитрым образом вывернулся, указав на нелепость ожидать от него любовного чувства к одному отдельно взятому народу. («Какая уж тут любовь ко всему человечеству, тут на одного человека еле-еле хватает»). То есть собеседники заранее не договорились о терминах и смыслах. Да, именно так. И вот отсутствие такой договоренности приводит к непониманию и взаимному раздражению.

   В общем, я слегка запуталась с этой статьей для Декларации, но ведь что-то делать надо.

Право ругать

  Александр Генис где-то сказал: «Я понимаю, что я не русский, потому что не могу говорить о России всё, что я думаю». Я же, признаться, пользуюсь своим русско-еврейским происхождением и при случае ругаю то русских, и тогда я русская по отцу, как и принято в России, то евреев, и тогда я еврейка по матери, то есть по самым строгим израильским законам. Но если ты не еврей, мой тебе совет – помалкивай в тряпочку, потому что Хрустальная ночь, Холокост, Дело врачей и всё такое. Помню, сижу я в Принстоне, в доме у моей одноклассницы Нинки Чижиковой – Мозиас по мужу. Она абсолютно русская (насколько русскость может быть абсолютной) по происхождению. «Не знаю, не знаю, – говорит Нинка, – мне евреи ничего кроме добра не сделали». «О, ты еще не жила среди евреев» – говорит задумчиво её муж Женя Мозиас. Похоже, он знает предмет. Имеет право в силу своей чистокровности.

  К слову, Женя оказался как-то на собрании православного прихода своего района или, как там говорят, дистрикта, что ли, и начал задавать такие дельные вопросы батюшке, что в конце заседания батюшка предложил выбрать Женю Мозиаса церковным старостой. «Помилуйте, – вскричал изумленный Женя, – во-первых, я еврей, а во-вторых, агностик, ну, то есть, никакую религию не исповедую». – «Пустые отговорки, вы хороший человек, толковый и добросовестный, именно вы нам и нужны». Широких взглядов был этот американский православный батюшка, но Женю не уговорил, сошлись на том, что Мозиас будет вести в воскресной русской школе уроки физики и математики.

Где-то в провинции...

  В 2000 году, кажется, в Новгородской области, детское пособие не выплачивали много месяцев. В январе начали выдавать натурой, в том числе – навозом. Но его берут неохотно – зима, до весны далеко. По весне такая валюта, может быть, имела бы успех, но в январе не очень котируется. «Кошмар, совсем с ума сошли, – говорили бабки, – на содержание детей у них теперь говно пошло».

  Наташа Т. рассказала, как провинциальная библиотекарша вспоминала прошлую, доперестроечную жизнь, как дружно и весело жили, как помогали друг другу, как каждый год в Крым ездила с детьми, как спокойно и безопасно было по вечерам на улицах. «Так что? Советская власть вам нравилась?» – спрашивает Наташа. Женщина (пугливо оглядываясь): «Очень!»

Солист

  В кардиологическом санатории поселка Репино обитали постинфарктные больные, проходили реабилитацию. К концу дня обитатели эти, недавно только отползшие от страшной черты, сбивались в тройки и так колонной по трое, веселясь и предвкушая, шли по Приморскому шоссе в гастроном.

   Прогулочной походкой Валерий Григорьянц, тоже насельник санатория, но гордый, одинокий и загадочный, шел им навстречу, то есть, как они полагали, уже из гастронома возвращался. «Солист», – уважительно говорили в колонне.

Выход страдающему сердцу

  Ольга Шамборант пишет: «Я помню, как в юности, предчувствуя, что меня бросает Он, я вдруг поняла, что тогда я не вынесу и всего остального – не только обязанности учиться, но и самого факта существования этого идиотского университета»

  Среди своих записей вдруг нахожу кое-что похожее, а именно совсем противоположное с попыткой некоторого даже анализа, позднейшего, правда, времени: «Мой жалкий приспосабливающийся ум в жуткие моменты судьбы кидался искать выход страдающему сердцу и доходил вплоть до того, что при расставании с единственным, любимым и необходимым утешался соображением о бездне освобождающегося времени, которое можно будет употребить на изучение чего-нибудь важного – квантовой механики, например. Безумица».

  И прежде, чем обвинить себя в лицемерии, вспоминаю, что в нашей семье человек за письменным столом, то есть человек, занимающийся умственным делом, считался существом высшим. И если от несчастной любви девушки уходили в монастырь, то постижение квантовой механики у нас вполне приравнивалось к монашеству.