Печальная музыка любви

Сол Шульман (Мельбурн, Австралия)

Автобиографический рассказ

Сол Шульман – писатель, кинорежиссер-документалист, сценарист, путешественник. Автор более сорока документальных фильмов, пяти художественных киносценариев, литературных и публицистических произведений, опубликованных во многих странах мира. Возглавляемые им киноэкспедиции можно было встретить в самых отдаленных уголках планеты — от Северного полюса, до вершин Памира, джунглей Африки, островов Океании, пустынь Австралии. Работал на киностудиях СССР, Югославии, Германии, США, Италии, Австралии. Один из создателей популярнейшего в CCCP телесериала «Альманах кинопутешествий» (позднее «Клуб кинопутешественников»), в котором проработал более десяти лет. Его книги «Россия умирает от смеха», «Австралия — Terra Incognita», «Власть и Судьба» завоевали популярность у читателей разных стран. Публичные выступления Сола Шульмана неизменно собирают полные залы в Италии, Англии, Германии, США, Австралии. Родился в Бобруйске. Учился в Москве. Живет в Австралии.

Герр Кребс был великолепен – маленький, кругленький, с розовыми щечками, ёжиком седых волос и подвижный, как ртуть. Говорил он не смолкая, а Марго переводила.

- Это замечательно… - суетился герр Кребс, перебирая бумаги на своем огромном письменном столе и продолжая улыбаться. - Это просто замечательно, что вы приехали… только понимаете, такая ситуация… одна моя секретарша беременна, вторая ушла в отпуск, третья подевалась неизвестно куда… я один, просто один… мы сейчас с вами выпьем по рюмочке шнапса, а потом вы посмотрите студию… Он откатился на кресле в сторону бара, доставая оттуда бутылку и рюмки…
- Извините, что не смогу сопровождать вас, - продолжал герр Кребс, разливая по рюмкам, - но, понимаете, я один, просто один - дышать некогда… но это неважно… важно, что вы приехали… нам надо дружить… мир и дружба, как у вас в России говорят…

Он поднял рюмку, и мы чокнулись… - Я видел ваши фильмы, - радостно продолжал герр Кребс, – замечательные фильмы… вы отличный режиссер… просто отличный… вот бы придумать, что-нибудь совместное… какую-нибудь такую тему… Весь он источал благодушие…

Марго переводила, а я вслушивался в немецкую речь, пытаясь уловить знакомые со школьных лет слова. А может и не со школьных. Они были похожи на идиш, на который переходили родители, когда хотели, чтобы мы с сестрой их не поняли. Помню, это было сразу после возвращения из эвакуации, мне было тогда лет семь. Мы с мамой шли с базара. Наш маленький белорусский городок ещё дышал войной. Кругом зияли развалины и торчали обгоревшие коробки домов. Группа пленных немцев, охраняемая замёрзшим российским солдатиком с ружьем, что-то копала возле полуразрушенного здания театра. Обмотанные бабскими платками, скрюченные от сырого осеннего ветра, они выглядели жалкими и несчастными. Мы остановились. Пожилой немец с усталым лицом посмотрел в нашу сторону. Так близко живого немца я видел впервые, и прижался к маме. Меня удивило его лицо – совсем не похожее на те, какие я видел в кино. Оно было грустным и даже добрым. Он явно хотел что-то сказать, но не решался. - Мадам… - преодолев робость, тихо произнес он и показал пальцев в рот. Он хотел есть...

Я заметил, как мама растерялась, а потом что-то сказала на идиш. Немец заулыбался и ответил по-своему. Так они беседовали с минуту, каждый на своем - понятном им, но не понятном мне – языках. - Не задерживаться… - вяло погнал нас часовой. – Нашли с кем лясы точить… Убийца… Немец замолчал и начал ковырять лопатой землю. Мама тоже молчала. «Убийца…» – подумал я, и вспомнил рассказ соседки о том, как убили деда и бабку.

Перед самой эвакуацией, когда город уже горел от бомбежки, мама забежала к ним, умоляя ехать с нами. Но дед, как большой мудрец, сказал – «Нина, не устраивай гвалт! Воюют армии, а не старики. Немцы цивилизованный народ, я с ними не раз встречался…» - и отказался ехать.

Его убили в первый же день оккупации. Какой-то подвыпивший офицер СС остановил деда на улице и спросил – «Иудэ?». Дед кивнул. Эсэсовец расстегнул кобуру, вытащил пистолет и застрелил его. Просто так – взял и застрелил… Хоронить не разрешали, и труп деда еще несколько дней валялся на улице в пыли, а сошедшая с ума бабка сидела над ним. А когда разрешили похоронить, она ещё месяц жила на кладбище, на могиле деда, и сердобольные соседи носили ей еду. Убили ее потом, в гетто…
… Немец молчал, продолжая ковырять лопатой землю, и мы тоже молчали. А солдатик смотрел на нас, ожидая, когда мы уйдем. Мама открыла сумку, которую несла с базара, достала оттуда кусок хлеба и протянула немцу. Солдатик сделал вид, что не видит, и отвернулся. В благодарность немец хотел поцеловать маме руку, но она отдернула её и мы пошли… - Ты умеешь говорить по-немецки? – спросил я, когда мы отошли подальше. - Нет, - сказала мама, – он похож на еврейский… Ну, как белорусский и русский… Дальше мы шли молча, думая каждый о своём. Дома мама сварила чугунок картошки, завернула её в полотенце, чтобы не остыла, и попросила меня отнести немцу. Но я боялся, и пошла старшая сестра… … Герр Кребс налил по второй рюмке и произнёс тост за мир и дружбу. Он продолжал повторять, какой я отличный режиссер и как ему нравятся мои фильмы, которые он всегда смотрит с огромным удовольствием. А я сидел не зная куда девать глаза от неловкости за это вранье. Никаких моих фильмов герр Кребс, конечно же, не видел, и услышал моё имя лишь за час до моего появления. Ему, как хозяину самой большой в Гамбурге киностудии, позвонил бургомистр города и попросил принять гостя. Ну а бургомистру ведь не откажешь… Да и кого могли привезти от бургомистра – какую-нибудь важную персону …

Я и сам начал ощущать себя важной персоной, особенно когда меня поселили в старинном люкс-отеле «Гамбург». Дородный портье торжественно проводил меня до номера, поясняя по ходу, что справа от меня разместился брат короля Иордании, а слева – ещё чей-то важный родственник.

Но особую свою значимость я ощутил вечером, когда увидел у двери соседнего номера выставленную для чистки лакированную обувь, в которой тускло отражался свет коридорных люстр. О таком я лишь в старых романах читал. Подумав, я снял свои штиблеты и тоже выставил их. Походил в носках по мягкому ковру, и осторожно выглянул в коридор. Коридор был пуст. Штиблеты стояли на месте – никто их не украл. Они явно уступали королевским – не тот блеск, и особенно каблуки. Каблуки были стоптаны, будто надеты набекрень, как шапка у лихого гуляки.

Я представил, как брат короля выглядывает в коридор и видит мои штиблеты... Стало не по себе. Мне 33, возраст Христа, и такие штиблеты… Протянув руку, я тихо забрал их обратно, а потом закрыл дверь и сел на диван. «Интересно, на чем прибыли в Германию мои соседи?» – подумал я, и представил королевского брата, едущего, как и я, на верхней полке общего вагона балканского экспресса «Белград–Мюнхен».

Вагон был набит югославскими гастáрбайтерами, возвращавшимися в Германию после отпусков. Они пили рáкию, закусывая её домашними продуктами, шумно смеялись и беспрерывно дымили тяжелыми самокрутками. А я лежал на верхней полке, уставившись в потолок, и сквозь табачный дым пытался увидеть будущее.

… Вообще это была неожиданная для меня поездка. В те далекие шестидесятые годы каждый россиянин с советским паспортом, оказавшийся заграницей не по линии КГБ, был фигурой редкой и экзотической. При виде его, сердобольные западные сердца наполнялись гордостью за свою свободу. Его жалели, как вырвавшегося из неволи раба, и всячески хотели помочь.

В Белграде меня приглашали на специально организованные ужины, чтобы показать друзьям, как диковинный экспонат. А я с неуёмным жаром молодости старался раскрыть этим милым и наивным, как мне казалось, людям глаза на тюремную российскую жизнь, на горе моей страны. Я чувствовал себя мессией. Мне казалось, что как только мир узнает правду – всё изменится, рухнет ненавистный режим… После одной из таких пламенных речей в защиту свободы, мой пыл охладил французский журналист, аккредитованный в Белграде.

- Свободу вместо закуски на стол не поставишь, - цинично усмехнувшись, сказал он, беря меня за пуговицу. – Так что, мой вам совет: не сжигайте за собой мосты… Там вы были успешным режиссером, частью советской элиты, не так ли?!… Боже, как я его возненавидел! Каким мерзким предателем выглядел он в моих глазах…

На одной из таких вечеринок я познакомился с Константином - главным редактором немецкой радиостанции, вещавшей на восточноевропейские страны. Он был приятный парень лет сорока, полунемец–полусерб, жил где-то под Кёльном, а в Белград приехал по каким-то своим делам.

Константин хорошо владел сербским, и мы разговорились - он на сербском, я на русском - даже не замечая, что говорим на разных языках. Мы сразу понравились друг другу, и уже во время второй нашей встречи, он сказал: - Вы должны увидеть Германию. Приезжайте ко мне в гости, поживите пару недель… Я пришлю вам приглашение…

Видимо ему и в голову не приходило, что кроме приглашения, мне ещё нужны деньги на билет, и разрешение советского консула.

… Консул встретил меня ледяным взглядом и сразу окунул в хорошо знакомое советским людям состояние, наполненное напряженным ожиданием чего-то омерзительно неотвратимого. В голове всплыла сценка, которую я наблюдал месяц назад в Москве, когда получал визу на выезд. Начальник высокого ранга наставлял подчиненного: «Запомни, - назидательно говорил он, - человек с советским паспортом, выехавший за границу не по государственным делам, советским человеком уже не является. Он требует проверки!»
И будто продолжая эту мысль, мои размышления прервал консул:
- Вас выпустили в Югославию, а не в Германию… - строго сказал он, посмотрев на меня, как на врага. – Прошу это помнить… - и встал, давая понять, что аудиенция окончена.
- Вы, по-видимому, путаете терминологию, - сказал я и тоже встал. – Выпускают из тюрьмы, а мне лишь выдали визу на выезд…

Такой реакции он явно не ожидал. Лицо вдруг потеряло присущую кэгэбэшникам напускную суровость, и стало растерянным.
- Там сейчас плохая погода, - заискивающе сказал он. – Дождь и слякоть…
- Ничего, - сказал я, - постараюсь не простудиться, - и вышел…
…- Брáте, - тронул меня за плечо пьяненький югослав, - чего лежишь, спускайся вниз, выпьем…
И я спустился со своей третьей полки.

А дальше я уже мало помню. Помню, что меня дружески хлопали по спине, говорили – «русс… русс…» – и подливали в стакан. Обнявшись, мы пели «стáро грáдске песни» - мелодичные и задушевные, как цыганские мотивы.

…Германия встретила меня чудесной весенней погодой – солнечной и теплой. В Мюнхене я пересел на поезд, идущий в Кёльн. В купе нас было трое – ещё дама и какой-то господин. Дама вязала, а господин нацепил очки и углубился в чтение. Я же смотрел в окно, за которым пробегали цветные домики, лубочные лужайки и непривычный для меня своим спокойствием и благополучием мир. Для российского глаза, он был абсолютно неправдоподобен своей акварельной чистотой…
- Бúтте, - оторвала меня от созерцания дама, протягивая шоколадку. Я поблагодарил. Дама еще что-то сказала, но я не понял и улыбнулся.
Она тоже улыбнулась.
- Гастáрбайтер? – спросила она, указывая на меня.
- Да, - сказал я, - гастáрбайтер…

… В Кёльне на перроне меня ждал Константин. Рядом с ним стояла красивая блондинка с букетиком красных тюльпанов.

- С приездом! – сказала она по-русски.
- Познакомьтесь, - сказал Константин. – Это Марго, сотрудница нашего радио. Она говорит по-русски и поможет вам…
- Спасибо, - сказал я. - Вы русская?
- Нет, - сказала Марго, улыбнувшись. – Немка со славянским уклоном…
- Уклон – это родственные связи или состояние души? – попытался пошутить я.
- Состояние души, - рассмеялась она, и взяла меня под руку.
- Едем ужинать, - сказал Константин, беря мой чемодан, и мы направились к машине.

… В таверне «Три шляпы» Константин, видимо, был завсегдатаем, так как хозяин приветствовал его, как старого друга, и, не спрашивая что принести, стал накрывать на стол.
- Стоп, - сказал ему Константин, - сегодня по-другому. Сегодня у нас гость из Москвы…
- Из Москвы!? – удивился хозяин и дружески хлопнул меня по плечу, - Сталинград!!!…

Он ушел и вернулся через несколько минут, осторожно неся огромный трехлитровый сосуд в виде рюмки на полуметровой ножке, наполненный водкой. По залу прошло весёлое оживление.

Хозяин торжественно поставил «рюмку» передо мной.

Зал дружно зааплодировал.
- Гостю из Москвы от заведения! – смеясь, перевела Марго его слова.
- Спасибо, - сказал я, – но если уж так, то по кругу…
- Что значит «по кругу»? – не поняла Марго.
- Это как на брудершафт со всеми присутствующими… - пояснил я. Марго перевела. Зал опять зааплодировал.

Я поднял «рюмку» двумя руками, отпил несколько глотков и передал Константину. Константин со смехом попытался засунуть в неё голову…

Утром, когда я встал, Константина уже не было. Он уехал на радио. Фрау Грета бесшумно двигалась по дому, чтобы не разбудить гостя, а дети играли в саду.

Она была худенькая, со смуглым от сельского загара лицом и жилистыми руками. Увидев, что я встал, она улыбнулась и жестом пригласила к столу завтракать.

- Фриц, - закричала она в окно.
Слово «фриц» резануло слух. У нас, мальчишек военного времени, оно было оскорбительным и являлось синонимом слову «враг». Им мы дразнили тех, кого презирали …
- Фриц… - повторила фрау Грета, - иди в дом.
Появился мальчик лет девяти.

- Дóбро ютро! – вежливо поздоровался он со мной.

- Ты говоришь по-сербски? – удивился я.
- Да, - сказал он. – Я два года жил у бабушки в Белграде и там выучил. - А сестра тоже говорит?
- Нет, только я и папа.

… Дом был большой, двухэтажный, с палисадником и цветами. Он находился в деревне, в километрах двадцати от Кёльна.

После завтрака Фриц повел меня показывать деревню. Она была чистенькая, будто её мыли шваброй. На поле за домами паслись коровы – тоже чистенькие, с круглыми животами. Прохожие приветливо здоровались, и я отвечал им - гутен мóрген... Вернулись мы к обеду. Фрау Грета поливала цветы. Увидев нас, она что-то сказала сыну.
- Всё готово, - перевел Фриц, - можно мыть руки и к столу.
Обед был вкусный – много разных колбас, пиво и сырое рубленое мясо со специями - «татарский бифштекс».  После обеда фрау Грета ушла к соседям, а я сидел в саду в кресле-качалке и пытался читать немецко-русский разговорник.

Пытался, но не получалось. Возбуждение от первого дня пребывания в Германии было слишком сильным, и в голову лезли мысли, связанные с войной… Как горел наш город… Как мы с мамой бежали по шоссе, а над нами низко-низко, так низко, что я видел лица пилотов, пронеслось несколько немецких штурмовиков. Один из пилотов даже засмеялся и помахал рукой… Видимо ему было смешно, как испуганно и неуклюже бежала эта ополоумевшая от страха толпа… А потом воспоминания перекинулись в далекую Среднюю Азию, где мы были в эвакуации. Я вспомнил бухарский базар и безногого летчика с орденами на груди, который сидел на земле в пыли и играл на гармошке, а нищий базарный люд бросал ему в шапку копейки… А потом, напившись на эти копейки, он валялся пьяным в той же самой базарной пыли, а потом опять играл, а потом опять валялся…

Видимо пригревшись на солнце, я задремал, а когда открыл глаза, то рядом стоял маленький Фриц и дергал меня за рукав. Мама спрашивала, не проголодался ли я …

Константин вернулся поздно вечером. Он чувствовал себя неловко передо мной. - Простите, что оставил вас одного на весь день, - сказал он, - но когда начинаются международные проблемы, у нас на радио резко возрастает объем работы.
- А что опять случилось? – спросил я. – Какая королевская тёща не поладила с президентской женой?
- А ну их у пúчкину матер, - выругался Константин по-сербски. – Пошли пить пиво…

Следующие три дня Константин был занят, и я скучал в одиночестве, так как маленький Фриц с сестрой отправились с друзьями к морю. Ехать одному почти без языка в большой незнакомый город не хотелось, и я бродил по деревне, разглядывая чужую жизнь. Иногда заходил в местную пивную, посидеть и выпить кружку-другую. Хозяин пивной был рад новому гостю, пытался поговорить со мной, но не получалось, и мы просто улыбались друг другу.

С фрау Гретой у меня тоже установились дружеские отношения. Она ставила на стол, а я говорил дáнке шон. На третий день, за ужином, считая, что я не пойму, она спросила у мужа:
- Долго он у нас еще будет жить?
Я сделал вид, что не понял, и уткнулся в тарелку.

- Столько, сколько надо, - резко ответил Константин. – Это мой гость, и прошу тебя подобных вопросов больше не задавать.

А потом мы пошли с ним пить пиво в сельскую таверну.

…На следующее утро приехала Марго. Она была в спортивных брюках и тонком свитере, красиво облегавшем её высокую стройную фигуру. Вся она излучала свежесть и чистоту, как цветок после дождя. Мы расцеловались, как старые друзья. - Едем в Кобленц на обед к одному архитектору, - сказала она. – Он югослав, друг Константина… очень хочет с вами познакомиться…
- А может лучше в Кёльн, - сказал я.
- В Кёльн поедем завтра. Константин отпустил меня на неделю с работы, так что я теперь полностью в вашем распоряжении.
- Полностью? – пошутил я.
Марго бросила на меня взгляд и ничего не ответила.

… Свой открытый кабриолет она вела великолепно – с изяществом, но без кокетства. Дорога была красивая, вдоль Рейна. На противоположном берегу на холмах, как на фламандских полотнах, иногда проплывали старинные замки-крепости. Я откинул голову на спинку сидения и закрыл глаза. Лицо приятно обдувало ветром.

- О чем вы думаете? – после долгого молчания спросила Марго.
- Так, ни о чем… - сказал я. - О прошлом и о будущем… Почему одни народы живут в достатке и чистоте, а другие наоборот… Чем отличаются люди друг от друга…
- А они отличаются?
- Не знаю… И еще я думал о вас... Марго – это немецкое имя?
- А как же! Маргарита – возлюбленная Фауста…
- У вас есть семья?
- Был муж, но мы разошлись.
- Почему?
- Я не бюргерша… Для меня мужчина – друг, а не добытчик…
Мы замолчали, глядя на бегущую навстречу дорогу.

- Что вас подтолкнуло к изучению русского языка?… - спросил я после паузы. Марго долго молчала, будто раздумывая над ответом.
- Жизнь, - наконец сказала она, и я больше не спрашивал.

… Архитектор оказался симпатичным парнем по имени Слáвко, перешагнувшим рубеж сорока, но всё ещё остающимся веселым холостяком. Родом он был из Загреба.

Встретил он нас на улице перед своим домом.
- А я уже жду, - сказа он, – где вы потерялись?..
- Любовались Рейном, - сказала Марго, легко выпрыгнув из машины. - Вы здесь впервые? – спросил он, обращаясь ко мне.
- Впервые, - сказал я.
- Тогда понятно… Рейн - это сказка…

Они дружески обнялись с Марго.
- Ну, сразу к столу или как? – спросил он.
- Может, погуляем, чтобы размять ноги?! - предложила Марго.

И мы пошли по спускающейся вниз улочке в сторону Рейна. Улочка была уютная, вымощенная «под старину» крупным булыжником, с десятком небольших ресторанчиков. Она сползала змеёй к причалу, возле которого покачивались лодки.

- Давно вы в Германии? – спросил я.
- Двенадцать лет, - ответил Слáвко.
- И чем занимаетесь?
- Чем занимаюсь?!… - усмехнулся он. – Хороший вопрос… Веду жизнь обеспеченного холостяка, а раньше голодал…
- Вы архитектор?
- Был архитектором, а теперь повар… Архитектура моя профессия, а кулинария хобби… Когда есть желание – варю-жарю в собственных ресторанчиках…
- В собственных?… Их много?…
- Как сказать… для меня много… Эта улица практически вся моя…
- Он богатенький Буратино… - улыбнулась Марго.
- Вот видишь… А ты всё отказываешься выйти за меня замуж…
- Меня вполне устраивает дружба, - сказала Марго.
- Что значит - голодали? – спросил я.
- Это длинная история… Как про Золушку… Когда двенадцать лет назад я приехал сюда из Югославии на заработки без копейки в кармане, мне даже переночевать негде было… Повезло, устроился на стройку рабочим и спал прямо в тех домах, которые строил. Пока была работа, было ещё кое-как, но потом работа закончилась. Полгода искал новую… жил по ночлежкам, на две-три марки в день… уезжать обратно в Югославию, как побитая собака, ужасно не хотелось… Наш Тито ведь не лучше вашего Сталина…
- Ну уж, не совсем так… - возразил я.
- А чем они отличаются!?…
- Как вам сказать… Мне кажется, что Тито любит смотреть в зеркало, а Сталин смотрел в окно…
Слáвко рассмеялся.

- Пожалуй, вы правы… а то бы я и в Германию не попал…
- Вот именно… И что дальше было?
- Дальше было ещё хуже… Денег даже на обратный билет не было и взять не у кого.

С отчаяния я позвонил в Кёльн на «вражеское» радио, которое на Югославию вещало. Думал, может им там человек с сербским языком нужен… Случайно попал на Константина. Рассказал ему свою историю… Никакой работы для меня там, конечно, не было, но деньги на билет он мне все же выслал… из собственного кармана, по-братски… сказал – вернешь, когда сможешь… И всё. Я уже собрался уезжать. За несколько дней до отъезда прочитал в газете объявление, что требуются чертёжники для какого-то проекта. Зашел по указанному адресу. Там говорят – уже не требуются, проект закрывается, так как архитектор отказался от него, и сроки прошли… На весь проект со строительством было отпущено полтора года, а уже десять месяцев прошло, так что фирма проект закрывает... Я сказал, что я архитектор из Югославии, и упросил их показать мне проектное задание. Они показали. Просидев над ним часа два, я предложил им своё решение проекта. Решение им понравилось, и они повели меня к главному инженеру. Он был скептик, но всё же выслушал… Потом говорит: «готов дать вам на проект два месяца… получится – оплачу, а нет, так нет… без гарантий…» Я согласился. Деньги Константина пошли на комнатушку, которую я снял, и работал по двадцать часов в сутки… Ровно через два месяца положил перед главным готовый проект. Он был удивлен, а потом говорит – «хочешь руководить строительством? Но учти, вместо года есть всего шесть месяцев…» Я собрал с полсотни голодных югославов со всей Германии и сказал им: «Ребята, есть шанс… харчи и сигареты мои, но работать по двадцать четыре часа… спать здесь же, на кирпичах… полная оплата по завершению…» Я знаю наших людей, когда нужда заставит, они могут работать, как кони… И мы сделали. Так я заработал свою первую сотню тысяч… А потом уже стало легче. Купил дом… вон тот, - показал он, - где сейчас ресторан… мой первый ресторан…

Слáвко усмехнулся…
- Константину я позвонил через три года. Он, конечно, давно обо мне забыл, но я напомнил. Спрашиваю – вы стоите или сидите? Он говорит – стою. Я говорю – тогда сядьте, я миллионер, хочу вернуть вам долг… Так мы впервые встретились и подружились...
- После первого миллиона он начал приставать ко мне, - подхватила Марго, - но я выстояла, и он переключился на кулинарию…
- От горя, но с надеждой… - сказал Слáвко.

Марго сняла туфлю, взяла меня за руку для равновесия, и опустила ногу в Рейн. - Прохладно, но приятно, - сказала она. – Вот бы искупаться…
- Так в чем дело!? – сказал Слáвко.
- Купальника нет, - сказала она.
- Ерунда… Мы отвернемся, и только чуть-чуть будем подглядывать, а остальные пусть ослепнут…

… Слáвко кормил нас югославскими деликатесами, какими-то вкусными жареными потрохами и обильно поил рáкией, в одном из своих ресторанчиков. Готовил он сам, бегая то на кухню, то к столу, чтобы чокнуться и выпить. Пили мы с ним, а Марго лишь делала вид, подливая себе сок.

К полуночи мы с ним уже были хороши. Я чуть не заснул в туалете, а он хотел тут же лететь в Париж и продолжить пьянку там. И лишь трезвый голос Марго положил конец этому веселью.

Слáвко предлагал остаться ночевать у него, но Марго решила ехать. Она погрузила меня на сидение и застегнула ремни. Через час езды ночной ветер несколько выдул из меня алкоголь, и я стал наблюдать за звездами. На черном небе они были особенно ярки и романтичны…

Я посмотрел на Марго. Её профиль был великолепен…

- Остановись, пожалуйста, – сказал я, и Марго свернула на обочину.
- Тебе надо в кусты? – спросила она.
- Нет, - сказал я, – мне надо тебя поцеловать… - и поцеловал её.
Она не сопротивлялась, а прижалась ко мне и закрыла глаза.
- Но я не миллионер, - сказал я.
- Это заметно, - сказала она.
- И еврей…
- А вот глупости я не люблю, - сказала она и поцеловала меня…

… Когда я проснулся, Марго рядом уже не было.
Я начал соображать, где я и что со мной.
Она вошла, держа поднос с кофе.
- Где мы? – спросил я.
- В Кёльне, - сказала она.
- Я имею в виду – это твой дом?
- Нет, - сказала она, – мой дом в Мюнхене, а эту квартиру я снимаю, когда работаю здесь на радио…

… Две недели пролетели, я и не заметил. Через два дня надо было уезжать. Константин чувствовал себя неловко из-за того, что мало уделил мне внимания. Мы встречались только по вечерам, так он был занят. В этот вечер он приехал как всегда поздно.

- К чертям всё … - сказал он. - Я взял отгул на два дня. Завтра поедем в Кёльн и гульнём…
Утром он действительно никуда не торопился. Мы спокойно позавтракали, а потом сели в его открытый «Мерседес» и покатили. - Я только минут на десять в Бонн, в министерство должен заскочить по делу, - сказал Константин. – Это недалеко. Вы подождете меня в машине, и потом мы свободны…
Дорога была пуста, и мы шли по автобану на хорошей скорости. Ветер бил в лицо, и я ощущал приятную легкость, но в тоже время и какую-то тревогу. Я думал о Марго…

… Константин, как и обещал, вернулся минут через пятнадцать. Он улыбался и был весел.
- Тут такая интересная история… - сказал он. - В министерстве сейчас работает закупочная комиссия… Просматривают иностранные фильмы. Я заскочил к знакомым ребятам из отдела кино, а они – представляете - как раз смотрят фильм из России... Оказалось - ваш фильм!… Я говорю - а режиссер-то у меня в машине сидит!.. Они говорят - здорово, тащи его сюда, мы его фильм купили, так что есть повод выпить… Как, а?.. Может посидим с ребятами полчасика?… Полчасика не получилось, получилось три.
Киношники - всюду киношники, так что общий язык мы нашли быстро, особенно после двух бутылок хорошего французского коньяка. Их интересовало, как мне понравилась Германия. Узнав, что я почти ничего не видел и через день уезжаю, они решили, что так не годится, и начали бурно что-то обсуждать. Герхард, как старший по отделу кино, куда-то ушёл и вернулся минут через сорок.

- Всё, - сказал он, - дело сделано…Вы теперь гость правительства…

Все захлопали…
- Здорово… - сказал Константин. - Как тебе это удалось так быстро?
- У министра есть гостевой резерв, - сказал Герхард.
- Что значит «гость правительства»? – не понял я.
- У нас есть такая форма приглашения, - сказал Константин. – Она распространяется на людей науки и искусства … Её ещё Аденауэр сразу после войны ввел. Германия, как вы понимаете, имела тогда не самую лучшую репутацию в мире... Вот нам и хотелось, чтобы хоть что-то хорошее кто-то о нас сказал. Мы приглашали известных зарубежных деятелей, давали им возможность поездить по стране, и если потом, кто-то из них что-то положительное о нас напишет – уже хорошо…
- Другими словами, покупали доброе отношение к себе, - попытался пошутить я.
- Нет, - чуть обиженно ответил Константин. – Приглашение ни к чему не обязывает. Хочешь- пиши, хочешь нет…
- Действовать начинает с завтрашнего дня, - сказал Герхард, - так что с завтрашнего дня вы правительственная персона. Всё включено – билеты, транспорт, гостиницы, переводчица… В каждом городе – прием у бургомистра и встречи с коллегами по профессии… на две недели… Устраивает?
- Слов нет! – сказал я. - Но у меня же виза кончается…
- Это мы уладим, - сказал Герхард.
- А о чем говорить с бургомистром?
- Ни о чем, - рассмеялся Герхард. – На то он и бургомистр, чтобы пожимать руки.
Я был рад, но Константин, кажется, был доволен ещё больше чем я, и пригласил всех на ужин в «Три шляпы»…

Маршрут поездки составляла Марго. Первым должен был стать старинный студенческий городок Гейдельберг, в котором она училась. Затем шли Гамбург, Берлин, Мюнхен…

Через два дня мы с ней уже сидели в этом городке, за столиком, который стоял на гигантской – высотой в двухэтажный дом – бочке, наполненной вином. Тысячи литров вина плескались под нами. Эту старую пивную студенты так и окрестили – «Бочка». Который уж век она была излюбленным местом гейдельбергской молодежи. Здесь они устраивали свадьбы, празднества и просто веселые пирушки.

- Мы ходили сюда чаще, чем на занятия, - рассказывала Марго, положив голову мне на плечо. - Здесь начинались все амурные дела…
- И некоторые из них заканчивались неприятностями для всего человечества… - сказал я, обняв её.
- Почему для человечества? - не поняла она.
- Более полувека назад на этой бочке, а, возможно, и за этим самым столиком, сидела милая студенческая пара… Он – нежный девятнадцатилетний мальчик из Штатов, и она – очаровательная белокурая Гретхен… дочка хозяйки, у которой он снимал комнату. Она ему очень нравилась. После «Бочки» они пошли гулять. Она любила смотреть на звезды, и, чтобы доставить ей удовольствие, он, гордо выпятив грудь, сказал, что со вчерашнего дня знает, почему звезды мерцают…
- Красивая легенда, - сказала Марго.
- Это не легенда. Мне довелось встречаться с этим мальчиком, когда он уже подрос. Если бы она его тогда не поцеловала, то, возможно, он перестал бы интересоваться звёздами и не придумал бы ядерную бомбу…
Марго обняла меня и притянула к себе.
- А если я тебя сейчас поцелую –это не чревато неприятностями для человечества? – тихо спросила она…

Знакомство с Гамбургом планировалось начать с бургомистра, но он отсутствовал, и прием был перенесен на следующий день, так что сегодня вечер был свободен. Марго решила показать мне «улицу красных фонарей» - знаменитый Pипербан, вотчину проституток и моряков, прибывающих в гамбургский порт со всех океанов мира.

Район был обнесен забором, на котором красовались намалеванные от руки аршинные надписи - «только для мужчин», «женщинам не входить», и для устрашения нарисован кулак.
- Всё, - сказала Марго, когда мы подошли к воротам, - дальше ты отправляешься один, в свободное плавание…
- Не боишься, что утону?
- Осознанный риск профессии… - сказала Марго, поцеловав меня. - Как верная подруга моряка, буду ждать тебя здесь…
… Рипербан был городом-аквариумом, городом-зверинцем – кому что нравится. В огромных застекленных витринах, представлявших собой комнаты-будуары, на диванах, креслах, кроватях в разных позах и с разной степенью обнаженности, сидели, лежали, стояли, наводили косметику, а то и просто спали, сотни девиц на все вкусы, разных габаритов, масти и цвета кожи. Это был живой товар высшей пробы, на котором стоял знак качества.
Они были не только великими актрисами по жизни, но и великими психологами, мгновенно схватывающими проходящие мимо человеческие характера, их потребности и возможности. Некоторые из витрин были затянуты темными шторами, что означало, что объект сейчас занят, он в работе.
Вдоль витрин, – подмигивая, хихикая, острословья - текла плотная мужская река, с воспаленными глазами, учащенным дыханием, разыгравшимся воображением. Огромное тело Рипербана пульсировало, выделяя пот и сперму.
Прямо за углом, на виду у всех, скрежеща зубами и выкрикивая в экстазе непонятные слова, яростно онанировал пьяный гастáрбайтер, сберегая, по-видимому, заработанную валюту для далекой семьи.

Какой-то прижимистый морячок торговался через форточку с полногрудой девицей... - Десять, - говорила она.
Лицо морячка приняло кислое выражение.
- Ладно, пять марок, - согласилась девица.
Лицо морячка не изменилось.
- А ты, умник, хочешь вообще бесплатно!? - крикнула она, и захлопнула форточку.
- Вот именно… - сказала Марго, беря меня под руку. – Бесплатным бывает только сыр в мышеловке…
- Ты откуда! – удивился я. – Тебе же сюда нельзя…
- Не выдержала… - призналась она.
- Ревность?! – пошутил я.
- Нет, - сказала она, и потерлась щекой о мое плечо. – Боялась, что ты один не справишься…

… На следующее утро нас принял бургомистр. Он был приветлив. Как и предсказывал Герхард, беседа была ни о чем, и продолжалась не более десяти минут. Хозяин города пожелал мне приятной поездки по Германии и плодотворных встреч с коллегами…

Вот мы и встречались…
Герр Кребс налил по четвертой или уже по пятой рюмке, и мы опять чокнулись. Он, видимо, начал хмелеть, и втягивался в им же придуманную игру. Она ему нравилась…
- А что!… - игриво продолжал он, - найти какую-нибудь забавную тему… совместная постановка - русский режиссер и немецкий продюсер… как, а?... Ему было весело от выпитого, а мне нет. Он явно иронизировал, компенсируя досаду за впустую потраченное время. А я смотрел на его благополучные розовые щечки, смеющиеся глаза, и откуда-то из глубины сознания поднимались неловкость, стыд, обида, переходящие в злость. Как в упрямые мальчишеские годы, захотелось ответить чем-то резким и грубым. Такое чувство, по-видимому, испытывает нищий, когда сытый подвыпивший богатей обнимает его, разыгрывая равенство и братство.
- Неплохая идея, - сказал я.
- Вам и карты в руки… - сказал герр Кребс, опять потянувшись за бутылкой. – Главное найти тему…
В голове у меня было пусто… Туда, почему-то, лез пленный немец, замерзший солдатик с ружьём, мама идущая с базара…
- Есть неплохая тема, – сказал я.
- Какая? – поинтересовался герр Кребс, разливая по рюмкам. - Страна моих врагов… - сказал я.
Название возникло помимо моей воли, оно просто выскочило само по себе… Кребс удивленно посмотрел на меня:
- Это о чем?
- О нас с вами… - сказал я. – Я русский еврей, впервые приехавший в вашу страну… Вы убили моих родных и близких… растерзали мой народ… как я могу относиться к вам!?… вот об этом и фильм…
Бутылка повисла в воздухе… Герр Кребс медленно поставил её...
- Вы это серьезно? – после долгой паузы тихо спросил он.
- Вполне, - сказал я.
Он замолчал, неподвижно глядя в стол. Лицо его стало серьезным, и не таким круглым и благополучным, как раньше.
Я посмотрел на Марго. Она тоже смотрела в одну точку. Её красивые длинные пальцы дрожали.
Мне захотелось обнять её…
Молчание затягивалось. Герр Кребс еще раз внимательно посмотрел на меня, но ничего не сказал…
Прошла долгая минута, а может и две…
- Ну, что ж… - произнес он наконец, отвечая, видимо, на какие-то свои мысли, - пусть будет так… - и наж