Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Л. Бипов  

 

Не мои университеты,

или  Инженер - это звучит гордо!

МЕМУАРЫ В ЭЛЕКТРОННЫХ   ЭПИСТОЛАХ  (МЭЭ)

 

Золотая папка

«Знаменитые менделеевцы-мои учителя и старшие товарищи»


Вместо предисловия

 

В данную папку входят электронные эпистолы, посланные мною на кафедру керамики РХТУ имени Д.И.Менделеева к юбилеям её профессоров. Очередная эпистола будет посвящёна моему любимому преподавателю и наставнику профессору Виктору Львовичу Балкевичу. 

Воспоминаний о доцентах кафедры Григории Николаевиче Дудерове и Георгии Перикловиче Каллиге, несколько лекций которых мне довелось прослушать, у меня, к сожалению, нет, но светлая память о них осталась навсегда.          

 День за днём и год за годом летит время, и в какой-то момент наступает понимание того, что летит не время, а твоя жизнь. А значит, надо поторопиться сказать слова благодарности людям, которые были твоими учителями в профессии и служили примером отношения к делу, к людям, к жизни. Печальное предупреждение — случай с моим поздравлением И.Я.Гузману, ушедшему от нас спустя десять дней после юбилея.

 

 

Эпистола 19.

«Штрихи к портрету Учителя»
(к 110-летию Дмитрия Николаевича Полубояринова)

 

           Вспоминать и размышлять о Дмитрии Николаевиче Полубояринове — это для меня как бы вновь побывать в пространстве, наполненном светом его интеллекта и доброжелательности, восхищаться этой необычной личностью и снова переживать пятнадцать лет своей интересной работы рядом с ним и «питомцами гнезда его».  

 

       В представлении сообщества учёных и инженеров Дмитрий Николаевич Полубояринов – учёный с мировым именем, который своей разносторонней деятельностью внёс ценный вклад в решение актуальных научно-технических проблем в широкой области: от черной металлургии и авиакосмической техники до технической и строительной керамики. Более того, Дмитрий Николаевич умел предвидеть эти проблемы, умел своевременно и точно  определять «точки роста»  в области материаловедения и направлять туда творческие усилия, как свои, так и созданной им школы  исследователей-новаторов. Откликаясь на вызовы технического прогресса, Дмитрий Николаевич постоянно расширял свои научные интересы от материалов из природного глинистого сырья и оксидов до материалов из синтезированных бескислородных соединений – нитридов, карбидов и силицидов, от многокомпонентных силикатных систем до монокристаллов электронного назначения. Такой размах был под силу его всегда в высшей степени активному интеллекту. При этом он вовлекал в общий научный поиск большое число учеников и коллег из многочисленных научных центров.  В прощальном слове от имени менделеевцев   ректор университета с полным основанием назвал Дмитрия Николаевича великим учёным.

 

        В моем личном представлении Дмитрий Николаевич еще и выдающийся педагог, создавший замечательную  школу с прекрасными традициями увлечённого и бескорыстного служения  науке и стране,  благородных взаимоотношений  между учителями и обучаемыми, между сотрудниками и коллегами-партнерами по работе. Он сам был и навсегда остается ярким примером того, каким должен быть   современный учёный и инженер, участник общего дела и член общего дома – Менделеевского университета. Дмитрий Николаевич обладал нечастым для преподавателя даром  передавать ученику и сотруднику своё увлечение предметом и проблемой. Показательно, что уже молодые лаборанты первого «полубояриновского призыва» из Института огнеупоров и кислотоупоров Р.Я. Попильский, В.Л. Балкевич, А.К. Карклит, Р.М.Зайонц сами впоследствии стали профессорами и создавали собственные школы. Кандидаты и доктора наук, воспитанные Дмитрием Николаевичем, как правило, продолжали эту традицию. Тут так и хочется, перефразировав известное высказывание «Все мы, русские литераторы, вышли из гоголевской шинели», сказать, что все мы, сегодняшние инженеры-керамисты,  вышли из «полубояриновской керамической лаборатории». Это становится ещё яснее, когда вспоминаешь замечательный учебник по нашей специальности,  основы которой в нём были сформулированы, можно сказать,  классически и непревзойденно.  И речь шла о керамике, то есть материале, хотя и древнейшем из созданных человеком, но и в наш век (век межпланетных путешествий и нанотехнологий!) востребованном во всех областях его жизнедеятельности.

 

       И всё же в моей памяти  Дмитрий Николаевич Полубояринов прежде всего – человек, который, если бы потребовалось свыше, мог бы быть представлен в качестве образца истинного русского интеллигента. И я безмерно благодарен судьбе, что она свела меня с ним вначале в качестве студента, а затем сотрудника его кафедры.

 

       И вот попробуй теперь после такого вступления написать что-то достойное такой  личности, как Дмитрий Николаевич Полубояринов. Иное дело рассказывать о разных  случаях в дружеском застолье, а тут — на бумаге... Хотя знаю, что неизбежна «научная редакция», но, думается, что написано топором – того не выправить пером.  И ещё. Так как всякое публичное выступление безусловно характеризует и самого выступающего, для меня существует опасность выглядеть  хвастуном, этаким менделеевским Хлестаковым (мне поучительно вспоминается пародия Александра Архангельского: «Когда я пришёл к Алексею Максимовичу, великого писателя не было дома. Эта встреча описана в моей книге «Я и Горький»). В самом деле, ведь я был всего лишь научным сотрудником Дмитрия Николаевича и под его руководством проводил работы по карбидкремниевым электронагревателям, причем главным образом непосредственно на заводах – изготовителях и потребителях нагревателей. Однако именно поэтому довольно регулярно происходили встречи с Дмитрием Николаевичем для обсуждения хода и результатов работы. На них-то я не только учился методам научной работы и полубояриновскому отношению к делу и людям, но и невольно бывал свидетелем событий и разговоров с его участием.

 

        Писать портрет светлой личности Дмитрия Николаевича Полубояринова мне, как говорится, не по чину и не под силу, а вот дополнить его штрихами-эпизодами из незабываемых пятнадцати лет работы под его началом  хотелось бы. Правда, к моей беде, как только меня пригласили в книгу воспоминаний о Дмитирии Николаевиче, я сам попал в «медицинский переплёт». А, как говорил старик Марк Твен, «хорош конь, пока не закусил удила», а... мемуарист – пока не побывал под наркозом. Отсюда и все недостатки нижеследующего текста, в частности, некоторый сумбур, выдаваемый за современный метод письма – «поток сознания». Так что прошу читателя о снисхождении. Однако полностью отвечаю за достоверность фактов и высказываний, «в чём и подписуюсь».

 

2.

 

       В качестве студента я впервые увидел Дмитрия Николаевича на пятом курсе. Он читал лекции по технологии огнеупоров. Читал ясно, четко формулировал свои мысли, был довольно строг и не допускал каких-либо отвлечений от темы. Однажды он поручил мне сделать для группы доклад о технической новинке – подвесном своде для мартеновской печи.  Тогда я впервые встретился  с хромомагнезитовым огнеупором, и это оказалось предвестником моего будущего: по окончании института  в 1955 году я был направлен на уральский завод «Магнезит». Ниже следуют комментарии.

 

       Что касается лекций, то Дмитрий Николаевич позднее признавался, что, несмотря на регулярное их обновление,  они ему уже не доставляли такого удовольствия, как исследовательская работа с дипломниками и аспирантами. Здесь хотелось бы вызвать улыбку. Однажды на защите дипломов прозвучало: «Защищает студентка Полубатонова. Руководитель – Д.Н.Полубояринов», а через несколько лет подобное повторилось, но уже при защите кандидатской диссертации.

 

       Что касается «Магнезита», то вспоминается курьёзный случай. По поводу моей работы  на «Магнезите»  Дмитрий Николаевич как-то сказал: «Вот видите, как там у вас всё было интересно и полезно, так что зря ваша матушка, регистраторша в «Поликлинике в Гагаринском», на меня с кулаками набрасывалась за то, что вас туда распределили». А на самом деле нападала на него мать моего друга Виулена Израилевича Ривкина, отправленного в Заполярье. И не мудрено было нас спутать, ведь мы оба,  как говорится, проходили по одному делу («Распределение 1955 г.»), да и рост у нас был одинаковый, и кое-что другое тоже, и бывали мы всегда неразлучны. Кстати, мать Виулена призналась, что она в отместку за сына назначила Дмитрию Николаевичу наихудшего стоматолога. А вот Дмитрий Николаевич, напротив, был человек не мстительный  и принял меня, «сына нападавшей регистраторши», после моего возвращения с Урала на работу  на кафедре сразу, без проволочки.

 

       А теперь что касается «кадровой политики». Тут Дмитрий Николаевич был принципиален. Он говорил, что принимать и увольнять людей по телефонным звонкам он никогда не станет – только по письменным распоряжениям высших инстанций. Это ставило преграду каким-либо правонарушениям. На кафедре бок о бок дружно и плодотворно работали и проходили аспирантуру люди разных национальностей и из разных стран. Этим она походила на знаменитую кавендишскую лабораторию Э.Резерфорда. На кафедре не было места никаким предрассудкам или предубеждениям против кого-нибудь. Только поиск и передача научных знаний, ну и заодно, конечно, поиск и обретение друзей. Вот где я и оказался  в  конце 1958 года помощником у тогда ещё доцента Виктора Львовича Балкевича. Примерно через год он  уехал работать во Вьетнам, и я с помощниками-лаборантами Юрием Кудрявцевым и Валентиной Сидоровой стал работать под непосредственным руководством Дмитрия Николаевича.

 

          Тогда-то и возникла, как шутили в кафедральных кругах, «подольская фракция полубояриновской партии». А Виктор Львович оставался научным руководителем моей, — и я уже не боюсь этого слова, — соискательской диссертации, точнее, моей путеводной звезды.

 

        Обычно мне приходилось видеть Дмитрия Николаевича в его кабинете, где он сидел за широким столом, обложенным рукописями научных статей и фолиантами диссертаций. Однако часто он вспоминается мне в образе стройного красивого мужчины, быстро взбегающего по железной лестнице в аспирантскую комнату на антресолях. А я, недавно принятый на кафедру инженер, да попросту «Ванька Жуков при доценте Балкевиче», сижу себе за столом  и поигрываю логарифмической линейкой (особо для молодых: этот предмет служил нам тогда тем, чем вам компьютер – сегодня). Профессор (с возмущением глядя на бездельника): «А Вы тут чем занимаетесь?». Инженер: «Обдумываю». Трудно сказать, почему я так ответил, ведь ничего такого не было. Скорее всего, в порядке самозащиты использовал прочитанное в каком-нибудь журнале типа «Керамик индастри» о том, что руководителям фирм целесообразно выделять сотрудникам больше рабочего времени на обдумывание проблемы. Так или иначе, но ещё только что грозный профессор опешил: «Да что Вы говорите! Чудеса! Я никогда не видел, чтоб наши сотрудники так спокойно обдумывали! Да у них на это просто нет времени. Они постоянно мечутся между  мельницами и мешалками». А затем доверительно продолжил: «И ведь большинство из них — женщины, а в головах у них столько забот! Эти вечные авоськи, сумки...». Благодаря этой первой «рабочей» встрече я показался Дмитрию Николаевичу  серьёзным человеком, и мне потом пришлось подтверждать это всей последующей работой на кафедре. Для меня это было нелёгкое дело, ведь ужас как люблю  несерьёзность — юмор и иронию.

 

          Юмор был не чужд и самому Дмитрию Николаевичу, человеку в широком смысле слова весёлому, излучавшему волны оптимизма и вселявшего веру в успех общего дела — столь бесценное свойство педагога и в особенности научного руководителя. Он остро переживал редкие случаи, когда аспирант или соискатель не завершал диссертационную работу  защитой, считал это серьёзной    травмой для них. Всегда  искренне радовался успеху учеников.

 

     Любил он и пошутить. А известно, что шутка или каламбур из уст глубокомысленных людей всегда особенно впечатляют и запоминаются. Можно ли забыть его шутки при телефонных разговорах с коллегами, его смешливые переделки имен, например, Илья Горохович или Василий Тарасович для Горохова и Тарасова, или оценку одного чинуши: «Какое у него, однако, непрезентабельное лицо!». Как-то он с упрёком говорит мне: «В нашей аспирантской лаборатории на Подольском заводе служит работница, она жалуется на зарплату. Надо что-то придумать, а то нехорошо получается, ведь, в самом деле, она работает много, как уборщица, а получает мало, как инженер».

 

         Сообщаю ему однажды, что сотрудник одного режимного предприятия, с которым мы проводили работу, вдруг захотел с ним встретиться. «Скажите ему: если тема не слишком  серьёзна, пусть едет сразу не ко мне, а в нужный ему магазин. Я не выдам, не подведу».

 

        Не прочь был Дмитрий Николаевич  иногда даже и подтрунить над кем-нибудь. Вот, к примеру, такой случай. Направляемся на керамический завод. Меня и лаборанта он выслал раньше, а сам собирался прибыть через час. Приехал и видит: «работнички» всё ещё разгуливают возле проходной. Тут, конечно, вспыхивает диалог. «Почему вы не на заводе?» — «А нам ещё не выдали пропуска» — «Сколько же можно ждать?!». Затем спокойно в телефонную  трубку: «Говорит  Полубояринов. Выпишите, пожалуйста, пропуска». Через минуту все наши пропуска были готовы.  «Ну вот, видите, что значит четко называть фамилии!» ...Немая сцена.

 

        Как-то постовой милиционер, постоянно дежуривший на шоссе при съезде на престижный дачный посёлок «Николина гора», остановил машину Дмитрия Николаевича.

        — Товарищ Полубояринов, помогите разобраться. Туда вы ехали на бежевой «Волге», а возвращаетесь на синей. Я и думаю, неужели у меня что-то со зрением?

       —  Так ведь у моей семьи две машины...

       — Вот как! У вас две, а у меня ни одной. Почему ж так получается?

       — А  какое у вас жалованье?

       — Сто тридцать в месяц.

       — Вот поэтому так и получается. А со зрением у вас наверняка всё в порядке.

 

         Входит как-то раскрасневшийся Дмитрий Николаевич в кабинет и рассказывает с улыбкой: «Захожу в лабораторию формования, а там наши работницы, не стесняясь, на себе какие-то аппараты примеряют. Чёрт дери, пришлось выбежать!». «Чёрт дери!» было самым сильным ругательством в его лексиконе. «Я ни разу в жизни не пил водки и не употреблял скверных слов». Много ли наших людей могли бы так сказать о себе?! А Дмитрий Николаевич был таким, и сказал он это  на торжестве в честь своего 75-летия. Банкет проходил в небольшом зале институтской столовой и был столь же скромным, каким  был всегда сам юбиляр.

 

          Надо сказать, что Дмитрий Николаевич часто получал приглашения на застолья у высших чинов, но, как правило, отказывался, говорил, что ему претили неискренность  и чинопочитание, зачастую бывшие там. И, напротив, всегда бывал на традиционных праздничных вечерах кафедры и банкетах по случаю защиты диссертаций. Он всегда искренне радовался успеху диссертанта и его руководителя, находил простые и душевные слова для оценки «героев события» и одновременно вдохновлял присутствовавших молодых аспирантов и дипломников.

 

         Пожалуй, самым весёлым традиционным торжеством было празднование  женского Дня 8 марта. Иначе и быть не могло, ведь именно девушки и женщины с присущими им аккуратностью, тщательностью и терпением, столь необходимыми в лабораторных работах и исследованиях, составляли большинство персонала кафедры.

 

Я ничего не знаю и, следовательно, не могу рассказать о личной жизни Дмитрия Николаевича (да и зачем это? Говоря «по-маяковски», он — профессор и этим интересен). Не знаю, скольких женщин любил он, но в него, мне казалось, были  влюблены все женщины кафедры. Однако и он тоже проявлял к ним живой интерес. Вот почему на его кафедре - женщины только красивые и умные, умелые и трудолюбивые. Причём эти их качества усиливались под влиянием и, особенно, в присутствии Дмитрия Николаевича. А присутствовал он на кафедре практически ежедневно с утра до вечера, зачастую даже не уходя на обед. Нередко я видел, как он, не отрываясь от дел, на самодельной электроплитке готовил себе кашу, которую обычно запивал излюбленной ряженкой.

 

         В одежде Дмитрий Николаевич был довольно прост. В наши годы лекции читал в синей вельветовой толстовке. Носил кепку и, естественно, задолго до Лужкова, а может быть,  и раньше самого Ильича. Как-то я пошутил: «Ваша лучшая одежда — автомобиль», и он с этим согласился.      

 

          Несмотря на большую занятость, Дмитрий Николаевич был доступен для любого, кто нуждался в консультации или иной интеллектуальной помощи. Всегда вежливый и предупредительный, он всем, в том числе студентам, говорил только «вы». Не было у него ни тени высокомерия, а его благородная натура  сочеталась с добродушием. Это угадывалось уже при первом контакте с ним, даже по его внешности. Тут мне хочется привести интересный эпизод из жизни Д.Н.Полубояринова-автомобилиста. Едем на машине по Варшавскому шоссе на Подольский завод. Мы тогда ещё не знали о «бермудском треугольнике»  при выезде из города. А там идущее под уклон шоссе      пересекается   путепроводным мостом, сразу за которым стоит светофор. Этот «светофор-убийца» закрыт  от водителя мостом и открывается ему внезапно после проезда под мостом. Хорошо, если открывается зелёным, а если красным... Короче, Дмитрий Николаевич «грубо нарушил». Постовой подзывает его к себе, проводит с ним блиц-беседу и отпускает к машине. А меня тихо спрашивает:

        —  Скажите,  он – профессор?

        —  Да.

        —  Сразу видно, благородный человек!.

 

        Знал бы этот лейтенант родословную нарушителя! Мы-то, «кафедряне», её знали и могли только удивляться его толерантности и демократизму. Ведь Дмитрий Николаевич  происходил из старинного рода, прописанного в первой сотне российского дворянства. Он мне рассказывал, что имя ему дали в честь князя Дмитрия Ростовского, возможно, его дальнего предка. В Пошехонье Полубояриновы владели  частью Переяславского уезда. Об этом я узнал, разглядывая историко-географическую карту в краеведческом музее Переяславля. В замечательной книге «Константин Коровин вспоминает» есть рассказ с запомнившимся мне эпизодом. Идёт утром предок Полубояринова по дороге, навстречу ему  мужик. «Ну, ты что?» — «Да ничего, барин». А барин ему с размаху – кулаком по лицу! ...И пошёл дальше. Какая  же пропасть лежит между этим барином и нашим дорогим Дмитрием Николаевичем! Какую  огромную работу проделали российская история и культура, чтобы вывести уникальную «человеческую породу» – русскую интеллигенцию! Как же строго нам надо беречь и умножать это бесценное  достояние России!

 

        И вот ещё что подумалось. Пожалуй, правы были наши обществоведы, утверждая, что нельзя жить в обществе и оставаться свободным от него. Так, поздний представитель полубояриновского рода – племянник Дмитрия Николаевича Егор Яковлев, историк и журналист – стал вначале ведущим специалистом по «ленинскому наследию», затем одним из глашатаев «перестройки» и, наконец, создателем чрезвычайной «Общей газеты», призвавшей к августовскому сопротивлению ГКЧП. «Такая уж эволюция, понимаешь!». Правда, к деятельности молодого Егора  дядя  Дмитрий относился иронически: «Сидит,  вопросы печатает и тут же сам  на них отвечает».

 

         Из всех черт характера Дмитрия Николаевича наибольшее впечатление на меня производила его удивительная скромность. В одном из разговоров со мной о карбиде кремния он коснулся Ильи Семёновича Кайнарского и при этом заметил: «Ведь он у нас — самый сильный учёный-огнеупорщик!». И это сказал профессор, которого, наверно, все по праву считали главой отечественной науки об огнеупорах! Его самооценка всегда была заниженной. И не только из этой самой скромности, но ещё и потому, что он видел перед собой множество нерешённых задач и вопросов. Так же, как лучшие умы естественных наук, он был самоироничен: «Да что мы знаем о керамике? Да ничего мы ещё не знаем!» — мог, бывало, сказать он с лукавой улыбкой, но думать при этом, что «мы ещё не всё знаем!», а это, как говорят в издательстве «Энциклопедия», совсем другая редакция!

 

        Что  касaется  наград, премий и званий, Дмитрий Николаевич был, можно сказать, вполне хладнокровен. Случайно я присутствовал при  его устном отказе от выдвижения  в Академию наук СССР. Он посчитал, что власти найдут среди учёных-силикатчиков более подходящих себе кандидатов. Это говорило мне об обострённой совестливости этого опытного советского человека. Но здесь важнее сказать другое:  он был занят творчеством, а не тем, что ему сопутствует, — именно творчеством, собственным и в содружестве со своими сподвижниками.

 

        Кроме маститых профессоров Виктора Львовича Балкевича и Рафаила Яковлевича Попильского,  были среди его сподвижников и молодые исследователи, его любимцы — Евгений Степанович Лукин и Ирина Григорьевна Кузнецова, которые заслужили это своей преданностью керамической науке и самозабвенным трудом. Каждый из них работал почти круглосуточно: думал, придумывал, планировал, собирал установки, экспериментировал, исследовал и, в конце концов, находил научную истину и создавал новый материал. А вместе с тем – и нового кандидата наук из подопечного аспиранта. И ведь сколько их у них побывало!  Работать с Дмитрием Николаевичем было  радостно, но и ответственно, потому что уж слишком высок был его престиж руководителя.

 

          Говоря о ближайших сподвижниках Дмитрия Николаевича, не могу представить его без Ольги Михайловны Грачёвой, его правой руки, так сказать, «государственного секретаря» кафедры. Дмитрий Николаевич и Ольга Михайловна были настолько единодушны и близки, что в конце жизни профессор произвёл её из завлаба  в собственную жену. Именно так шутливо сообщил он об этом кафедре на ранее упомянутом юбилейном вечере. А сам я всегда испытывал к ней чувство благодарности, ведь именно она пригласила меня работать на кафедре.

 

         Почти все мои встречи с Дмитрием Николаевичем  проходили в присутствии Ольги Михайловны и её подруги «Эрики» (особо для молодых: «Эрика» – это пишущая машинка, которая тогда служила одновременно клавиатурой и принтером). Также в присутствии Ольги Михайловны услышал я от Дмитрия Николаевича и о возможном его преемнике. В кабинет вошёл Анатолий Сергеевич Власов и сообщил о каком-то предстоящем институтском мероприятии, к которому надлежало своевременно подготовиться. Дмитрий Николаевич поблагодарил его за предупреждение, а когда он вышел, сказал, что Анатолий Сергеевич  вполне сможет сменить его в кресле заведующего нашей кафедрой. И он не ошибся. Этот его преемник более трех десятилетий с успехом вёл кафедру по «полубояриновскому пути», бережно сохраняя её традиции, творческий дух и живительную атмосферу  сотрудничества как внутри коллектива, так и с партнерами — институтами и заводами, сделал её одним из центров реализации международных научных проектов. Эстафетную палочку (а лучше сказать – дирижёрскую палочку) руководства кафедрой он передал в надежные руки верного ученика Дмитрия Николаевича и профессора новой формации Алексея Васильевича Белякова, одного из ведущих учёных-силикатчиков страны.

 

3.

 

        Хочется кое-что рассказать о моей работе под началом Дмитрия Николаевича.

Скажу прямо, легче всего было заниматься индивидуальными расчётными исследованиями по нагревателям. В результате их были теоретически обоснованы рациональные, а главное — максимально допустимые в отношении сроков службы электротермические условия их применения. Дмитрий Николаевич  по поводу этой работы получил письмо от руководителя лаборатории нагревателей Всессоюзного института огнеупоров профессора Николая Ивановича Воронина, в котором он благодарил за эту весьма  актуальную для практики работу. А ведь хорошо известно, что если, по мнению профессоров,  актуальная задача решена, у младших научных сотрудников вырастают крылья.

 

      Совсем другое дело — технологические исследования и разработки, проводившиеся в заводских условиях или испытания  опытной продукции у потребителей. Работа проводилась по хоздоговорам со сроками выполнения 1-2 года и для её продолжения всегла требовался очевидный эффект. Помогало тесное наше сотрудничество с персоналом лабораторий и цехов, которое было скреплено авторитетом  Дмитрия Николаевича. Для меня с его помощью и моральной поддержкой  облегчался весь путь от технического замысла до его реализации в заводскую практику. Часто уже в самих его критических замечаниях  содержался рецепт исправления дела. Словом, в моих глазах он был истинный доктор технологии, который знает,  что и как надо делать.

 

         А в деловых отношениях с заказчиком работ он всегда был поучительно твёрд и принципиален. В этом я неоднократно убеждался, когда мы по заданию и финансированию Минчермета СССР в тесном содружестве с Подольским заводом огнеупорных изделий (Д.С.Рутман, П.Н.Кудрявцев, О.Г.Осинцева, Ф.Е.Сорокина) разрабатывали промышленную технологию крупноразмерных карбидкремниевых электронагревателей (КЭН) с целью вытеснить импортные, в основном из Германии. Разработанные нами отечественные  КЭН были внедрены и выпускались  в специально для этого реконструированном цехе. (Здесь автор в интересах психического здоровья читателя опускает главу о страстях и муках внедрения, столь характерных для того времени). Беда была в том, что отечественные КЭН уступали германским по стойкости, что на стадии освоения  производства было вполне объяснимо. Однако могучие потребители КЭН — предприятия военно-промышленного комплекса, электроники и автопрома – не считались с этим и упорно требовали от правительства валюту на покупку импортных КЭН. Так что наша совместная с заводом работа была у многих, как говорится, костью в горле. Правительственные чиновники высоких рангов предлагали Дмитрию Николаевичу поддержать обоснованность валютных запросов и прекратить нашу работу как преждевременную. Но не таков был Дмитрий Николаевич!   Он не пошёл ни на какие уговоры и компромиссы, и работа продолжалась. Более того, наш технологический процесс КЭН был Всесоюзным институтом огнеупоров (А.К.Карклит, Ю.А.Полонский, В.К.Захаренков) заложен в проект  цеха нагревателей, запущенного на Запорожском огнеупорном заводе с производительностью в десять раз превышающей подольскую. В ходе многолетней работы кафедра четырежды награждалась медалями Выставки достижений народного хозяйства СССР. Конечно, очень жаль, что Дмитрий Николаевич не увидел этого результата. Жаль также, что перестройка не позволила одержать окончательную победу на «советско-германском фронте нагревателей», так как с развалом промышленности практически  не стало могучих потребителей КЭН. А  Мавр в свое время сделал своё дело...

 

          Из вышеизложенного следует, что для меня в описанный период были неизбежны страшные сны, в том числе так называемый повторный. Но если у лиц с полным или незаконченным высшим образованием его сюжетом часто бывает предстоящий утром экзамен, скажем, по высшей математике, а напуганная жертва ни в зуб ногой, то в моем случае это был телефонный звонок Дмитрия Николаевича с вопросом:  «Когда же будет отчет?!» (В скобках надо сказать, что в те далёкие благостные «бюджетные» времена именно «Отчёт», этот многостраничный машинописный том, имел  критериальное  значение для оценки научно-исследовательской работы.  Действовала   формула: «Нет «отчёта» — нет работы»).

 

          Однако вскоре после нагоняя гроза быстро сменялась сиянием солнца. Дмитрий Николаевич сам же меня успокаивал: «Да разве трудно Вам написать несколько страниц?» Он,  действительно,  считал,  что их будет вполне достаточно, так как наши  технологические работы на заводах обычно состояли в разработке и внедрении изобретений, что подтверждалось стопками протоколов и актов, которые составляли ту часть «Отчета», которая обидно называлась совершенно бескровным словом «Приложения».

 

         Надо признаться, что мне не хотелось отставать от коллег-«грызунов научного гранита» и тоже хотелось пробовать себя в жанре «научной прозы, а точнее, фантастики». Но два арбуза в одной руке, как говорят туркмены, не удержать. И тут Дмитрий Николаевич обычно подставлял свою руку как в большом, так и в малом (особо для молодых: в науке малого не бывает). Например, с его помощью мне удалось, пожалуй, впервые в стране в 1972 году рассмотреть строение керамики (на карбидкремниевых образцах) при увеличении в  несколько тысяч раз, но не по репликам, а прямо и объёмно. Сделано это было на единственном тогда в СССР сканирующем электронном микроскопе «Джоел» (Япония), который при закрытии японской выставки в Москве приобрёл геологический факультет Московского университета  (особо для опытных: естественно, именно тот факультет, где преподавали проректор и парторг университета). Я же «пролез» к чудо-микроскопу, изготовив для геофака опытные  нагреватели (особо для молодых: в химии важны не только атомы, но и связи). И, конечно, при финансовой поддержке Дмитрия Николаевича. Дело было в том, что образцы керамики, подлежавшие просмотру, требовали напыления золотом и, естественно, операторы «Джоела» ...тоже требовали. В подобных случаях Дмитрий Николаевич личных денег не жалел. Не знаю, ругали ли его за это дома или нет.

 

       Вообще-то из его домашних я был знаком только с автомобилем. В одной детской книжке я прочёл: «Автомобили — не живые, они только притворяются!». Однако  некоторые люди, даже профессора, их любят в качестве домашних животных – всё-таки конь!

 

4.

 

       И вот я мысленно рядом с Дмитрием Николаевичем Полубояриновым-автомобилистом. Пишу «с автомобилистом» просто потому, что на отвлечённые темы мне с ним удавалось поговорить только в автомобиле при поездках на заводы или институты. Так, однажды  по пути в Институт электровакуумного стекла, куда мы ехали на госприёмку нашей работы «Электрообогреваемый питатель стеклоформующих машин» (ну не о нём же говорить, хотя и ох как интересно!), Дмитрий Николаевич рассказал о встретившейся по пути знаменитой церкви на Рязанском проспекте, в строительстве которой он активно участвовал  (другой сказал бы, что он её «построил»), а затем о происхождении названия Смирновской улицы, где расположен институт. Оказывается, на этой улице находился дом Смирновых - изобретателей и производителей водки «Смирновская», монопольная продажа  которой  служила, как известно, финансовой опорой  царской армии. Тут-то я и узнал секрет названия этой улицы, которое в справочнике «Улицы Москвы» значилось как неустановленное. Но дальше — больше: от Дмитрия Николаевича я узнал, чтот наш профессор минералогии Николай Николаевич — сын одного из братьев Смирновых, в 1918 году переуступивших свои патенты на знаменитую  водку советскому правительству, которое в ответ гарантировало им ряд прав и льгот, в том числе учёбу в любом высшем учебном заведении мира и в дальнейшем преподавательскую работу в вузах на родине. Так  наш Николай Николаевич действительно получил возможность преподавать в Московском университете и Менделеевском институте. Но квартирный вопрос для него был решен всё-таки по булгаковскому Швондеру, тот есть «уплотнили»  в собственном доме до одной комнаты. Реальные жильцы-гегемоны, в отличие от булгаковских, унитазом пользовались исправно, но учинили в квартире пожар, при котором сгорели книги и все ценные рукописи Николая Николаевича, накопленные за время его учёбы и обширной научной деятельности. После такого потрясения он, где бы ни был, не расставался  со своим профессорским портфелем, где хранилось самое ценное.

 

         После этой поездки я подумал, как же интересно было друзьям и знакомым Дмитрия Николаевича общаться с ним, ведь он был кладезь информации о прошлой российской жизни! Наверно, не в последнюю очередь по этой причине его друзья-коллеги  Э.К. Келлер, А.К.Карклит  и другие, приезжая в командировки в Москву, любили останавливаться у него дома. Как жаль, что гласность в нашу жизнь пришла с большим опозданием! Сколько интересного мы от него не узнали!

 

          Hелегко было мне решиться написать о Дмитрии Николаевиче, да и вообще мне всегда трудно заставить себя сесть за письменный стол - куда легче за обеденный. А уж сесть и написать о другом человеке, пожалуй, для всякого нелегко. Это и Ежову было понятно! Кстати, с чекистами Дмитрию Николаевичу тоже пришлось однажды встретиться.

 

          А было так. Предстояла защита докторской диссертации товарищем NN, а профессор Д. Н. Полубояринов оценивал её крайне отрицательно. И вот накануне дня защиты он получает повестку из Органа внутренних дел безотлагательно явиться в назначенный кабинет  в назначенное время, которое... совпадало со временем защиты. Комментарии излишни! Когда же он вошёл в кабинет, его хозяин сильно удивился, потому что ни он, никто другой гражданина   Д.Н.Полубояринова не вызывал. Однако уловка NN или его покровителей удалась: Дмитрий Николаевич не смог участвовать в дискуссии. Случай, как кажется, курьёзный, но ведь органы и нервы человека, даже тесно связанного с металлургией, не из чугуна и стали... 

 

           Вспоминая Дмитрия Николаевича, я всегда вижу его среди людей, в активном взаимодействии с ними. К нему постоянно приходили и приезжали из других городов коллеги-учёные и заводские работники, и всегда они уходили от него обогащённые ценным советом или новой идеей. Он также всегда  живо отзывался на чужую нужду, личную просьбу или ходатайство. Зная его человечное отношение к людям, к нему часто обращались за помощью, и не только «методической». Помню, как один уважаемый человек просил его взять сына работать на кафедре. На вопрос, почему хлопочет он, а не сам сын, отец ответил: «Так это для меня-то важнее: поработает у Вас, «выйдет в люди» и будет мне в старости помогать». На это Дмитрий Николаевич заметил в образной форме: «Воронья стая совершает дальний перелёт. Один из воронят, выбившись из сил, обращается к вожаку: «Отец, возьми меня под своё крыло, помоги, ведь, когда вырасту, я тебе помогать буду!». — «Нет, не будешь, потому что, когда вырастешь,  у тебя свои воронята будут, и тебе уже будет не до меня!». Дмитрий Николаевич, разумеется, просителю помог, а юноша-сын действительно стал учёным. Вспомнил я этот разговор при размышлении о последних днях Дмитрия Николаевича. Тогда один из его «птенцов», который «вышел в большие люди», поселился, точнее, «уплотнил» Дмитрия Николаевича в его кабинете, совершенно не задумываясь о последствиях этого для душевного и физического здоровья Учителя. Неужели потому, что «такова селяви»? А может, это у нас в то время была «такова селяви»?

 

         И всё же очень хочется закончить свои заметки на оптимистической ноте. В самом деле, ведь для нас, сотрудников Дмитрия Николаевича, время общения с ним, несомненно, было лучшим  временем нашей творческой жизни. Мы любили его и между собой часто нежно называли Дима. И он нас, наверное, тоже любил.  Как добрый отец семейства.

 

      И в день 110-летия Дмитрия Николаевича  мысленно представляешь его, радующимся нашему новому дому-кафедре в Тушино, новому подразделению силикатного факультета – высшему колледжу «Технический дизайн» во главе с сыном его ученика, Александром Ивановичем Захаровым,  и новому, созданному кафедрой под редакцией его ученика Иосифа Яковлевича Гузмана учебнику технологии керамики в руках «студентов новой формации».

 

И хочется сказать опять же «по-маяковски»: «Дима жил, Дима жив, Дима будет жить!».

 

 


 





<< Назад | Прочтено: 553 | Автор: Бипов Л. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы