Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Л. Бипов

Не мои университеты,

или  Инженер - это звучит гордо!

МЕМУАРЫ В ЭЛЕКТРОННЫХ   ЭПИСТОЛАХ  (МЭЭ)

 

 

«Поздний дебют, или Что я видел, слышал и подумал»


Эпистола 4.

«В тени незабытых предков»

«Когда я пришел к  Алексею Максимовичу Горькому,

великого писателя не было дома. Эту встречу я  

описал в моей   книге «Я и Горький».

               (А.Архангельский.  «Пародии»)

 

Здравствуйте, дорогой Читатель!

 

Эту эпистолу вы сможете прочитать всего лишь через неделю после получения предыдущей – факт, соответствующий моему прозвищу «Человек-молния», известному лишь узкому кругу лиц и придуманному мной самим во избежание более обидного, как например, «тянучка»,   «резинщик» или что-нибудь похуже.

«Да этот Бипов вообще горазд придумывать, - заметит Взыскательный Читатель, - а эти его эпистолы — сплошной вымысел!».

Лестно слышать! Ведь вымысел — суть настоящей литературы, причём если писатель присвоил право на вымысел, то читатель отстоял право сомневаться в реальности вымысла. Однако Бипова это не касается, так как он — вовсе и не писатель, а пишет себе просто так и только о том, что, выражаясь по-бабельски, «собственноручно видел и слышал», и строго соблюдает принцип мемуарного жанра: «Правду, только правду и ничего, кроме правды!». Что бы там ни было, а мой ручей сознания в стиле «домино» течёт, преодолевая  мнимые преграды читательского недоверия.

В ту школьную «зиму тревоги нашей» и украденной свободы наш любимый и не по-среднешкольному серьёзный математик Константин Сергеевич Богушевский болел долго, и его замещала  молодая осетинка. Её волнительное для школьника имя —Венера осталось в моей памяти  на всю жизнь, а вот от её хрупкой внешности — только большие чёрные глаза на худеньком бледном личике. Будучи южанкой, уроки она вела  в меховой шубке и легко ассоциировалась с манекенами в арбатском магазине «Меха».

У науки математики есть  важное достоинство: её можно преподавать, даже не владея языком титульной нации, что и демонстрировала наша Венера Кирилловна («Приводим ровную линию с угла бе на точку фе. Ну вот. Остальное вы можете решить самому»). Кирилловна — это её отчество, хотя утверждали, что её отцом был генерал армии дважды Герой Советского Союза Дмитрий Лелюшенко. Такое расхождение бывало, если отец приёмный, да  и вообще часто у нерусских граждан СССР, так что, возможно, она была его приёмной  дочерью, а может быть, и вовсе никакой ему не дочерью. Так или иначе, но в квартире  генерала-героя я побывал. Правда, в паре с другом Гогой, тогда как юноши постарше бывали и в одиночку. При этом у нас с ними были разные устремления и задачи: мы были призваны решать только математические задачи, которые наша Венера на следующей неделе должна была представить   классу  в качестве  контрольной работы.

Квартира генерала была первой отдельной квартирой, в которой я побывал хотя и всего-то несколько часов. До этого я лишь однажды немного постоял в прихожей квартиры контр-адмирала Дроздова в ожидании его сына и моего неуспевающего одноклассника Герки. Отдельная  квартира в дохрущёвское время — это уже из мира чудес. Вот оно-то и случилось со мной зимой 1963 года, но после переписки  с...  Н.С.Хрущёвым.

Вот такой мемуарчик!  При сносе нашего старого дома вопреки общепринятому порядку   только нам с женой было предписано переселиться вопреки общепринятому порядку не в новую отдельную, а в старую коммунальную квартиру. Но мы решили не сдаваться и стать героями сопротивления, проживая одни в пустом деревянном доме без электричества и газа. Когда же в борьбу с нами вступил Прокурор г. Москвы тов. Мальков, пришлось обратиться за помощью к самому Никите Сергеевичу Хрущёву, нашему депутату в Совет Союза от блока коммунистов и беспартийных.

Хотя мы  входили во вторую часть блока, но в справедливость, а главное — во всемогущество первой части верили искренне и не напрасно. В своём письме я представил нас добросовестными перспективными гражданами страны, подвергшимися дискриминации по признакам возраста, пола и происхождения. И когда я сижу сейчас за персональным компьютером в светлой просторной квартире (это в Германии), на седьмом этаже десятиэтажного дома с двумя лифтами и с противопожарными сигнализаторами на потолке, краска стыда заливает мое небритое лицо за беспокойство, беззастенчиво доставленное мною «нашему дорогому Никите Сергеевичу». Но, надо сказать, что положительный «Ответ от тов. Н.С.Хрущёва» пришёл, и мы получили однокомнатную квартиру  в новом доме.

Узнав об этом событии, мой научный шеф профессор  Дмитрий Николаевич Полубояринов был искренне рад удаче своего «эмэнэса»  и шутливо признался в здоровой зависти. Он-то, внук знатного дворянина, владевшего всем Переяславским Пошехоньем, проживал в некогда собственной, а ныне коммунальной квартире. Очень немногим господам-лишенцам удалось, подобно профессору Преображенскому из булгаковского «Собачьего сердца», отбиться от уплотнения. Когда спустя десять лет после моего квартирного успеха, я ехал с Дмитрием Николаевичем на госприёмку нашей работы в Институт электровакуумного стекла, расположенный на Смирновской улице, он рассказал мне, что именно на этой улице находился дом Смирновых — изобретателей и производителей водки  «Смирновская», монопольная продажа которой служила, как известно, финансовой опорой царской армии. Тут-то я и узнал секрет названия этой улицы, которое в справочнике «Улицы Москвы» значилось как неустановленное. Но дальше — больше. От Дмитрия Николаевича я узнал, что наш профессор минералогии Николай Николаевич — сын одного из братьев Смирновых, в 1918 году переуступивших свои патенты на знаменитую водку советскому правительству, которое в ответ гарантировало ряд прав и льгот, в том числе учёбу в любом высшем учебном заведении  мира и в дальнейшем работу в вузах на родине. Так, Николай Николаевич действительно получил возможность преподавать в  Московском университете и Менделеевском институте. Но квартирный  вопрос для него был решён все-таки по булгаковскому Швондеру, то есть «уплотнили» в собственном доме до одной комнаты. Реальные  жильцы-гегемоны в отличие от булгаковских унитазом пользовались исправно, но учинили пожар, при котором сгорели книги, журналы и все ценные рукописи Николая Николаевича, накопленные за время его учёбы и обширной научной деятельности. После такого потрясения  он, где бы ни был, не расставался  со своим профессорским портфелем, где хранилось самое ценное.

Лекции Николая Николаевича были очень интересны, но скорее для пытливых серьёзных студентов. Болтунов, особенно девушек, он поднимал с места и просил освободить аудиторию. В числе таких «депортированных» однажды оказался и я. Он заметил, что я читаю книгу, отобрал её, а меня удалил. Книга была не обычная, а переводная «Коричневая книга о преступлениях  германских фашистов»,  изданная   в середине 30-ых годов и изъятая из библиотек после заключения договора о дружбе с Гитлером. Оторваться от неё, казалось, невозможно, хотя содержание было тяжёлым, местами страшным и могло вызвать опасные ассоциации. Конечно, я знал, что при обязательном тогда посещении лекций  читать на них книги запрещено, но любопытство брало верх, к тому же книгу мне дали почитать всего на два дня. Когда  мой страх  ответственности перед тем, кто дал мне книгу, превысил страх за возможное административное наказание, я пошёл к Николаю Николаевичу  за прощением и книгой. Он показался мне простым, добрым и проницательным человеком. Простил меня, учтя  искреннее раскаяние. Кто знает, может быть, этому помогло  содержание книги, с которым он, несомненно, тоже ознакомился. Книгу я успел дочитать и теперь, живя в Германии, точнее, в одном из бывших гнёзд национал-социализма — Дортмунде, чувствую себя хотя бы немного, но достоверно осведомлённым об этом периоде германской истории.

Достоверность...   Что касается достоверности российских описаний и толкований новоисторических событий в Европе, это — большая редкость (пожалуй,  такая же, как краткость в эпистолярном жанре, когда за него берутся какие-нибудь графоманы и бездельники). То ли дело – школьная история СССР, которую писали авторы, больше преданные делу партии и Правительства, чем безмолвной музе Клио. Учитель истории не приходил на урок в класс без географической карты (не отсюда ли крылатое «история с географией»?). А как иначе? Вся наша история сводилась к победоносным войнам и походам, что геометрически справедливо называлось  расширением государства, хотя  в то время ещё по-ленински считалось, что войны могут быть как справедливыми, так  и несправедливыми.

На уроках истории немало интересного можно было узнать не только от учителей, но и от одноклассников. Так, Жора Пудяков,  отвечая урок по истории, открыл нашему девятому «Б», что Разин и Пугачёв были из одной деревни. По мнению Жоры, именно отсюда происходило сходство характеров и стратегий обоих крестьянских предводителей. Как сообщил осведомлённый докладчик (как он утверждал, его отец был некогда начальником московской милиции), разинских повстанцев после разгрома, цитирую,  «охотно принял понуждавшийся в них турецкий паша,  у которого в тот период были затруднения, a в итоге все разинцы (под общий хохот класса и учительницы Беллы Соломоновны Зарецкой!) заболели гнусными болезнями».

Не менее интересно было послушать на уроке истории и некогда второгодника Виля Семёновича Цукермана. Согласно заданию, он должен был представить один из судьбоносных моментов в истории  России, а именно разгон учредительного собрания в 1917 году. «Произошло это в 1917 году», - уверенно и исторически достоверно начал Виля и после молчания, полного и длительного, но вполне отвечаюшего сложности вопроса, закончил почти скороговоркой: «Матрос Железняк с винтовкой подошёл к председателю и строго приказал: «Р-р-разойдись! Караул устал!». Думается, что наш одноклассник представил важнейшее всемирно-историческое событие отнюдь не менее глубоко и полно, чем вся тысячеголовая советская историография. А учителей истории всегда было по-человечески  жалко.

Что же касается нашей «исторички» Беллы Соломоновны, то однажды за неё нам было просто страшно. Открывая торжественно-траурное собрание 21 января 1949 года, она объявила его днём памяти... Сталина. Вот до чего доводит человека мышление не образами, а цитатами («Сталин — это Ленин сегодня!»). Оговорка  учительницы могла бы ей очень дорого стоить, если бы не наш директор школы Пётр Алексеевич Люхин. Прервал, поправил, заговорил и...замял. Благородный был человек, честь ему и хвала! Кстати, «в вверенной ему  школе» в выпуске 1950 года из пяти золотых медалистов четверо были с плохим пятым пунктом. „Побольше бы нам таких директоров!» - могли бы тогда подумать выпускники школы, выходя на “везде у нас дорогу“, звонко воспетую Лебедевым-Кумачом. «И таких руководителей!», — могли бы добавить они же, но уже став опытными людьми и избирателями (курсив мой - Л.Б.).

Избиратели...В годы нашей юности мы, как и сейчас, тоже были избирателям, но тогда вместо круга кандидатов была  точка, то есть одно лицо. А то, что были выборы без выбора, так это — злейшая клевета злопыхателей.

Выбор был!  Во-первых, у многих  избирателей, обиженных властями или выпивших не во-время  и больше своей нормы, был также выбор: идти или не идти. Конечно, второй вариант был весьма рискованным, потому что, хотя Выборы (писались с большой буквы!) и считались праздником, участие в нём всех «достигших» и «занесённых» рассматривалось как практически обязательное…

Во-вторых, был ещё и выбор способа голосования, а именно либо ужас как тайно в кабине с занавеской, либо совершенно открыто, то есть опустить бюллетень в урну, не заходя в кабину. И, наконец, самый ответственный выбор: оставить в бюллетене имя кандидата или вычеркнуть. На последнее мог решиться только сумасшедший, но таких-то и не «заносили».  

На выборах в Совет Национальностей москвичи всегда голосовали за бессменного  и единственного кандидата от всей Москвы Алексея Николаевича Косыгина. Как это ни парадоксально, но в отличие от всех других кандидатов как раз национальность-то в его официальной кандидатской биографии не указывалась. Может быть, ему просто не хотелось врать. У него вообще была репутация честного  и правдивого человека.

Когда однажды у его премьерского автомобиля «ЗИЛ» «полетел» из-за трещины коленчатый вал, он отнёсся к этому спокойно и с полным пониманием. Никаких наказаний, а тем более, как раньше бывало, «молотовских репрессий» не последовало. Мне об этой реакции А.Н.Косыгина расказывали инженеры   центральной лаборатории ЗИЛа, которые,  кстати, премиальные надбавки к окладам получали только благодаря выпуску пресловутых «ЗИЛ-членовозов».    

А самому мне в добропорядочности премьера удалось убедиться, когда  мы с Павлом Николаевичем Кудрявцевым с помощью народного контролёра товарища Громова «боролись за широкое внедрение» нашего изобретения, сулившего экономию иностранной валюты. В ответ на наше обращение А.Н.Косыгин прислал «на место происшествия» своего референта тов. Бацанова, и я, чумазый от коксовой пыли и сажи, но румяный от оказанной чести опосредованного контакта с самим премьер-министром, убеждал его посланца  в достоинствах и государственной важности предлагаемой технологии. Дело происходило в конце 60-ых годов на Подольском заводе огнеупоров.

А знаете ли вы, что такое огнеупоры? И не смущайтесь, если не знаете, потому как  даже в Совмине СССР  тоже не все знали. И всё из-за того, что в пресловутых «Итогах выполнения» огнеупоры не значились и в душу населения входили скрытно, прикрытые тоннами чугуна и стали, безжалостно расходуясь при их производстве. Когда в стране возник очередной инвалютный кризис, в Совмине сильно удивились крупным зарубежным запросам на советские…

«Что-что? — Огнеупоры, товарищ Председатель Совмина». Об этом казусе  мне поведал сам король   советских огнеупоров Николай Алексеевич Рябцев, глава «Союзогнеупорснабсбыта», всемогущий распорядитель фондов, нарядов, сроков поставок и другого счастья для почти всех отраслей народного хозяйства.

Экспорт огнеупоров был экстренно налажен, и вначале их упаковывали без всякого стыда за техническую отсталость в обычные «обрешётки»», грубо сколоченные из соснового «горбыля», но затем приобрели импортную технику и  стали упаковывать в полимерную термоусадочную плёнку.

Всё стало, как  в довоенной песне, «шик, блеск, красота!». Однако вскоре налетела чёрная туча телеграмм: «Срочно вернитесь к предусмотренной контрактами деревянной таре». Оказалось, что  наша тарная  древесина служила важным и при этом даровым строительным материалом для развивающихся стран.

Так труд ударника мордовского лесоповала вливался в труд строителей, к примеру, какой-нибудь африканской республики.

Когда я перечитал своё «вышеизложенное»  об Алексее Николаевиче Косыгине, мне стало как-то неловко за свою, так скажем, нескромность или, того хуже,  беспардонность. В самом деле, кто я ему, чтоб о нём мемуарить? Да всего лишь... его избиратель.

И не осуждайте меня, пожалуйста, что в тексте про Алексея Николаевича нет ни искры юмора, — ведь и у него самого этого тоже особо не замечалось. Напротив, говорили, что человек он был  очень серьёзный и строгий. Любопытно, что в ряду советских премьер-министров от  В.И.Ленина до Н.И.Рыжкова он дольше всех (16 лет!) пребывал на этом посту. За это время никаких традиционных патриотических «просьб трудящихся» о повышении цен на мясо, масло, яйца и молоко в правительство не поступало. Никаких выгодных для населения обменов денег и облигаций не было.

Н.А. Косыгину же, возможно, принадлежит и другой карьерный рекорд: он стал министром в советском правительстве в 35 лет. И если он, должно быть, не очень уютно чувствовал себя  среди пожилых легендарных соратников Сталина, то и они должны были относиться к нему  осмотрительно, особенно после его черноморской прогулки на крейсере «Киров»  наедине со стареющим вождём.

Наверняка, тогда они вспомнили знаменитую и фотозапечатлённую теплоходную прогулку Сталина с Кировым и не удивились, что одним из лейб-художников было молниеносно написано и выставлено в Третьяковской галерее живописное  полотно «И.В.Сталин и А.Н.Косыгин на крейсере «Киров». Последнее многозначительное имя в сочетании с загадочным уединением   самого старого и самого молодого членов Политбюро могло навести на весьма тревожные размышления  хорошо знакомых с кремлёвской драматургией соратников-ветеранов, таких как  Молотов и Микоян, которые, в самом деле, вскоре на ХIX-ом съезде тогда ещё ВКП(б) были разоблачены вождём как вредоносные сторонники капитализма.

При  Ильиче Втором А.Н.Косыгин, как считали обыватели, пытался придать хотя бы иллюзию здравого смысла экономике страны в условиях её безудержной и, как оказалось, губительной  милитаризации. Он даже пытался провести какую-то реформу экономики и поднять её с помощью такого архимедова рычага как  прибыль, стыдливо названную хозрасчётом. При этом на случай провала в качестве инициатора был предусмотрительно представлен, конечно же, учёный и, конечно же, Либерман (г.Харьков). Но, увы, «экономический эксперимент», проводившийся на отдельно взятых предприятиях не удался, как, впрочем, и весь гигантский и исторически недешёвый эксперимент по строительству социализма в одной отдельно взятой стране.

Тут хочется  спросить вообще-то, а было ли социализмом это? (Какая чудесная рифма по столь печальному поводу!). Вопрос спорный, в первую очередь, потому, что нет определённости в самом понятии «социализм». Любопытно, что сам Николай Гаврилович Чернышевский, который считается не только знатоком  русского топора, но и первым учёным-социалистом на российской земле, утверждал, что «если нет ясности и порядка в терминологии данной науки, значит, нет порядка и в самой науке».

В самом деле, попробуй, разберись в сути понятия «социализм», если писалось и кричалось о социализме нашем, то есть построенном в основном, построенном полностью, развитом, зрелом, спелом, и не нашем, а именно: национальном, исламском, арабском, шведском и каком-нибудь только вчера возникшем мумбо-юмбском! Куда легче ничего в этом не понимать, но получать ежемесячное социальное пособие, бесплатное социальное жилье и медицинскую помощь, иметь социальные права человека и при этом не знать, что это и есть социализм. Что же касается неразберихи в понятиях, так это — обычное явление в общественной науке. Другое дело в науке частной, например, в математике. Какая ясность: «геометрическое место точек»! И, пожалуй,  в этом месте можно  ставить точку в тексте, (да простят мне ещё раз рифму: не смог удержаться!).

Но всё же, несмотря на принятый мною режим изложения «нон-стоп», требуется какая-то логико-композиционная законченность эпизода. Поэтому вспоминаю, что  отставку А.Н.Косыгина с заменой его мало известным стариком Н.Тихоновым большинство населения (а как хотелось бы сказать «народа»!)  встретило  безмолвным «неодобрямсом». Ну, а теперь Алексей Николаевич незаслуженно почти забыт.  Жаль, но даже анекдотов о нём в памяти народной не останется, потому как увековечивания в фольклоре по неписанным, а стало быть, наиболее строгим законам номенклатуры удостаивались только Генеральные секретари и почему-то Василий Иванович Чапаев.

Правда, сразу после назначения нового премьера рассказывали, что хозяин тайги бурый Мишка стал бесчинствовать. К примеру, поймал Зайца и потребовал от него скинуть шкуру себе на варежки. «А кто ты такой?», - спрашивает Заяц. «Я - Топтыгин!». А Заяц в ответ: «А я — Косыгин!».

Литераторы Алексеем Николаевичем тоже не заинтересовались, хотя Даниил Гранин кое-что написал о нём, но при этом позволил себе упрекнуть его боязнью телефонного прослушивания. А кто тогда не боялся? Разве только Генеральные секретари, да и то каждый до своей поры до времени. А фамилии Косыгин, Бусыгин, Кудашкин, Будашкин — мордовские и неплохие. Вот вам и Совет Национальностей.

«Ну, хорошо,- скажет взыскательный Читатель, - всё это - обычные мемуарчики, а вот что-нибудь о более важных персонах? Ну, скажем, про Ленина там или про сталина». С маленькой буквы написал не по ошибке, а от испуга. А что касается  Владимира Ильича, то о встречах с ним, несмотря на мой вполне оправдательно-склеротический возраст, ничего написать не могу, ибо он умер намного раньше моего рождения. И всё же следующий эпизод, пожалуй, сюда подойдёт.       

В 1949 году случилось мне, невысокому рыжеволосому школьнику позировать  для картины одного московского художника. На ней  мой персонаж в гимназическом кителе, держась за спинку венского стула, смотрит  в раскрытое окно на сумеречное симбирское небо.  Картина называлась "Мы пойдём другим путём!". Не все знали, каким именно путём,  однако эти слова были крылатыми.   И только во времена гласности и перестройки открылось, что  другой путь заключался в переходе от террора персонального к массовому. Картина получила известность, а я - гонорар в виде банкноты, где на общепринятом государевом месте был изображен  сильно повзрослевший герой картины. Не верите? Могу показать. А мемуарчик сей можно назвать по-маяковски  «У мольберта двое: я и Ленин».      

Иосифа Виссарионовича я видел дважды и оба раза не целиком, а только до плеч. Один раз видел  стоящим на трибуне мавзолея, сильно загорелого и улыбающегося (вероятно, оттого, что видел  меня с однокурсниками в колонне первомайских демонстрантов), а другой раз - в гробу. Об ужасах прощания с вождем  рассказано, написано и кинопоказано так много и впечатляюще, что свое личное участие в этом событии приходится доказывать свидетельскими показаниями.        

Таким   свидетелем-соучастником могу назвать  однокурсницу Галю Брук, ныне заслуженную бабушку пяти внуков,  что гарантирует её абсолютную правдивость. А начиналось всё так просто. На лекции по электротехнике профессор Цюрупа[7] предложил почтить память вождя вставанием, сообщил о месте прощания, и сразу после  лекции  мы  направились  к  Колонному  залу.

Широкая колонна двигалась по Каляевской улице[8] до Садового кольца, а затем, пройдя через Трубную площадь, вошла в Бульварное кольцо, и тут повторилась, казалось бы, уже навсегда забытая московская «ходынка».

Напиравшая  сзади людская масса (любимейшая субстанция социал-демократов и большевиков!) лавиной давила на передние  ряды, зажатые с боков домами и бульварной изгородью, а спереди–непреодолимым препятствием из военных грузовиков, поставленных спина к спине поперек улицы. Над толпой висело облако из сконденсированного выдоха  огромного человеческого коллектива. На фоне  нарастающего гула  раздавались требовательные крики:  «Остановите задних! Они нас раздавят!». Эти крики были обращены к единственному  милиционеру, который стоял на балконе и оттуда истошным голосом вопил: «Люди, остановитесь! Вы же  давите друг  друга!». Милиционер-то был молоденький и ещё не усвоил, что иначе у наших людей и не бывает.

Мне повезло: я не был повален и безжалостно смят, как многие другие, так как лавина  подхватила меня и, оторвав от  земли, несла,  оттирая вбок. В результате я оказался у самой изгороди возле проломленного в ней прохода и, не раздумывая, выскочил в него. Здесь уже стояла тоже вырвавшаяся из лавины Галя. Мы оба обрадовались спасению. У нас не было сомнений, что спасительный проход был проделан сжалившимися солдатами, хотя и служили они в дивизии имени Дзержинского, призванной охранять завоевание народа от самого народа. «Не увижу вождя, ну и ладно, зато цел останусь!», -  вот такая была,  пожалуй, моя самая первая в жизни антисталинская мысль.

Через арку и двор ближайшего дома  мы с Галей вышли на пустынную улицу Дзержинского, а по ней на площадь Дзержинского, а затем к Колонному залу и без всяких помех вошли в него. К большому нашему удивлению, весь путь мы прошли совершенно беспрепятственно. Спустя более 30 лет я  уже не удивился тоже беспрепятственному приземлению самолета германского авиатора Руста на самой Красной площади. Видать, излишняя сила притупляет бдительность. А, глядя уже из другого   времени и другими глазами,  вижу что-то знаменательное в том, что путь к месту прощания  с   вождём, который, как потом стало очевидным,  был предтечей русской национальной революции, проходил под сенью  имени Феликса Дзержинского, рыцаря революции интернациональной. Именно он перед смертью предупреждал о возможном  пришествии тирана.

По пути Галя рассказала мне, что её мама - химик  и один из авторов знаменитой водки «Столичная», отмеченной Сталинской премией. Воодушевлённые столь высокой оценкой химики-«алкоголики» разработали ещё лучшую  водку - «Богатырскую» с репродукцией знаменитой картины Васнецова на этикетке. Однако вождь её забраковал: как известно, разнообразие ему всегда претило…

В Колонном зале медленно двигалась траурная процессия,  стояли венки, лежали цветы, а в них  утопал ещё вчера неистовый Виссарионыч. Уходила эпоха, но оставалось имя и тема в литературе и искусстве, вечная, как тема любви, как считал писатель  Анатолий Рыбаков, сам безошибочно выбравший именно эту тему для своего творчества.

К слову, она же была и у моего выпускного школьного сочинения в 1950 году: «Сталин—наша слава боевая, Сталин—нашей юности полёт!».  Мой выбор темы, надо сказать, был вполне осознанным и искренним, и  мои более начитанные, наслышанные и насмотренные одноклассники, которые выбрали темы другие,  наверно, мысленно меня осуждали.

Из текста  сочинения позорно вспоминается яркий образ-цитата «оппортунисты всех мастей» и осуждение последних. Но что спрашивать с юного претендента на аттестат зрелости, если уж зрелые и даже перезрелые дяди и тёти не видели сущности тоталитаризма за его одеждами. Они воспевали единомыслие, единоначалие и единство, которое клялись «хранить, как зеницу ока». Надо сказать, что богатейшая тема о славе и полёте  была одной из трёх обязательных для всех школ РСФСР.  Поэтому и в далёком от Москвы Ставрополье  в том же году  эту же тему смог выбрать и будущий Генеральный секретарь Михаил Горбачёв, как он недавно признался в юбилейном телеинтервью. Согласитесь, это меня с ним как-то сближает.

Что же касается  другого Генерального секретаря Леонида Ильича Брежнева, то я c ним не встречался, однако…

Одно время я почти ежедневно навещал больного отца в клинике Института им. Блохина. Вначале это было урологическое отделение, где больные не теряли юмора и даже выпускали стенгазету «Они мочатся вновь», а затем — проктологическое. Проктология — это вам не урология! Но и здесь было не без юмора. По молодости лет я особенно сочувствовал медикам этого отделения, в частности по макушку загруженному врачу А.Ю-ну. И вдруг в одночасье он становится доктором медицинских наук и заведующим отделением. Узнав об этой молниеносной карьере, я сильно удивился. А мой папа  объяснил: «Ничего удивительного, ведь он именно тот, кто недавно  видел попу самого Брежнева. Так что ты посмотри, посмотри на него!». И я посмотрел.

С той поры за мной утвердилась слава человека, который видел того, кто видел…

Видел-не видел, а  вот как вам понравится такой эпизод из самого раннего детства.

 

Бипик и вождь в кровати

Рис. Н.Миртова

 

Это случилось в 1934 году. Наша семья тогда жила на Сальском  военном конном заводе им. С.М. Буденного, где мой папа  служил ветеринаром. Время было нелёгкое: у меня не было своей детской кровати, и я спал на маминой. Однажды приходит важное донесение: на конезавод прибывает сам товарищ Сталин. Он едет в отпуск вместе с С.М.Буденным, который уговорил его сделать в пути остановку и посмотреть на выведенную новую породу кавалерийских лошадей - буденновскую («Наверно, с усами», - пошутил однажды мой друг).

«Едет Сталин!» — от этой вести не то что люди, а вся сальская степь задрожала. Предположили, что вождь заночует, а куда его поселить-то? На конезаводе из построек были только деревянные конюшни, склады да единственный кирпичный дом, где проживало начальство. Решили на время выселить ветеринара, а в нашу комнату поселили высокого гостя. Он спал там же, где и я, на маминой кровати. Вот и вся история. Возможно, кто-то спросит: «Ну и что?». Отвечаю: «Да ничего! Просто общая кровать с отцом, учителем и корифеем науки».

А сталинскую тему хочется завершить чем-нибудь оригинальным, например, собственной  версией о  псевдониме вождя.  И пусть это даже обернётся для меня злополучным «Это я, я,  я!» из гаршинской  «Лягушки-путешественницы», не могу удержаться, чтобы не рассказать о своей догадке.

Так, представляется, что псевдоним «Сталин» не только  подчёркивал стальную большевистскую стойкость его носителя, но и  отвечал журналистской моде начала ХХ века, а именно  брать псевдоним  по имени жены или подруги  (Ольгин, Катин, Верин, Ленин). Вполне вероятно, что псевдоним  был навеян крепкому мужчине Иосифу Джугашвили  светлым образом коммунистки товарищ Сталь, секретаря  редакции газеты «Правда», где он устроился  писать, вернувшись из сибирской ссылки. По воспоминаниям современников, товарищ Сталь всегда пользовалась исключительным доверием руководства ЦК партии и по праву в критические  дни  июля  1918 года  вошла  в  список хранителей  бриллиантов партии, составленный секретарём ЦК товарищем Свердловым.

Последние  Генсеки были русскими людьми  и уже не нуждались в псевдонимах, как их предшественник. Кстати, и его частичное осетинство мне удалось разгадать задолго до наступления гласности и открытой публикации антисталинского стихотворения Осипа Мандельштама.

В самом деле,  корень отцовской фамилии джуг/ дзуг/ цуг ( джиг/ дзыг/ цыг) весьма распространён в осетинских фамилиях, а окончание «швили» часто бывает у инородцев в Грузии. Да и  встречалась ли когда–нибудь фамилия грузина Джугашвили, кроме как у вождя? И ещё. В популярной этнографии считается, что осетинам присуща властность так же, как многим евреям склонность к выдумкам и болтливость.            

  А вообще говоря, властность в работе - жестокости не помеха. Ну, а каким был вождь в свободное от работы время,  известно не так уж много. Правда, рассказывали, что любил своеобразно пошутить с женой и её родственниками. А сам он как-то  пооткровенничал, что больше всего на свете ему нравилось одолеть оппонента, а после этого выпить вина и пойти спать.

   Вот и меня уже загоняют в постель, но ведь я же ещё не всё навспоминал на заявленную тему. Ну хотя бы о том, что слышал о всесоюзном старосте, как разрешали до войны называть Михаила Ивановича Калинина. Сейчас это имя редко вспоминается, разве что благодаря географии Российской Федерации.

 Когда в 1946 году Кенигсберг переименовали в Калининград, вряд ли кто посмел бы вслух заметить, что это  уже третий в РСФСР город  имени Михаила Ивановича: ранее были переименованы Тверь и подмосковные Подлипки. Ну просто занимательная топонимика!

Надо сказать, что и у самого Михаила Ивановича  был интерес к переименованиям. Так, был он однажды на собрании трудящихся  московского завода "Фрезер", позже «доименнованного» именем М.И.Калинина. Михаил Иванович привычно сидел в президиуме, а вёл собрание  главный инженер по фамилии Троцкий.  «Слушай, - говорит ему Михаил Иванович, - сдалась тебе эта фамилия подлая. Давай я тебя переименую. Будешь ты у нас Фрезеров. Согласен?» Попробуй в те времена не согласись!

И вот теперь у входа в центральный московский крематорий можно видеть памятник профессору Фрезерову, читавшему лекции в Станкоинструментальном институте. Известен и другой случай: своего сына, страдавшего нехорошим пристрастием, во избежание компрометации фамилии переименовал в Иванова. Ну как тут не заподозрить, а не был ли случаем всесоюзный староста переименован из Романовых?.

Нет, нет! Знаем, был он сначала крестьянин, а потом стал питерским пролетарием-металлистом. Будучи крестьянином он считался   середняком, но как государственный деятель  отнюдь не был середняком: как-никак, а  двадцать семь лет пребывал на высшем посту в государстве.  Он и народ были взаимно вежливы. И откровенны. Так, рассказывали, что на том самом собрании на заводе «Фрезере» на злободневные (слово-то какое!)  вопросы Михаил Иванович ответил  просто, но ёмко: «Вот что я вам скажу, товарищи, Россией управлять - не головой  трясти!». Умри, лучше не скажешь, но он-то сказал ещё лучше, крепче.

В начале шестидесятых мой друг детства Лева Булавин, женатый на внучке Михаила Ивановича, пригласил меня к себе в дом на Фрунзенской набережной. У него была скромная квартира, престижная работа и тихая жена.

К чему это я? Сам не знаю.

Извините  за  Ваше внимание! До скорой встречи !

Любящий  Вас   Бипов

 



 





<< Назад | Прочтено: 499 | Автор: Бипов Л. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы