Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 

Как хочется жить!

(Война глазами ее „Детей“)

 


МАРК ЛИСЯНСКИЙ


Первая зарубка

Поздним майским вечером, часу в двенадцатом, в дверь комнаты николаевской гостиницы, где я обосновался в этот приезд, негромко постучали.

Я приехал в Николаев на празднование 40-летия со дня основания заводского литературного кружка «Стапель», бывшего «Шкива», того самого литературного кружка, в котором я когда-то был ответственным секретарем. Номер в гостинице сняли товарищи с Черноморского завода, и я, несмотря на протесты сестры, особенно ее мужа Володи Островского, желавших, чтобы я остановился у них, посе­лился в гостинице.

Двери моего номера, как говорится, не закрывались. Приходили заводские друзья, друзья с улицы Сенной, школьные товарищи, знакомые журналисты, приходили молодые и немолодые поэты, трижды забегал бывший шкивовец, дальневосточный моряк, товарищ моей юности Ваня Олейников, специально прибывший на это торжество, приходили украинские поэты, приехавшие из Киева чество­вать молодых литераторов, несколько раз была сестра со своим сыном Мишей, и, конечно, Володя Островский, кото­рый, по обыкновению, в дни моих приездов в Николаев, бе­рет отпуск и сопровождает меня во всех многочисленных походах по адресам моего детства...

Вот почему, услыхав в такой поздний час, робкий стук в дверь, я совсем не удивился и крикнул, не вставая из-за стола: «Входите, пожалуйста!». Дверь приоткрылась. В ком­нату втиснулся широкоплечий  коренастый мужчина, а за ним - невысокая женщина с белой, совершенно белой, по-мальчишечьи коротко постриженной седой головой. Они вошли и, нерешительно сделав первый шаг, остановились. Я уже шел им навстречу, когда женщина, явно смущенная, даже растерянная, проговорила нараспев глуховатым го­лосом:

—  Ну, вот, добрый вечер... Не знаю уж как нам, на «вы» или на «ты»?..

— Непременно на «вы», как же иначе, только на «вы».... Добрый вечер, Фаня! Добрый вечер, Фаня Житникова!

— Боже мой! Боже мой! — повторяла она, покачивая бе­лой головой, — неужели меня можно узнать, неужели ты меня узнал?

—  Почему бы тебя не узнать, — говорил я, — прошло каких-нибудь сорок лет, точнее, сорок два года!..

На самом деле, мне показались чудом и появление Фани Житниковой, и то, что я ее сразу же узнал. Мы учились в одной школе, но в разных классах — я в шестом, Фаня - в пятом. В ту пору мне нравилось несколько девочек в нашем классе: и Муся Карташева, и Люба Гершгорина, и Рая Розина, и Ида Ганкина. Я все время колебался, кому из них отдать предпочтение. Мои вкусы, мои идеалы быстро менялись. Ещё вчера я старался отличиться перед Мусей, а сегодня у меня из головы не выходила Люба. И тут на школьной перемене я заметил девочку: тоненькую, кру­глолицую, с ямочкой на подбородке. Аккуратно одетая, в ослепительно белой кофточке, ладная, какая-то очень спо­койная, она стояла в стороне, одна среди крика и смеха  мчащихся в разных направлениях  мальчишек и девчонок.

Мне все в ней понравилось: и слегка надменный, при­щуренный близорукий взгляд серых глаз из-под длинных темных ресниц, и мальчишечья прическа пшеничных во­лос, и маленькая ямочка на подбородке, и даже чуть-чуть сутулые плечи...

В тот же день я узнал, что в пятом классе появилась но­вая ученица Фаня Житникова. На второй день ей была по­слана первая записка, а еще через несколько дней я пытал­ся увязаться за Фаней, хотел ее проводить домой, но мне в этом было категорически отказано под тем предлогом, что живет она рядом.

Она действительно жила неподалеку от школы, то ли на Рыбной, то ли на Садовой улице. Но дело было совсем не в этом. Фане, как видно, нравился другой мальчик, а мо­жет, ей вообще никто не нравился. Я писал записки, ста­рался попасться на глаза моей избраннице, только о ней и думал. Мое чувство не находило отклика, а я был уверен, что мне нужна дружба именно этой девочки. Именно с ней хотелось рядом постоять, склониться над одной книжкой, вместе поехать в яхт-клуб. Я мечтал ее встретить случайно где-то в городе, шагать с ней по улице, защищать ее от всех обид и тревог.

Прежние привязанности как-то легче проходили. Я бы­стро утешался и переносил свое внимание на другую де­вочку, иногда в пику вчерашнему кумиру. А тут что-то ока­залось сильнее меня и крепко держало в плену чуть ли не  год, и осталось первой зарубкой на мальчишеском сердце.

Сколько судеб переплетается, сколько путей пересека­ется, сколько людей вмещает каждая жизнь! Людские до­роги расходятся, иногда снова сходятся, чаще — никогда, несмотря на то, что мы любим повторять: гора с горой не сходится... Есть люди, которые исчезают, не оставляя в нашей душе следа. Случается, встречаешь человека - и не узнаешь его. Десять, двадцать, тридцать лет назад вы были знакомы, даже хорошо знакомы, а ты его не помнишь. И тут виновата не только память, как бы это для кого-то обидно ни звучало!

...Мы сидели за треугольным, в разноцветную клетку, столиком в маленьком номере гостиницы. На столике по­явилась бутылка вина и три стакана. Мы выпили за нашу встречу. Муж Фани, у которой теперь другая фамилия, си­дел молча, не вмешиваясь в наш разговор, а мы вспомина­ли. Вспоминали не наше детство, не нашу тридцатую школу на Рыбной улице, а годы, отделяющие школу от сегодняш­него вечера. И я понял, что не время ударило стойким мо­розом по этим мягким пшеничным волосам.

Пять недель ехала Фаня Житникова с тремя детьми от Николаева к Сталинграду  в товарном поезде, на открытой платформе, груженной железными листами... Ей - 26 лет, муж - на фронте, в Николаеве - немцы. У нее на руках дочка Стелла, родившаяся месяц назад, рядом два сына: Грише - 1 год 9 месяцев, Володе - 4 года. Поезд то внезапно оста­навливался и стоял часами, то так же внезапно продолжал путь. Ночью, под Ростовом, на маленькой станции она ре­шила раздобыть воды для ребят. Вернулась - а поезда нет.

Так Фаня начала седеть. Всю ночь она на другом товар­ном поезде догоняла свой безымянный поезд, на платфор­ме которого остались ее дети. А товарные составы так по­хожи один на другой! Паровоз, вагоны, цистерны, две-три открытые платформы... Она бегает от платформы к плат­форме: нет ее детей. Это был не ее поезд.

Утром, в сорока километрах от Сталинграда, у городка Дубовка, она догнала поезд и только тогда заплакала. На платформе, на железных листах  она увидела своих детей. Стелла, завернутая в одеяло, затянутое солдатским рем­нем, спала, а Гриша и Володя сидели, прижавшись друг к другу, зареванные, и бессильно скулили, как брошенные собачонки.

 


Фаня Житникова (Марголина)

с дочерью Стеллой

 

Фаня стала санитаркой в госпитале. Дети часто болели, и она металась между госпи­талем, где днем и ночью надо было ухаживать за раненны­ми, и своими детьми. Потом она поселилась в деревне Ново-Сергеевка. Работала в колхозе, не искала легкого за­работка. Работала и на сеялке, и на веялке, пахала на быках. Приходила, не чувствуя ни рук, ни ног, со стоном разгибала поясницу. Здесь ее ждали де­ти, ждала варка, стирка, уборка. Ей часто снилась та жуткая ночь, когда она потеряла своих детей. Но эта ночь оказа­лась не самой страшной в ее жизни…

Война приблизилась к Сталинграду. И снова Фаня Житникова с детьми - в переполненной людьми теплушке, про­дуваемой со всех сторон декабрьским ветром. У девочки - двустороннее воспаление легких, а тут еще заболел Гри­ша. Корь. Мальчику нужно тепло, а попробуй раздобыть тепло в холодном вагоне! Она видела, как сыпь застывает на тельце ребенка, и ничем ему не могла помочь.

Гриша умер на ее руках. Всю ночь и весь день до новой ночи Фаня провела в тамбуре с мертвым сыном. На стан­ции Кинель, под Куйбышевом, у нее забрали из окаменев­ших рук Гришу и взамен выдали справку о том, что он умер от кори... Я смотрел на Фаню и видел прежнюю девочку из пятого класса. Есть люди, очень похожие на себя в детстве. Смотришь на такого человека - и представляешь его маль­чишкой или девчонкой. Фаня не потолстела. Девичья фи­гура. Тот же прищуренный, близорукий взгляд серых глаз из-под темных ресниц, покатые, чуть-чуть сутулые плечи,  та же милая ямочка на подбородке, та же мальчишеская прическа, но белые-белые, совершенно белые волосы.

Время пыталось, но не сумело стереть ее черты. Впро­чем, наверное, главное не в этом, а в том, что, оказывается, и в мальчишеском возрасте случается с нами что-то такое, что сильнее времени.

Мы расставались глубокой темной ночью. Николаев сладко спал, широко раскинув свои потемневшие улицы, дыша майским молодым ветерком, пахнущим вечной соло­новатой водой и белой акацией. Последний трамвай, подо­брав нескольких прохожих, прогрохотал и затих вдалеке. Мы шли по хорошо знакомой нам Херсонской улице...

 


ЮЛИЙ ЗАК

 

Я, Зак Юлий Моисеевич, родился 8 января в городе Бер- дичев, Житомирской области, где проживал и учился до 1941 года. Затем с родителями эвакуировался, так как фа­шисты захватили город.

До станции Казатин добирались на лошадях, затем те­плушками уехали в Россию на Урал, в Свердловскую об­ласть, село Вьюхино, где проживал с мамой до 1944 года. Отец был на фронте. Мама работала воспитателем в кост­но-туберкулезном санатории, а я учился в средней школе.

После освобождения Бердичева от фашистов, вернулись туда с мамой, где я окончил среднюю школу и поступил учиться в Киевский Политехнический институт на горный факультет. Работал на шахте в городе Макеевка Донецкой области. Затем в 2000 году репатриировался в Израиль, в город Герцлия, где и живу в настоящее время.

 

 

 

РАИСА ЛАБЕРОВА

(Яновская)

 

Память

 

Я (Яновская) Лаберова Раиса родилась на Украине, в фев­рале 1938 года. Когда началась война, мы жили на руднике Ингулец, недалеко от г. Кривой Рог, Днепропетровской обл. Когда немецкие войска начали приближаться к нашей местности в июне 1941 г., наша семья эвакуировалась. Па­пе на работе дали телегу и лошадь, и мы (папа, мама, брат и я), бросив всё, что у нас было, бежали от немцев. Папа был инвалидом второй группы: его на угольной шахте в Донбассе привалило породой, и на фронт его не взяли. По дороге, когда мы проезжали через сёла, люди давали нам еду, пускали нас переночевать. Так мы добрались до Ростова. К этому времени немцы подошли уже близко: слышна была канонада. И папа решил, что нужно пересаживаться на поезд. Иначе от немцев не убежать. На вокзале папа встретил мужчину, который набирал людей для работы на шахтах Урала. Так мы попали в г. Кизел, Молотовской обл. Папа начал работать на угольной шахте коногоном. Мама устроилась охранником на складе, а затем её взяли кас­сиром в столовую, т.к. перед войной она окончила курсы бухгалтеров. В шахте папа вторично попал под обвал, но остался жив. Жили мы вчетвером в маленькой комнате, которую нам дали, когда папа начал работать на шахте. О том, как мы жили тогда, у меня остались очень скудные вос­поминания. Ведь я тогда была ещё маленькая. Помню, что хлеб был очень плохой, в нём часто попадались устюки от колосков, он был чёрный, чёрствый и почти несъедобный. Помню ещё, как родители давали нам с братом задание на­чистить картошку к их приходу, а мы её съедали почти всю, ещё сырую, не варенную, т.к. очень хотелось есть. А потом выглядывали в окно, чтобы увидеть, когда они возвраща­ются, чтобы успеть спрятаться под кроватью, и, таким об­разом, избежать наказания. Мы прожили в Кизеле до мая 1944 г, когда родители получили разрешение вернуться на Украину для восстановления  разрушенного и разворован­ного немцами народного хозяйства.

Так для нас закончился этот страшный период в жизни - жизнь в эвакуации, и начался новый, не менее тяжёлый период - жизнь в разрушенной, но восстанавливаемой Украине.

 

 

 ШЕЛЛА КРЕЙМЕР

 


Я, Креймер Шелла, родилась в 1939 году  в Одессе. На­ша семья состояла из пяти человек. Мой отец работал ди­ректором Кондитерской фабрики имени Розы Люксембург. Мать была домашней хозяйкой, воспитывала двоих детей и смотрела за своей матерью.

В 1941 году началась война. Я, конечно, ничего не помню. Но  со слов моих родителей  кое-что могу рассказать.

Когда началась война, мои родители не хотели никуда выезжать. Они считали, что немцы немного постреляют, и на этом всё закончится. Но моему отцу все-таки удалось уго­ворить всех, и последним пароходом он провел нас. Ему немцы уже стреляли в шину. Мы отплыли. Отец остался, т.к. было необходимо эвакуировать фабрику.

Наш пароход плыл, плыл, и напоролся на мину, вдоба­вок  немцы стреляли в него, и образовалась пробоина. Па­роход начал тонуть. Спустили на воду шлюпки. Кому уда­лось спастись, а кому - и нет. Это тонул пароход «Крым». Мы чудом спаслись и причалили к Новороссийску.

Через некоторое время нас переправили в Сибирь, в город Новосибирск, станция Купино, там мы и осели. Мать стала работать в амбулатории, а бабушка смотрела за мной и моей старшей сестрой. Там были очень хорошие люди, и они помогли нам выжить.

В Одессе отец обратился в военкомат, но его забракова­ли и не взяли на фронт. Отправили в Ташкент, на военный завод. Там они работали днем и ночью, выливали бомбы, которые сразу посылали на фронт.

В 1945 году мы вернулись в Одессу. Сразу забрать свою квартиру нам не удалось, т.к. она была занята соседями. Нас приютили другие соседи (евреи), но со временем  кварти­ру нам вернули. Правда, все вещи разобрали соседи, и мы с болью смотрели на вещи, которые присвоили себе русские соседи. Началась мирная жизнь, но очень тяжелая. Отца еще не отпустили с военного завода,  мама еле-еле добыва­ла нам на пропитание.

У нас в семье была потеря во время войны. В первые дни войны погибла моя тетя. Она только в июне окончила кур­сы медсестер, и ее сразу направили на фронт. Она попала в окружение немцев в городе Никополе, на Украине, и сра­зу погибла. Ей не было еще и восемнадцати лет. У бабуш­ки погиб муж. В двадцать три года она осталась вдовой, и прожила с нами до восьмидесяти восьми лет без мужа. Я пошла в первый класс. Вот так началась наша новая жизнь.

 

 

 РОЗА ЭСКИНА

 

Мой рассказ (вернее, исповедь) очень печальный, ду­маю, типичен и для многих других беженцев катастрофы, времен второй мировой войны, выходцев из бывшего СССР.

Родилась я на Смоленщине, где в новом доме было все для нормальной счастливой жизни. Жили мои родители с двумя маленькими детьми - со мной и моей сестричкой. И вдруг началась эта страшная война с Германией. Папу мо- билизовали на фронт. И когда немцы приблизились к Смоленщине, мама со мной и моей сестричкой и родная тетя, - сестра моей мамы с тремя малыми детьми, - бросили новый богатый дом, все имущество и бежали в Узбекистан, в Ферганскую долину.

Я была тогда слишком маленькой. Но, как описывают свидетели, это была страшная дорога - под обстрелами, голодные, раздетые, разутые, с огромным трудом, страхом и лишениями, добрались до Узбекистана, прибыли в Фер­ганскую долину. Но кто и что ждало нас там - двоих мо­лодых, красивых женщин с пятью маленькими детьми, на чужбине? Страшный голод, вши, сыпной тиф, который не суждено было пережить нашей дорогой маме - «зихрона ле браха», она умерла в эвакуации. На похоронах мамы тетя дала клятву, что она, несмотря на то, что у нее трое своих маленьких детей, нас - меня и сестричку - никогда не бро­сит. И она исполнила эту клятву до конца. Несколько позд­нее мы узнали о страшном горе - наш дорогой папа, моло­дой и красивый, пропал без вести на фронте. И это еще не все. На Смоленщине жил наш дорогой дедушка, который не захотел оставлять свой дом, имущество и бежать в эвакуа­цию. Его постигла горькая доля жертв катастрофы - приш­ли немцы и убили его - «зихрона ле браха».

После освобождения от немцев наша тетя с пятью ма­ленькими детьми - все изможденные страшными болез­нями, голодом, завшивленные дистрофики, со страшными муками - вернулась на Смоленщину. Но что ждало нас там? Оказался цел дом нашей тети, но там жили оккупанты, ко­торые гуляли с немцами. С огромным трудом удалось по­том отбить тетин дом, т.к. в это время  вернулся с войны дядя - муж нашей тети - с рваными ранами в животе. Я была очень маленькой девочкой, но  до сих пор помню, как дядя кричал и корчился от страшных болей, т.к. ранения в живот очень болезненны.

Но и это еще не все. С фронта вернулся мой дядя - род­ной брат моего  пропавшего без вести  отца. Дядя вернулся с войны без правой руки, без плеча, весь в осколках. У них своих детей не было, и они с женой решили взять меня, как самую маленькую, чтобы облегчить жизнь тете. Потом они меня удочерили. Двоих взять они не могли. Я до сих пор помню, хотя была очень маленькой, как дядя кричал от страшных фантомных болей - болела рука, которой не было. Трагедия разделения с моей сестричкой, которая осталась у тети - это то, что мы пронесли через всю нашу жизнь, ибо мы росли в разных семьях, в разных городах. Го­речь сиротства, когда молодые, здоровые, красивые роди­тели, волею судеб, остались на войне. И мы даже не ведаем, где они похоронены. Это страшные шрамы, которые легли на мою душу и сердце.

Дай Б-г, чтобы все описанное выше не было предано забвению и никогда не повторилось. Амен!

 

 

Посвящается моим

детям и внуком

 

МАРГАРИТА КРАСИЛЬЩИК       


Братья Ульман

 Мой отец, Ульман Григорий Семёнович, ветеран партии с 1925 г., добровольный участник Финской и Отечественной войн, скончался в 1988 году. Он умирал долго и трудно, изо всех сил борясь с терзавшим его недугом, который по­степенно и неумолимо сковывал тело и разрушал нервную систему. Отец с трудом передвигался, его била дрожь, он то и дело падал и без помощи не мог встать, его мучили галлюцинации или накатывалась странная забывчивость, когда он переставал узнавать лица родных людей, забывал слова...

Поразительным было то, что при этом отец хорошо помнил давние события и даты, бывших друзей и в минуты просветления способен был многое поведать о прошлом. С юношеских лет отец собирал личный архив, которым очень дорожил. В добротных папках бережно хранились школьные записные книжки времён Октябрьского переворота, воспоминания студенческих лет, фотографии. Имелись га­зеты 20-х годов (времена партийных чисток), фронтовые га­зеты 40-х годов («Вперёд, за Родину», «Начеку») с отцовски­ми публикациями. Чрезвычайно интересны автографы за­мечательных людей, с которыми отцу довелось общаться.

Так, со времён учёбы в Петроградской консерватории (он собирался стать пианистом) остались групповые фотографии с личной подписью великого русского композитора Глазунова, тогдашнего всеми любимого и уважаемого рек­тора. Сохранились автографы композитора Дмитрия Шо­стаковича, наркома просвещения Анатолия Васильевича Луначарского, письма и фотографии друзей, первых комсо­мольцев Петроградской консерватории 20-х годов.

С более позднего периода сохранилось письмо известного революционера, узника Шлиссельбургской крепости Николая Морозова, присланного отцу в ответ на вопросы о народничестве, и многое другое.

Подлинные события, живая история, неискажённая, ещё пока никем не переписанная в угоду политикам, заключалась в старых, пожелтевших от времени листках.

Особое место в этой коллекции занимают записи и фотографии военных лет, полевая почта: переписка с братьями-фронтовиками - небольшие ветхие конвертики или треугольнички, с потускневшим текстом, часто написанные второпях, карандашом. Именно этими письмами отец бесконечно дорожил. Незадолго до своей смерти, перебирая дрожащими руками драгоценные листочки, он попросил нас с сестрой взять на себя заботу об архиве, ибо жива должна быть память о прошлом каждой семьи, о её радостных и печальных страницах.

Фронтовые судьбы, горькие утраты, постигшие отца и его родных на дорогах войны, типичны для миллионов советских людей его поколения. Об этом - дальнейший рас­сказ, но сначала несколько слов о семье Ульман. Большая и дружная семья среднего достатка обосновалась на ст. Серебрянка Лужского   р-на Петербургской области в конце 19-го столетия. Глава семейства, Семён Григорьевич Уль­ман, служил на железной дороге. Мать, Берта Моисеевна, душа семьи, умная и энергичная, вела дом, растила и вос­питывала девятерых детей. После войны она будет удостое­на правительственной награды и звания «Мать-героиня».

В семье росли пятеро сыновей и четыре дочери. Самые младшие, Гриша (мой отец) и Володя, погодки, были нераз­лучны с детства. Мальчишки вели вольную деревенскую жизнь: бегали в лес и на озеро, скакали на лошадях, устраи­вали спектакли в старом сарае для деревенских детишек. Пришло время учёбы, и оба брата поступили в Лужское же­лезнодорожное училище, где их застали великие события 1917 года.

Октябрьский переворот, новые веяния определили дальнейшую судьбу детей Ульман, как и судьбы миллионов россиян. В отличие от ситуации в царской России, для молодых евреев открываются новые пути: распахнулись двери вузов, т.к. отменена процентная норма; уничтожена пресловутая черта оседлости. Провозглашенные идеи ра­венства и братства становятся явью. Гриша и Володя, в чис­ле многих юношей и девушек, становятся ярыми сторон­никами марксистского учения, вступают в числе первых в комсомол, в рядах которого работают с юношеским пылом. По окончании среднего учебного заведения братья поступают в Петроградский университет: Гриша - на историче­ский, а Володя - на юридический. Одновременно  Гриша, у которого давно замечены были музыкальные способности, начинает учиться в консерватории.

В дальнейшем, по рекомендации комсомольских ячеек, оба брата вступают в большевистскую партию. Отныне их жизнь подчинена строгой дисциплине: командировки, пар­тийные задания следуют одно за другим. Но партийная ра­бота не помешала Грише окончить аспирантуру и защитить диссертацию по Новой Истории. К этому времени стано­вится ясно: карьера музыканта не удалась.

В конце 30-х годов набирает обороты зловещая машина политических репрессий. Грише каким-то чудом удается не попасть в ее жернова: многие ученые-историки по нелепым обвинениям были осуждены и арестованы. Зато отцу до­сталось позже: партия «обласкала» и «наградила» своего преданного соратника в эпоху «дела врачей» и борьбы с «безродными космополитами». Г.С.Ульман, как и прочие ев­рейские специалисты, был уволен из ин-та им. Герцена, где он в ту пору читал лекции. Оставшись без средств, не имея возможности поддерживать материально свою семью и се­мью погибшего брата, он напрасно обивал пороги высших партийных инстанций с просьбой предоставить ему рабо­ту. Его обращения остались без ответа. В результате долгие десять лет до пенсионного возраста отец вынужден был жить и работать в разлуке с семьей.

Военная биография Григория Ульмана начинается с 1939 года, когда он, отец двоих малолетних дочек, уходит добровольцем на Финскую войну и участвует в боях в составе 49- й Краснознаменной стрелковой дивизии.

В 1940 г. отец, живой и здоровый, возвращается к мир­ной преподавательской деятельности.

На сей раз война лишь слегка «царапнула» семью - была ранена осколком снаряда старшая сестра Гриши - Тира, военврач санитарного поезда.

Передышка оказалась короткой: грянула кровавая Оте­чественная, которая принесла неисчислимые страдания всему народу.

С самого начала войны нашу семью раскидало по белу свету. Моя мама, Любовь Семеновна, я и сестра Кима, а также престарелые родители отца эвакуировались в город Пермь  с Ленинградским театром оперы и балета (Мариин­ским), где мать работала артисткой оркестра.

Ушли на фронт братья Ульман: Аким - начальником во­енного госпиталя на колесах, Михаил - военврачом, Гри­горий, признанный «частично годным» к воинской служ­бе, направлен в город Мелекесс  слушателем на курсы ба­тальонных комиссаров. Несколько позже на фронт уходит Володя. Сестры и  хронически больной  брат Лев остаются в Ленинграде, где разделят с другими жителями все ужасы блокады.

Между родными налаживается более-менее регулярная переписка. Письма с фронта были огромной радостью, ибо, как правило, звучали ободряюще. Их содержание переда­вали друг другу, сведения о каждом становились достоя­нием всей семьи.

Внезапно, с осени 41-го г., оборвалась связь с Михаилом. Уже наступила весна 42-го года, а вестей - никаких. Гриша, крайне встревоженный, пытается успокоить родителей и самого себя. Он объясняет молчание брата неожиданной переброской и, как следствие, трудностями с почтой. «Я уверен, наш Миша жив и скоро даст о себе знать», - пишет он родителям в Пермь.

Только в ноябре 42-го года стало известно: Михаил погиб еще осенью 41-го года, находясь в вагоне поезда. Именно в его вагон попал снаряд во время бомбежки.

Эта горестная весть потрясла всю родню. Маленькая племянница погибшего, 9-летняя Маша, оплакивая люби­мого дядю, пишет такие скорбные, недетские стихи:

 

Прощай, наш любимый, родной, дорогой!

Уж нет тебя больше средь нас.

Уж не увидим тебя никогда

И не услышим голос твой.

 

Но память твою и образ твой

Мы сохраним навсегда.

Ты будешь нам путеводной звездой,

Примером ты будешь для нас.

 

Мы гордимся тобой - Отчизны герой

И помним всегда о тебе.

Вечная память и слава тебе,

Наш любимый, родной, дорогой…

 

После тяжелого удара, постигшего семью, ожидание пи­сем с фронта становится еще более напряженным, тревож­ным.

Постоянные разъезды отца  по предписаниям командо­вания  затрудняют переписку. По окончании курсов отец назначается на должность преподавателя и получает зва­ние капитана. Он читает лекции на исторические темы и по текущему моменту, разъезжает со специальными задания­ми, пишет заметки во фронтовые газеты.

Отец по натуре был мягким, деликатным человеком, не умел ставить себя над людьми: командирские наклонности у него отсутствовали. Видимо, поэтому в личном деле капи­тана Григория Ульмана появилась следующая аттестация:

«...Хороший пропагандист. Лекции читает очень содержательно и научно. Хороший методист. Как не­достаток - организационные способности слабо раз­виты. У всего личного состава пользуется деловым и политическим авторитетом.»

Однако, когда дело касалось профессиональных вопро­сов, отец проявлял твердость и непреклонность. Он не спешил следовать зачастую некомпетентным советам сво­его руководства, избегал славословий в адрес вождя, был честен и объективен в освещении фронтовых событий, а главное - слыл чутким и надежным товарищем. Так отзыва­лись об отце товарищи по фронтовой службе.

  Григорий Ульман                      Владимир Ульман

 

В начале 43 г. между братьями Гришей и Володей на­ладился регулярный обмен письмами. Будни Володи протекали в кропотливой учебе и интенсивной подготовке к боевым действиям. Письма от него приходили бодрые, в них сквозило нетерпение - брат рвался на передовую. Од­нажды  с радостью  сообщил о рождении сына.

 

13.01.43

«...Готовлюсь стать Красным офицером в конце этого месяца, свои знания применить на фронте. За­ниматься приходится много, за короткий срок надо многое охватить...»

 

27.01.43 Челябинская обл, Кыштым

«...Дни заполнены учебой. Отъезд состоится, ви­димо, в 1-х числах февраля... В моей жизни произошло радостное событие. 20 января с.г. родился сын. Имя своему сыну я дал Михаил, в память о дорогом и лю­бимом брате, погибшем на фронте. Чувствую себя, несмотря на трудности, неплохо. С нетерпением жду конца пребывания здесь.»

 

10.02.43

«...Сижу и жду, как и другие, наряда. Сколько време­ни просидим - неизвестно. Учебу закончил в числе от­личников. Звание мне присвоили лейтенанта, что здесь делают немногим. До сих пор никакого звания не имел...»

И вот, наконец, долгожданный поход, который продлит­ся около шести месяцев.

Оптимизм не покидает Володю. С пути следования регу­лярно идут письма, тон которых, по мере приближения к местам сражений, становится все спокойней и уверенней, как будто впереди не ожидали его опасности, и не было со­мнений в благополучном исходе.

 

27.02.43

«...Вот уже 9-й день, как в поезде. Вторые сутки на­хожусь в Сызрани, в ожидании отъезда. Дня два тому назад проезжал Куйбышев. Путь дальнейшего следова­ния не совсем ясен, но основное понятно - это в райо­ны, недавно освобожденные от немецкой оккупации - южные районы... Настроение бодрое, спокойствие не покидает меня... Иной раз даже удивляюсь своему состоянию. С таким настроением можно ехать хоть к черту в ад.»

 

20.03.43,   Саратовская обл., ст. Ртищево

«...До сих пор нахожусь в пути. Проехали только полпути. Видимо, не скоро доберусь до места...»

 

11.04 43, Сталинградская обл., ст. Сарвнта

«...Сейчас проезжаю Сталинградскую область. В до­роге я уже скоро два месяца. Здесь весна в полном раз­гаре. Снег всюду сошел. Думаю, что теперь уже, в ско­ром времени, приеду до места...»

 

1.05.43

«...Вчера добрался до места назначения... Настрое­ние бодрое. Предстоят суровые дни, но это меня не страшит...»

 

5.05.43

«...Шлю гвардейский привет. Я здоров. Чувствую се­бя хорошо. Под лучами украинского солнца загорел и даже немного поправился. Пока нахожусь в обстанов­ке спокойной.»

 

3.06.43

«...Редко приходится писать тебе письма - слиш­ком большая загрузка. Кроме своих основных обязан­ностей имею партийное поручение. Я парторг своего подразделения. Пока нахожусь в спокойной обстанов­ке... Исполняя приказ т. Сталина, готовлю себя и сво­их бойцов к решающей схватке с ненавистным вра­гом...»

 

Июль 43 - последнее письмо Володи к брату. Как и все предыдущие письма, оно также дышит бодростью, но в нем сквозит еле уловимое предчувствие беды и желание огра­дить от нее своих близких, или  хотя бы смягчить удар.

 

14.07.43

«...Обстановка у меня сейчас изменилась. Вступил в непосредственные действия, которые будут  актив­ными,  но  меня  это  не  смущает.  Я по-прежнему споко­ен и уверен в себе. Силы меня пока что не покидают.

В связи с этими изменениями может случиться так, что некоторое время я писать не смогу, поэтому пусть тебя не волнует отсутствие писем. Ты мне пи­ши по прежнему адресу. Письма меня застанут, где бы я ни был...»

Напрасно отец и вся семья упорно, с неослабевающей надеждой продолжали слать письма в адрес последней полевой почты. Все возвращалось с пометкой «Невозмож­но вручить», и у родных ныло сердце от горького предчув­ствия. Официальное извещение о гибели Володи пришло его жене только в сентябре. Несколько скупых, страшных и  таких привычных для того времени  строк:

«...Лейтенант Ульман Владимир Семенович, вер­ный воинской присяге, проявив геройство и мужество, был убит 25 июля 1943 года. 11-й гвардейский стрелко­вый полк...»

Подробности его гибели и место захоронения так и остались неизвестны. Выяснилось только, что погиб он в бою под городом Донецком.

Война продолжалась, и оставались, каждый на своем по­сту, братья Аким и Гриша. В составе б-й гвардейской армии 1-го Украинского фронта Григорий прошел Венгрию, Че­хословакию, Австрию, Германию.

Незабываемую победную весну 45-го года ему довелось быть в покоренном Берлине. Об этом времени у отца оста­лись самые яркие впечатления, изложенные в дневниках. Вот выдержки из его записей:

«...Покрыв почти 300-километровый путь на ма­шине, мы, группа политработников армии, к вечеру 13 июня въехали в полуразрушенный и полузатемненный город. Следы недавних ожесточенных боев были на каждом шагу. На улицах то и дело встречались группы мирных жителей. Морально подавленные недавно пере­житым, они со своим скарбом, груженным на тележки, возвращаются в город. С помощью наших войск в горо­де постепенно налаживается трамвайное движение, пошел ток от заработавших электростанций.

Был поздний час, и нам пришлось заночевать в одной из полуразрушенных гостиниц. С утра мы при ступили к осмотру. Начали с рейхстага, где только пять недель назад, в его обгоревших и разрушенных помещениях героически сражались бойцы и командиры батальона капитана Неутроева, майора Давыдо­ва и старшего лейтенанта Самсонова.

Поднимаемся по лестницам рейхстага, достигая его купола. Вся стена испещрена надписями, сделан­ными советскими воинами. Вот некоторые из них: «Мы пришли в рейхстаг, чтобы фашисты не приш­ли в Москву».

«От самой Полтавы пешком и прямо в рейхстаг. Сержант Никифоров»

А под самым куполом следующая надпись: «Разведчик рядовой Наронович первым ворвался в рейхстаг 29 апреля 1945 года и водрузил знамя победы. Равняйтесь по Нароновичу!»

Из рейхстага мы направляемся к зданию имперской канцелярии. Входим во двор, где видим один из остав­шихся броневиков, под охраной которого надеялся отсидеться в своей канцелярии бесноватый «фюрер»  в ожидании «победоносного конца». Входим в большой кабинет имперской канцелярии, где Гитлер обычно принимал послов. Посмотрите, какой жалкий вид приобрела эта резиденция! В одной из комнат находим груды орденов и орденских книжек, которыми не успел наградить Гитлер своих незадачливых генералов.

Недалеко от имперской канцелярии - бомбоубежи­ще, где Гитлеру и его приближенным приходилось укры­ваться от рвущихся снарядов. Сравнительно тонкий слой бетона пробит в нескольких местах. Спускаем­ся вовнутрь. В темноте едва различаем приемную размером 3 на 7 м. Направо и налево от нее -  входы в комнаты, где укрывался Гитлер. Здесь он подписывал свои последние приказы, здесь же, спасаясь от суда на­родов, он 28 апреля покончил с собой. А знаменитый, огромных размеров глобус, глядя на который, Гитлер строил вожделенные планы покорения других наро­дов? Изрядно потрепанный  уже бывшими здесь до нас воинами, глобус был выброшен во двор канцелярии.

Мы тоже не упустили случая разделаться с люби­мой игрушкой фюрера. Мы отдирали от него клочья с такой мстительной радостью, будто то была го­лова самого Гитлера. И неудивительно, ибо у каждого из нас горела в сердце боль и ненависть за поруган­ную нашу землю, и каждый мог предъявить кровавому ублюдку скорбный счет личных утрат.

Мы покинули послевоенный Берлин с неизгладимым впечатлением от всего виденного. Ведь здесь наши до­блестные воины завершили разгром гитлеровского государства, навсегда избавив человечество от фа­шистской чумы».

 

Отгремела война. Оставшиеся в живых  низко склоня­ют головы перед павшими. Мой отец, старый фронтовик, успел сделать все, от него зависящее, чтобы сохранились в памяти детей и внуков дорогие имена. Он выполнил свой человеческий, братский и гражданский долг.

Теперь очередь за нашим поколением. Мы принимаем от тебя эстафету, отец! Мы верим, что твои потомки, где бы они ни жили, будут знать об ушедших поколениях близких, кому довелось родиться, жить, бороться и делить нелегкую судьбу с народами, населяющими страну с удивительной, неповторимой историей, многострадальную, огромную и прекрасную Россию.

 

 

МАРК ЛЬВОВСКИЙ



Моя история беженца

 Когда началась война с Германией, мне было четыре с половиной года. Я жил в городе Сталино (ныне город До­нецк, Украина) с родителями (папа - Львовский Моисей Маркович, мама - Львовская Лидия Давидовна), братиком Геной (родился в феврале 1941 г.) и бабушкой (мамой отца). В городе Сталино жили также мои бабушка и дедушка - ро­дители мамы (Лойзнер Надежда и Давид).

В момент начала войны мама находилась в декретном отпуске, а папа работал заместителем главного бухгалтера Сталинской областной конторы «Гастроном». В конце  июня

-  начале июля 1941 года папа был призван в армию и от­правлен на фронт, где погиб в бою под Гомелем (Белорус­сия)  в 1943 году.

При приближении немцев к Сталино мы (мама со мной, братиком, своими родителями и мамой мужа) бежали из города. Нам удалось попасть в один из поездов, двигав­шихся на восток. Во время пребывания в поезде нас неод­нократно бомбили немецкие самолеты. При налетах поезд останавливался,  люди выскакивали'из вагонов и разбега­лись в разные стороны, падая на землю. Мы же оставались в вагоне, т.к. с грудным ребенком на руках и тремя стари­ками мама не могла покинуть вагон. Мы ложились на пол и обкладывались подушками и вещами, чтобы защититься от осколков.

Поезд привез нас в город Семипалатинск (Казахстан), но оставаться в городе нам не разрешили, а предложили ехать в село. Тогда мама и дедушка решили добираться в город Самарканд (Узбекистан), куда, по их информации, со­бирались наши родственники из Сталино и Винницы (род­ные по линии бабушки - матери моей мамы).

До Самарканда мы добирались около месяца и попали туда в ноябре 1941 года, когда наступили холода. Я и братик простудились и заразились корью, в результате у нас обо­их диагностировали пневмонию и корь. Т.к. я был старше и крепче, мне удалось выжить, а братика спасти не удалось (мама в метель понесла его в военный госпиталь и умоляла сделать ему инъекцию пенициллина, а когда, наконец, над ней сжалились, оказалось, что он уже похолодел).

В Самарканде мы прожили до 1944 года (мама и дедушка устроились на работу в Военно-ветеринарную академию, которая была эвакуирована из Москвы).

Там же мы получали папины письма с фронта, а позже -  извеще­ние военкомата о его гибели в бою за Лоевский район Го­мельской области (Белоруссия).

В 1944 году  в эшелоне Военно-ветеринарной академии  мы уехали из Самарканда в Москву, а оттуда вернулись в город Сталино.

По возвращении в город Сталино мы узнали, что в горо­де Одесса фашисты убили сестру и двух братьев бабушки (по линии мамы). В городе Сталино я в сентябре 1944 года  пошел в школу, которую окончил в 1954 году. Потом посту­пил в Донецкий индустриальный институт и окончил его в 1959 году. По окончании института  по направлению  вые­хал в Луганск (Украина), где жил и работал до репатриации в Израиль  в мае 1997 года.

 

 

 

АЛЛА ЛЬВОВСКАЯ


История беженца

 В начале Великой Отечественной Войны мне было 4,5 го­да. Жила я с родителями: мамой Озерной К. и папой Озер­ным М.И., в Харькове (Украина). В начале войны, 21 июня 1941 года, отец был призван по мобилизации и отправлен в Красную Армию.

Когда немецкие войска приближались к Харькову, мы с мамой, напуганные происшедшим, собрав тот минимум, ко­торый могла унести мама с собой, вынуждены были бежать на железнодорожный вокзал 23.09.1941 г. Откуда уехали в Казахскую ССР, Кустанайскую область, поселок Степановка. Нас приютили добрые люди, небогатые, но не лишен­ные душевного тепла. Это была вдова с двумя маленькими детьми.

В дороге нам приходилось испытать и голод, и холод, и страх, т.к. в пути наш поезд неоднократно подвергался бомбежкам. Денег с собой у нас не было. Помню, и в эва­куации нам приходилось голодать. Если в доме был хлеб с чесноком, для нас был праздник. Мама в эвакуации работа­ла, но ее зарплаты не хватало даже на нормальное питание. И чтобы вечером я не просила кушать, она старалась уло­жить меня спать пораньше.

По окончании Великой Отечественной Войны  мы с ма­мой вернулись в Харьков, в полуразрушенный флигель  площадью 8 квадратных метров, без удобств, без мебели.

Мама получила справку из Военного Комиссариата города Харькова о том, что ее муж (мой отец) погиб под Смолен­ском, в бою с немецкими захватчиками.

Эвакуация подорвала мое здоровье хроническими не­доеданиями и физической работой, т.к. мне, вместе с ма­мой, приходилось колоть дрова для отопления помеще­ния, поднимать тяжелое. Спали мы на полу, и это тоже от­разилось на моем здоровье.

 

 

 

МАРИЯ ЧЕЧИК

 

Я, Чечик Мария, девичья фамилия Хейман, родилась в Бобруйске Могилевской области. Отец был тогда студен­том. После окончания университета  он стал следователем  и получил направление на работу в город Мозырь, в центр бывшего Белорусского Полесья ( потом это стала Гомель­ская область). Отец участвовал в боях на турецкой границе  и в боях с белофиннами.

Война нас застала в Мозыре. Нас было трое детей: мне было шесть лет, сестре - три года и брату - один год. Мы с се­строй ходили в детсад. Я хорошо запомнила наш детсад на гористой местности, во дворе было вырыто бомбоубе­жище. И  по сигналу «военная тревога»  нас по ступенькам спускали в бомбоубежище. Если мы оказывались дома, то шли к соседям в погреб. Уже шла война, летали немецкие самолеты и бомбили.

Мои дед и бабушки не хотели эвакуироваться. Говорили: «Кому мы, старики, нужны?». И, конечно, они погибли.

Мамина сестра с двумя детьми бежала из Минска, попа­ла под бомбежку и погибла. Ее муж ушел на фронт и тоже погиб.

Нас отец успел эвакуировать. Мы ехали в поезде, над нами летали немецкие самолеты и бомбили. На некоторых остановках  мать успевала выскочить и набрать теплую воду, помыть нам головы, чтобы мы не завшивели. Ехали долго. Я запомнила.

Пересадка была в Мичуринске и Саратове. Отец прово­жал нас к поезду и успел дать некоторые вещи. Моему отцу было 29 лет, и мама была молодая.

Привезли нас в город Стерлитамак, в Башкирии, возле Уфы. Нашу семью и еще одну семью с нашего города (двое детей) поселили в одной комнате у одной местной семьи. Они, несмотря на все трудности, приняли нас дружелюбно, сочувствовали нам. По радио постоянно звучали слова, что наши войска после долгих и кровопролитных боев  остав­ляли города один за другим. Звучал голос Левитана.

Мама определила нас с сестрой в детсад. Ходили туда босиком  и в дождь, и в холод. Ни о каких фруктах и ягодах речи не было. С детского сада нас водили в госпитали, с са­модеятельностью.

Женщины, наши мамы, что-нибудь варили и набивали кисеты махоркой для раненных солдат. А с госпиталя при­носили солдатские  прострелянные  зимние шапки. Мамы шили и возвращали обратно. Все это сохранила моя память. Там пошла в первый класс. Там, в городе, впервые услыхала слово «жидовка».

Наступил 1943 год, шли кровопролитные бои под Кур­ском. Отец писал нам письма. Мне прислал с фронта по­здравительную открытку  на день рождение.

Я хорошо запомнила, как пришла похоронка. Это был 1943 год. Мы с сестрой были в детсаду. Нас позвали соседи. Войдя в комнату, мы увидели мать, сидящую на полу, гром­ко плачущую и причитающую, что мы остались сиротами, что погиб наш отец. Нам пришло извещение, что он скон­чался в госпитале и похоронен в деревне Нижние Грайворонки под Курском.

Нам посоветовали написать красным следопытам. И они нашли братскую могилу, где были высечены фамилии тех, кто погиб в этих местах. Мать написала директору школы, где был краеведческий музей. И мы с мамой поехали туда на день Победы. Ехали с двумя пересадками, с большими трудностями, но были счастливы, что побывали там, где по­гиб отец, где  когда-то  шли жестокие бои. Там был большой памятник и фамилии погибших, которые похоронены там. И фамилия моего отца. Это была братская могила, и мно­жество имен, похороненных в ней солдат и офицеров. Мой отец был в высшем командирском составе, и после его ги­бели мы получали пенсию за него.

Когда я подросла и поступила в институт, то наряду со стипендией  я получила пенсию за погибшего отца.

Мы были в Башкирии. Мамин младший брат ушел добро­вольцем на фронт. У нее были еще три сестры, которых эва­куировали в Казахстан. И мама через военкомат  добилась разрешения на переезд в Казахстан. Мы оказались в Кызыл-Ординской области, на станции.

Жили недалеко от Алма-Аты. Туда были эвакуированы обе мамины сестры с семьями. С одной из сестер мы оказа­лись в одном домике. В доме были две небольшие комнаты. У этой сестры одна дочь 1941 года, вторая - 1938 года, тре­тья - 1933 года.

Эта мамина сестра эвакуировалась из Севастополя. Муж ее был капитаном корабля. И должен был покинуть корабль последним. Попал в плен к чеченцам, сбежал от­туда, попал в штрафной батальон  и  чудом  остался жив. А мамина сестра получила извещение, что ее муж пропал без вести, и поэтому она не получала за него пенсию. Ей было очень трудно. Все сестры пошли работать в рисоводческий совхоз.

Там заболел мой младший брат, которому было три года. Не было ни врачей, ни лекарств. Он умер. Я была при этом. Его похоронили в чемоданчике, где-то в песках. Все очень плакали. Поминок не было. Пришли родственники, соседи.

Мы жили в ауле. Ели мясо черепах, их яйца. Покупали у казахов какой-то молочный продукт. Там я увидела осли­ков, верблюдов.

Чтобы получить кусочек мыла и немного конфет-подушечек, мы, дети, шли по раскаленному песку в заготови­тельный ларек. Мама насыпала нам мешочек с рисом, и там нам меняли на кусочек мыла и немного подушечек. У нас при доме был маленький огород, где росли дыни. Воду на этот огород пускали из арыка. Дыни несли к санитарным поез­дам с ранеными, которые проходили по нашей железнодо­рожной станции. А еще покупали кукурузные лепешки.

За полотном железной дороги был небольшой город, в который я пошла в школу, во второй класс. Мы учились во вторую смену, и вечером я возвращалась домой. Меня немного провожала вожатая. Я переходила полотно желез­ной дороги, и, если видела человека, спускалась в ров. По­том я шла в темноте к нашему аулу. Меня ауканьем встреча­ла мамина сестра, с которой мы жили вместе.

Тетрадей не было, писали на клочках бумаги. Ручки были перьевые, с чернильницами, в них разводили сажу. Осве­щением служили лампы со стеклом, которые очень копти­ли. У нас в школе учились казахи, русские, евреи, корейцы и другие.

Варили еду на примусах. Рис был основным продуктом.

В поселке жили чеченцы, которых выслали из Крыма.

Да, помню, как дети бежали за стадом коров, подставля­ли руки, брали коровий помет и этим мыли пол.

Там уже звучали песни военных лет: «Синенький плато­чек», «На позицию девушка провожала бойца» и другие.

В этом ауле, в другом домике из глины  жили еще две ма­миных сестры  с детьми, мужья которых ушли на фронт. У одной муж потом погиб под Сталинградом, у другой - под Будапештом. Их дети  после войны  ездили на их могилы.

Шел 1944 год. Был освобожден город Мозырь, где мы жили до войны. Мама стала хлопотать, чтоб нам разрешили уехать в наш город. Война еще шла. Военкомат нам помог.

Мы уехали в Мозырь. Город лежал весь в развалинах, особенно каменные дома. Сохранились лишь деревянные домишки на окраинах. Мы сняли где-то в коммунальной квартире одну комнату, потом нам помогли перебраться в другой дом, где жило пятеро соседей, с общей кухней.

С продуктами было трудно. Сначала выдавали карточки на хлеб, потом с вечера занимали очередь. Милиционер разгонял. Два папиных друга остались живы и помогали нам.

 

 

 ДМИТРИЙ ВИНОГРАДОВ

 

Мне предложили написать о том, что я помню со времен эвакуации войны 1941-1945 годов. Я был ребенком. Память немногое сохранила. Возможно, мои воспоминания связа­ны с рассказами мамы и тети. Отец ушел на фронт. Мы - ба­бушка, дедушка, мама, тетя и крошечный двоюродный брат - эвакуировались из Одессы  на теплоходе «Днепр». Масса людей, чемоданы, тюки, испуганные лица, шум и страх. Страхом были объяты все: взрослые и дети. Думаю, страх - эмоция, с которой бороться трудно в любом возрасте.

Нас, - сотни людей, покинувших родной дом, - высадили в порту города Мариуполь. Там меня потеряли. В ужасе ме­тались родные в поисках ребенка. Кто-то сказал: «Посмо­трите в углу, какой-то мальчик обгладывает рыбные кости». Этим «обгладывающим» и был я. Рыбу люблю по-прежнему, предпочитаю филе. Затем мы добрались до Сталинграда. Там  на протяжение четырех дней жили на улице, возле вокзала. Это я помню отчетливо. На улице мой дедушка встретил знакомого одессита, который сказал: «Сталинград сдадут». И мы поехали дальше. Попали (иного определения нет) в Челябинск. Там жили в хате, хозяйка которой, видев, как голодаем, заносила для меня тарелку супа. Этим супом кормилась вся семья. Не помню этой женщины, но спасибо ей. Впоследствии мои родные работали на Челябинском военном заводе. А я в 1943 году пошел в первый класс. Еще продолжалась война. Продолжалась борьба за жизнь.



 

 





<< Назад | Прочтено: 629 | Автор: Медник Ж. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы