"...Суди сам – в кинотеатре показывали в те времена только «немые» фильмы. То есть музыку я должен был сочинять сам. Причём делать это должен был на ходу, по мере развития сюжета, о котором я и представления не имел. И не просто играть на рояле, но и музыкой передавать характеры действующих лиц и действий. Музыка должна быть лирической в лирических эпизодах, трагической в соответствующих моментах, в комических сценах – шутливая и т.д. Отсюда – и моя способность к импровизации и композиции..."

В середине концерта  вдруг пропало электричество. Потухли все лампы, весь зал оказался в полной темноте. А он был полон. Публика начала свистеть, улюлюкать. Что делать? Никитич растерялся, не знал, что делать. Но наш саксофонист Качаров первым опомнился, добрался ощупью до рояля, шепнул мне:
– Фа мажор! – И мы начали играть. Джаз. В полной темноте. Потом кто-то нашёл огарок свечи, который зажгли и пристроили на рояле.

И тогда я понял, что обычную, далёкую от музыки публику очень легко ввести в заблуждение только своим поведением. А музыка... Увы, музыка оказывается на втором плане. Ведь не всем дано её прочувствовать. Прохиндеи от музыки умудряются получать звания и должности, лавры и известность, мороча головы обывателям якобы своим талантом, а истинные знатоки и талантливые люди скромно делают своё просветительское дело...

Он был замечательным импровизатором – играл прекрасную музыку, но никогда не записывал её. Исключение – его работа во время войны, когда он писал в киностудии для оркестра музыку, сопровождавшую киножурнал «Новости с фронта». Он был начисто лишён честолюбия. Вряд ли это была лень – записывать. Просто он играл иногда для своего удовольствия, сочинял на ходу и этим был удовлетворён. Он мог сочинять в стиле любого композитора.

Я присмотрелся более внимательно и уже не слышал, по сути, её речь, а больше слушал отклик своей памяти. А память подсказывала: мы были когда-то знакомы... Да это же Диана! Да, это те самые тёмно-рыжие волосы и необычное увлечение химией ещё со школьной скамьи!  

   Остаётся благодарить удивительное свойство нашей памяти, на время вернувшей меня в те далёкие и независимо близкие послевоенные школьные годы...

Вот так оно и катилось, как было им спланировано – за мартом шёл апрель, за ним май, июнь, за ним Ахен, Крефельд, Кобленц и разразилось последним концертом в ноябре, который давал его Дюссельдорф. «Всё! Завершилось не виданное и не слышанное ранее на территории ФРГ художественное действо. Отпел, отыграл, отплясал Фестиваль» – так начиналась статья в центральной еврейской газете Германии. Год завершался, и теперь оставалось только поработать над альбомом, издать его и торжественно вручить.

Фестиваль отгремел, и надо было возвращаться к прозе жизни и разгребать завал на углу дивана. Всё, что накопилось более чем за год проведения фестиваля – бумаги, газеты, факсы, обрывки с телефонами – всё летело в большой, предназначенный для макулатуры, мешок, который заполнялся до краёв каждую неделю. Горы газет, проспектов, рекламы, писем со всех концов земли, черновиков – всё шло под откос бурной жизни, которая неслась, бурля на перекатах.

Казалось, что шло ослабление международных отношений с Западом. Советский Союз вынужден был осуществить ряд уступок Западу, так как после завершившихся войн оставшимся в живых участникам этих войн, их семьям и в целом всей стране необходимо было время на то, чтобы прийти в себя от ужасов прошедших битв…  

И вот однажды конкретно в заводской столовой нашего предприятия тоже появился бесплатный хлеб. Это было в Калининграде весной 1960 года. Приятная новость ещё с утра облетела все цеха, и в обед народ толпой повалил в заводскую столовую. Пошли даже те, кто обычно брал еду с собой из дому. А уж нам, рабочей молодёжи, это был реально хороший подарок: чай бесплатно, хлеб бесплатно, а винегрет и манная каша – за копейки.

       Конечно же, мы были в числе первых. В заводской столовой на столах в небольших плетёных корзинках действительно лежал аккуратно нарезанный свежий хлеб. С учётом того, что за столом могли сидеть четверо, хлеба было соответственно по три кусочка на человека. «Дюжинка» – тут же окрестили корзинку.

Конечно, автомобиль трудно содержать в условиях степного проживания – одна дорога в песках чего стоит! Зато сколько завидующих глаз соплеменников, в которых с удовольствием можно прочитать и уважение, и восхищение! Человек, владеющий автомобилем, автоматически в глазах общества становится на более высокую виртуальную ступеньку. А честолюбивый Италмаз очень хотел стать хотя бы чуть-чуть более уважаемым, значительным человеком в сельском обществе.