Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

 Григорий Дубовой

 

ПОВЕСТЬ ОБ ОБЫКНОВЕННОМ

ЧЕЛОВЕКЕ

ЧАСТЬ 2. СТАНОВЛЕНИЕ

 

Глава 9. Первая стройэкспедиция.

Неделя экспедиции прошла как один день или, как говорят, на одном дыхании. Нервы были напряжены как струны – не дай Бог сорваться. Ноги ноют, по 12 часов в сутки на ногах! Отдельные участки объекта ещё в снегу. Под снегом – вода. Сапоги не успевают высыхать. Только что проводил главного инженера строительного Управления майора Мильштейна и корабли...

И вот я остался один на один с членами экспедиции: 120 солдат, пять  офицеров. Две автомашины, два трактора и один мерин с телегой  составляли транспортную группу техники. Бетономешалка ёмкостью 0,15 куб.м, маленькая бензиновая электростанция, электросварочный аппарат с мотором ГАЗ, походный кузнечный горн - это вся имеющаяся строительная техника участка. В канцелярии участка - шкаф, объём которого наполовину заполнен чертежами. К большинству папок со дня их укладки в шкаф не касалась рука человека, зато те чертежи, которые уже находились в работе, представляли собой свалку макулатуры.

 

Начальник строительного участка младший лейтенант Дубовой.


Мильштейн потратил два дня, пока привёл чертежи в порядок. Многих чертежей не хватало. Главный делал заметки в блокноте и обещал с первой оказией их прислать. За две экспедиции были построены четыре финских домика для семейств офицеров, казарма, клуб-столовая и камбуз,  сблокированные в одном здании, а кроме того – деревянная баня-прачечная, деревянные складские помещения, гараж деревянный с башенкой для бака с водой внутреннего водоснабжения. А еще – каменные стены подземного овощехранилища, каменная аппаратная без отделки, каменная постройка электростанции без отделки и фундаментов агрегатов и машин. Кроме казармы и домиков ни один объект не был доведён до конца.

 

Завтра придут командиры взводов на расстановку. Что я сумею им предложить? Прошла неделя моей работы, а глупостей я совершил более чем достаточно. В пору присесть, отдохнуть и всё обдумать.

Итак, по порядку... Последние два дня, которые я прожил дома, были для меня сказочными. В 17 часов, подарив своим новым сослуживцам улыбку и приняв у них соответствующую, я уходил из управления и был совершенно свободен. Утром приходил на работу к восьми часам и так – целых три дня. На четвёртый день в восемь часов я уже был на 1-ом причале. Скоро на причал пришли солдаты и офицеры, пришёл майор Мильштейн с маленьким чемоданчиком, а также мой начальник майор Иванько – среднего роста  стройный офицер, худощавый, с продолговатым лицом, с немного большим, чем положено для такого лица, узкогубым, не улыбающимся ртом. Брови его были насуплены и скрывали маленькие серо-голубые глазки, так что нельзя было определить, умные они или глупые. Я стоял со своими чемоданами в стороне от шумной ватаги солдат и от понуро стоящих офицеров. На меня никто не обращал внимания. Я же следил за всеми, чтобы не быть белой вороной. К причалу пришвартовался тральщик стотонник.

Проводы экспедиции.

Крайний слева начальник управления - майор Иванько.


Среди офицеров слышался ропот недовольства. Они-то знали, чем они недовольны. А для меня корабль был как корабль, ведь я на кораблях никогда ещё не ходил (если не считать переход в Ижевске через пруд на пароходе,  перевозившем рабочих, и через Днестровский лиман из Овидиополя в Белгород-Днестровский и обратно). На тральщик я поднялся одним из последних. Поставив чемоданы у борта, прохаживался по палубе, рассматривая это «чудо-произведение», построенное где-то в Германии и отвоевавшее одну мировую войну, а ныне осевшее на Северном флоте. Когда погрузка была окончена и были подняты сходни, раздался свисток вместо пароходного громогласного гудка, и причал медленно отвалил от борта тральщика, унося застывшего, словно проглотившего аршин, моего нового начальника майора Иванько, который не удосужился со мной познакомиться. Наш корабль шёл вблизи от берега, и я с удовольствием наблюдал меняющиеся пейзажи. Наш причал очень скоро скрылся, нырнув за выступ сопки. Теперь мимо нас медленно проплывали берега. В этих широтах я ещё не бывал. Мы шли на север по заливу.

Ко мне подошёл молодой офицер, младший лейтенант.

- Лейтенант Василий Краморенко, – сказал он мне с явно выраженным украинским акцентом и подал руку.

Я пожал руку и сам представился.

- Нам предстоит вместе поработать в эту экспедицию, – сказал мне Краморенко. – Вы первый раз в экспедиции? – спросил он, хотя это было видно и так, – а я уже вторую экспедицию. Наш командир роты старший лейтенант Жолобов сейчас в отпуске. На время отпуска Жолобова с нами сейчас идёт Герой Советского Союза майор Тряскин. С нашим ротным Вам было бы легче работать. У него большой опыт. А теперь идите на бак, там собрались наши офицеры, и там можно поставить чемоданы.

На баке качка была сильнее, чем на корме, но на заливе она была не угнетающей. В помещении боцмана собрались все офицеры экспедиции, кроме Мильштейна. Он был гостем командира корабля и находился в его каюте. Краморенко представил меня офицерам. Здесь же был налит гранёный стакан водки, и десять глаз присутствующих впились в меня. Пять стаканов были подняты, и после традиционного звона мы осушили их, закусив выпитое сырыми яйцами. Так меня приняли в «свои» офицеры 88-й отдельной строительной роты – разные по возрасту, званию, интеллекту, из разных мест Союза: России, Мордовии, Украины, Белоруссии. Хорошие ребята, с которыми судьба свела меня на берегу Северного ледовитого океана. После фуршета началось настоящее знакомство с людьми, которым предстоит работать не один день в экстремальных условиях. При таком знакомстве за несколько часов узнаешь о людях больше, чем за месяцы работы, а иметь такую информацию необходимо.

В эту экспедицию из управления мне не выделили никого – ни мастера, ни механика, ни кладовщика. Единственными моими помощниками должны стать командиры взводов. Я понимал, что двух-трёхсменную работу участка мне одному не осилить. Нужно было часть работ перебросить на других. Этих других мне нужно было знать. Знакомство продолжалось до обеда. Обедали сухим пайком. На этом корабле если и был камбуз, то такое число людей он не мог обеспечить никак. После обеда бродили по палубе, хотя и бродить-то не было где, уж слишком мал был корабль. Зашли в первую попавшуюся дверь надстройки. Перед нами был душный коридор шириной не более метра. По обе стороны коридора на стенах висели трубопроводы. Некоторые были очень горячие, отчего в коридоре было жарко и душно. На полу в коридоре у стен сидели наши солдаты. Я не мог выдержать духоты, опять вышел на палубу. Ко мне подошёл Краморенко.

- Скоро будем проходить остров Кильдин, – сказал он и рассказал мне легенду о том, как черти осерчали на поморов: – За то, что поморы ловили рыбу в море и не платили им оброк, черти решили заморить поморов голодом и не дать им выходить из залива в море. Оторвали они от сопки громадную гранитную глыбу и понесли её к месту выхода залива в море. Глыба была мокрая и тяжёлая. Они немного не донесли глыбу до нужного места, и она выскользнула у них из рук. Больше у них не было сил тащить этот камень. Так и лежит он перед выходом из залива и называется Кильдином, т.е. по-фински – «Чёртов камень». Между этим камнем и Кольским полуостровом есть два выхода из залива. Если повернуть налево, мы можем попасть в Мотовский залив, если направо – то попадаем в очень узкий пролив Кильдинскую салму. На больших кораблях не каждый капитан решится там проходить.

Действительно, скоро по курсу корабля впереди показалась сопка. Большие участки её спусков к морю были из оголённого гранита. Меня поразило то, что на этом Богом забытом материке были признаки жизни людей. Подойдя довольно близко к берегу, наш корабль повернул направо, и мы пошли между двумя берегами как по реке. Но в отличие от реки оба берега были очень круты и высоки. А между тем день подходил к концу. Солнце, которое опускалось к горизонту как громадный прожектор, освещало водную гладь со стороны кормы. За кормой веером расходились волны. Достигнув берегов, они ударялись о гранит, подбрасывая белые пенистые всплески.

- Лейтенант, – обратился я к Краморенко, – день, очевидно, подходит к концу, если смотреть на часы. Где мы обоснуемся на ночь?

- Поищем и найдём, – с неизменной улыбкой ответил он.

Мы поднялись по наружному трапу, зашли внутрь надстройки корабля. Затем по внутреннему трапу спустились вниз. Здесь было шумно от работающих дизелей, отопления не было, но было достаточно тепло.

- Не погонят нас отсюда? – спросил я Василия.

- Прогонят – найдём другое место, – ответил он. – Располагайтесъ здесь на ступеньках, а я скоро вернусь.

Вернулся он с ещё одним взводным по фамилии Володей и с доктором Мудровым. Положив на пол газету, ребята достали из карманов пару бутылок водки, пару стаканов, пару коробок консервов, хлеб. Поужинав, мы ещё немного поговорили и улеглись на ночёвку. На следующий день должна была быть выгрузка и сразу начаться разгрузка кораблей, если они подойдут.

Не знаю, по какой причине – то ли от волнения, то ли от впечатлений, то ли от монотонного рокота дизелей, а может быть, от совокупности этих факторов, – но я заснул моментально. Мне показалось, что я только недавно заснул и сразу пробудился. Надрываясь, гудели дизеля. Удары волн об корпус были настолько сильны, что казалось, будто они обязательно хотели через стены ворваться к нам. Палуба под нами, как не объезженный рысак: то вздыбливалась, то опускалась куда-то вниз. Обшивка корабля скрипела и визжала. Я посмотрел на ребят. Они спали безмятежным сном. Я встал, но меня здесь же бросило к противоположной стенке. Удар о стену был солиден, но я всё-таки успел уцепиться за какую-то трубу и повис на ней. Поднялся по трапику вверх, дотянулся до двери и открыл её. Пучок тяжёлых холодных брызг окатил меня с головы до ног. Мгновения было достаточно, чтобы  увидеть тяжёлые тучи над морем, высокие гребни волн с белыми, как чешуя,  гребешками. Держась за трубы и различные выступы стен, я добрался до своего места ночлега, но заснуть уже не мог. Начало немного подташнивать, страшно болела голова. Проснулся Василий. Увидев, что со мной не всё в порядке, посоветовал лечь и дышать поглубже. Стало немного легче и я задремал. Проснулся, когда уже принесли завтрак: хлеб, селёдку, консервы и чай. После завтрака вышел на палубу. Море несколько успокоилось, исчезли белые гребешки, но корабль ещё бросало по волнам. Мы шли вдоль восточного побережья Кольского полуострова к порту Гремиха, или, как его окрестили по названию посёлка, стоящего рядом с портом - Йоканьга. У Святого Носа, если разрешит погода, мы пойдём на восток к Каниному Носу. Прошли Гремиху. Корабль взял мористей, и мы пошли на Канин Нос. Скоро земля ушла за горизонт, море стало скучным. Волны со злостью били по кораблю, как игрушку подкидывая носовую часть, но наша Антилопа-Гну уверенно тащила нас к намеченной цели. Мы время от времени заходили внутрь корабля, чтобы погреться. Солдаты тоже группами выходили на палубу, чтобы глотнуть немного свежего воздуха. Некоторые из них, которых укачивало, стояли у борта, никто не мешал им заниматься их занятием. Моё самочувствие было не из лучших. После обеда солдаты заполнили всю палубу. Все с напряжением смотрели вперёд, ожидая появления земли. Кто-то уже несколько раз радостно сообщал, что появилась земля, но это лишь желаемое выдавалось за действительное. Когда земля появилась на горизонте узкой полоской, её увидели все. Полоска увеличивалась, и скоро мы уже отчётливо видели берег, такой желанный. И вот шум двигателей затих, судно продолжало ещё двигаться по инерции. Раздался грохот якорной цепи, она, увлекаемая якорем, вылетала из клюза, как патроны из пулемётной ленты. Когда якорь достиг дна, судно легонько вздрогнуло и остановилось. После остановки качка судна усилилась. О высадке на берег не могло быть и речи. Северный ветер не давал возможности куда-либо спрятаться для высадки десанта. Нужно было ждать. Самочувствие было препоганое.

Ужинали и завтракали на корабле. К утру подул западный ветер. Командир корабля принял решение перейти на восточную сторону Носа к бухте Кашалот и стать под прикрытие высокого берега. Действительно, волны здесь были меньшими, хотя и ненамного, зато берег, прикрытый прибрежной возвышенностью, был без наката. На воду спустили катерок на дизельном моторе и большую шлюпку. Через борт перебросили штормтрап. Последовала команда, и сначала сержант, затем солдаты начали по штормтрапу опускаться на шлюпку. Это был, конечно, акробатический номер, выполняемый каждым солдатом по-разному. Мало того, что корабль переваливался с борта на борт,  шлюпка как ошалелая прыгала на 3-4 метра и несмотря на то, что была пришвартована к кораблю, она бортом билась о борт корабля. Солдаты в шлюпке крепко держались за банки (то есть скамейки) шлюпки. Для меня это было ново. Я бывал во многих передрягах, но в такой, мне казалось, ещё не бывал. С первой шлюпкой на берег отправился лейтенант Краморенко. Он легко перебросил ногу за борт, поймал ею штормтрап, и когда шлюпку подбросила волна, он, не становясь второй ногой на штормтрап, прыгнул в шлюпку.

Отдали концы, заревел мотор катера, и первая партия солдат отправилась на берег. Когда катер подошёл к обсушке, солдаты спрыгивали в воду со своими вещевыми мешками и бежали на берег. С корабля они были похожи на муравьёв. Катер сделал ещё несколько ходок и подошел к кораблю. Настала моя очередь перебазироваться в шлюпку. Я передал чемоданы. Убедившись,  что их приняли, я перекинул ногу через борт, нащупал ступеньку штормтрапа и, перебросив свой вес на неё, оторвал вторую ногу от палубы. И в этот самый момент... о, Боже! Я почувствовал, что моя нога на штормтрапе метнулась в сторону, а затем обе ноги повисли в воздухе. Я уцепился двумя руками за борт и повис над бушующим морем. Когда корабль наклонялся в сторону шлюпки, какая-то сила отрывала меня от борта. Мне снизу и сверху что-то кричали, но я улавливал лишь некоторые фразы.. Беснующаяся внизу шлюпка в любой момент могла раздробить мои ступни.

Снизу под меня подводили штормтрап, он больно бил мне по ногам, но я всеми силами, которые иссякали, старался подтянуться и вернуться на корабль. Руки мне не подчинялись, они мёртвой хваткой зацепились за борт. В один из моментов, когда шлюпка была на гребне волны, один солдат кулаками крепко ударил меня по рукам, и в следующий миг я полетел вниз вместе со шлюпкой и был подхвачен солдатами. На берег добрались без приключений. Мне казалось, что всю экспедицию мне будут напоминать об этом позоре.

 

Высадка личного состава на берег.

В катере у левого борта инженер майор Мильштейн.


Все офицеры и солдаты после высадки на берег пошли цепочкой по тропинке. Я с двумя чемоданами последовал за ними. Рядом с тропинкой была проложена колея, на которой скоро появилась телега, запряжённая одной лошадкой. Солдаты встретились с ездовым очень шумно, дружески похлопывая его по плечу. Моментально возок был верхом завален рюкзаками и чемоданами.

Я со своими чемоданами к возку не подошёл, было стыдно перед солдатами и офицерами, которые уже обо мне знали. Но несмотря на всё это, приятно было стоять и идти по твёрдой земле, видеть, как буйно и поспешно использует природа короткое время весны, чтобы листва зазеленела, цветы распустились и успели дать семена на следующий год, чтобы пошёл в рост и окреп мох-лишайник. Неведомые мне птицы кружились над нами, издавая тревожные крики, опасаясь, что мы разрушим их гнезда.

Четыре километра преодолели одним марш-броском, и перед нами показался посёлок, который я видел только на чертежах, но, как ни странно, помнил название каждого сооружения, хотя многие из них ещё совсем не имели вида  готовой продукции. Когда мы входили в посёлок, ко мне подошёл Краморенко и повёл меня в домик, который занимал прежний начальник участка. Я сразу начал осваивать своё новое жильё. В одной комнате стояла койка, стол, два стула, шкаф. Здесь я оставил чемоданы, на вешалки повесил костюм, шинель. Во второй комнате – кабинете – стоял шкаф с технической документацией и чертежами, стояли стулья и скамейки. В этой комнате проводились планёрки и различного вида совещания. В шкафу также находились приборы теодолит и нивелир, мерные ленты и рулетки. Офицеры роты занимали свой домик, один домик был отведен под гауптвахту. Один домик был в резерве для субподрядчиков, которые должны были прибывать по мере строительной готовности объектов.

Техническая документация в шкафу лежала навалом, не разложенная по объектам, много чертежей были разорваны на два, а то и на четыре куска. Я занялся сортировкой чертежей. Многих чертежей не хватало. Пришли майор Мильштейн и и.о. командира роты майор Тряскин. Были вызваны офицеры роты. Майор Мильштейн представил меня офицерам и сразу определил служебные обязанности каждого в условиях экспедиционного строительства. Был зачитан план работ экспедиции, чтобы подготовить фронт работ субподрядчиками, которые должны были начаться в экспедицию следующего года. На этом и разошлись.

Грузовые корабли ещё не подошли, их задержали метеоусловия. До обеда главный инженер уже детально разбирал со мной чертежи и сразу ста­вил передо мной задачу на этот год. Пришёл дежурный и пригласил на обед. Обед был отличный. Пока мы болтались на волнах, пекарь испёк отличный хлеб, повара сварили обед, используя продукты из зимнего запаса с большой изобретательностью и старанием. После обеда мы с главным отправились на трассу фидерных линий, кабелей, мачт. Это крыло трассы длиной 3,5 км. Начиналось оно от центральной мачты и уходило на север. Здесь был забит один маленький металлический штырёк. Точность посадки мачты – 3 см. Через три с половиной километра мне был показан второй колышек. Меня охватил ужас: как я его сумею найти? Я сделал маленькую пирамидку из камней и ещё воткнул палку в землю, что вызвало у главного улыбку. На следующий день мы прошли на второе крыло объекта. Там я тоже поставил вешку, чтобы не спутать точку. Не заходя в посёлок строителей, мы через тундру направились к посёлку Канин Нос. Здесь в одном из военных хозяйств была секретная часть, в которой хранились наши чертежи секретного характера. На обратном пути в наш посёлок мы прошли мимо светового маяка и увидели, как два корабля (один небольшой транспорт, а второй парусный трёхмачтовый) становились на якорную стоянку для разгрузки строительных материалов и конструкций. Мы знали, что сорокатонный понтон уже был на берегу и люди к разгрузке готовы, поэтому, не заходя в наш посёлок, направились на берег, куда должны были подавать гружёный понтон. Когда мы подходили к берегу, катер с корабля, высланный за понтоном и разгрузочной командой, приближался к берегу. Два трактора с санями-волокушами также подъезжали к берегу. Был полный отлив. Море за два дня ещё полностью не успокоилось.


Световой маяк Канин Нос.


- Да, – тихо промолвил Мильштейн по пути после долгого молчания, – такая волна не способствует быстрой разгрузке. – Вообще желательно, чтобы при разгрузке были офицеры и на корабле и на суше. При такой волне – обязательно.

Когда мы спустились на берег, буксировочный канат с понтона был подан на катер, на понтоне стояли Краморенко и пять солдат. В последний момент на понтон очень легко и ловко вскочил Мильштейн. Солдаты обступили понтон с трёх сторон и столкнули его на воду. Заревел мотор катера, буксирный канат выпрямился как струна, и понтон легко преодолел полосу прибоя, быстро поплыл за катером. Два трактора с заведенными моторами стояли на берегу.

Трактористы ещё и еще раз проверяли пальцы на траках гусениц. В основном они были самодельные из арматуры, траки были изношены до предела. Все глядели на воду и высчитывали, что понтон придёт, когда прилив только начнётся. В этот период работать с тракторами на обсушке очень опасно. Если слетит гусеница, соединить её очень тяжело, а если не убрать трактор с обсушки, то через час он уже будет под водой. Такое  уже случалось. С большим трудом удавалось трактор вытаскивать другим трактором на безопасное место: отдельно трактор, отдельно – гусеницу. В предыдущей экспедиции вода унесла детали одного деревянного домика, разгруженные с понтона. Когда пришёл первый понтон с корабля, гружённый продовольствием, я дал указание,чтобы разгружали сначала стройматериалы, а сам с прибывшим экспедитором ушёл в контору, чтобы принять документы на присланные грузы.

Уже более часа мы с экспедитором сидели в конторе участка и разбирали накладные на грузы, доставленные двумя кораблями. На каждом листочке нужно было поставить подпись. Материалы ещё были на корабле, но не подписывать бумаги я не мог, так как экспедитор должен был быть на корабле, который в любой момент мог сняться с якоря и уйти отстаиваться, спасаясь от шторма. Вдруг в контору вбежал разъярённый до крайности майор Тряскин.

- Кто ты такой есть? – гневно спросил он и не ожидая моего ответа и того, чтобы я рассказал свою биографию, продолжил: – А ты подумал, чем мы будем кормить 120 человек, которых мы высадили на берег, когда из-за шторма корабли уйдут с продовольствием?

Он был совершенно прав. Я должен был сам подумать и не ждать, пока мне кто-то подскажет. Я съел эту пилюлю, но проигрывать нужно уметь достойно. Ничего не сказав майору, я собрал подписанные документы, отдал экспедитору и попросил его передать на корабль приказ, чтобы в первую очередь отгружали продукты и снаряжение роты, так как майор совершенно прав. Когда экспедитор ушёл, майор постоял несколько минут, ничего не сказав, и ушёл. Я продолжил работу с документацией. Закончив работу с приходной документацией, я пошёл в главный корпус, на овощехранилище, на центральную антенну. После обхода объектов сел опять за чертежи и уже более предметно смог с ними разбираться. Утром нужно будет руководить разгрузкой материалов. Очень не хотелось ещё раз допустить какой-то ляп. Ночью сон был беспокойный. Несколько раз выходил из дома на солнышко. Курил. Наслаждался тишиной, которую немного нарушал далекий гул прибоя моря, не желающего успокоиться.

Утром после завтрака отправился на берег. Был прилив – как правило, он сопровождался большой волной. Накаты у берега достигали высоты 1,5 метра. Понтон, распластавшись как большая черепаха, лежал на берегу,  пришвартованный к двум мертвякам, укреплённым на бepeгy вместо кнехт. За линией наката беспомощно маневрировал катер-буксир, но никто на него не мог забросить линь, чтобы на катере затем могли вытянуть буксирный канат понтона. На берегу стоял третий механик транспортного корабля, который ночевал на берегу. Он пытался руководить работами по спуску понтона на воду. Я ничем помочь не мог и остановился на возвышенности берега,  наблюдая, что делают опытные люди. Со стороны видней. Ясно было одно: если бы был тонкий крепкий канат, его можно было бы с небольшим грузиком добросить до катера, но экспедицию готовили люди некомпетентные и многого они не знали. Все надеялись на Мильштейна, а он мотался по точкам и участкам и мелочами заниматься не мог. Иванько имел опыт работы, но в основном отсиживался на совещаниях или ездил в командировки, но не на точки. В то время этого я не знал, но то, что не было на берегу тонкого линя, мне было ясно. Канат далеко не бросишь. Механик дал указание отдать концы понтона и насколько можно толкнуть понтон в воду. Пока понтон был на песке, он нехотя, сопротивляясь трением о песок,  продвигался к воде. Когда носовая часть понтона коснулась воды и приобрела плавучесть, прибойная волна приподняла понтон и выбросила его на сушу, разбросав всех солдат в разные стороны. Вариант столкнуть понтон на воду не удался, но на ошибках учатся.

После короткого совещания инициативной группы солдат и офицеров было решено, что часть солдат встанет с шестами на понтон, вторая часть толкнёт понтон на воду. Когда понтон встанет на воду, люди с шестами перевалят его через прибойную волну. В последний момент я вскочил с доской на понтон и изо всех сил упёрся на доску. В это время понтон вздыбился, и все гребцы разлетелись в разные стороны в воду. Со мной судьба расправилась по рангу. Вздыбившаяся корма, на которой я стоял, сбросила меня на носовую часть, где на пути оказалось бревно рамы палубы. Удар головой об раму был настолько сильным, что в глазах потемнело. Я почувствовал, что теряю сознание, но пока оно было, старался во что бы то ни стало возвратить зрение. На какой-то миг зрение возвратилось, но тотчас же пропало. Я успел заметить, что море почему-то было надо мной, а небо внизу. Опять усилие. Опять появилось зрение. Собрав силы, я спрыгнул с понтона в воду. Было не глубоко. Вода достигла пояса, но потеряв ориентировку, я почему-то направился в море. Какой-то солдат догнал меня, схватил за руку, и в этот момент удар волны сбил нас с ног и выбросил на сушу. Я не помню, сколько я простоял на берегу, продолжая наблюдать за борьбой солдат с понтоном. Видимо, какое-то время я был без сознания, потому что пришёл в себя, только когда ко мне подбежал Мильштейн. Понтон был у корабля, а он катером прибыл на берег, когда ему сообщили о происшествии.

- Что с Вами, лейтенант?! – испугано спросил он.

- Где я нахожусь? – в ответ спросил я, но майора узнал.

- Мы на Канином Носу, – подавленно, с отчаянием ответил он, глядя изучающе на меня, – пойдёмте!

Он легонько взял меня под локоть, как бы опасаясь, чтобы я не упал после первого шага. Вид у меня был, видимо, далеко не богатырский. Идти было тяжело, каждый шаг отдавался острой болью в голове. Пришлось двигаться  медленно, мягкой походкой и не спотыкаться о камни, которые были разбросаны по дороге. Так зашли мы в мою комнату. Майор пытался помочь мне раздеться, но я от помощи отказался. Он ушёл. Я разделся, сменил на себе промокшее бельё и тихонько улёгся на койку. Голова очень болела, немного тошнило. Я мучительно пытался вспомнить, что со мной произошло. Почему я оказался на Канином Носу? Да, уходя с берега, я видел, что понтон и катер шли к кораблю. Вспомнил, что на понтоне меня здорово ударило. Но почему я оказался на Канином Носу – вспомнить не мог.

Открылась дверь. В комнату вошёл доктор Мудров.

- Что случилось, лейтенант? – участливо спросил он.

- Неудачно окончилось плаванье Синдбада-морехода, – шутя ответил я.

Он взял мою руку, проверил пульс, посмотрел в глаза, начал ощупывать голову. Когда его руки коснулись темени, я дёрнулся. Он легонько, не нажимая обследовал место удара, ничего не сказал, поднял меня и обследовал всё тело.

- Ничего. Жить будем, или будем лечиться? – шутя спросил он и сам ответил: – Будем жить. Немного нужно полежать. От головной боли сейчас инструктор принесёт таблетки.

Я попросил его прислать кого-нибудь протопить печь, чтобы обсохнуть. Он сказал, что пришлёт сухую одежду, а мокрое солдат заберёт в стирку. Печь протопят.

После приёма таблетки я заснул и не просыпался до утра. В шесть утра встал, оделся, походил по комнате, помылся холодной водой, растёрся. Голова ещё болела. Ещё не мог вспомнить все детали, но вспомнил основное – что нахожусь в экспедиции, что перед нами поставлены конкретные задачи. В семь утра я пришёл в кают-компанию (это комната на камбузе, где офицеры принимают пищу). Заметив меня, Вася Краморенко показал мне на стул, приглашая садиться.

- Как самочувствие? – спросил он. – Видать, здорово шибануло?

- Да не жалуюсь, крещение водой: принял нормально, – отшутился я.

Мы позавтракали и пошли на разгрузку. На берегу я увидел, что за две смены было много разгружено стройматериалов и конструкций. Моя первоочередная работа заключалась в том, чтобы разобраться и правильно направить по объектам разгруженные конструкции. Погрузка на понтон и разгрузка на берегу происходила без меня качественно и быстро. Тонкий линь для заброски буксирного каната взяли на корабле. Понтон ритмично прибывал на берег, солдаты перегружали грузы на волокуши, трактора вывозили всё на верхнюю разгрузочную площадку, откуда после ухода кораблей нужно будет развозить по объектам. На берег пришел майор Мильштейн. Он остановился и глазами искал кого-то. Увидев меня, подошел.

- Как ваше здоровье, лейтенант? – спросил он явно не для вида.

- Всё будет нормально, товарищ майор.

- Думаете или будет? – спросил он и продолжил: – Вы должны уяснить себе цель, ради которой Вы сюда присланы. Рабочие, исполнители работ, у нас есть, а вот организаторов производства и руководителей здесь мало, если не сказать, что нет. Если Вы выйдете из строя в начале экспедиции, кто Вас заменит? Вы скажете, что незаменимых нет. Правильно. Но ведь для замены нужно время. У Вас опыта работы нет, но Вы неглупый и всё поняли, когда я с вами беседовал на базе. Сюда с охотой никто не идёт, а принудительный труд, я считаю, непродуктивен. Вы ехали сюда с желанием работать. Так делайте то дело, которое Вам поручено. Постарайтесь найти среди подчинённых людей способных делать ту или иную работу. Вы – начальник участка, а не солдат стройбата. Тот период уже прошёл. В экспедиции Вам подчинены все, вплоть до командира роты. Он командир только по вопросам внутренней службы. Что касается качества строительства, сроков выполнения, техники безопасности – за всё отвечаете Вы и только Вы! 

- Ясно, товарищ майор, – воспользовавшись паузой, ответил я.

Я, конечно, слукавил. Мне абсолютно не было ясно, как мне, младшему лейтенанту, будет подчиняться командир роты, майор, Герой Советского Союза.

- Вот и хорошо. Завтра к вечеру я уйду на одном из кораблей. Сегодняшний день и завтрашний посидим над уточнением графика работ согласно выполнению работ предыдущей экспедиции. Подсчитаем материалы, которые ещё нужно довезти. Этим и займитесь.

- Есть, – ответил я по-армейски.

- Да, – сказал он, оглянувшись кругом. Обнаружив, что вокруг никого нет, продолжил: – Вы сейчас на технической службе, а не строевой. Поэтому мне будет приятней, если мы будем общаться не уставным языком, а языком, который внесёт ясность – всё или нет Вам ясно, всё ли Вы поняли, при полной субординации. Ясно?

- Вас понял.

- Вот и хорошо, – улыбнулся он доброй улыбкой.

Я медленно обошёл штабеля разгруженных материалов и конструкций, кое-что переписал, подсчитал и пошёл в контору. Пришёл майор. Мы ещё раз с ним просмотрели графики работ в соответствии с доставленными материалами, внесли в график поправки. После плодотворной работы с главным инженером у меня уже была ясность в очерёдности проведения работ. На следующее утро, когда приступила к работе последняя смена солдат по разгрузке корабля, я поймал себя на мысли, что очень хотел бы, чтобы главный уже уехал, чтобы я самостоятельно начал организовывать работу. Фактически начинался мой дебют. После завтрака мы с главным шли по берегу. Он давал мне последние наставления.

- Я надеюсь и очень хотел бы, чтобы к следующему моему приезду я Вас застал живым и здоровым, – напоследок сказал он и вскочил на плавающий, только что разгруженный понтон.

Катер медленно подошёл к понтону и главный лихо вскочил в катер, где его подхватил за руку матрос с корабля. Заревел дизель. Оставляя за собой длинный белый шлейф, катер помчался к кораблю, обрывая ту хрупкую невидимую нить, которой мы были пришвартованы к большой земле. Спрашивать больше некого. Советов будет много, но отвечать за всё мне одному. Осмотрев разгруженные ночной сменой грузы, убедившись, что всё в безопасности, я позвал лейтенанта Краморенко и указал на ящики и связки с крепежом, которые нужно вывезти в склад в первую очередь.

Также нужно было срочно вывезти листовую медь высокочастотного заземления мачт, так как на неё большой спрос среди ненцев. Крупные конструкции и детали я решил вывозить непосредственно на места их монтажа. Отдав приказание, направился в контору. Дежурного по роте сержанта попросил найти командира роты и передать ему, что я прошу его зайти в контору. Не успел я разложить графики и чертежи, как майор Тряскин показался в дверях.

- Очень хорошо, товарищ майор, что Вы здесь, – приветствовал я его, – прошу садиться! Дело в том, что первым делом я хочу поблагодарить за ту поправку, которую Вы внесли в начале разгрузки. Очень существенная поправка. Ещё раз благодарен. Теперь перед тем, как созвать офицерское совещание, где я бы хотел ознакомить всех с планом работ, желательно нам бы посидеть и продумать, как мы будем выполнять поставленную перед нами задачу. Очень бы хотел услышать Ваше мнение.

Я умолк, вопросительно уставившись на майора. Он не спешил высказывать своё мнение по поводу работы. Он привык исполнять приказания и давать приказания подчинённым на основании полученных самим. Чтобы пауза не была слишком длинной, он начал несколько отвлечённо.

- Дело в том, что я зашёл не случайно, а Вы просили меня зайти. Во всяком случае так передал мне дежурный. Что касается благодарности, то не стоит меня благодарить. Мы делаем одно дело, и я убеждён, что Вы вовремя поняли свою ошибку, а значит, мы найдём общий язык и понимание в выполнении работ. Теперь о моём мнении в аспекте выполнения плана строительства. Оно должно остаться и останется прежним – будем работать, как и работали предыдущие две экспедиции, а именно: шесть дней работы с 8 часов до 17 часов. Остальное время будет использоваться на политмассовую работу. От работы на строительстве освобождаются дежурные по роте – два человека, повар – один, в наряд – один, прачка санинструктор – один, пекарь – один, кладовщик ОВИ и пфс (обозно-вещевого имущества и продовольственно-фуражного снабжения) – один. Всего-то восемь человек. Вот, кажется, и всё. Что касается офицерского собрания, то его можно собрать после ужина, если нет у Вас каких-либо возражений.

- Быть посему, – сказал я.

Майор ушёл. Сомнения, которые появлялись у меня иногда, теперь овладели мной полностью. Провести комсомольское бюро я мог, комсомольское собрание тоже мог, а вот производственное собрание... Эта неуверенность в себя имела основание. Дело в том, что после окончания техникума я был направлен на работу в овидиопольский райисполком в должности инженера отдела колхозного и гражданского строительства. Осень я проработал в отделе и понял, что эта должность надуманна, но я должен был отработать свой срок, то есть закрепить диплом. Зима в тот год выдалась очень холодная. На очередном заседании исполкома председатель запланировал обсудить вопрос о зимовке колхозного скота. Подготовить материалы к заседанию исполкома поручили мне и указали, какой колхоз я должен был проверить. Дорога от Овидиополя до Кологлеи была занесена снегом, и мне посоветовали идти через замёрзший Днестровский лиман. Вся трудность моей инспекции была в переходе через лиман. Лёд был без единой снежинки, а поэтому очень скользкий. Полыньи и торосы обошёл удачно, но беседы с председателем колхоза фактически не было. Он меня знал с годовалого возраста. В этой деревне мы прожили три года. Когда председатель узнал, по какому поводу я пришёл, он выразил сожаление, что пришёл поздновато. Нужно было приходить летом, когда колхоз просил кредит на ремонт животноводческих помещений. На этом наша беседа завершилась. Я вышел и направился к животноводческим постройкам. Двор лежал под толстым слоем снега. Дверей в помещениях не было, стёкла в окнах были выбиты, скота в помещениях не было. Я ушёл домой.

Через неделю меня вызвали на заседание исполкома как инженера отдела, чтобы я отчитался по стоящему на повестке дня вопросу. Я стоял и ни одного слова не мог сказать. Мне начали задавать вопросы:

- Так Вы были в колхозе «Искра»?

- Был, – ответил я.

- Животноводческие помещения видели?

- Видел, – этим же тоном ответил я.

- Что там было? Доложите!

- Ничего. Ничего там не было. Помещения полуразрушенные, не остеклённые, без ворот. Ни одного животного там не было.

- А где они? – допытывался председатель райисполкома.

- Не знаю, – ответил я, не желая дальше вести эту игру в дурачка. Я прекрасно понимал, что скот находится у колхозников.

Он это знал ещё летом, когда в районе не было денег, чтобы дать кредит колхозам.

- Ладно, идите, – сказал председатель райисполкома

Я ушёл. Как противно мне было участвовать в этой игре, хотя знал, что протокол моего отчёта будет подшит к делу, знал, что от председателя сейчас ничего не зависит, выход лучший или худший найдут пред­седатели колхозов, а я, как мальчишка буду сидеть в отделе, получать свои гроши и выполнять указания председателя райисполкома! Как бы мне хотелось, чтобы мной назначенное совещание не было похожим на овидиопольское!

Сразу после ужина в контору, или как её называли – прорабку – вошли пять офицеров, ротный, замполит лейтенант Вишневецкий, два взводных и врач старший лейтенант Мудров. Я хотел врача освободить, но ротный возразил.

- Мы делаем одно дело, выполняем один приказ, и от каждого зависит выполнение приказа, на каком бы посту он ни был.

- Беру свои слова обратно, – отшутился я. – вполне согласен с товарищем майором.

Когда все уселись, я официально представился и сразу раскрыл все «карты». Сказал, что это мой первый объект, который я намерен довести до сдачи в эксплуатацию, вложив в него всю свою энергию и знание, и что надеюсь на помощь всех присутствующих на совещании.

- Мне явно нужна помощь в опыте проведения работ, который на данный период у вас больший, чем у меня.

Я подробно доложил о подлежащей выполнению работе и графике выполнения работ. После ознакомления присутствующих с планом работ я попросил командиров обсудить план их в аспекте того, как  надёжнее, безопаснее выполнить предстоящую работу.

- Если есть вопросы, я готов в силу своих возможностей на них ответить, если есть предложения, мы можем их сейчас обсудить, – в заключение сказал я.

Все продолжали молчать. Слово взял замполит Вишневецкий, чего мне меньше всего хотелось:

- План напряжённый, – откашливаясь, сказал он, и мне показалось, что он глазами повёл по столу в поиске стакана с водой, как делают при больших выступлениях, но не найдя его, продолжил: – партийная и комсомольская организация сделает всё возможное, чтобы мобилизовать личный состав на выполнение поставленных задач.

На этом выступления закончились. Ротный, кадровый офицер, воевавший с начала войны в пехоте и закончивший войну при форсировании Днепра, освобождая Киев, получивший при этом тяжёлое ранение и контузию, сказал примерно то же, что и замполит. Взводные «высказали» своё одобрение молчанием.

- Да, – сказал я, когда пауза в ожидании выступления затянулась, – придётся мне сказать свои пару слов о графике выполнения работ. Я вас в своём выступлении ознакомил с графиком работ, каким нам его дали, или, как говорят, нам его спустили. Я в составлении его никакого участия не принимал, так как служил в другой части. Разрешите вам доложить свой вариант графика и план организации работ. Считаю, что все внутренние работы в помещениях необходимо передвинуть на более поздний срок, а пользуясь благоприятными погодами форсировать работы по устройству фундаментов под мачты, оттяжки и мертвяки. Исключением являются работы по отделке аппаратной, которая должна быть сухой и готовой под сплошную масляную окраску. Ввиду того, что у нас одна бетономешалка, которую без слов «извините за выражение» применить нельзя, считаю, что вести бетонные работы нужно в две, а в исключительных случаях – и в три смены, а может быть, круглосуточно. У нас есть июнь и июль, а дальше придёт ночная темень, а ещё дальше – вообще темнота. Я думаю, что вы моё предложение поддержите, товарищи офицеры.

Слово попросил лейтенант Краморенко:

- Всё это правильно, товарищ лейтенант. У нас в роте четыре офицера, не считая доктора. Мы выдержим. А как Вы считаете, Вы сумеете выдержать? Это не один и не два дня! – он сел ожидая ответа.

- Есть ещё вопросы? – в свою очередь спросил я. – Нет? Тогда я отвечу. Да, конечно, плохо, что меня послали в экспедицию без мастера. Но Вы, лейтенант, сказали, что у Вас в роте четыре офицера, не считая доктора, а значит, со мной будет пять офицеров. Из этого следует, что мы сумеем держать фронт даже круглосуточно, занимаясь каждый своим делом,  направленным на выполнение плана. Да будет так! Если больше вопросов нет, благодарю за внимание и плодотворную работу на совещании. В заключение  сообщаю, что расстановка на следующий день будет делаться вечером, корректировка – утром. Завтра две трети солдат работают в первую смену, треть – во вторую.

Когда все офицеры вышли, я проверил геодезические приборы, нивелир и теодолит. На отдельный листок бумаги нанёс схему разбивки на местности фундамента, оттяжек и мертвяков центральной антенны. В журнале расстановок личного состава записал работы, которые наметил выполнять без указания количества людей. До отбоя оставался час. Я вышел из прорабки. Погода была на удивление хорошей. На небе – ни облачка. В 21 час солнце было так высоко, как на Украине в 14 часов. Ни ветерка. Кое-где в ложбинах лежал ещё снег, но воздух был тёплым, и земля, освободившаяся от снега,  была покрыта высокой травой. В некоторых местах распустились не ведомые мне ярко-синие и фиолетовые цветочки. Я сорвал несколько и понюхал. Цветы не имели никакого запаха. Я прошёл к солдатской казарме. Там группами стояли солдаты, громко разговаривали и свой разговор закрепляли широкой жестикуляцией.

Не слушая, а только наблюдая за ними, можно было в них узнать южан с Украины, Грузии, Молдавии. Северяне слушали их байки внимательно, сосредоточенно, разрешая себе при этом глубоко затягиваться сигаретами-самокрутками или «козьими ножками». На волейбольном поле шли баталии между командами, которые всё время меняли свои составы по разным причинам. Когда появилась вакансия, я вышел на поле и принял участие в соревнованиях. Так закончился мой первый самостоятельный рабочий день на новом месте.


После отбоя я остался сам с собой. Как там дома?! Пошла вторая неделя с тех пор, как я покинул нашу маленькую, ещё хрупкую семью. Софушка, конечно, на меня в большой обиде, но иначе я не мог поступить, принимая решение о переходе на техническую работу в экспедиционное хозяйство. Сколько ей ещё придётся жить на причале в каменном карьере? Помогут ли ей переехать соседи Валя Иванов и Валя Калягин, когда ей выделят комнату? Эти вопросы были безответными. Связи отсюда никакой не было. Письма доходили только до посёлка IIIойна, который находился от нас на расстоянии 120 км по прямой и был ограждён от нас двумя бурными реками. Добраться туда можно только водой. Правда, я слыхал, что с большой земли почта иногда приходила иными путями, а именно иногда приносили пограничники (но не наряд, а те, кто по каким-то причинам бывал в Шойне), или отпускники, которые возвращались в часть, а в Шойну за ними посылали катер или с рыбаками они подходили к Каниному Носу, а с берега за ними выходила моторная лодка и снимала их на берег. Но это было очень редко. Фактически связи с большой землёй не было,  и нужно было себя на это настроить. С этими мыслями я уснул.

Утром до начала работы, вручив ротному расстановку, я взял двух человек и с геодезическими приборами направился на среднюю мачту. Работа, которую я рассчитывал сделать за пару часов, оказалась довольно сложной и кропотливой. По проекту антенны должны были стоять по одной линии на расстоянии 3,5км одна от другой. Группа геодезистов оставила мне на каждой мачте по одному колышку, но, видимо, они очень спешили домой. Поэтому чтобы не развернуть фундаменты, мне потребовалась тура, установленная на соседней мачте, чтобы пробить створ. Это должны были сделать геодезисты. Два взвода солдат строем подошли к месту монтажа мачты. Остановив строй,  взводные подошли ко мне. Не ожидая вопросов со стороны взводных, я обратился к ним:

- Произошло недоразумение. Геодезисты не оставили створ антенн. Я это сделаю сам, но на это нужно время и несколько солдат, желательно плотников. Остальному личному составу расчистить площадку под заготовку щебня и подносить камень для щебня, который находится от центра заготовки на на расстоянии 30м от площадки заготовки щебня. Если найдёте возможность, начинайте заготавливать щебень фракцией 80 мм. Лейтенант Краморенко, Вас я попрошу взять солдат, которых я выделил дополнительно для разбивки фундаментов, и с трактором и досками поехать на правую мачту. Там вам нужно будет установить туру из досок над колышком. И ещё, если можете, возьмите какое-нибудь красное полотнище и нацепите сверху на туре. Задание ясно?

- Так точно, товарищ лейтенант, – лихо ответил Василий, – но у меня есть предложение.

- Слушаю Вас, Василий...

- Фёдорович, Василий Фёдорович, – представился Краморенко.

- Слушаю Вас, Василий Фёдорович.

Мне был симпатичен этот лейтенант ещё со знакомства на корабле. Простой украинский паренёк с необыкновенной хваткой. Таким, как говорится, «не нужно подсказывать, какой рукой какое ухо чесать».

- Я думаю, что лучше будет, если мы трактор не будем срывать, а заведём ГАЗ-5І. У нас основная дорога к мачте пробита и проверена. Это будет быстрее. Там доски нужно будет поднести на метров 200.

- Выполняйте, – без лишних слов сказал я.

Василий, отходя от меня, что-то объяснял второму офицеру и сразу направился к гаражу. Второй офицер, видно, по подсказке Василия, остался давать задания для своего взвода и взвода Краморенко. Из этого я сделал вывод, что моя установка, данная на вчерашнем совещании о работе в две смены, была правильной. На точке или объекте можно держать одного офицера, а самому заниматься проверкой выполнения работ и подготовкой фронта работ.

Пока Василий устанавливал туру, я сел на сани-волокушу проходившего мимо трактора и направился на берег. На многих деталях и конструкциях были сорваны упаковочные ярлыки. Я понял, что мне нужно ещё время для изучения чертежей. Отметив мелом конструкции, которые знал, я приказал вывозить только меченные мной конструкции и уехал на среднюю мачту. Когда мы поднялись с берега наверх, я увидел туру с красным полотнищем сверху. Пробивка створа и разбивка фундаментов много времени не заняла, и до вечера я мог работать с технической документацией. С каждым днём знакомства с чертежами я всё больше и больше находил деталей, которые были на берегу. Скоро берег был очищен и готов для приёмки следующих грузов.

Далее проблемы посыпались, как из рога изобилия. В основном это были хозяйственные вопросы. Пока не было снега, нужно было заготовить камень для осенней работы. Не весь камень поддавался разборке. Если он разбирался, к нему нельзя было проехать, а если и был подъезд, то камень был монолитным, и брать его можно было только взрывами.

Взрывчатки, запалов и шнура у нас было очень много, но не было ни компрессора, ни буров. Начались походы по тундре. Я одессит, южанин. Я люблю причерноморские равнины, поля, холмы, я люблю скалистые крутые спуски к морю. Это красота. Это эликсир, который погашает стрессы и всякие жизненные неурядицы. Но я бы многое потерял, если бы не захотел увидеть прелести весенней тундры, оживлённой после зимней спячки природы. Зелёные ковры покрывают землю в считанные дни после освобождения её из-под снега. А ещё через несколько дней эти поляны покрываются мелкими, нежными, трогательными своей беззащитностью цветами всевозможных расцветок, невозможно оторвать от них глаз. Отдельные стволы кустарников и тонкоствольные деревья, прижавшиеся друг к другу, как бы согревая своего соседа своим присутствием, сейчас создают общую зелёную крону одного могучего зелёного гиганта. Над всем этим зелёным миром, перебивая друг друга, звучит симфония многотысячных пар пернатых, которые в этом могучем многоголосье ухитряются находить друг друга, чтобы через небольшой промежуток времени в этот миллионный хоровод ввести ещё миллионы новых голосов. Проснулся и животный мир. Из-за кочек то и дело выскакивает песец, задрав вверх свой ещё белый хвост и прижав уши к голове, которую клином вытянул вперёд, галопом летит, перескакивая через препятствия. Красная лиса подпускает к себе на несколько шагов. Когда видит, что встреча с человеком неизбежна, как и песец, даёт дёру. И только маленькая пеструшка, бесхвостый полевой мышонок бегает в ущельях между двумя кочками, не боясь человека. У него враги только лисицы, песцы да хищные птицы – совы и пигалицы. Тундра, куда волею судьбы я попал, оживала, следуя прописанному ей регламенту свыше.

Я шёл много километров, чтобы по еле заметным признакам находить места, где бы можно было разбирать скалу, заготовляя камень или брать песок,  пригодный для приготовления бетона и раствора. Канин Нос – это сравнительно узкая полоска суши, которая врезалась далеко в море. С той и другой стороны шли корабли в одну сторону на Дальний Восток, а в другую сторону – на острова Шпицбергена за углём, и никто из моряков не знал, что скоро настанет время, когда их корабли будут направляться, как поезда по рельсам, системой радиомаяков, ради которых нас высадили на эту землю для проведения строительных работ.

Возвращался я с таких походов к обеду. На нашей базе была тишина, все работали на точках, и только вторая смена отдыхала в казарме. Я шёл в прорабку и на схемах отмечал разведанные мной участки. Камня ещё нужно было очень много, чтобы объекты довести до готовности. На обед бригады приходили минута в минуту установленного времени. За этим следил ротный. Ему это удавалось, или, вернее, только это и удавалось делать. И на том спасибо. Большую помощь в работе мне оказывали взводные, особенно лейтенант Краморенко.

За первым рабочим днём пробежала первая неделя, за неделей прошёл и месяц. Я впервые составил материальный отчёт, впервые закрыл наряды, т. е. указал, что заработали люди и в целом рота за прошедший месяц. Подсчитав остатки материалов, сделал заявку на недостающие материалы. Всё было готово, только не хватало корабля, чтобы отправить на базу документы.

В одно из воскресений Краморенко предложил мне пойти с ним в гости в посёлок Канин Нос к служащим гидрометеорологической станции, ГМС.

- Это нужные люди, – сказал мне Василий, – иногда мы пользуемся их услугами. Да и вообще здесь нужно всех знать. Они здесь старожилы и могут иногда дать добрый совет.

Погода была отменной, солнце стояло высоко, и казалось, что всё тепло оно отдавало только нам, тем, кто его любил и очень скучал по нему зимой. Ясное голубое небо высоко висело над нами. Зелёное покрывало тундры обновлялось с такой интенсивностью, что казалось, если внимательно присмотреться, то можно увидеть, как увеличивается листва в размере. Почти три километра мы шли к тому месту полуострова, где море было видно и с левой стороны, и с правой. Едва заметная тропинка, ведущая от строительного посёлка к посёлку Канин Нос, разделяла громадное плато на две части. Слева – бугристая от торфяных кочек мягкая равнина, расстелившаяся почти до северо-восточного берега моря. И справа – каменная равнина,  которая доходила к юго-западному берегу и оголёнными скалами будто бросалась в море. Мы бодрой быстрой походкой шли на самый кончик Носа. Василий во всё горло пел песню о Чёрном море, о Крыме: «Там море Чёрное, песок и пляж. Там жизнь привольная чарует нас». Голос у него был красивый, отсутствием слуха он не страдал. Но если бы он пел плохо, его всё равно кроме меня никто бы не слыхал,так как здесь никого не было. Кстати, должен сказать, что жизнь в Крыму нас не чаровала, ни он, ни я там не бывали. Так с песнями мы дошли до посёлка. Ещё издалека мы увидели канинский световой маяк, который верой и правдой служил морякам. Когда подошли поближе, то увидели воистину архитектурный памятник деревянного зодчества. Чёрно-белый красавец маяк стоял по команде «Смирно!» и готов был в любой момент помочь морякам пройти опасные места мелководного участка моря. Рядом с маяком, несколько ниже, стоял энергетический корпус комплекса маяк-ревун. Ревун – это устройство, которое при помощи мощного компрессора издавало воющий звук. Этот звук был слышен на много миль и служил предупреждением кораблям при сильных туманах. Впоследствии я узнал, что он был и нашим помощником, когда мы, возвращаясь из дальних точек, попадали в туман.

На ГМСе нас приняли радушно. Был устроен обед в нашу честь. Мы сидели в большой комнате. Служащих было за столом пять человек. Меня очень удивило, когда я увидел, что за стол села девчонка лет пяти от роду. Она со всеми села за стол и была любимицей всего коллектива. Мать девочки, женщина лет тридцати, инженер-гидролог, стройная брюнетка, уже три года работала на станции безвыездно. Несмотря на то, что она была опрятно одета и следила за собой, по глазам её было видно, что она одинока. Иногда в кино смотришь, как кинозвезда играет одинокую женщину, и восхищаешься: «Ах,как хорошо сыграно!» Здесь же, когда видишь всё это наяву, взвыть хочется. За что эта женщина так наказана? Но тем не менее она стойко несёт свой крест, свою службу, в пургу и стужу брала анализы воды и измеряла ее температуру, делая всё, что требовалось на станции. Она с дочерью в доме ГМС имела отдельную комнату. За столом сидела ещё одна молодая женщина. Она была моложе первой и была её полной противоположностью. Блондинка, пышные волосы были аккуратно собраны в куприк, её белое не южное лицо было покрыто лёгким румянцем, в сочетании с большими голубыми глазами она была прекрасна. В отличие от сослуживицы глаза её светились и были наполнены радостью. Девушка попала на ГМС по распределению после окончания гидрометеорологического института. Она также жила в здании ГМС, где ей была выделена маленькая комнатка. Казалось, Надежде, а её именно так звали, судьба уготовила счастливое будущее. Она подружилась с морячком из отряда БРО, и эта дружба переросла в горячую любовь. Морячок заканчивал службу и имел намерение Надежду забрать с собой после демобилизации. Трое парней из штата ГМС жили тоже здесь, но им была выделена комната побольше, которая служила им спальней. Контингент ГМС весь день проводил в гостиной, которая служила столовой, холлом, рекреацией. Из этой комнаты были входы во все спальни, в служебные помещения и на кухню. В комнате стоял артельный стол и скамейки. Всё было сделано из тёса без краски и сияло чистотой. Почему-то вспомнился завхоз из «Педагогической поэмы» Макаренко, у которого была такая же мебель. Меня и Василия пригласили в гостиную, усадили за стол, собственно, там сидеть можно было только за столом. Женщины сели с нами, мужчины хлопотали по хозяйству. Изредка кто-то из них присоединялся на недолгое время к нашей беседе. Я рассказывал о своём городе, о котором они много слышали, но в котором никто не бывал. И как всегда, когда я назвал город, у всех начинали светиться глаза и рты расплывались в улыбке. Никто не хотел знать, что город перенёс жестокую блокаду, оккупацию, разруху, они каким-то чутьём были уверены, что если в живых остался хоть один одессит, то город возродится, восстанет из пепла и докажет свою бессмертность. Новое поколение одесситов сумеет своей кажущейся беспечностью, умом, трудолюбием веселить мир, вселяя в каждого оптимизм и жизнелюбие..

Ребята стали накрывать на стол. Солеными овощами нас удивить было невозможно, а вот мясной тушёнкой, свежим вареным картофелем, которые были поставлены на стол, мы были приятно удивлены. В наш хозрасчётный рацион эта пища не попадала. Была также в большом количестве и в разных вариациях рыба: варёная, жареная, солёная, вяленая. На маяке частенько брали катерок у пограничников, шли к ближайшим сейнерам, находящимся на промысле у Каниного Носа и за символическую цену покупали рыбу в таком количестве, чтобы хватило всем в посёлке. Мы этого делать не могли. У нас кроме понтонов никаких плавсредств не было и не предусматривалось. Ни водки, ни вина на стол не ставили. На стол поставили жидкость,  напоминающую квас, я знал по Ижевску, где я был в эвакуации, что местное население часто к обеду на стол ставило квас, и им запивали то, что Бог послал. На вкус это был кисловатый, щиплющий за язык напиток, приятно льющийся. И опять, уже третий раз я попал впросак. Когда обед закончился, я хотел встать и выйти покурить, однако обнаружил, что это желание невыполнимо. Я не мог оторваться от скамьи, словно она была смазана клеем. Вокруг все ликовали, видя это зрелище. Весь ужас моего положения заключался в том, что голова была абсолютно трезвой, разговор нормальный, а ноги мне не подчинялись. Так я впервые встретился с бражкой, которую впоследствии частенько встречал при застольях. На помощь пришёл Василий. Мы вышли на воздух, покурили. Я пришёл в себя.

Домой мы возвращались поздно вечером. Солнце стояло высоко, оно не только светило, но и грело. Своим трудом, не знающим перерыва, оно воодушевляло нас. Мы работали в три смены, круглосуточно. Рылись котлованы под фундаменты антенн, под оттяжки. В конце июля один фундамент под мачту и три мертвяка под оттяжки были полностью готовы, бетонировался фундамент под вторую мачту, который находился в самом неблагоприятном месте для строительства. Из-за какой-то маленькой речушки, которая за своё существование промыла глубокий ров, нам приходилось с материалами объезжать много километров. Несмотря на это график работ не нарушался.

И вот, наконец, мы получили весть от посыльного с погранзаставы, что к нам вышел транспорт с материалами и строительными конструкциями и приказ, чтобы мы приняли все необходимые меры к быстрейшей разгрузке транспорта. В нашем стройпосёлке вспыхнуло оживление, которое очень быстро переросло в ажиотаж. Самые медлительные по характеру солдаты, которые всегда ходили черепашьим шагом, едва передвигая ноги, сейчас словно летели на крыльях. На одну из автомашин грузили скрученные в рулоны понтоны, верёвки.

Деревянные рамы понтонов всё время хранились на берегу. Несколько резиновых водолазных костюмов воздухом проверялись на герметичность. Трактористы проверяли трактора, особенно нас беспокоили гусеницы, которые имели большой износ и часто ломались пальцы. Все солдаты, которые не имели отношения к подготовке средств разгрузки, в свободное время присоединялись добровольно к группам подготовки. Когда из-за горизонта показался силуэт корабля, а через некоторое время появились огни морзянки, оживление достигло своего апогея. На коротком совещании были согласованы списки личного состава и командиров, ответственных за каждую смену разгрузки. Обслуживающий состав роты был сокращён до минимума.

Отправив на берег понтоны, мы с майором ещё раз обошли объекты в  стройпосёлке и отправились на берег. К нашему приходу понтоны были уже накачаны, и к ним прикреплялись толстыми верёвками деревянные рамы. На рейде стоял корабль, которого ранее никто не видел. Он был во много раз больше, чем ранее приходившие корабли экспедиции. Палубная надстройка была на корме, как у танкеров. С корабля на берег шёл катер с офицерами, прибывшими на строительство.

Разгрузка пакетов лесоматериалов


Погода благоприятствовала разгрузке. Ясное небо, приветливое тёплое солнце, чистая зеркальная гладь моря, что во время прилива было редкостью. Когда катер подходил к берегу, он при помощи реверса резко притормозил и тихим ходом направился к каменной гряде, которая как ящерица распласталась вглубь моря. Первым на берег сошёл высокий широкоплечий офицер. Он схватил катер за борт, напрягся, и катер  остановился как вкопанный. На берег сошёл майор Мильштейн и ещё несколько офицеров в морской форме. Главный, увидев меня, улыбнулся, взяв пехотного офицера за руку и направился ко мне.

- Здравствуйте, лейтенант, – сказал он, подходя ко мне, – рад видеть Вас живым, в чём я сомневался после прошлого посещения объекта. Представляю Вам командира роты старшего лейтенанта Жолобова.

- Здравствуйте, лейтенант, – с улыбкой сквозь усы произнёс старший лейтенант, обнажив при этом ряд белоснежных ровных зубов. Ко мне потянулась большая, как лопата, рука для рукопожатия: – надеюсь, что мы с Вами сработаемся.

Жолобов направился к понтонам, где скопились солдаты. Майор познакомил меня с офицерами, прибывшими с ним. Это были люди со стройинспекции и из проектных институтов.

- Пока будет разгрузка продуктов питания, я думаю, мы можем пройти с лейтенантом по объекту, и он с нами поделится тем, что он здесь натворил, – сказал Мильштейн и первый начал восхождение по крутой тропинке берега. Я пошёл следом за ним и предложил несколько короче путь к северной мачте, а затем идти по трассе объекта к центру.

Майор согласился. Когда мы поднялись с берега, я по едва заметной тропинке повёл группу к северной антенне, где велись работы.

Тундра расстилалась под нами во всей своей красе. Низкорослые растения старались обогнать друг друга и занять господствующее положение под солнцем. Из-под ног то и дело взлетали пичуги с замысловатыми трелями, которые понимали они сами. Посеревшие песцы отскакивали в сторону, отвлекая нас от стайки своих младенцев, спрятанных где-то поблизости. Мы несколько раз спускались в глубокие рвы, на дне которых текли небольшие безымянные речушки, и наконец подошли к объекту. Фундамент под мачту был уже забетонирован, но опалубка ещё снята не была. Как открытые пасти зияли котлованы под мертвяки оттяжек. Около маленькой бетономешалки лежали небольшие горки щебня и песка, заготовленные к бетонированию мертвяков оттяжек. Инспектора задали мне несколько вопросов. Ответами они были удовлетворены, о чём в стройпосёлке была сделана соответственная запись в журнале работ. По дороге с севера к центру они мне рассказывали о фидерной линии, которую делать я ещё не начинал, а также о подземных кабелях, название которых мне ничего не говорило. Моментально в голове всё смешалось в одну массу, почему-то очень страшную. Работы ещё было много.

На центральной мачте вопросов не было. Она была выполнена так же, как и северная, но была полностью готова. Аппаратная тоже всем понравилась. Дальше я сказал, что решил все внутренне работы делать в непогоду в более позднее время. Главный со мной согласился. Когда мы вернулись в посёлок,  дежурный по роте от имени командира роты пригласил всех в кают-компанию на обед. Собственно таковой у нас не было. На камбузе стоял отдельный стол, за которым обедали офицеры. Здесь уже хозяином был старший лейтенант Жолобов. Он за время, пока мы ходили, успел принять роту у майора Тряскина, а экс-комроты собирал свои вещи, чтобы отправиться на корабль. После обеда Мильштейн провёл маленькое совещание офицеров. Он сказал, что выполненной работой доволен. Наша задача – закончить фундаменты и мертвяки оттяжек, полностью закончить отделку аппаратной, выполнить фундаменты под электроагрегаты электростанции, которая уже построена. Были названы ещё работы, но это уже были не столь необходимые к выполнению в нынешнюю экспедицию.

Я передал Мильштейну все подготовленные документы отчета по материалам, наряды для оплаты за выполненную работу и заявки на недостающие материалы, особо выделил горючее, которое в этот сезон не завозилось. Передав документацию, мы все отправились на берег к месту выгрузки материалов. Когда очередной понтон был разгружен, к нему подошёл катер. Бросив на катер буксирный конец, я по скалкам пошёл к катеру.

Майор и офицеры прыгнули в катер, катер отвалил от понтона. Я до катера дойти не успел, поэтому прыгнул на понтон, проплывающий мимо меня. Усевшись на палубу, наблюдал за морем в гордом одиночестве. Конечно, это было не Чёрное море – ни запаха, ни цвета. Но море есть море. Утки, чайки с достоинством отплывали в сторону от понтона. То по одну сторону, то по другую сторону показывалась головка тюленя, нерпы, а то и полностью тюлень, который ластами уцепился за бревно, внимательно слушал мелодию работающего дизеля катера. Море жило, и в нём текла жизнь, которая в течение многих веков и тысячелетий выработала свой ритм и режим.

Катер сделал вираж и, управляемый умелой рукой рулевого, подошёл со стороны кормы к кораблю. Понтон, следуя по кильватерной линии катера,  проделал тот же вираж, впритирку пошёл вдоль борта и остановился в 20-30 метрах от катера. На катер подали штормтрап, и офицеры поднялись на борт корабля. За ними ушёл и рулевой катера. Я крикнул наверх, чтобы мне подали штормтрап, но никто не отзывался. Через минут пятнадцать из-за фальшборта показалась голова вольнонаёмного матроса. Он мне сказал, что подаст мне гак крана, чтобы я сел на него, и он меня подымет. Я даже несколько обрадовался, что мне не придётся подыматься по штормтрапу, с которым я был не совсем в ладу ещё при первой выгрузке. Там корабль был в три раза ниже. Мне подали гак с увесистой балластной грушей – чтобы гак без нагрузки не застревал вверху. Я уселся верхом на грушу, двумя руками держась за трос. Матрос нажал какую-то кнопку, и я поплыл наверх. И когда я достиг уровня палубы и поехал вверх к вершине дерриковой стрелы, я понял, что опять попался в ловушку. Положение было «хуже генеральского». Матрос, повесив меня на кране, ушёл. Гладь моря на понтоне была обманчива. Когда я повис над кораблём, я обнаружил, что корабль качается с борта на борт. По мере того, как он качался, я над кораблём проплывал с одной крайней точки амплитуды к другой, причём крайние точки находились далеко за бортом. На палубе не было ни солдат, ни матросов, во всяком случае я их не видел. Руки мои до боли сжимали трос крана. Я боялся только одного – чтобы не случилось со мной что-то, не зависящее от меня.  Положение было далеко не ординарное. Обидно было, что какой-то подонок,  используя своё служебное положение, так грубо подшутил. На палубу вышел Мильштейн, посмотрел на меня и ушёл. Через мгновенье гак крана начал спускаться, и я благополучно опустился на палубу. Подошёл ко мне Мильштейн.

- Не будьте мальчишкой, лейтенант – сказал он, повернулся и ушёл. Наверное, вид у меня был такой, что нотация не требовалась. На палубе стояли заготовленные поддоны, гружённые цементом. Я подошёл к радиотелефону (до сих пор я видел эти телефоны только в кино). На берегу у телефона был дежурный офицер. Я распорядился было, чтобы цемент сразу отгружали на сани и транспортировали в склад цемента на базе. Лейтенант начал меня убеждать, что это нецелесообразно. Я стал настаивать. Когда он начал что-то доказывать, я его оборвал единственно действующим в русском диалоге методом, забыв, что разговариваю по радиотелефону. Подействовало. Но через несколько дней мне пришлось стоять «на ковре» у начальника гарнизона и выслушивать правила пользования радиотелефоном. Дело в том, что наш разговор был слышен не только лейтенанту, но и в штабе флота, куда была доставлена запись при радиоперехвате БРО. Попрощавшись со своим главным инженером, я спустился по штормтрапу и благополучно спрыгнул в катер, управляемым капитан-лейтенантом. Мне очень понравился вид моряка:  высокий, спортивного телосложения, чёрные, как смоль, волосы, чёрные глаза и смуглое лицо делали его похожим на цыгана. Он с улыбкой достал из кармана пачку папирос «Беломорканал» и протянул мне. Я взял папиросу и прикурил от поднесённого огонька.

- Да, испугался я за тебя сегодня, лейтенант, – сказал он, улыбаясь, – я своему олуху уже сказал пару слов. Думаю, когда придём в Мурманск, я от него избавлюсь. Но тебе посоветую не попадать на крючок, как глупый бычок.

Разговор у него был явно с украинским акцентом. Пока мы шли к берегу, я узнал, что он из Херсона, служил на Черноморском флоте. Был капитаном третьего ранга, но из-за неудачного брака немного загулял, и служба пошла не по той колее, по которой должна была идти. В результате он был выслан на Северный флот и определён в гидрографию, чем был очень оскорблён. С Юрием Дмитриевичем Черницким я впоследствии подружился. Высадившись на берег, мы распрощались, как земляки.

Когда я пришёл с берега, меня уже ждал Василий. В руках у него было три письма от Софушки. Ей письмо я отправил, не читая её писем. Она письма писала и чаще сдавала их в наше управление, хотя из писем я узнал, что по почте она тоже отправила письмо, но я его ещё не получил. Письма жены были тёплые, насквозь пропитаны волнением – как я живу, питаюсь, работаю. Милая моя жёнушка, если бы ты знала, в какие переделки я попадал за эти два месяца! Кто может предсказать, в какие ещё попаду? Экспедиция только началась. Всё для меня ново. Все мои мысли и помыслы направлены на выполнение задания, а на самозащиту меня уже не хватает. Об этом я ей, конечно, не написал. Из писем я узнал, что полковник Луганский меня не обманул. Софье была предоставлена комната в семейном общежитии, недалёко от того общежития, которое я построил. В школе она уже освоилась и с полной нагрузкой работала в старших классах, где ученики были совсем немного младше неё. С моими родственниками – братом, невесткой, отцом – она переписывается и на летние каникулы поедет в Одессу. Очевидно, к моменту получения этих писем она уже будет там.

На разгрузке работала последняя смена. Поужинав, я направился на берег. Спать не хотелось. Катер доставил последний понтон и, развернувшись, дал полный вперёд к кораблю. Подняв катер на борт, корабль снялся с якоря и скоро скрылся за горизонтом.


На душе было плохо. Было такое чувство, как на вокзале, когда провожаешь дорогого для тебя человека. Вернулся с берега где-то в первом часу ночи, прочитал ещё раз письма и лёг спать. Завтра, а вернее, уже сегодня ожидался напряжённый рабочий день. Заставил себя заснуть.

Утром после развода ко мне в прорабку вошёл Жолобов. Чтобы познакомиться поближе, я спросил его, как он провёл отпуск, что нового на большой земле, в Ваенге. Он в свою очередь спросил меня, как я себя чувствую в экспедиции. Из его вопросов я понял,что Мильштейн ему обо мне уже что-то рассказал, а что-то он уже сам видел, так что рассказав немного о себе, я перевёл разговор на производственную тему. Дело в том, что полярный день уже подходил к концу, и возник вопрос о целесообразности работать в три смены. Мы решили переходить на двухсменный рабочий день, а в связи с этим вводить новые объекты в строительство, которые временно были законсервированы. Командир роты хорошо знал своих солдат и организацию работ в экспедиционных условиях. С первых дней его пребывания работа оживилась.

С увеличением объектов увеличилась нагрузка и на меня. Срочно нужно было возобновить работу на дизельной электростанции. Чертежи на фундаменты были в секретной части БРО. Сообщив дежурному по части, что отправляюсь в посёлок, я проверил работы в овощехранилище и аппаратной и вышел на дорогу к посёлку. Погода была безветренной, низкие облака были тяжёлыми, но не переросли ещё в дождевые тучи. Чувствовалось, что осень не за горами. Идти было легко, и три с половиной километра преодолелись на одном дыхании. Сержант, вернее, старшина, начальник секретной части послал меня к командиру БРО, который проверил мои документы и выдал мне документ на право пользования секретной документацией. После этого я сел в комнате секретной части, где секретчик вручил мне мою папку с чертежами. Я искал нужный мне чертёж и диву давался. Даже дворовой выгребной туалет был в этой папке с грифом секретности. Смех и грех. Работал я в секретной части около полутора часа, может быть, чуть больше.

Когда я, собрав чертежи, отдал их секретчику и вышел из помещения, то не узнал окрестности. Опустился густой туман, и соседних строений не было видно. Тропинка через какие-то четыре-пять метров пропадала из виду. Мне Василий рассказывал о туманах, которые здесь бывают, но я в них не попадал. В такой туман идти в посёлок было безопасно, так как если собьёшься с нужного направления, то выйдёшь на берег моря, а вот идти в обратном направлении было опасно. Неопытному человеку в тундре было очень легко в тумане заблудиться. Подумав, что сейчас тепло, большая часть суток светлая, я решил идти к себе на базу. Натоптанную тропинку к маяку было видно, и через две-три  минуты я был у маяка. Его силуэт вырисовался на матовом фоне тумана так неожиданно, что я аж вздрогнул. Тропинка повела меня в сторону от маяка, который скрылся так же неожиданно, как и появился. Я засёк время, чтобы по нему определяться, где я нахожусь. Через 15 минут я с ужасом обнаружил, что не вижу своих ног ниже колен. По дороге какой-то участок нужно было идти через торфяные кочки, на этом участке тропинка оборвалась. Её и так видно не было, но она чувствовалась под ногами. На такой пересечённой местности соблюдать прямолинейное движение было невозможно. По времени я его должен был пройти через пять минут, но прошло уже десять, а твёрдой почвы под ногами не было. Стало ясно, что, кажется, я опять влип в историю. Стоять на месте и ждать, пока разойдётся туман, было несерьёзно, он мог зарядить на сутки. Принял решение продвигаться вперёд, хотя вперёд или вбок – эти понятия были довольно относительные. Контрольное время вышло, а до стройпосёлка я не дошёл. Плотность тумана не уменьшалась, Я нагнулся, чтобы найти какие-нибудь следы, но обнаружить ничего не мог. И вдруг как гром, а вернее, как завывание какого-то гигантского животного, пронёсся звук маячного ревуна. Когда он затих, эхо отголосков ещё некоторое время звучало с разных сторон полуострова. При втором завывании я определился, что отклонился влево от курса. Скоро вышел на твёрдую почву, но тропинку искать не стал. Ревун выл у меня за спиной, значит, я шёл правильно. Вновь засёк время и уверенно пошёл вперёд, пока чуть не ударился лбом о стену гаража, который выпрыгнул на меня из тумана. Обидно было: когда я дошёл до  прорабской, блеснули лучи солнца, и хвостовик тумана, как последний вагон уходящего поезда, медленно уходил из посёлка, оставляя за собой влажную поверхность почвы.

На объектах работы не прекращались. Командиры правильно оценили обстановку, с транспортировки камня людей перевели на заготовку щебня, трактора по хорошо укатанной дороге перевозили грузы с берега на склад. Согласно документации, просмотренной в секретной части, я должен был начать строительство нефтехранилища. Нужно было вырыть котлован под ёмкость в разборной скале.

Добытый камень стали сразу перерабатывать на щебень, а щебень сразу отгружать на площадку у южной антенны. Эта антена находилась на мшистой торфяной площадке, и каменная плита по геологии начиналась с глубины 1,5 м. Вооружившись инструментами и приборами, я взял единственного солдата,  который был непосредственно в моём подчинении – это кладовщик стройматериалов Мажурин. Мы произвели посадку котлована на местности, которую закрепили кольями. В случае непогоды работы можно было проводить на ней. Так из дня в день одни работы заканчивались, а другие начинались, и в таком ритме мы подошли к осени.

В первых днях августа принимали гостей, аборигенов. К нам пожаловали сразу три оленьи упряжки. Их хозяева зашли ко мне в домик, как к себе домой.

- Здравствуй, командир, – сказал высокий, уже в летах, ненец, – я бригадир из колхоза имени Сталина. Зовут меня Яков, а это мой заместитель, – показал он на стоящего рядом молодого ненца, который заметно прихрамывал, – зовут его Бамонтий.

Третьего ненца он представлять не стал. Очевидно, тот был без должности и роли никакой не играл. Я представился в свою очередь. Он осмотрел меня с головы до ног, сузив свои и до того узкие глазки до минимума.

- А из старых начальников кто есть? – спросил Яков.

- Конечно, есть, – присаживайтесь, – показал я на стул, хотя плохо представил себе, как в малицах они усядутся на стул.

В одно мгновенье, взмахнув руками, они, как по команде, сбросили малицы на пол и ногами сместили их ближе к стене, чтобы не мешали проходу. Под малицами у них были хлопчатобумажные рубашки и диагоналевые брюки,  заправленные в высокие унты, которые были кожаной петелькой прикреплены к брючному кожаному ремню.

Я вышел из помещения и велел проходящему мимо солдату позвать кого-нибудь из офицеров или ротного. Через несколько минут пришел Жолобов. С гостями он встретился шумно, обнимаясь, похлопывая друг друга по плечу. Начались традиционные вопросы: как жизнь, как олени, здоровы ли дети и.т.д.

 

Стойбище кочевых ненцев

Пока шли расспросы, на столе появились чайник кипятка, настоящая заварка, сахар, масло, печенье. За чаем был заключён договор, по которому рота отдавала им два мешка муки, которая шла у них в экономии, а ненцы за это нам давали двух уже разделанных оленей без шкур.

Через день приехал на упряжке «недолжностной» ненец. На привязи к нартам он привёл двух оленей. Ненец вынул из кожаных ножен нож. Подойдя к оленю, он взял его за рога, и вмиг олень был повален на землю с ножом в сердце. Рядом стоял второй олень и тупо смотрел на своего собрата, у которого человек снимал шкуру. Через 15-20 минут со вторым оленем ненец так же расправился. Погрузив на нарты два мешка муки, шкуры забитых оленей, взмахнув хореем, он укатил со стройпосёлка. Несколько дней в меню нашего обеда входило рагу из свежей оленины.


Осень пришла к нам без предупреждения по строго регламентированному графику. Сначала появились вечер и ночь, небо заволокли тяжёлые дождевые тучи, которые нередко считали своим долгом обдать нас холодной влагой. Со второй половины августа происходило чередование солнечных дней с дождливыми. Дождливые дни иногда чередовались со снежными. Снег моментально таял, а с появлением солнца земля моментально высыхала.

Как ни странно, но с наступлением осени производительность труда несколько повысилась. Нам удалось не только ознакомить личный состав с планом работ, но и внушить каждому солдату, что при морозе эту работу делать труднее, и нас личный состав понял. Вообще с приходом Жолобова мне работать стало легче. Работа выполнялась быстрее. Гауптвахта, которой так много внимания уделял майор Тряскин, теперь была пуста, караульный пост снят. Жолобов обладал неимоверной силой внушения, логических доказательств. Я как-то присутствовал при индивидуальной беседе его с провинившимся солдатом. Жолобов сидел за столом, солдат стоял, и мне казалось, что он в основном смотрит на пудовые кулаки командира, которые покоились на столе. Ротный изредка отрывал руку от стола с целью подкрутить свои казацкие усы. Разговор у него был тихий, медленный, спокойный. Он почти никогда не повышал голос, говорил простым солдатским языком без применения мата. Результат такой беседы давал исключительный эффект.

В один из выдавшихся тёплых осенних дней мы с рядовым Мажуриным делали переучёт деталей, завезенных к месту монтажа. Когда мы проходили овраг, по дну которого текла безымянная речушка, увидели несколько оленей, пьющих  воду. Они бегло окинули нас своими круглыми, ничего не выражающими глазами и продолжали заниматься своим делом, усмотрев, что предмет их внимания удаляется.

- Раз появились олени, так скоро появятся их хозяева, – сказал солдат, – пойдём к ним на свеженинку-оленинку!

Он рассказывал по дороге, как их принимали ненцы в своих чумах, как поили чаем и угощали мясом, которое варилось в чуме на костре.

- Товарищ лейтенант, – завершая свой рассказ о хозяевах этого края, сказал Мажурин, – Вы увидите, какие это гостеприимные люди, какие они добрые. Если кто-нибудь будет Вам говорить,что они дикари, то Вы не верьте им. – Он немного помолчал, а затем продолжил: – конечно, если не наступать им на ноги. Они обиды не прощают. Однажды один заезжий проходимец подстрелил оленя. Затащил его домой, обработал и жрал понемногу. Когда он стрелял в него, в тундре никого поблизости не было. Чумы стояли километрах в тридцати от браконьера. Однако ненцы обнаружили пропажу. После недолгих поисков они обнаружили вора и пожаловались своему старшему Вылке. Вылко – депутат Верховного СоветаСССР. Живёт он на Новой земле, но представляет в Верховном совете как островных, так и материковых ненцев. Было возбуждено уголовное дело, и браконьеру пришлось расстаться со своим личным имуществом и отсидеть десять лет в тюрьме!

Через некоторое время Мажурин сказал мне, что где-то около трёх километров от нас есть стоянка аборигенов. Ближе они уже подходить не будут. С этой точки они поворачивают опять на юг к Мизени. Там в лесах оленям легче находить корм. Недалёко от Мизени кочевникам построили посёлок, чтобы они жили в домах, однако в домах селилась только молодёжь, а старики ставили во дворах чумы и жили в них. В ближайшее воскресенье мы со моим помощником-кладовщиком пошли в гости. По словам Мажурина, стойбище должно было находиться в паре километров от северной антенны. Спешить было нам некуда, шли мы тихим шагом, наслаждаясь погодой и осенней дрёмой тундры. Несмотря на то, что уже несколько раз дождь сменялся снегопадом, сегодня было тепло и безоблачно.

- А Вы знаете, товарищ лейтенант, – лукаво смотря на меня, начал новую байку Мажурин, – что майор Иванько в какой-то мере мой родственник?

- Да? – с удивлением спросил я у него. – Скажи, пожалуйста, почему же он своего родственника заслал на самую дальнюю точку?

- А он этого не знает, – ответил солдат, как будто ожидал этого вопроса. – Если бы он это знал, он меня бы заслал ещё дальше, к примеру, на Землю Франца-Иосифа, или ещё дальше. Дело вот в чём. Майор Иванько в прошлом году был, как и Вы, начальником участка в звании капитана. Мы строили в одном рыбацком посёлке небольшой причал с пирсом. Там впоследствии должна была быть заправочная станция для малого и каботажного флота. Посёлок по сравнению с другими был немаленький. В нём был магазин и рыборазделочный пункт или завод, чёрт его знает. Когда в посёлке появились стройбатовцы, то в магазине достать водку стало делом проблематичным. Нет, Вы же знаете, наши ребята трудяги. А вот когда они познакомились с девчонками и с женщинами из  этого рыбного производства, то это уж совсем другое дело. Прийти в гости и не захватить с собой бутылку считалось делом нетактичным. Хотя были там женщины, которые сами ставили бутылку на стол, или в крайнем случае на столе появлялась брага. Но ни один вечер не проходил без выпивки. Я тоже познакомился с молодой женщиной и чуть свободное время – шёл к ней. Она ставила на стол закуску, я – бутылку, и мы очень хорошо проводили время. Кстати, когда у меня бутылки не было, она тоже меня принимала и накрывала стол. К изобильному рыбному столу еще кувшинчик холодной бражки. Так вот, иди знай, что к этой самой молодухе в своё свободное время захаживал капитан Иванько. Если бы я это знал, я моментально сменил бы адрес. Кому это надо – вступать в конфликт с начальником участка, инженером, капитаном! Но я же не знал... И вот, значит, сидим мы с этой рыбачкой, едим рыбку, пьём бражку, в общем, тешимся по первому разряду. И надо же, чтобы я в коридоре услыхал голос Иванько! Обычно он разговаривал тихо, а здесь гремел, как пароходный гудок. Я понял, что так разговаривать мог только человек, принявший солидную дозу допинга. Когда звук коридорных шагов достиг наших дверей, звук затих, человек остановился, видно, он в полутёмном коридоре искал ручку двери. Я понял, что, кажется, тебе (так я думал о себе), мальчик, будет амба. Когда же поворотная ручка двери, прыгая и скрепя, начала выплясывать польку-бабочку, я убедился, что мысли мои были правильными. Рыбачка тоже уже была навеселе, велела мне лезть под койку, которую она вмиг поправила и накрыла одеялом так, чтобы оно достало до пола. Загоняя меня под кровать, она шепнула, что она сейчас его шуганет и он как пробка вылетит из комнаты. Ножки кровати были очень коротки, и сетка была соответственно у пола. Одно только меня утешало – что он должен вылететь из комнаты, как пробка. Однако правильно говорят, что в минуту опасности мозги работают лучше. Я придвинулся вплотную к стенке и даже попытался немного, сколь можно было, повернуться набок. И правильно сделал. Не успела моя подруга откинуть крючок, как дверь под напором Иванько с шумом распахнулась. Ничего не говоря, капитан схватил рыбачку, приподнял ее, сделал несколько шагов по комнате и бросил её на кровать. Нет, рыбачка не была крупной женщиной, правда, была хорошо упитанной на рыбке и хлебе. Однако несмотря на то, что я принял все меры предосторожности, удар по спине был такой сильный, что я едва не вскрикнул. Ей, видно, тоже хорошо досталось. Она вскрикнула, но пьяный Иванько это не совсем правильно понял, и я увидел отлетевшие пуговицы от халата рыбачки. Я сообразил, что если не приму никаких мер, они меня задавят. Собрав все силы, я животом прижался к стене, у которой стояла кровать. Таким образом я оказался, как говорят артиллеристы, в мёртвом пространстве. Сетка в центре прогибалась чуть ли не до пола. К счастью, то ли алкоголь на шефа подействовал, то ли другие причины подействовали, но эта дикая пляска продолжалась не долго. Кроватная сетка приподнялась, и я мог вздохнуть свободно. Рыбачка всё-таки его выставила и велела в таком виде больше не приходить, иначе она будет жаловаться командующему флота. Он что-то пробурчал, пытаясь обвинить её, вышел из комнаты, хлопнув дверью. Я вылез из укрытия.

- И ты тоже уходи вон, кобели проклятые! – крикнула она и заплакала.

Я ушёл. И всё-таки до конца сезона стройки я часто заходил к ней. Шеф сменил адрес. Его видели то в одной, то в другой комнате.

«Да, – подумал я, – так вот какой у меня начальник». Французы бы его называли Дон Жуаном, россияне таких людей называют ходоками, а в армии – морально неустойчивыми. Этот термин в положительных аттестациях не пишут, в противном случае аттестация переходит в отрицательное качество и идёт под сукно вышестоящего начальника. При этом офицеру не видать очередного звания как своих ушей без зеркала. Поэтому все Иванько, Ивановы, Шелухины (начальник сержантской школы) получают только положительные аттестации. Их служебные лестницы хорошо протирают и надраивают канифолью, чтобы они не соскользнули. Вскарабкавшись на вершину служебного положения, эти болваны-покровители раскачивали армейские устои в корне, насаждая подхалимаж, преклонение перед старшим начальником, ханжество и в какой-то мере казнокрадство и просто воровство. Когда я пришёл в управление, Иванько уже был майором.

Мы спустились с возвышенности. Перед нами распласталось заросшее травой плато, отсюда до чумов оставалось километра два. Когда мы зашли на равнину, наши ноги погрузились в воду чуть не до верха голенищ резиновых сапог. Земля под нами прогибалась, как сетка батута.

- Ты куда меня завёл, Сусанин? – спросил я солдата.

- Не бойтесь, товарищ лейтенант, здесь топей нет, это проверено.

Так, слушая рассказ Мажурина и размышляя над жизненными нюансами, мы медленно пробирались к намеченной цели – стойбищу ненцев. Поднявшись на возвышенность у северной антенны, мы увидели тундру такой, какую рисовали её у нас в учебниках по географии: большое стадо оленей, стойбище оленеводов и обязательным дымком над чумом, около чума обязательно должны быть нарты. Но ни преподаватели, ни ученики в школе и подумать не могли, что ненцы на нартах ездят и летом. Когда я увидел такую панораму, то даже  остановился. Чтобы пройти к чумам, нужно было просочиться через стадо оленей, а если присмотреться, то эта рогатая орава двигалась в нашем направлении.

- Мажурин, куда бежать будем? – шутливо спросил я солдата, хотя мне было не до шуток. Если Паниковский из «Двенадцать стульев» не любил, чтобы его били сапогами, то мне не улыбалась перспектива, чтобы олени меня потрясли на своих рогах.

- Ничего не будет. Бежать никуда не надо, – успокоил меня солдат, – просто сядем.

Мы присели на кочку. Олени подошли к нам на расстояние нескольких шагов, наклонили свои рогатые и безрогие головы, стали рассматривать нас своими глупыми, ничего не говорящими глазами. Самцы хрюкали, как свиньи, а самки стояли молча.

Я уже созрел и был готов к самому худшему, когда из плотного круга оленей вышел человек в малице. Головной убор малицы плотно закрыл голову человека. Наружу выходил только нос и видны были глаза. Раньше его фигура полностью сливалась с оленями, и мы его не видели.

- Здравствуйте, дорогие гости! Прошу к нам, – сказал хозяин. Он откинул капюшон малицы, и я узнал в нём Якова, бригадира оленеводов, который приезжал к нам в стройпосёлок. Он издал какой-то гортанный клич, и олени начали уходить в сторону. Мы прошли через стадо как сквозь строй. Когда подошли к чумам, а их было три, там царило полное безлюдье и безмолвие.

Около нас бегали жёлто-коричневые собачки и, стараясь выслужиться перед хозяином, лениво тявкали на нас, не забывая при этом приветливо крутить хвостом. Вышел какой-то мальчишка из чума, сел на нарты и ножом начал строгать какую-то планку. Рядом с ним лежал маленький не то колун, не то топорик. Впоследствии я узнал, что это весь инструмент, который применяется при изготовлении нарт. Собираются нарты без единого гвоздя, а скорость оленьей упряжки иногда достигает 40 километров в час. Мастеровой бросил на нас ничего не выражающий взгляд и продолжил своё дело.

Яков пригласил нас войти в чум. Видя, что я остановился перед чумом в поисках дверей, он отодвинул висящий на берёстовом покрытии чума кусок оленьей шкуры и ловко нырнул в открывшийся треугольник проёма. Я последовал за ним и, наткнувшись на какой-то висящий сверток, остановился.

- Заходи-заходи! – пригласил Яков и вмиг сбросил малицу, показывая этим, что мы зашли не на минутку.

Я отодвинул в сторону свёрток и зашёл в чум. Через верхнее отверстие в чуме пробивались робкие лучи солнца, но в чуме было светло, тепло и как-то спокойно. Я рассматривал пакет у двери. Он качался. Всё время в чум, как к себе домой, входили собачки и своими мордами или хвостами задевали этот свёрток. Я даже возомнил себя опытным дизайнером и хотел предложить хозяину перевесить этот свёрток подальше от дверей, чтобы он не мешал заходить в чум, но я так часто попадал впросак, что у меня начало вырабатываться тормозное устройство. На этот раз я также воздержался от совета. Полы чума были выполнены из оленьих шкур, уложенных по периметру чума. Нейтральная часть была отсыпана глинистым утрамбованным грунтом. Немного правее от центра чума находился очаг, над которым была перекладина,  покоющаяся на двух рогообразных стойках. К перекладине был подвешен довольно большой котёл, в котором варились куски оленьего мяса. Сладкий запах мха-лишайника и ягеля висел в чуме. На оленьих шкурах вдоль периметра чума у стен стояли (именно стояли!) полновесные подушки из гагачьего пуха. Подушки были в чистых светло-цветастых наволочках. Диву даёшься, что находясь от открытого огня в двух метрах, эти подушки были чистыми. Недалёко от очага напротив входа стоял столик высотой 40-50 см, сделанный из очень хорошо подогнанных строганых досок. Свежая древесина стола светилась годовыми кольцами. Перед очагом слева от двери висел сосковый умывальник, а в искусно притороченной деревянной мыльнице лежал кусок мыла. Под умывальником не было традиционного тазика, вода стекала в продолговатое углубление в земле и по нему ручейком уходил из чума. Нас усадили за стол на шкуры. Была небольшая заминка с ногами в резиновых сапогах. За столом они оказались как бы лишними, их не было куда деть. Увидев, как это делают хозяин и гости, которые вошли вслед за нами, мы успешно решили эту задачу. Оказывается, что за столом можно сидеть на собственных ногах, только к этому нужно привыкнуть. Мы сидели за столом и вели беседу. У меня было очень много вопросов.

- Как вы, делая переходы по тундре на сотни километров в туман, вьюгу  ориентируетесь? – спросил я.

- А разве вы в городе в туман, вьюгу или ночью сидите дома? – вопросом

на вопрос ответил Яков.

- Ну в городе есть улицы, и мы идём по ним.

- Это верно, – согласился он. – А скажи, когда ты идёшь по улице, ты на каждом углу читаешь название улиц?

- Конечно, нет. Этого не требуется.-

- Вот и мы не читаем. Нам этого не требуется. Мы знаем наш край. Мы идём по дорогам, по которым ходили наши предки. Они передали эти дороги нам, мы передаём их нашим детям. Жаль только, что наши дети, вырастая, стремятся уйти в города, поселиться в домах, работать на полях и заводах. В колхозах при оленях остаются очень немногие. Жаль.Ведь олень кормит и рабочих, и крестьян. А сколько золота даёт его шкура, из которой вырабатывают замшу и продают заграницу! Тундра без оленей существовать не может, так же как и олень без тундры. И тому, и другому нужен человек, а человек-то и уходит из тундры и теряет всё то, что ему подарила природа. Нельзя насильно у родителей забирать детей почти что на год, обучая их грамоте, но отучая их от жизни в тундре, которая не может жить без детей! Эти дети должны воспитывать своих детей, показать и научить их пользоваться дорогами, по которым шли их предки.

Логика Якова была беспредельна. Он был человек тундры, но он старел. Он прошёл горнила войны от Москвы до Берлина, несколько раз был ранен и вернулся в тундру. Имеет трёх сыновей. Один учится в Архангельске в сельхозтехникуме, другой – в Мизени, в школе-интернате. В чуме послышался какой-то не то скрип, не то писк. Яков встал со своего места, подошёл к двери и толкнул висящий свёрток. Писк утих.

- А это мой третий сын, – с гордостью сказал Яков, – он родился месяц назад. Я надеюсь, что он подрастёт и согреет старость своего отца, как я согреваю своего отца, который сейчас пасёт со мной оленей. Он показал на старика, который сидел с нами за столом, но в беседе участия не принимал, не знал русского языка. Я не усидел. Поднявшись, подошёл к двери и приподнял уголочек прикрывающего торец свёртка. На меня уставилась смуглая мордашка симпатичного младенца с двумя немного раскосыми угольно-чёрными глазками и маленьким, еле возвышающимся над личиком бугорком носика. Я осторожно опустил уголок свёртка. Так вот она в чём, разгадка расположения свёртка! И люди, и собаки, входя и выходя, качают свёрток – колыбель младенца.

Подошла к столу хозяйка. Это была стройная среднего роста женщина с круглым, типично ненецким лицом, со жгуче-чёрными глазами. За стол она не садилась, малицу не снимала. Яков ей что-то сказал по-ненецки и она удалилась так же тихо, как подошла к столу. Какая-то аналогия вырисовывалась между оленями и людьми, между мужчинами и женщинами. Мужчины здесь разговаривают – женщины молчат, олени-самцы трубят и хрюкают – ярки-самки беззвучны. Хозяйка поставила на стол большой чайник и шесть маленьких чашечек, немного меньше тех, из которых у нас пьют кофе. Началось чаепитие. Я выпил свой чай. Хозяин, не спрашивая моего согласия, налил мне следующую чашку, которую я тоже выпил. Я отставил чашку в сторону, но хозяин её снова наполнил. Я снизил темп питья, но всё-таки чашка освобождалась, и мне наливали следующую. После шестой чашки я увидел, что один из ненцев повернул чашку донцем кверху. Выпив седьмую чашку, я перевернул её, и на этом моё чаепитие прекратилось. Когда все чашки на столе были перевёрнуты, хозяйка убрала чайник и чашки и большим деревянным крючком начала из котла вытаскивать огромные куски мяса и выкладывать их на стол. Каждый сидевший за столом подтягивал к себе кусок. Мясо было хорошо разварено и легко разбиралось руками. Ни вилок, ни других приспособлений на столе не было. Беседа во время обеда не прекращалась. Тема была одна: государство от колхозов брало много, а своим товаром кочевников снабжало очень скудно. Мука, соль, ситец, порох, патроны, да и сами ружья – всё было в дефиците. Часто защищать оленей и самому защищаться от волков приходится рогатиной.

На обратном пути в стройпосёлок мы шли как бывалые кочевники. Мы прошли через стадо оленей. Те наклоняли к нам головы с рогами и без рогов, но когда видели, что мы идём не останавливаясь, отходили от нас с видом «лучше не связываться».

После этого визита ненцы несколько раз посещали нас, приводили оленей, меняли их на муку.

В один из ненастных дней шёл дождь и немного штормило. Пришёл посыльный с маяка и передал, что ночью подошёл буксир и оставил на плаву большую ёмкость. Моряки закрепили её, а сами ушли, так как надвигался шторм. Я подсчитал, что ёмкость должна была весить около пяти тонн, так что одним трактором и санями можно будет ёмкость перевезти. Снарядив трактор, мы взяли запасной стальной канат и выехали вытаскивать оставленный нам подарок. Ветер усиливался. На просматри­ваемых участках моря уже явно виднелись белые гребешки волн. Начи­нался шторм. От того, что мы это видели и осознавали, нам легче не бы­ло. На берегу нас встретили довольно внушительные валы разбушевавше­гося моря. Наша ёмкость бойко подскакивала на гребнях волн, натяги­вая швартовый канат, и стремительно опускалась одним бортом вниз, словно утка достающая корм со дна. Трактор к импровизированному кнехту подойти не мог – был сильно крутой спуск к берегу. Мы начали прикреплять наш буксирный канат к швартовому. Был прилив. Волны разбивались о скалы и обрушивали на чальщиков потоки холодной воды. Чальщики, сменяя друг друга, бежали наверх,чтобы там немного согреться и просушиться. Наконец канаты были соединены, и тракторист начал тянуть ёмкость, которая от нас была примерно на расстоянии пятидесяти метров. Сначала ёмкость подчинилась силе мотора трактора, перестала клевать и поплыла к берегу, но через І5-20 метров трактор начал буксовать на скальном грунте, не продвигаясь вперёд ни на метр. Его заносило влево и вправо по радиусу, но ёмкость сидела на скальном грунте уверенно и прочно. Попытка сдвинуть ёмкость рывками не увенчалась успехом, на четвёртой попытке трос лопнул. Ребята кинулись к швартовому канату и накинули его на скалу. Трос не сопротивлялся, ёмкость твёрдо сидела на грунте дна моря. Наступил вечер. Мы ещё раз проверили закрепленные тросы и решили работы прекратить.

На утро два трактора с новыми стальными канатами, с успевшими за ночь обсохнуть солдатами сразу после завтрака отправились к ёмкости. Ветер за ночь успел повернуть и сбил волны. Море как бы отдыхало от вчерашнего шторма. Был отлив. Мы увидели, что наша ёмкость уселась в расщелину между двумя скалками и, приподняв передний торец, опустила задний. Она словно просила нас помочь ей выбраться из силков, после того как мы соединили швартовый канат с двумя буксирами, и с этой работой мы справились легко. Попытка протащить емкость двумя тракторами через ущелье, в котором она сидела, успеха не имела.

- Слушай, лейтенант, – сказал я Краморенко, – что-то непонятно мне, почему она не сдвигается с места. А не послать бы нам кого-нибудь попроворнее, чтобы по швартовому тросу добрался до ёмкости и открыл люк? Пока нет прилива,  можно по тросу добраться к ёмкости, а там по скобам в торце добраться до люка.

Василию разжёвывать идею было излишне. Достали пеньковый канат, сделали по размеру две петли, перекинули через стальной швартовый канат. Солдат взял гаечный ключ, встал ногами в петли пенькового каната. Подтягиваясь на руках, ногами солдат передвигал вперёд пеньковый канат и за несколько минут добрался к ёмкости. Когда он открыл люк, то увидел, что 3/4 ёмкости заполнено водой. На заводе не поставили резиновую прокладку под крышку люка. Экспедиторы на это по неграмотности не обратили внимания. Если бы ёмкость вся наполнилась водой при транспортировке, неизвестно, что бы было с буксиром, но то, что ёмкость пришлось бы потопить – сомнений нет. Нам стало ясно, почему ёмкость стала такой тяжелой. Отделение солдат вёдрами черпало до вечера воду.

Сначала работали одним ведром. Люк был мал, и вторым ведром нельзя было работать. Когда в середину мог залезть солдат, работа пошла быстрее. Вечером при полном приливе ёмкость всплыла над ущельем и, гонимая ветром, даже на несколько метров подплыла ближе к берегу. Лейтенант Краморенко по камням перешёл на небольшую скалу, выступающую из-под воды, чтобы быть видным трактористам наверху. Швартовый канат был полностью потоплен приливной водой. Василий поднял руку, что означало «Будь готов!», а затем дал команду тракторам тянуть троса. Швартовый канат под водой зацепился за какой-то камень. При натяжке он с силой вырвался из-под воды и ударил Краморенко с такой силой, что Василий отлетел метра на четыре от камн, на котором стоял, и упал в воду. Солдаты, стоявшие у кромки воды, кинулись в воду спасать своего командира. Схватив за руки, они потянули его к берегу. Почувствовав землю, Василий стал на ноги и быстро пошёл на берег. Только глаза его не подчинились усилиям показного спокойствия. В них оставался ужас происшедшего. Я побежал к нему и осведомился, всё ли с ним в порядке.

- Как будто порядок... Надо же быть таким олухом, чтобы забыть об этом канате! Во время отлива я хотел освободить этот канат и забыл, а затем он потонул в приливной воде.

Он сел у костра и снял шинель. Солдаты взяли шинель, выжали её и повесили около костра. Василий снял гимнастёрку, нательную рубашку, выжав их, растянул всё перед огнём. Когда с одежды повалил густой пар, он рубашку и гимнастёрку надел на себя. Я снял с себя телогрейку, которую носил вместо шинели, и отдал её Василию. Трактористы и солдаты, которые находились наверху у тракторов, не заметили происшествия. Направляя трактора то в одну, то в другую сторону, они медленно вытащили ёмкость наверх. Выбрав момент, когда ёмкость приподняла переднюю часть на каком-то бугорке, вторым трактором подтащили сани-волокушу и водрузили её на сани. Дальше ДТ-54 сам потащил спасённую детальку на место монтажа.

Утром мне Василий в кратком изложении передал содержание беседы с командиром роты.

- Странно, – сказал в завершение разговора взводный, – я пострадал, и меня ещё отчитали. Воистину говорится: «За мое жито мене побито».

- Мною это пройдено несколько раньше, – сказал я ему в утешение, имея в виду первую мою попытку столкнуть понтон. Мы посмеялись друг над другом и пошли трудиться.


Экспедиция завершала свою работу. Кое-что доделывалось, кое-что консервировалось, но в основном делали работу, которую планировалось проводить в следующем году

В субботу после обеда, оставив одного дежурного офицера с солдатами, по предложению Жолобова мы четверо (замполит от мероприятия отказался) пошли на рыбалку. Малая рыбка была во всех ручьях. Но настоящая рыбалка была от нас километрах в 10-15. Рыба в этих местах непуганная и, следуя вековым традициям, подымается по водопадам до 10 метров вверх из моря в ручьи, где под корягами и торфяными козырьками метает икру. В эти места и влекли нас охотничьи и рыбацкие страсти. Было ещё светло, когда мы добрались к первой курии. Курия – это маленькое сооружение, что-то среднее между домиком и шалашом. В ней могли разместиться на ночлег 5-6 человек.

На полу в этой курии лежала сухая трава, у маленького окошка стоял маленький столик, как в чумах, в углу стояла бутылка с керосином. На стене висели мешочки с перловкой, с сухим картофелем, солью, спички, завёрнутые в промасленную бумагу. На столе стояли чайник и четыре чашки. У дверей курии с наружной стороны было устройство для подвески чайника над огнём. Запас дров был внутри.

Жолобов, как заправский рыболов или браконьер, развернул принесенную сеть. Один конец сети закрепили у курии, другой перебросили через ручей, воды которого уходили в море. Ручей питался водопадом, образованным маленькой речушкой, текущей на высоте около десяти метров.

- Рыба, заходя в ручей для метания икры или возвращаясь в море, обязательно попадёт к нам в сеть, – с видом большого знатока объяснял нам ротный, как будто только этим делом он всегда занимался.

Пока попадёт рыба или не попадёт, нам нужно было поужинать. Решили собрать грибы, перловку мы взяли с собой, также у нас был сухой картофель. Грибная солянка нам на ужин обеспечена. Василий взял винтовку, которую мы с собой прихватили на всякий случай, вёдра, которые мы принесли для рыбы, если ей вздумается попасть к нам в сети, и пошли за грибами. Я должен оговориться, что выражение «собирать грибы» в тундре неприменимо, здесь поменялись местами грибы и деревья. Если в обычном лесу грибы растут под деревьями, то здесь под громадными подберёзовиками, не имеющими ни одной червоточины, расположены карликовые берёзы. Поэтому на поляне с карликовыми берёзами можно видеть грибы на площади в радиусе зрения. Мне, как грибнику (во всяком случае я себя таким считаю), совершенно было неинтересно рвать грибы, и я от всей компании солидно отстал. Начало темнеть. Солнце зашло за горизонт, оставив после себя светло-розовый закат, который свой цвет передал причудливо извивающемуся ручью. Ручей в некоторых местах имел ширину один метр, а в некоторых местах растекался на ширину 5-6 метров, образуя озёрца глубиной 50-60 сантиметров. Я шёл по ручью и любовался игрой цвета заката, отражённого в этих маленьких водоёмах. Вода в них была насквозь прозрачная. Отчётливо виднелись камушки на дне, тщательно отшлифованные водными потокам на протяжении многих десятилетий, а может быть, и веков. Любуясь природой, я не обратил внимания, когда из нависшего козырька дёрна выплыла громадная рыбина.

Она плавно шевелила хвостом, расставляя плавники, ритмично работая жабрами. Затем выплыли ещё несколько рыбин такой же величины. Они плыли таинственно, сказочно и величаво. Я любовался ими так же, как и камушками на дне водоёмов. Состояние эйфории длилось до того момента, когда неизвестно откуда, из космоса ли, или из недр земли мощным ударом, чуть не сбившим с ног, меня поразил азарт охотника, рыболова, хотя охотником я никогда не был, а рыболовством занимался очень, очень мало. Огонь азарта был оглушительный. В какой-то миг я остановился и в следующее мгновенье бегом кинулся к друзьям. Добежав до полянки, я им что-то начал кричать. Жолобов бегом кинулся навстречу. Он подумал, что какое-то ЧП в роте. Я начал ему рассказывать об увиденном. Моментально были выброшены грибы из вёдер, и мы поспешили к речушке. Желобов подошёл с винтовкой к озерцу, где плавало штук десять рыбин. Выстрел прозвучал неожиданно и оглушительно. Рыба поднялась на поверхность, и мы бросились её вытаскивать на берег. До наступления темноты мы взяли около 30 килограммов рыбы. Доктор пожертвовал своей гимнастёркой – рыба в два ведра не поместилась. Такую рыбу я видел впервые. После очистки в ведре оказалось около трёх килограммов икры, очень похожей на кетовую. Мы натолкали полный чайник рыбы и поставили её на огонь. Для сухой картошки в чайнике места не оказалось. Когда рыба сварилась, мы её выложили на доску, предварительно доску застелили свежими вымытыми листьями. Возник вопрос, как мы будем транспортировать рыбу, когда к нашему улову добавится рыба из сетей, которые мы уже установили. Решили подождать до утра: тогда и будем принимать решение в зависимости от улова. Спали со всеми неудобствами, которые могут быть в дороге – жёстко, тесно, холодно, да ещё и с комарами, которым давно уже была пора околеть.

Только рассвело – мы поднялись, вышли из своего «дворца». Наступила торжественная тишина. Мы медленно, растягивая удовольствие пошли доставать рыбу из сетей. Два человека стали развязывать верёвки, которые держали сети, двое встали на страховку с двух сторон, чтобы подстраховать работающих, но главное – чтобы вытаскивать рыбу. Меня Жолобов определил на подстраховку, дабы затем использовать на транспортировке рыбы. И вот верёвки отвязаны. Однако никакого возмущения воды не наблюдается. Неужели рыба свыклась со своим заточением в сети? Перебросили крепёжные верёвки на одну сторону и потянули. Вместо сети на берегу ручья лежало дырявое сетевое полотнище. Рыба нам доказала, что веками установленная традиция всего живого к воспроизводству потомства, установленная может быть, самим Создателем, не может быть остановлена никем, даже человеком. Немая сцена, описание которой достойно только одного Гоголя, длилась недолго. Взрыв мата и проклятий всей рыбе потряс не только сушу и море, но и нас.

Мы такого от Жолобова не слышали даже в самые критические минуты. Как мы узнали впоследствии, Жолобов одолжил эту сеть у товарища. Перед тем, как отправиться домой, мы прошли километр по ручью, в котором взяли неплохой улов, но ни одной рыбы там не видели.

Обрывки сетей, винтовку, рыбу и икру по весу мы распределили поровну «на глаз». Всю дорогу шли молча.

Воскресный рыбный стол был великолепным. Солдаты его оценили достойно. Икру, которая потеряла товарный вид, мы на кухню не передали. Солить икру нужно уметь, а мы не умели. Однако ни грамма икры не пропало...

Выходные дни для нас были святы. Мы отдыхали, как могли, крутили кинокартины, которые привезли с собой. Сначала крутили как положено, затем крутили эти же картины в обратную сторону. Получалось довольно забавно. Признаться, кино, домино, шашки, шахматы уже надоели. Волейбол не надоел, но частые ветры и дожди мешали проводить стихийные турниры. Рабочие дни оставались рабочими. Они были напряжёнными и, как следствие,  плодотворными. Мы не давали возможности никому из личного состава задумываться о доме, грустить. Все, от рядового до офицера, всё время были в работе, и все ждали возвращения на большую землю. Изменение в нашу жизнь внёс дежурный по гарнизону Канин Нос, который вызвал Жолобова в посёлок. Ротный вернулся через полтора часа и сразу направился ко мне.

- Я получил приказ со всем личным составом прибыть в Ваенгу. На объекте останется группа в 20 человек для консервации объекта на зиму, а также, как всегда, зимовщики пять человек, – на одном дыхании выпалил мне ротный, – оставшийся личный состав передаётся в подчинение начальнику участка.

- На чём уходите? Когда? – спросил я.

- Через двое суток за нами придет корабль.

Двое суток промелькнули, как сон. В стройпосёлке стало тихо и неуютно. Я зашёл в казарму, где в основном нары были свободны. На камбузе ещё пахло недавно приготовленным завтраком, но печи были холодными.

Я пошёл на берег. На рейде стоял маленький кораблик. Диву даёшься, как он может вместить столько людей! К берегу подошёл катерок со шлюпкой. Погода была на диво тихой. Первая группа солдат в считанные минуты заполнила шлюпку и катер. Оставшимся передали пакет с письмами с большой земли. Я получил от Софушки сразу три письма. Она вернулась с юга и начала работать в школе опять с большой загрузкой. Дома, в Одессе и в Овидиополе всё в порядке. Все живы и здоровы, чего и мне желают. Из прежних друзей заходит иногда Зарин, в основном знакомство ведёт с учителями. Есть довольно интересные и содержательные люди. Живёт она теперь в семейном общежитии. Комната 16 квадратных метров тёплая, дровами обеспечена – вот, собственно, и всё. В заключение было высказано беспокойство, как мне работается, здоров ли. «Скучаю, жду, целую, Софья». Все три письма были на один манер. Я тоже скучаю, жду, но когда вернусь – понятия не имею. Не секрет, что письмам я был рад, но секретом не будет и то, что на душе стало ещё хуже. Распрощавшись с личным составом и офицерами, отбывающими на большую землю, я ушёл домой. Завтра рабочий день, остались два отделения. В прорабской комнате я провёл остаток дня. Был составлен график работ в расчёте на двадцать человек. Теперь мне нужно будет вести внутренние работы, такие, как работа кухни, прачечной, бани, пекарни. На все эти работы были оставлены солдаты, но увязывать всё во времени и обеспечивать транспортом должен я. Работая, несколько забылся. После вечерней поверки с ребятами «забивали козла». Так потекло время последнего этапа экспедиции.

В один из дней нас проведала гостья, ненка из правления колхоза. Аня была депутатом Архангельского областного совета. Она проверяла бригады оленеводов, которые уже кочевали на юг, к Мизени, и по дороге захватила в Шойне для нас почту. Опять я получил два письма от жены. Она с огорчением сообщила, что нас с точки снимут только в начале ноября. Это ей сказал Иванько. Официально этой информации мы не получили. С Аней я передал письмо домой. Она на обратном пути отдаст его на почте в Шойне.

Подошли праздники 7 ноября. Очевидно, это не начало ноября, нас с точки никто не снимал. Я в посёлке Канин Нос достал немного свежей трески, и мы сделали праздничный обед. Я поздравил личный состав с праздником Октября. Крутили кинокартины. 8 ноября все, кроме дежурной службы, направились в посёлок Канин Нос. У всех там были друзья. Меня пригласил на торжественный обед начальник погранзаставы старший лейтенант Олег Никитин, человек высокой культуры, нравственности, патриотизма. В одной из доверительных бесед я спросил его, как он оказался на Канином Носу. То, что я узнал от него, меня потрясло.

Отец Олега погиб на фронте, и мальчика определили в Суворовское училище, после которого он поступил в Высшее пограничное училище и с отличным аттестатом окончил его. Работать начал на Западной границе СССР. Он считал, что важнее пограничных войск в мирное время войск нет. Знал он свою работу досконально. «Наша работа и в мирное время, и во время войны одинаковая. Мы всегда на войне», – говорил он. Выполнение требований уставов, преданность Родине в нём были заложены основательно за восемь лет учёбы. И надо же такому случиться, что при отдаче приказания на выполнение задачи, правда, довольно тяжёлой, один солдат сказал, что выполнять его не будет. Олег повторил приказание. Солдат на второе приказание ответил ему, что если он такой умный, пусть сам идёт и выполняет это приказание.

В жизни молодой лейтенант был очень сдержан, спокоен и пользовался авторитетом у солдат. Его уважали, за что бы он ни брался, у него всё выходило. Он был отличный спортсмен. Футбол, волейбол, городки, бокс, самбо – всем этим он овладел профессионально и обучал солдат. Услыхав такой ответ подчинённого, он ошалел, он был выбит из колеи, ему нанесли удар запретным приёмом. Он ничего не видел перед собой, кроме наглой морды вновь прибывшего солдата на заставу. Этого мгновенного помутнения разума или,  вернее, мгновенной потери контроля над собой было достаточно, чтобы нанести удар правой в челюсть, после которого карабин остался на месте, а солдат отлетел от строя на много метров. Карабин подняли, солдата отнесли на носилках, где ему вправляли челюсть. Дальше всё пошло, как по конвейеру: суд офицерской чести, потеря звёздочки на погонах и ссылка на внутреннюю границу у Каниного Носа. Ко времени нашего знакомства Олег свою звёздочку восстановил, но на настоящую границу его не перевели.

Я рассказал Олегу, как совершенно случайно стал строителем, рассказал о нашем городе, в котором хотелось бы что-то очень хорошее построить. Мы стали дружить. Когда я был в посёлке, я заходил на заставу, хотя не всегда он имел возможность принять меня. Когда он делал плановые обходы побережья, частенько заходил ко мне, и между праздными разговорами частенько меня инструктировал, на что нужно на берегу обращать внимание, и просил меня эту информацию включать в занятия с солдатами.

- Хоть здесь и внутренняя граница, от капиталистических стран нас отделяет море, которое охраняется морскими пограничниками, но современная техника обязывает нас быть бдительными, – сказал он мне в одной из бесед.

Как и ожидалось, когда в посёлок пришла шифровка-приказ законсервировать объект и прибыть на базу, именно Олег прислал нам эту весть с солдатом-пограничником.

Опечатав склады с материалами, собрав все отчётные документы за последние полтора месяца, я завернул всё в водонепроницаемую бумагу, поместил пакет в чемодан. Провёл последнюю беседу с солдатами-зимовщиками. Побывал на  берегу, где лежали у нас доски, битум, стальные конструкции. Всё было вывезено наверх и в полном порядке, внизу ничего не осталось. Осенне-зимнее море штормило, как бы негодуя на приближение зимы. На воде появились льдинки. Когда их соберётся много и пригонит их к берегу, то образуется шуга, через которую катер подойти к берегу не сумеет. Шуга может помешать нам попасть на корабль. Тянулись долгие, нудные дни ожидания судна. Полярная ночь каждые сутки становилась длиннее. В каждом корабле, проходящем мимо, нам мерещился наш, но они, не моргнув нам, уходили, и их огни скрывались за горизонтом. И когда казалось, что терпение уже лопнуло, ко мне в домик прибежал солдат и радостно сообщил, что около Канина Носа остановился и кинул якорь корабль и передал что-то семафором в посёлок. Была ночь. Мы выбежали из помещений и увидели корабль, вернее, не корабль, а огни корабля. Хотя у нас было всё в порядке, никто уже спать не мог. Утром, погрузив вещи на повозку, мы пошли на берег. До следующей весны мы попрощались с объектом. Стояла тихая морозная погода. Волны после шторма утихали, но с большой неохотой, как бы боясь признать своё поражение. Уходить на корабль будет тяжело, но возможно. Солдаты начали подносить брёвна, доски, собирая их по берегу, чтобы разжечь костёр. Разведя костёр, мы убивали двух зайцев сразу. Во-первых мы давали знать на корабль, что мы уже на берегу, во-вторых,  у костра мы просто грелись. Начало светать. Мы увидели, что нас на рейде ждал большой корабль, «Чумикан». Спустя небольшой промежуток времени нас увидели, и за нами вышел катер со шлюпкой. Был прилив. Было ясно, что волны не дадут нам нормально погрузиться, как погрузился основной состав. Никому ничего не сказав, я построил всех отъезжающих в две шеренги. Низкорослых переставил в первую шеренгу, рослых – во вторую:

- Группа, слушай мою команду! Когда подойдёт катер, первая шеренга садится на плечи второй шеренге, и вторая шеренга переносит первую в катер. Вторая шеренга возвращается, берёт вещи, несёт в катер и сама производит посадку. По приходе на корабль первая шеренга разгружает вещи после того, как вторая шеренга подымется на борт. Собрать вещи в одно место у берега! Разойдись!

Всё прошло как по нотам. Опытный рулевой сделал вираж, и шлюпка подошла близко к берегу. Десять человек на плечах товарищей были доставлены в шлюпку. Мокрые солдаты выбежали из воды, схватили вещи и второй раз побежали к шлюпке. Я побежал за ними, предварительно проверив, что на берегу ничего не осталось. Но случилось то, чего я предусмотреть не мог. То ли изменился ветер, то ли катер дёрнул шлюпку, которая быстро начала отплывать от берега, но когда я подошёл к шлюпке, то намокшие солдаты облепили корму и борт так, что я не мог сразу зацепиться. Сухие солдаты помогали мокрым залезть в шлюпку. Я по грудь был в воде, когда освободился кусок кормы, что дало мне возможность одной рукой схватиться за борт. Движущаяся шлюпка рывком оторвала меня от грунта, и я поплыл на боку за шлюпкой. Вода проникла до тела, заполняя все сухие уголки одежды. Мокрая одежда тянула вниз. Одна рука, которой я держался, начала млеть, второй уцепиться за борт я не мог, так как лежал на воде боком. Наконец ребята начали втаскивать меня на шлюпку. Несколько человек легли на корму и ловили мою вторую руку, но это им не удавалось. Тогда один из солдат снял с себя шарф и один конец его бросил мне на руку. Я его поймал и сразу перевернулся на живот.

Намокшая одежда, в особенности сапоги, полные воды, тянули вниз, но катер шёл средней скоростью, и встречный поток воды держал меня на поверхности. Наконец ребята схватили меня за шинель, затем за руки. Мы были уже далеко от берега, когда с помощью солдат я оказался в шлюпке. Заревел мотор, и катер дал полный вперёд. До корабля было около пяти миль. Мы намокшие сели на дно шлюпки, сухие ребята сели на банки, чтобы прикрыть нас от ветра, который усиливался по мере удаления от берега и увеличении скорости катера. От шеи до пяток холодная вода обжигала тело. На расстоянии 30-40 метров нас провожали любопытные тюлени, которые, упёршись ластами на небольшие льдинки, слушали монотонный рокот дизельного мотора катера. Прижавшись друг к другу, мы сидели в полудрёме, пока шлюпка не толкнулась о борт корабля. Кинутым из корабля концом шлюпка была остановлена. Когда подали штормтрап, начали подъём на корабль. Когда все мокрые солдаты поднялись, начали подавать вещи. С борта послышалась команда:

- Лейтенант, Вас вызывает командир корабля!

Я назначил сержанта старшим, подошёл к обледенелому штормтрапу. Теперь я с ним был уже на «ты». Одно мгновенье – и я был уже на корабле, несмотря на то, что штормтрап был раза в три длиннее того, по которому впервые высаживался на канинскую землю. Я спросил у матроса, как пройти к командиру корабля, но в этот же момент ко мне подошёл капитан-лейтенант Черницкий.

- Это я тебя вызывал, лейтенант, – сказал он. – Идём.

Пошёл за ним. По тому, что старпом не поздоровался, по его официальному тону я понял, что опять сделал что-то не так. Сначала мы поднялись по трапику к капитанскому мостику, не заходя в него, прошли по коридору и на два этажа по лестнице спустились вниз, опять пошли по коридору и зашли в каюту.

- Так вот, лейтенант, – поучительно начал свою проповедь старпом, – не будь идиотом. Кому это нужно, чтобы ты промокший стоял в шлюпке? Солдатам? Нет. Они без тебя справятся. Тебе? Нет. Ты заболеешь, и тебя как щенка вышвырнут с армии, и никто о тебе не вспомнит и тебе не помогут. Нам? Нет. Если ты заболеешь, нам придётся с тобой возиться и с твоими солдатами, т.е. делать твою работу. А у нас своей хоть отбавляй. Тебе приказали доставить солдат на базу – вот и доставляй!

Он замолк. Несколько минут постоял, что-то обдумывая, зашёл во вторую комнату и на своей кровати взял подушку и одеяло. Швырнув всё на диванчик, он уже более мирно произнес:

- На этом диване располагайся. Советую сходить в душевую. Попарься, после бани пропусти стаканчик и до обеда можешь поспать, тебя разбудят, солдат я размещу. По дороге домой мы eще должны будем зайти на точки и сдать грузы.

Он подошёл к шкафу, взял бутылку водки и налил полный гранёный стакан, затем, порывшись в шкафу, нашёл маленький кусочек хлеба и положил его на стакан. Поставив пирамидку на стол, он ушёл.

С каждой встречей старпом мне нравился всё больше и больше. Черноволосый, акуратно подстрижен, маленькие усики, черные, глубоко посаженные в глазницы глаза искрились лукавинкой, чем придавали его неулыбчивому лицу какую-то загадочность. И теперь высказав всё, что нужно было сказать, он вышел из каюты. Я осмотрел двухкомнатную каюту старпома. В первой комнате посреди стоял привинченный к полу стол, вдоль которого так же закреплённый стоял диванчик. На нём можно было сидеть за столом, а также использовать как кровать, что и сделал старпом. Книжный шкаф с небольшим количеством книг и секретером был прикреплён к стене. Иллюминатор находился довольно высоко над водой, смотрелся, как со второго этажа жилого дома. Вторая комната, спальня, была без иллюминатора В ней стояли  полуторная кровать, платяной шкаф. У двери между комнатой и спальней на стене в обойме висел графин с водой и стакан. При шторме вода могла вылиться, но графин и стакан останутся целыми.

Я посмотрел в свой чемодан, но сменного белья там не оказалось, я сдал его в стирку, а обратно не взял. Из банного аксессуара у меня было полотенце и мыло. Пришлось довольствоваться этим. В коридоре и в бане было жарко. Приятно было снять мокрую солёную одежду. Первым долгом я постирал в горячей воде гимнастёрку, брюки, бельё и всё развесил на обогревателе в предбаннике. По совету старпома я сделал воду максимально горячей (сауны и парной здесь не было) и встал под горячие струи душа. Я почувствовал, что только сейчас с меня начал выходить озноб. Возвратившись в каюту, аккуратно сложил брюки и гимнастёрку и положил их под простыню, тёплое влажное бельё осталось на мне. Осушив стакан водки, ожидавший меня, лёг на диванчик и уснул. Обстановка для сна была благоприятной. Через иллюминатор в каюту свет едва проникал, выпитая водка приятно расплылась по всему телу и разогревала каждую клетку, стояночный двигатель работал без надрыва и был едва слышен – идиллия...

Но вот сквозь сон я услышал, как включили ходовые двигатели, послышался звонкий грохот подымаемой якорной цепи. По тому, что лёгкое покачивание корабля на стоянке прекратилось, можно было понять, что мы покидаем Канин Нос. Но в следующее мгновенье случилось нечто неординарное. Раздался страшный скрежет. Корабль тряхнуло. Стоящие два стула, не закреплённые к полу, с шумом опрокинулись, с полок посыпались книги. На корабле завыла сирена. Послышался топот по коридору. Я поднялся с дивана и подошёл к иллюминатору. Корабль продолжал двигаться. Притихшие ходовые двигатели вновь заработали громко, от чего по судну пошла небольшая вибрация. Канинская земля начала быстро удаляться. Я принялся приводить в порядок каюту. Поставил на места опрокинутые стулья, начал собирать разбросанные по каюте книги. В каюту влетел Юрий Дмитриевич. Лицо его было перекошено в гневе.

- Я говорил этому засранцу, чтобы на борт бабу не брал. Не послушался. Хорошо ещё отделались! – выпалил он и зашёл в спальню, осмотрел её и ушёл так же неожиданно, как и появился.

Я понял, что он, как настоящий моряк, был суеверен. О таких моряках я читал в рассказах Новикова-Прибоя «Цусима», «Морские рассказы», «Солёная купель». Старпом считал, что на транспортные корабли посторонних женщин брать нельзя, это ведёт к несчастью. А момент наступил такой, что к несчастью корабль был очень близок. Пока судно стояло на якоре, был отлив. Судно опустилось примерно на три метра. В лоции это указано, и штурман знал, что киль осел. Проверка расстояния под килем до грунта радиоакустическим прибором показала, что кораблю ничего не угрожает, однако при развороте судно днищем напоролось на отдельную скалу, видимо, небольшую. Таких мест в море много. После того, как старпом ушёл, я ещё раз лёг на своё место и проснулся только к обеду, когда кто-то постучал в дверь.

- Войдите, – сказал я сквозь сон, не понимая, кто может стучать. В дверях появилась миловидная девушка в белом передничке.

- Прошу в кают-компанию на обед, – сказала она и скрылась за дверью.

Я не знал, как мне быть. Аттестата у меня не было, он находился в роте. Корабль военный, необходимо сдать продовольственный аттестат. Решил на обед не ходить, пока не выясню со старпомом. Однако решил одеться и проверить, как расположился личный состав. Минут через десять уже без стука в дверь ворвался старпом.

- Ты что, совсем спятил!? Командир приглашает на обед, а ты брезгуешь. А ты знаешь, что это оскорбление командира?

- Я же не сдал аттестат, – попытался оправдаться я.

- Ну и пехота, – вздохнул он и уже чуть ли не приказом добавил: – идём!

Кают-компания на этом корабле представляла собой комнату 40х50 кв.м. Посреди комнаты стоял длинный стол и кресла, в которые можно было садиться, не мешая рядом сидящему. Всё было прикреплено к полу. Борта стола были опущены. Ни окон, ни иллюминаторов в помещении не было. Справа в углу стоял рояль, слева – книжный шкаф с книгами. Когда я зашёл, со старпомом некоторые офицеры сидели за столом, некоторые стояли в стороне группами и разговаривали, не обращая на меня внимания, хотя пехотную форму я носил один. Юрий подвёл меня к столу и, показывая на кресло, сказал, что это моё место, пока я на корабле. Он отошёл в сторону, посмотрел на часы и занял место за столом. Все офицеры заняли свои места за столом. Зашёл командир корабля, капитан третьего ранга. Рядом с ним шла молодая симпатичная женщина. Раздалась команда старпома:

- Товарищи офицеры!

Все встали, приветствуя командира. Командир и его спутница заняли свои места. Последовала команда:

- Прошу садиться!

Обед начался.

- Сегодня у нас за столом начальник строительного участка Канин Нос – представил меня командир корабля офицерам.

Я поднялся с кресла, а затем, когда командир сел, я занял своё место. За столом были и вольнонаёмные из плавсостава. Они подчинялись всем правилам распорядка на корабле. Официантка ввезла сервировочный столик, на котором стояли салаты, супницы, хлебницы, ложки, вилки и ножи. Мы в экспедиции пользовались только ложками. Затем официантка убрала посуду и привезла вторые блюда и компот на десерт. После обеда часть обедающих ушла, а часть осталась в кают-компании, разделившись на мелкие группки, разговаривали. У меня знакомых не было. Я пошел прогуляться по кораблю. Зашёл в матросскую столовую, где разместилась часть солдат. Некоторым на ночь достались диванчики, стоящие вдоль стен, другим выдали раскладушки, которые они расставят после отбоя. Они уже пообедали. В помещении было тепло и вкусно пахло. Я поднялся по внутренней лестнице наверх, открыл дверь. Меня хлестанула холодная волна наружного ветра. Я всё-таки вышел и поднялся на верхнюю площадку над капитанским мостиком. Там был большой штурвал, компас и ещё какое-то оборудование. Морская вода отсюда была далеко внизу, и волны, а они всё-таки были, но не ощущались внутри корабля, смотрелись  как на картине Айвазовского – нарисованными. Здесь, на площадке, было холодно. Я вошёл в тамбур и спустился на один пролёт лестницы. Открыл  дверь, в которую я ещё не входил. Это был капитанский мостик. Напротив двери спиной ко мне стоял рулевой. На всю стену, противоположную двери,  было окно, в которое смотрел рулевой. Сбоку рулевого стояли человек шесть офицеров и смотрели в бинокли. Из-за перегородки вышел Юрий Дмитриевич. Увидев меня в дверях, он пригласил зайти в помещение. Я остановился около старпома, который в этот момент стоял у какого-то агрегата, похожего на большой радиоприёмник, смонтированный на стене, что-то крутил и внимательно смотрел на мигающие огоньки.


 

Старпом капитан-лейтенант

Юрий Дмитриевич Черницкий

прокладывает курс на Соловецкие острова


- Я проверяю расстояние от киля до грунта, чтобы свериться с лоцией, – объяснил он, заметив мою заинтересованность.

Затем он зашёл за перегородку в маленькую комнатку, где стояли шкафы с большими книгами, лоциями. На столике лежала карта с нанесённой тонко отточенным карандашом линией – это был наш курс.

- Юрий Дмитриевич, сколько офицеров ведут корабль? – спросил я старпома.

- Ведут корабль два человека, дежурный штурман и рулевой.

- А что делают эти офицеры? – недоумевающе спросил я.

- Эти офицеры из гидрографического управления. Ребята сидели в Ленинграде и протирали штаны в должности флагманских специалистов. Чтобы не портили воздух управления, начальник их выгнал в рейс проветриться. В настоящее время ведём корабль я и стоящий у штурвала рулевой. Все остальные играют, или, как они думают, помогают нам, – он сверкнул своими цыганскими глазами и добавил: – главное, что не мешают. Бери бинокль и тоже смотри!

Стоять на капитанском мостике с большим цейсовским биноклем в тёплом помещении и наблюдать за морем, миганием огней и маяков, ещё в момент, когда у тебя уйма свободного времени и ты не несёшь никакой ответственности – это ли не блаженство!? Но с биноклем к окну я не подошёл. Я ходил по капитанскому мостику и рассматривал массу приборов на стенах и на специальных столиках. Когда старпом (а теперь он был штурманом, ведущим корабль) зашёл в помещение штурмана, я со стороны начал наблюдать за его работой. Само помещение имело три стены и являлось как бы закоулком капитанского мостика. Оно было хорошо освещено. Лампы были расположены так, что свет падал на столик с картой, не давая тень на карту от руки штурмана и одновременно свет не попадал к рулевому, перед которым тускло освещался компас. Несмотря на то, что мы шли в порт Гремиху, старпом тонко зачиненным карандашом начертил линию к Святому Носу, а затем ещё и ещё к точкам захода корабля, о которых я не знал и которые на картах СССР не обозначались. Юрий что-то высчитывал, сверял с таблицами, листал лоцию. Один раз взял секстант и вышел на верхнюю площадку. Сверив курс по звёздам, удостоверившись, что мы идём правильно, учитывая течение, силу ветра, он определил, когда мы будем проходить тот или другой огонь или маяк. Когда старпом начал повторять виденные мной операции, мне стало неинтересно. Я взял бинокль и стал смотреть со всеми вперёдсмотрящими. Мы сейчас двигались не на юг к Соловецким островам, а на запад к порту Гремиха. Кто-то из стоящих офицеров прекрасно знал этот фарватер и объявлял, с какой стороны и с какими характеристиками должен появиться огонь или маяк. Один раз даже я раньше всех увидел огонь, но совсем не стой стороны, с которой ожидали все,  и вслух громко, как делали все, объявил. Офицеры повернули бинокли. Один из офицеров громко объявил, что с правого борта виден огонь встречного корабля и поправил названный мной угол, который изменялся пропорционально времени.

День приближался к концу. Слово «день» в этих широтах чисто условен. Определялся он только по часам. Солнце в декабре вообще не выходит из-за горизонта. Пригласили всех свободных от вахты на ужин. Я уже отказываться не стал. Старпома за столом не было, его заменил второй помощник. Ужин прошёл по сценарию обеда. После ужина я познакомился с вольнонаёмным  вторым механиком. Узнав, что я из Одессы, он подошёл ко мне и попросил рассказать о моём городе. Сам он питерец. В Одессе он никогда не был, хотя должен был быть на спортивных соревнованиях общества «Водник».

- Знаешь, лейтенант, я очень люблю свой город Питер. Недаром его называют Северной Пальмирой. А твой город я полюбил заочно, по рассказам. Не зря его называют Южной Пальмирой, – сказал он мне.

- Я тоже люблю свой город. Но очень хотел побывать в Ленинграде. Слава Богу, что мне уже три раза удалось там побывать. Однако Ленинграда я не знаю. Чтобы его узнать, нужно там пожить, а у меня такой возможности нет и в ближайшем будущем не будет.

Я ему начал рассказывать об Одессе, об её архитектуре, народе, традициях. Я рассказывал и рассказывать хотелось, потому что меня слушали. Николай, а моего собеседника именно так звали, изредка задавал мне вопросы, и я с удовольствием на них отвечал.

- Лейтенант, у меня есть предложение. Давай пойдём в мою каюту и продолжим нашу беседу, – сказал Николай.

- Не возражаю, – ответил я, так как в большой комнате после того, как её покинули все, стало неуютно.

Мы прошли по коридору, где была каюта старпома, и спустились на один ярус ниже. Пошли по такому же коридору, у такой же двери остановились. Каюта второго механика была такая же, как у старпома – двухкомнатная, но немного меньше. Я сел на диванчик. Николай вынул из шкафа бутылку портвейна «777»  и два яблока. Мы выпили по рюмочке вина, он налил по второй и поставил на стол.

- Спасибо за рассказ об Одессе, – сказал Николай, усевшись визави на приставной стул. – Если желаешь, я тебе тоже немного рассказу?

- Сделай милость.


* * *

- Сам я питерец во многих поколениях, – начал свой рассказ Николай, – закончил в Ленинграде Водный институт и стал инженером-механиком. По распределению попал в Заполярье, в Мурманск. На корабль был направлен третьим механиком и сразу ушёл в рейс. Ещё в школе я увлекался боксом, борьбой. В институте достиг мастера спорта по боксу.

Николай был невысокого роста, даже чуть ниже среднего, широкоплечий. И сейчас при небольшом весе походка была у него какая-то особая: делая шаг,  переставляемая нога его как бы прирастала к полу, и только затем движение начинала вторая нога. Чувствовалась необыкновенная устойчивость этого человека.

- Профессиональным спортсменом быть я не захотел, – продолжал свой рассказ Николай, – и с удовольствием уехал в Заполярье. Хотелось быстрее достигнуть самостоятельности и какого-то положения в жизни. У меня была девушка, дочь генерала-медика. У нас с ней были серьёзные планы. Но люди полагают, а Бог располагает. После первого рейса, в котором мы были около трёх месяцев, наш корабль вернулся в Мурманск. Мы пришвартовались от города где-то в трёх километрах, напротив посёлка Роста. После швартовки окончилась моя вахта, и я решил пойти в город. Расстояние небольшое. Дошёл до железнодорожной станции, поднялся наверх к вокзалу, там ещё стоял деревянный. Через пару минут я уже был на площади «Пяти углов» и на проспекте Сталина пошёл в парикмахерскую. Затем, перекусив в закусочной, решил пойти в кино. У кинотеатра творилось чёрт знает что. К кассе пробиться было трудно. Я встал в очередь. У самой кассы то и дело возникали целые баталии, кто-то хотел брать билеты вне очереди, а кто-то противился этому. Схватки становились яростнее с приближением к заветному окошку. Долгожданное окошко уже было рядом, когда какой-то верзила, по виду матрос, с зажатыми в руках деньгами начал оттеснять меня от кассы, действуя всеми существующими методами: локтями, коленями, угрозами, просто ударами локтей в грудь или коленями в места, не защищенные от ударов. Когда я почувствовал удар верзилы в грудь, то мгновенно отпарировал ударом левой в челюсть, отчего верзиле пришлось,  прежде чем встать на ноги, постоять немного на четвереньках, чтобы в какой-то мере уравновесить своё тело. Верзила, отплёвываясь, поднялся и прошипел: «Ну, падло, ты у меня ещё сегодня поплюёшься юшкой!» и ушёл. Сеанс начинался, и я сразу зашёл в зал. Верзила стоял с тремя мальчиками ему подобными, они смотрели на меня не прячась, даже наоборот, с каким-то вызовом.

Я вышел из кинотеатра в толпе бывших зрителей и прекрасно знал, что меня ожидает. Однако я просил Бога, чтобы эта компания не налетела на меня сейчас, когда я находился в толпе. Здесь я не мог маневрировать, и эти мальчики меня могли изуродовать. Ночь вступила в свои права, кругом было темно, но площадь у кинотеатра освещалась. Верзилу я обнаружил сразу, только он был не с тремя, а с восемью матросами. Все были под стать своему дружку. С толпой, выходящей из зала, я дошёл до середины площади и резко свернул в направлении своего причала. Мне надо было перейти речушку через мостик раньше моих преследователей, а они уже прибавляли скорость и двигались в моём направлении. Они были почему-то уверены, что я от них не убегу до некоторого времени. В этом я их не переубеждал, но когда расстояние резко начало уменьшаться между нами, я побежал. Они поняли свою ошибку и побежали за мной, но я уже был на мосту. Пробежав мост, я свернул с дороги на узкую тропинку. Мы были в той части города, куда горожане в ночное время старались не заходить. Тропинка была безлюдна. Бежать мне никто не мешал, зато преследователи, мешая друг другу, темп снизили, отстали и растянулись. Я заметил, что трое у заворота тропинки срезали угол и побежали, чтобы отрезать мне путь. Усилив бег, я чуток забежал вперёд моих преследователей. Нужно было решать, как действовать дальше. Когда увидел,что один из преследователей оторвался от своих друзей метров на двадцать, решение было принято. Я уменьшил скорость, делая вид, что устал, преследователь «клюнул» на мою уловку и скорость увеличил. Я уже слышал его дыхание за спиной. Выбрав момент, я резко остановился и повернулся, увидел занесенную надо мной руку с ременной бляхой. В прыжке я схватил руку нападающего, на которой был намотан ремень, и применил приём самбо. Нападающий с рёвом, как флагманская сирена, головой вниз полетел через подставленную мной спину. После такого приёма моего нападающего в медпункте называют «больной», но выражать соболезнование не было времени, нужно было убегать. Впереди, немного сбоку от тропинки, стояло дерево. Я свернул к нему. Двое нападающих были у меня за спиной в нескольких метрах. Я схватился за дерево,  круто повернулся и оказался сбоку от своих врагов. Они хотели при помощи дерева так же развернуться. Такой момент пропустить было невозможно. Удар правой сделал своё дело. Бегущий рядом хотел достать меня пряжкой, но падающий коллега его принял удар на себя. Ударив товарища, второй нападающий растерялся. Для меня было достаточно, чтобы я прыгнул на него и перевалил через себя, бросив его на стоящий рядом валун. Ударившись о валун и издав какой-то не то стон, не то клич, второй полностью отключился. До причала, где стоял мой корабль, оставалось совсем небольшое расстояние, когда я увидел, что спереди по тропе ко мне бежали три человека, сзади меня догоняли два. Они были настолько близко друг от друга, что начали между собой перекрикиваться. Сзади меня догонял мой знакомый верзила. Ждать, пока они сомкнут кольцо, было слишком опасно. Я круто повернул назад. Над ухом просвистела пряжка моего знакомого и полоснула бушлат. От удара я отвернулся, реакция не подвела, что нельзя было сказать о догоняющем. По боли в своей руке я понял, что скулу ему придётся долго лечить, а может быть, он станет пациентом дантиста. Второй догоняющий отскочил назад и громко давал указания друзьям. Он широко жестикулировал руками издали, показывая, как меня нужно бить. Несколько раз пряжка проходила по бушлату. Одному удалось схватить меня за рукав бушлата, от которого последний, издав звук заведенного мотоцикла, разорвался от воротника до фалды. Это была последняя жертва двух сражающихся сторон. Когда я схватил его за руку и применил приём, то звук вывернутой руки и удар головой об землю были идентичны. Остальные трое разбежались в разные стороны с криками угроз о предстоящей встрече-реванше. Когда я поднялся по сходням на корабль, меня видел только вахтенный матрос, который понял, что случилось что-то неординарное. В каюте я разделся, принял душ, сменил нижнее бельё, уложил снятое на стул и лёг спать. Утром, сделав зарядку, умывшись, я начал одеваться. В каюту вошёл старпом и два милиционера. Я посмотрел на стул. На нём лежала чистая наглаженная одежда, бушлат, брюки. Ботинки сверкали своей чистотой и блеском. Стоявший за спиной милиционера вахтенный матрос, подмигнув мне, показал на стул, как бы приглашая одеваться, что я и сделал. Когда я оделся,  один из милиционеров сказал, что я подозреваюсь в хулиганском поступке, приведшем к тяжёлым последствиям, поэтому я должен с ними поехать на опознание. Я начал обдумывать своё алиби. Да, я был в городе, да, я был в кинотеатре, но ни с кем не спорил, взял билет, посмотрел картину и с какой-то девицей прошёлся по городу. Ночью пришёл на корабль. Никого по дороге не видел и ничего не слыхал. По дороге встретил несколько пешеходов, но они шли совершенно спокойно. Такой план ответов на вопросы составил я, конечно, если вопросы будут.

Думал я ещё по дороге, какие хорошие ребята у нас на корабле. Как видно, дело произошло в таком порядке: когда дневальный увидел милиционеров,  подходящих к кораблю, он кинулся в свою каюту, схватил свою выходную одежду и обувь и кинулся в мою каюту. Сложив свои вещи, он забрал мои рваные и спрятал их у себе в каюте. Это он успел сделать, пока сменный вахтенный шёл к старпому за разрешением впустить посторонних на корабль. Во всяком случае, на этой одежде следов драки быть не могло. Пока всё это я обдумывал, машина подъехала к милиции и мы вошли в здание. Милиционер, который меня привёз, доложил обо мне дежурному, а тот в свою очередь указал кабинет, где меня ждали. Встреча с ночными противниками меня потрясла. Когда мы вошли в кабинет, девять человек и все, как на подбор, выше меня стояли в стороне у окна. Но какой у них был видок! Этого нельзя ни рассказать, ни пером описать. Все были в грязи, у двух руки были на бинтовой подвеске, пять человек были с забинтованными головами, у двух на челюстях были гипсовые повязки. Как и следовало ожидать, три человека были невредимы. Один из троих выделялся чистой одеждой. В драке он не участвовал и стоял здесь, видно, только для поддержки. Лейтенант милиции взглядом предложил мне встать рядом с пострадавшими. Я понял и сразу выполнил его бессловное указание. После традиционной проверки личности лейтенант поднял на меня глаза, поиграв ими, переводя их с меня на группу и обратно, спросил:

- Вы догадываетесь, почему мы Вас пригласили?

- Не догадываюсь, почему пригласили, и не догадываюсь, пригласили ли вообще или арестовали. Однако я точно знаю, что приглашённые приходят по приглашению без конвоя, – ответил я.

- Ну ладно, – изменив выражение лица, сказал лейтенант, – не будем валять Ваньку и будем заниматься делом. Так вот, мы Вас задержали по подозрению в нанесении этим гражданам телесных повреждений будучи в нетрезвом состоянии вчера с 21 до 22 часов. Если Вы это отвергаете, то апеллируйте вашим алиби.

- Обвинение я отвергаю. С 19 до 21 часа я был в кинотеатре «Родина». В 22 часа вернулся на корабль. Если Вы утверждаете, что я был пьян, так можете взять анализ крови, но это напрасно: алкоголь я не употребляю вообще, я спортсмен. Надеюсь, Вы это уже узнали не от меня, а из личного дела. Ну и последнее: как можно увязать, что я один против этих девяти молодцев мог нанести столько повреждений? А может, это они были в стадии опьянения? Нужно бы взять у них кровь на анализ...

Говоря это, я жестикулировал и поднял правую руку. Это была моя ошибка. Следователь моментально уловил свежую ссадину на руке с тыльной стороны ладони.

- А что это у Вас с правой рукой? Она, кажется, кровоточит? – сочувственно спросил следователь.

- Да, действительно. На аврале, перед выходом в город я немного поранил руку – не задумываясь, ответил я.

- Хотел бы я Вам верить, но девять человек Вас опознали ещё до того, как Вы зашли в мой кабинет. Так что Вам придётся посидеть отдельно от всех и вспомнить о прошедшей ночи, – в заключение сказал следователь с сочувствием.

Пострадавшие по одному начали выходить из комнаты. Последним выходил верзила в гипсовой повязке и заплывшими глазами. Вид у него был жалок. Но я ещё не знал, что жалеть надо было не его, а меня. Начались события, которые полностью перевернули мою жизнь наизнанку. Зашёл милиционер и повёл меня в другую комнату. Нет, это ещё не была камера. Здесь не было решёток.  Собственно, их здесь не было куда ставить: окон здесь тоже не было. Стол, стул и жёсткий лежак – вот вся меблировка комнаты. Первый раунд я выиграл, но я понимал, что это ещё далеко не победа. А может быть, это вообще не было  выигрышем? Утром следующего дня в той же комнате, только без свидетелей и пострадавших, встретился со следователем. Сюсюканье прекратилось.

- Садись, – перейдя на «ты» в наступление пошёл следователь, – у меня есть почище дела, чем твои, так что перейдём сразу к делу.

Он рассказал мне всё, что случилось, только начал с неточности, а именно, что я подошёл к верзиле в нетрезвом состоянии, когда он стоял в очереди за билетами в кинотеатр и ударил его, когда он не хотел пропустить его к кассе. Неточность была ещё в том, что вся эта компания хотела со мной мирно поговорить у кинотеатра, а я за ними погнался и, догоняя, наносил им увечья поодиночке. Я понял, что следователь хотел зацепиться за кончик узелка, чтобы потом развязать его полностью. Рассказав всё это, он победоносно взглянул на меня.

- Ну как, это ты хотел мне рассказать, или есть какие-то неточности?

- Нет. Рассказ интересный, настоящий детектив. Кстати, этот жанр я не люблю. Однако утверждать точно или не точно не могу, так как видел этих парней здесь в кабинете впервые, – невозмутимо сказал я, держась за свою версию.

- Так, понятно. В пьянном угаре вообще всё забыл и никого не видел, – со злостью процедил следователь сквозь зубы, – но ничего, мы поможем вспомнить.

Он нажал на кнопку. В комнату вошёл парень в гражданской одежде. Следователь предложил ему напомнить мне, как всё это произошло. Парень подошёл ко мне сзади и довольно профессионально выбил стул из-под меня и одновременно нанёс мне ошеломляющий удар. Падая, в какой-то момент я увидел руку парня и телом несколько смягчил удар. Я знал, что такой удар не оставляет следов на теле.

- Ну как, вспомнил?! – угрожающе спросил следователь.

- Вспомнил, – сразу сказал я, вставая с пола, – вспомнил, как наносится такой удар в самбо, но он выглядит несколько иначе. – Когда я отвечал следователю, то я неосторожно повернулся спиной к парню в гражданском и здесь же почувствовал на спине свою ошибку. Парень огрел меня резиновой дубинкой, филигранно протащив её от правой ключицы к левому нижнему ребру. Из глаз посыпались искры.

-Я всё понял, – сказал я, – больше без адвоката я не скажу ни слова.

- Сильно испугал, – сказал следователь с отработанной улыбкой, – не таких говнюков обламывали.

Меня перевезли с КПЗ милиции в тюрьму, или следственный изолятор. От корабельного начальства и друзей ко мне никого не пропускали. Иногда ко мне неделями и следователь не приходил. На одном из допросов следователь сказал, что один из нападавших стал инвалидом, на другом – что кто-то из пострадавших умер. Теперь моё преступление иначе классифицируется. Я потерял счёт дням, неделям, месяцам. В один из дней меня посадили в «воронок», повезли на вокзал и посадили в спецвагон, который доставил меня в Ленинград. Ленинградский следователь сказал, что ко мне добивается на  свидание девушка, но пока я не дам показания, её ко мне не пропустят. Ленинградский следователь копал глубже. Однажды он заявил мне, что скоро девушка, которая добивалась свидания со мной, будет сидеть в соседней камере,  она является дочерью врага народа. Я знал, что отец моей невесты генерал, врач по специальности. Несколько раз я с ним виделся в их доме. Он совсем не был похож на врага народа. Он – нейрохирург, спас жизнь сотням раненых во время войны, и вдруг стал врагом народа!? Следователь явно блефовал. Больше года меня возили из Мурманска в Ленинград, а из Ленинграда – в Мурманск. В суд дело не принимали. Фактически меня больше не допрашивали. В тюрьме я узнал о смерти Сталина, о смерти собственной матери. Из тюрьмы меня освободили после амнистии, так и не доведя дело до суда. На свой корабль я уже не попал, и отдел кадров дал мне направление в гидрографию на Северный Флот.

* * *

При дальнейших встречах с Николаем он поведал мне, что девушку он тоже потерял. После того, как арестовали, а затем расстреляли её отца, их семью выслали из Ленинграда. За год с лишним в тюрьме, да это и нельзя называть тюрьмой, он потерял себя как спортсмен. Но надо отдать ему должное: как человек он себя не потерял, он заочно поступил в университет, он активно разыскивает свою девушку и, забегая вперёд, скажу, что в последующих экспедициях я с Николаем не встречался. Он из гидрографии ушёл.

Рассказ Николая поверг меня в глубокие размышления. Оказывается, что себя защищать нельзя! Нужно объяснить хулигану, что драться неприлично, что это противопоказано коммунистической моралью. Что касается хулигана, то он может тебя избить (если ты слабее него), проломить тебе голову, поломать кости и.т.д. Это ему можно, он ведь хулиган! Если он совершит преступление и его поймают – его будут судить. А если его не поймают, то его будут ловить после второго преступления. Здесь какая-то неувязка, но это так...

Утро нас встретило в порту Гремиха, который расположен у посёлка Йоканьга. Корабль пришвартовался у причала. Какая благодать! Не нужен штормтрап, катер. По сходням прошёлся – и ты уже на твёрдой земле. Мы с Юрием Дмитриевичем пошли в город (сильно сказано!). В центре города стоит памятник. На мемориальных досках – надписи на русском, французском и английском языках о том, что на этом месте в 1919 году находился лагерь смерти. Лучшего места для лагеря найти было невозможно. Яйцеобразные сопки с поверхностью из шлифованного гранита с отдельными трещинами. При сильных ветрах, а они здесь всегда, разогнанные песчинки набирают такую скорость, что на лице выступают кровяные точки в местах удара песчинок. Дома стояли на голых сопках вгрызшимися в сопки фундаментами, траншеи под которые приготовлены взрывным способом.

Деревянные тротуары вдоль домов были укреплены на скале анкерами. Ваенга по сравнению с Йоканьгой – рай. В городе гражданских лиц очень мало, а те, которые встречаются, являются вольнонаёмными воинских частей.

В 11 часов мы отдали концы и пошли на Святой Нос. Переход был кратковременным. Через два часа корабль бросил якорь у мыса. Здесь причала не было. Спустили катер. Загрузив его продуктами для маячников на зиму, в катер сели несколько матросов для разгрузки продуктов. Когда катер был загружен, ко мне подошёл командир корабля и спросил, не желаю ли я пойти на экскурсию к маячникам на берег. Я с благодарностью принял приглашение. Командир предложил своей жене (по моему мнению, эта женщина была его женой, но старпом был другого мнения) спуститься в катер. После неё он жестом показал мне совершить то же, а уж затем спустился сам. Катер отдал концы.

С надрывом заревел мотор, и мы помчались. Когда уже подходили к берегу, увидели на вершине утёса мужчину. Его можно было принять за красивую классическую статую, изваянную из белого мрамора. Этому способствовали огромный рост, белая, чуть ли не до колен, рубаха, подвязанная белым поясом с кисточками и чуть ли не до пояса белая борода лопатой, такие же седые усы и копна длинных белоснежных волос на голове. Он стоял, сложа руки на груди, выставив вперёд одну ногу. Мы зашли в маленькую бухточку, и человек исчез из поля зрения. Вода в бухточке была совершенно спокойной, и как зеркало отражала чуть-чуть выделяющиеся на зимнем небосводе Заполярья облака. Мы сошли на берег, матросы занялись разгрузкой. По крутой извилистой тропинке, вьющейся между двумя утёсами, к нам спускался хозяин маяка, тот самый старик, которого мы видели на утёсе.

- Добро пожаловать, – низким поставленным голосом произнёс хозяин и жестом указал на тропинку, с которой он сошёл, приглашая нас следовать по ней.

Мы начали восхождение. Хозяин замыкал строй. Поднявшись наверх, мы увидели картину, которая никак не вписывалась в понятие «Заполярье». На привязи стояла корова и жевала лежащее перед ней сено, по двору бегал телёнок. Свободно на поляне ходила упитанная лошадь и подбирала остатки травы, которая осталась в расщелинах, в камнях с южной стороны. Эту картину  добавлял пейзаж чисто заполярный. На длинной верёвке висели шкуры тюленей и много шкурок поменьше размером. Хозяин сказал, что маленькие шкуры – от морских зайцев.

Из дома вышла пожилая женщина. Увидев нас, приветливо улыбнулась и поздоровалась.

- Мать, попотчуй гостей кваском, – с улыбкой предложил хозяин.

Видно, маячник знал некоторых офицеров, которые пришли с нами на катере. Они задавали хозяину вопросы, а он не торопясь отвечал на них. Вопросы в основном были технические и относились к техническому состоянию маяка.

Вышла из дома хозяйка с большим бутылем прозрачной жёлто-зелёной жидкости. Бутыль и кружки она поставила на стол из толстого тёса, стоящего во-дворе, после чего предложила нам «искушать кваску». Это, конечно была хорошо настоянная брага. Выпив кружку ёмкостью в 3/4 литра, я поблагодарил хозяйку и поставил на стол пустую кружку. Жена капитана, выпив поллитровую кружку, хотела продолжать пить. Я выбрал момент и шепнул ей, что делать этого не нужно, будет очень тяжело ходить. Брага была очень хорошей. Она была сдобрена какими-то травами или ягодами. Я бы с удовольствием выпил ещё, но это было бы уже лишним. От одной кружки ноги потяжелели, а по телу расползалось тепло.

Офицеры-инспектора с начальником маяка пошли на маяк. Я присоединился к ним. Механическая часть маяка меня не интересовала, но деревянное зодчество, конструкции, соединение элементов без единого металлического болта или нагеля – это очень интересно. Побывав на маяке, я в этом убедился. Через 15-20 минут мы вернулись на подворье начальника маяка и, распрощавшись с радушными хозяевами, отбыли на корабль. От одного из инспекторов я узнал, что у начальника маяка это уже третья жена. Всего у него одиннадцать детей.

Только мы поднялись на борт и был поднят катер, как загремели якорные цепи, заработали дизеля в ходовом режиме. Мы шли на юг. Я зашёл в каюту и удобно улёгся на своём диванчике. Благодать... Я никогда не мог себе разрешить среди бела дня отдохнуть. В каюту вошёл Юрий Дмитриевич:

- Послушай, лейтенант, я попал в довольно дурную ситуацию. Сейчас сделал инвентаризацию дров в трюме. Эти дрова мы развозим по точкам. Принял я как будто точное количество. Теперь я вижу, что где-то 30-40 складометров мне не хватает, чтобы рассчитаться. Везде маячники требуют больше, часть пакетов при разгрузке разбивается. Это мне может дорого стоить. Ты же одессит, выдумай что-то, ты с лесом больше меня знаком! На следующей точке мы сгружаем 200 складометров. Нужно что-то придумать!

Он уже собрался выходить и остановился у двери:

- Ещё я тебя попрошу. Дай приказание твоим ребятам, чтобы помогли моим в выгрузке. Если мы затянем выгрузку, мы можем не дойти до Соловков, а там нам необходимо разгрузить сто тысяч кирпича.

- Слушаюсь, товарищ капитан-лейтенант, – шутливо сказал я, хотя на корабле я полностью подчинялся ему, – постараюсь что-нибудь выдумать. Ребята  обязательно помогут в выгрузке. А теперь я малость посплю, т.к. на берегу я малость «искушал» бражки, а она оказалась злой. Вот так.

Он ушёл. Я повернулся на другой бок и уснул. Проснулся, когда было уже темно. Утро, вечер или ночь – Бог его знает. Вышел на палубу. Прохладно. Поднялся на мостик. Кроме штурмана и рулевого там никого не было. Зашёл в матросскую столовую. Ребята мои лежали на своих местах, отдыхали. Пошёл в кают-компанию. Там были почти все офицеры. Сгруппировавшись по интересам, они вели беседы. Большую группу собрала вокруг себя жена командира. Она врач по специальности и тема беседы была, как я понял, взаимоотношение мужчин и женщин в жизни и при несении воинских обязанностей. Затем сели за стол. Был ли это обед или ужин, мне стало ясно, когда накрыли стол: ужин. Поев, ушёл в каюту и больше не просыпался до утра.

Утром пробудился от несвойственной для корабля тишины. Ходовые дизеля были вырублены, а дизелёк, который давал ток на стоянке, был слышен только в машинном отделении. Вышел из каюты. Коридор подсвечивался только аварийным освещением. На палубе также никого не было. По всей видимости,  мы уже давно стояли на якоре. Было довольно прохладно, хотя и безветренно. Сквозь темноту раннего утра берег просматривался на фоне неба своими силуэтами обрывистых берегов и сопок. Вспомнил. что нужно сегодня выручать старпома. Но как? Он верит мне, что если я захочу, то я смогу. Всё-таки как могли старпома провести? При загрузке? Нет. Там чуть ли не тройной контроль. При приёмке на берегу? Возможно. Двое держат ленту рулетки длиной 10-20 метров. При замере штабеля в 30-40 метров можно украсть до пяти метров. На трёх-четырёх точках можно потерять недостающие 40-50 складометров. При разгрузке много леса потерять нельзя, хотя бывает, что волной разбивает пакет,  и брёвна уносит ветром в море. Как правило, при волнах лес вплавь не разгружают. Выходит, что старпома «надули» маячники.

На корабле начали готовиться к разгрузке. Снимали большие брезенты с трюмов, снимали пайолы. Появился старпом. Увидя меня, подошёл.

- Ну как, лейтенант, надумал? – с лукавинкой спросил он.

- Определённых планов нет, товарищ капитан-лейтенант, – в тон ему ответил я, – но будем стараться задание выполнить. Метод покажут обстоятельства.

Позавтракав, мои ребята сразу приступили увязывать пакеты брёвен. Спустили катер на воду и сразу начали опускать пакеты брёвен. В зависимости от величины пакета, погоды, природы берега, куда подаются пакеты, катер берёт цугом 5-7 пакетов. Когда я позавтракал, катер уже совершил три ходки на берег. Следующей ходкой я решил тоже побывать на берегу. Когда мы с пакетами брёвен подходили к берегу, я увидел, что приёмку леса местное население организовало отлично. Пока катер делал ходку, одиннадцать человек успевали лес транспортировать на безопасное место и укладывать в штабеля. Бригада подобралась один в один – здоровые мужики, косая сажень в плечах каждого, богатыри. На берег я не сошёл, а отправился сразу на корабль. После обеда продолжалась выгрузка. Трюм пустел. Я только боялся, что станет темно и мой план, контуры которого начали только вырисовываться, мог провалиться. Но вот последние пакеты дров уже на воде. Мы со старпомом садимся в катер и идём на берег «продавать лес». В руках старпома – папки с накладными, а я с собой захватил рулетку длиной двадцать метров и две логарифмические линейки в двадцать и сорок сантиметров. Пока шли к берегу, я кратко ознакомил старпома с моим планом.

- Я только прошу, товарищ капитан-лейтенант, соблюсти два условия: когда я буду считать, не подходить ко мне, но следить за мной и в нужный момент дать мне накладные. Второе условие – это дать указание на катер, чтобы после того времени, когда я возьму накладные, катер был в готовности №1 с заведенным мотором. Кто знает, как оно обернётся!

Подходя к берегу, мы увидели, что лес был сложен в четыре штабеля. Мы сошли с катера, и я принялся за дело. Первым долгом я выяснил, кто старший. Старшего я поставил рядом с собой и велел ему дать своего человека,чтобы держал второй конец рулетки. Мерил штабеля я своей металлической рулеткой. Её преимущество в том, что её нельзя скомкать в руке или сотворить с ней какие-то манипуляции. Мы с приёмщиком быстро сделали замер первого штабеля. Приёмщик записал три четырёхзначные цифры, послюнявив химический карандаш, начал множить. Я вынул логарифмические линейки, сначала на карманной линейке сделал какие-то манипуляции, чем вызвал интерес у хозяев, затем на большой линейке вычислил объём. Я записал свои показания, заведомо уменьшив их на 15 складометров. Когда приёмщик закончил расчёт, я громко, чтобы все слышали, назвал свою цифру. Приёмщик,  сверив объёмы, быстро согласился со мной: я первый штабель явно посчитал с уменьшенным объёмом.

- Нет, так не пойдёт, – сказал я очень громко, чтобы слышали все, – я прошу показать ваши расчёты, чтобы никто из нас не допустил ошибки.

Приёмщику ничего не оставалось, как показать мне свои расчёты.

- Нет, так не пойдёт, – опять громко, чтобы все слышали, сказал я, – у вас получилось на 15 складометров больше, и вы хотели это скрыть. Так работать нельзя!

10 человек, земляков приёмщика, осуждающе смотрели на своего старшего за  то, что он допустил такую оплошность. Дальше я предложил замерять три оставшиеся штабеля. Когда замеры были сделаны, я быстро посчитал фактическое наличие леса, добавил недостающий объём леса, числящегося за старпомом, и сделав скучающую физиономию, стал ждать, пока закончит расчёт приёмщик. Одновременно я подал знак Юрию. Он быстро подошёл к нам и ещё по дороге начал на меня кричать:

- Вы что, уснули здесь? Скоро ночь, а я здесь с вашими дровами вожусь!

... Можно подумать, что ночью корабли спят!

– Заканчивай, лейтенант! – Не только маячники были ошеломлены, но и я от удивления открыл рот, однако не мог ничего сказать и только показал рукой на приёмщика.

- Почто шумишь? Гляделки протри да посмотри, что мы работаем, – огрызался приёмщик. – А, чёрт! Сбились рядки из-за тебя, лешака!

Приёмщик опять слюной смочил химический карандаш и начал исправлять и перемещать в другой ряд цифры, после чего он уже ни в чём не мог разобраться. По правде сказать, я уже сам не мог разобраться в его записях. Я ему предложил свои, на что он наотрез отказался. Стало темнеть. Через некоторое время приёмщик потребовал накладные и подписал объём, мной проставленный.

Катер стоял со включённым мотором. Под напускную ругань старпома мы погрузились на катер, заревел мотор, и катер помчался к кораблю.

С катера я ещё некоторое время видел приёмщика, который продолжая бороться с неподдающимися цифрами. Когда прибыли на корабль, старпом подошёл ко мне, пожал руку и только произнёс одну фразу:

- Ну и артист ты, лейтенант, одним словом – одессит!

 Я возражать не стал.

Дальше, по приказу командира корабля, наш путь лежал на Соловецкие острова. В этих широтах Белое море сковывается льдами в начале декабря. На календаре была ночь с 3 на 4 декабря. В море появилась шуга. Эти маленькие льдинки пока ещё не мешали продолжать навигацию, но при усилении мороза они прилипали друг к другу и создавали мощный панцирь, с которым мог справиться только ледокол. Мы шли вдоль восточного побережья Кольского полуострова. В эту ночь всё-таки мы сделали несколько остановок без спуска катера. К борту подходила моторная лодка. С корабля опускали поддон с продуктами на зиму, и мы снимались с якоря. Да, нудно идти на сухогрузе пассажиром, в особенности когда тебя кормят, поят и нет никаких забот.

Утренняя побудка никаких коррективов не внесла. Всё было, как и прежде. Правда, когда умывался, я обратил внимание, что вода из кранов шла желтоватая. Оделся и вышел на палубу, закурил. Вода в море была как в озере спокойной. Корабль шёл полным ходом вдоль берега. Утро встретило нас нормальным розовым заревом, хотя до восхода солнца было ещё далеко. Мороз усиливался. Пока находился на палубе, берег по правому борту скрылся: то ли материк изменил очертания, то ли корабль изменил курс. На палубе стало холодновато. Пошёл к ребятам, у которых должен был сейчас быть подъём. Сержанты со своей работой справлялись. Распорядок внутренней службы они выполняли. Пошёл к себе в каюту. Юрия там уже не было. Взял первую попавшуюся книгу с полки и начал читать. Это было какое-то наставление по судовождению. Много терминов мне были незнакомы, но это не имело значения. Позавтракали. Выходя из кают-компании, я спросил Юрия, почему из кранов течёт жёлтая вода, да и запах далеко не ландышей.

- Ещё немного – и этой не будет. Мы пришли в Мурманск с рейса и хотели пополнить запасы воды, но нас поставили на старый причал, где брать воду можно было только пожарными шлангами при очень плохом напоре. Начальство проснулось и вспомнило, что пропустило время заброски продуктов и дров на точки, мобилизовало всю технику, загрузило корабль и сразу начало нас гнать в рейс. В это время мой горе-командир прохлаждался на берегу с бабами. Явился на корабль и приказал: «Отдать концы!» Пришлось «отдать»...  Теперь пищу готовим из опреснённой воды, а умываемся остатками, что заготовили.

Ходовые двигатели перешли на другой режим работы. Стало как-то тихо.

- Подходим к Соловкам, – сказал старпом и побежал на капитанский мостик.

Я вышел на палубу. Теперь земля была у нас по курсу. Корабль шёл на самой малой скорости. Мы входили в маленькую бухту, в которую корабли такого класса, как наш, входили очень редко.

После швартовки я вышел на причал. Вот она, земля соловецкая! Соловки! Одно слово, а какая безмерная ёмкость в этом слове! У одних они вызывают страшные воспоминания, у других остались только фотографии тех, кому не повезло и они попали на Соловки. Испокон веков слово «Соловки»  ассоциировалось со словом «каторга». О Соловках сложено много песен – страшных, безысходных. Рядом с причалом, к которому мы пришвартовались,  прилепился маленький полуразрушенный сухой док, в котором находился полусгнивший корпус бывшего парусника. На огромной, исключительно ровной поляне проходили строевую подготовку моряки. Впоследствии я узнал, что это было большое рукотворное озеро, которое имело площадь сорок гектаров, а глубину – сорок метров. И, конечно, нельзя было отвести глаз от Соловецкого монастыря, памятника русского зодчества. Не задумываясь, я пошёл к нему.

Соловецкий монастырь


Стены монастыря были выполнены из валунов громадного размера. Всякий валун имеет как минимум одну плоскую грань, которая образовалась ещё в ледниковый период. Диву даёшься, когда внимательно рассматриваешь стену и видишь, что валуны весом в десять и более тонн на громадной высоте уложены в кладку, да ещё плоская сторона валуна органически совмещена с общей плоскостью стены. И всё это сделал русский мужик, грамоте не обученный, полуголодный, попами запуганный, но живучий и смекалистый. Верх стены увенчан кирпичной стеной, причём кирпич громадного размера, который выжигали, видимо, здесь же. Надстраивали стену в восемнадцатом столетии. Стены настолько толстые, что в них свободно размещались различные по назначению помещения. Это я узнал, когда с большим трудом, при помощи доски проделал себе тропинку в снегу и прошёл на территорию монастыря. Внутри крепости снега было меньше, но чтобы рассмотреть памятники и могилы, нужно было основательно поработать той же доской. По ровно уложенному снегу было видно, что в монастыре никто не живёт. Везде были следы гибели, разрушения этого колосса, памятника русского зодчества. Надгробные плиты, высеченные из цельного гранита, сохранились хорошо, можно было прочесть звания и фамилии покоившихся. Среди духовных лиц на одной могиле я прочёл, что на этом месте захоронен архангельский крестьянин, который являлся почётным гражданином. Он очень много сделал при строительстве крепости-монастыря. Пробыв в крепости несколько часов, я вернулся на корабль. Мои ребята вместе с матросами корабля вели на причале разгрузку кирпича. Убедившись, что всё идёт по намеченному плану, я вновь отправился на экскурсию. Я очень хотел встретиться с гражданским жителем Соловков, но таковых не встречал. На одном здании прочёл вывеску, которая поведала мне, что здесь располагается гарнизонный Дом офицеров.

Первых гражданских лиц я встретил вечером, но местных среди них я не видел. Это были матросы с кораблей буксиров, барж, катеров, все они в основном были из Кеми. Встретился с ними я в таверне, куда пригласил меня Юрий Дмитриевич. Это было в конце рабочего дня по разгрузке кирпича. Мы долго с ним шли по лесу, пока не пришли к большому дому под вывеской «Столовая». В большом зале было людно, пустых мест почти не было. Нас окликнули матросы с нашего корабля, которые пришли раньше нас. Около их столика на привязи сидел громадный пёс, которого они украли на острове Калгуев. В зале был полумрак. Для такого зала было очень мало лампочек, и сами лампочки были маловаттные. Электричеством остров снабжала дизельная электростанция. Остров освещался до 24 часов, затем давали три предупредительных сигнала, и через пять минут остров погружался во тьму.

Когда мы пришли в таверну, многие матросы были уже солидно поддатые. За некоторыми столами были громкие разговоры, где двое спорили, остальные их успокаивали и при этом подымали крик ещё громче, чем спорящие. Были и искатели приключений, которые шли от стола к столу и пытались с кем-то поспорить. Как правило, их просили уйти, отвязаться с добродушием гуляющих людей. А иногда было и другое. К разгару нашего гулянья, когда мы были уже довольно подогретые, к нам привязался какой-то матрос. Ему нравилось наступать нашему псу на хвост. Пёс жалобно визжал, хотя мог и защититься, но он, видимо, был из упряжки и раньше не видел такого количества народа. Сколько мы ни умоляли матроса оставить собаку в покое, матрос не унимался. Когда собака завизжала очередной раз и особенно сильно, глаза у нашего старпома засверкали несколько больше, чем у нормально пьяного человека.

Он медленно встал со стула и со словами «Гад! Всё. Терпение моё лопнуло. Сейчас кто-то будет валяться» подошёл вплотную к приставале.

Его кулак мелькнул как молния, и в это время матрос отлетел в соседний ряд столов, и не к другому столу, а на другой стол, который хотя и был на четырёх ногах, но не удержался, и, падая, сбил сидящих за столом матросов. Это очень не понравилось упавшим матросам. Они подняли с пола незадачливого приставалу (он сам ещё не в силах был подняться), подвели его к дверям таверны и как ненужный хлам выбросили на улицу. Юрий Дмитриевич извинился перед пострадавшими матросами и поставил на их стол бутылку водки. Инцидент был погашен. Людей в таверне становилось всё меньше и меньше, и наконец мы со старпомом остались из посетителей одни. Нас перестали обслуживать и предупредили, что сейчас потухнет свет. Мой напарник потребовал ещё бутылку. Я начал его уговаривать идти на корабль, но он подчинялся только своему желанию. Дискуссия старпома длилась до того времени, когда после сигнала потух свет. Мой друг явно перебрал, и я уповал только на свежий воздух и мороз, но, увы, просчитался.

Юрию вздумалось идти в противоположную от корабля сторону. Остров был полностью затемнён, и только наш корабль светился всеми палубными огнями. От таверны огни корабля видны не были, но они освещали низко проходящие тучи, которые отражали огни корабля. Переговоры с ним к консенсусу не привели, и он продолжал идти в противоположную сторону острова, где кроме леса ничего не было. К счастью, мой попутчик на какое-то время полностью отключился, повиснув на моём плече. Это обстоятельство дало мне возможность повернуть свой путь к кораблю. Через минут пятнадцать Юрий отпустил меня и самостоятельно пошёл рядом нормальной походкой. Так ни говоря ни слова мы добрались до причала. В каюте старпом зашёл в свою спальню, разделся, сложил одежду на стул и лёг спать. Я улёгся на мой диванчик и моментально уснул. Не помню, было ли это ночью, или под утро – я услыхал какой-то шум в коридоре. Мне показалось,что кто-то постучал в дверь. Несколько позже я увидел старпома уже одетого. Он зашёл в спальню, открыл шкаф, порывшись там, что-то вынул из шкафа и чуть ли не бегом покинул каюту. Я опять заснул. Когда проснулся, было ещё темно. Я посмотрел на часы со светящимся циферблатом. Они показали, что это время моей ежедневной побудки. Я умылся холодной водой, растёрся, оделся и вышел на причал. Прохаживаясь вдоль борта нашего корабля, я ещё издали увидел идущих по причалу офицера и трёх матросов с повязками. «Гарнизонный патруль», – определил я и машинально левой рукой провёл по пуговицам шинели. Патруль явно направлялся к нам на корабль. Когда мы поравнялись, я увидел, что патрульный офицер – капитан третьего ранга и первый отдал честь, как и было положено по уставу. Когда патруль начал подыматься по трапу на корабль, его у трапа встретил вольнонаёмный вахтенный матрос. Я чётко услышал, что патруль потребовал, чтобы его провели к командиру или к старпому. Да, подумал я, один нежится с молодой женой или не женой, а другой дрыхнет после солидной пьянки. На палубу вышел дежурный офицер, и они все скрылись на корабле. Патруль гостил на корабле около часа. Когда гости ушли,  меня окликнул старпом и мы зашли к нам в каюту.

- Что, я вчера был сильно выпившим? – с ходу спросил он.

- Не знаю, как у вас на флоте. Однако, по Гашеку, печник напивается в дым, железнодорожник в шпалу, священник – до состояния риз. Ваша честь вчера удостоилась всех состояний, – шутливо ответил я и в свою очередь задал вопрос: – А, собственно, в чём дело?

- Так,ничего. Собственно, сейчас уже ничего, – сказал он с неподдельной грустью. – Ещё немного – и я мог бы угодить под трибунал, а это никак не входит в мои планы. – Он немного помолчал, обдумывая, стоит ли мне всё рассказывать, а затем продолжил:

- Когда мы пришли вчера...

- Не вчера, – перебил я его, – а сегодня.

- А ты не перебивай, и без твоих хохм тошно! Так вот, когда мы пришли, – он запнулся, сделал небольшую паузу, посмотрел на меня, определяя, готов ли я слушать, и продолжил, – наши ребята набирали воду. В наших баках осталось на два дня воды. Здесь, на причале, только один гидрант, где нам можно взять воду. Через полчаса подошёл местный буксир, пароход. Ему нужна была вода для котлов корабля. Они отключили наш шланг и подключили свой. Матросы разбудили меня и доложили, что воду не набирают, занят гидрант. Я вышел и приказал своим матросам переключить шланг и продолжать набирать воду. В это время из буксира вышли четыре амбала на наших двух. Тогда я взял в шкафу револьвер и вышел к гидранту. Буксирщики увидели моё состояние и револьвер в руках, временно отступили и вызвали комендантский патруль, тот самый, который был у нас в гостях. Капитан третьего ранга приказал мне отключить корабельные шланги. Я отказался выполнять приказание. Он схватился за кобуру пистолета, я из-за пазухи вынул револьвер и подвёл ствол к его морде. Он увидел моё состояние и принял правильное решение. Развернувшись на 180 градусов, он дал такого дёру, что матросы патрульные едва его догнали.

Старпом опять замолчал, закурил, потоптался по каюте, зашел в спальню, порылся зачем-то в шкафу и опять вернулся ко мне.

- Да, самое главное, это то, что всё это я уже раз прошёл. Это было на Черноморском флоте. Я там потерял звезду капитана третьего ранга. Если бы не счастливый случай, я бы опять загудел под трибунал, А счастливый случай в том, что патрульный офицер и наш командир – друзья. Они вместе на одном корабле служили на ТОФе и встретились здесь. Одним словом, их встреча прошла в воспоминаниях, и мы разошлись, как в море корабли.

Так я узнал о событиях, которые произошли в эту ночь, ночь накануне великого праздника, праздника Дня Сталинской конституции, 5 декабря 1953 года. Весь день велась разгрузка кирпича. Солдаты рвались домой в Ваенгу, поэтому решили работать до полной разгрузки корабля. Вечером я решил отправиться в дом офицеров, чтобы посмотреть на здешний «бомонд». Вообще я не ожидал ничего интересного, но сидеть весь вечер на корабле было ещё тяжелее.

Мою верхнюю одежду, шинель, шапку, сапоги привести в надлежащий вид было делом безнадёжным. Мой скоропостижный уход в экспедицию лишил меня возможности получить положенное мне обмундирование. Я, как техперсонал, должен был получить форму морского офицера, но аттестат мне выдали вечером в последний день пребывания в Ваенге, и он неотоваренный остался у меня в кармане.

Итак, я взглянул на себя в шкафное зеркало. Кроме донкихотовских усов неопределённого цвета и длинного торчащего носа  ничего привлекающего у меня не наблюдалось, а некоторые предметы экипировки даже вызывали отрицательные эмоции. Но что поделаешь – такова жизнь, и с ней нужно считаться! К дому офицеров я шёл по пустынной улице, так что обращать на меня внимание никто не мог. К слову, в пехотной форме я здесь не видел ни одного военного. Возле дома офицеров также не было ни одной души. Я зашел в вестибюль, где народа было видимо-невидимо. Пахло одеколоном, духами и,  вестимо, табачным дымом. Женщин было очень мало и за каждой тянулся шлейф, как хвост кометы, из молодых, только что выпущенных из училищ молодых прыщавых офицеров в щегольски подогнанных тщательно наглаженных мундирах. Дамы были одеты по последней моде. Не сбрасывая шинели, я побрёл по этажам, коридорам, переходам, чтобы найти буфет, но им и не пахло. Решил вернуться в вестибюль. Когда сходил с лестницы, услышал, что меня кто-то зовёт по имени. Сомнений не было: ко мне, подняв правую руку,  пробиралась сквозь толпу женщина. Она прорвалась через толпу и с улыбкой, как к старому знакомому, а это было действительно так, подошла ко мне. Это была Людочка, Людмила Николаевна, библиотекарь из сержантской школы в Ваенге. Подойдя ко мне, она скороговоркой засыпала меня вопросами:

- Какими судьбами ты оказался на острове? Как поживают подполковник Шелухин, майор Шарый?

Она задала ещё много вопросов, но основной она придержала на завершение беседы. Я знал, что её интересовал вопрос о моём друге Тимофее Арановиче, от которого она ждала ребёнка. Я не знал, родила она или прервала беременность, но я знал, что майор Близнюк сменил место службы из-за этого инцидента. Поэтому решил ответить на вопрос, который она мне не успела задать.

- Тима закончил учёбу в сержантской школе и был направлен в офицерскую, которую также окончил и был направлен для продолжения службы в какую-то часть, но не в Ваенге.

Только я ей рассказал о Тимофее, как за спиной услышал гневный голос:

- Товарищ лейтенант, подойдите сюда!

Я повернулся и увидел подполковника, мужа Людмилы. Я его узнал, и он меня,  видно, тоже узнал. Он часто заходил в библиотеку за Людмилой, а там были я и Тимофей. Из-за Тимофея он покинул Ваенгу и, видимо, здесь был начальником клуба офицеров и даже прибавил одну звёздочку на погоне. Вид у подполковника был свирепый, я думал, что он на меня набросится с кулаками. Подойдя к нему, доложил, кто я и как попал сюда. Но это подполковника абсолютно не интересовало.

- Ваш вид порочит звание советского офицера! Если Вы немедленно не покинете Дом офицеров, я вызову патруль, и Вы надолго останетесь на острове! – захлебываясь, выпалил он.

- Есть покинуть дом офицеров! – сказал я и подумал: «Бедный, бедный рогатый Близнюк, не на того ты наорал, кто тебе причинил боль. А между тем так тебе и нужно, рогатый баран!»

Я повернулся, нашёл глазами Людмилу, приветливо, а скорее, демонстративно махнул ей рукой на прощание и вышел.

Да, красиво бы было, если бы он меня доставил в комендатуру за нарушение формы! А придраться было за что.

По приходе на корабль я рассказал эту историю Юрию. Он аж засветился

- Эх, если бы это был я! Он бы у меня кое-что «приятное ушам» услышал...

- А сам бы полетел на губу? – в тон продолжил я.

- Ты же ничего, лейтенант, не понимаешь! Сказануть ему и посмотреть ему в глаза, увидеть, как они забегают, как прежде чем мне ответить, он несколько раз заглотнет слюну, а потом что-то невнятное изречёт. Не в этом ли смысл любой дискуссии, а может быть, и всей жизни? – Старпом горел. У него было сто вариантов ответов незадачливому подполковнику.


Ночью мы без всякого «боя» запаслись пресной водой. Было принято решение утром отдать концы и пойти по восточной стороне Белого моря, чтобы обслужить точки, лежащие по пути следования. Было принято сообщение, что ближайшими днями навигация по Белому морю прекратится.

В пять утра раздался стук в дверь. Вахтенный сообщил,что старпома вызывает командир. По коридору послышались ещё чьи-то быстрые шаги. Заработали ходовые двигатели корабля. Я быстро оделся и вышел на палубу. Сходни были подняты, корабль готовили к рейсу. Дул сильный холодный ветер, мелкий колючий снег, который сыпал на тонкий лёд бухты, гонимый ветром, волнами нёсся по льду. Спустили катер. Он своим весом продавил лёд и застыл как вкопанный. На бак пошли два матроса с ломами и начали разбивать лёд у носовой части катера. Получив некоторую свободу, катер несколько раз «клюнул» ледовой покров бухты и продолжил свой путь вдоль борта корабля. Открыв воду, старпом и матросы, находящиеся в катере, начали делать замеры глубин. Таким же образом замеряли траверз к выходу из бухты. Выходить из бухты нужно было задним ходом. Размеры гавани и её глубины не давали возможности развернуть корабль. Трудность выхода из бухты усугублялась конструкцией корабля, о чём мне рассказал старпом, когда мы шли по открытой воде.

- Чем думали наши торгпреды, покупая этот корабль, не знаю, но готов биться об заклад, что только не головой. Этот корабль хорош, об этом не спорю, но он неповоротлив, как корова. У него толкающий винт находится по центру. Один винт, один вал делает корабль экономичным. На больших скоростях и открытой воде он хорошо управляется. Но это судно транспортное. Ему время от времени нужно заходить в порты не только большие, но и малые. Вот тут и начинается загвоздка. На малом ходу румпель уже не может справляться со своими обязанностями. Нужен помощник-буксир. А это уже валюта. Вот и министерство морского флота отдало этот корабль военным, а те, тоже недоумки, послали его в Заполярье. Вот так и работаем. Мы мучаемся, а они приезжают к нам с инспекцией как в цирк, полюбоваться, как мы мучаемся. А был бы у нас корабль с двумя меньшими винтами, мы бы могли делать манёвр при помощи лавирования одним из винтов...

Это я узнал позже, а пока после замеров подняли катер на борт. На капитанском мостике остались командир, старпом, первый рулевой. Вся боцманская команда была на баке. Судно самым малым пошло задним ходом вдоль причала. Казалось, что ещё немного – и мы врежемся в берег. Но винт дал полный вперёд. Корабль остановился, а затем медленно пошёл вперёд, отходя от причала. Лёд неохотно уступал свои позиции. Когда корма взяла направление к выходу из гавани, командир повёл корабль на выход из бухты. Море уже покрылось льдом, но мощные потоки, создаваемые винтом, этот лёд крошили, и корабль успешно выполнил манёвр разворота. Был дан полный вперёд. Корабль весело пошёл вперёд, раздвигая лёд острой носовой частью корпуса.

Скоро в ледяном просторе показались промоины, а затем сплошной лёд сменился редкой шугой. На восточной части Белого моря мы сделали несколько кратковременных остановок на островах Моржовец и Вишняк, после которых корабль был направлен на запад к Кольскому полуострову. Снова слева по борту мы видели огни маяка Святой Нос, прошли Гремиху. Корабль держал курс домой на Ваенгу, где мы не были уже семь месяцев, где нас с нетерпением ждали, как и мы ждали этого момента. Вахту в штурманской рубке принял старпом. Я зашёл в штурманскую.

- Ну, как тебя доставить домой, лейтенант? – шутливо спросил он. – Можно обойти остров Кильдин. Это легко, но долго. Можно пройти через Кильдинскую салму. Это побыстрее, но опасно. Такого рода корабли проходить там могут, но в основном там не проходят.

- Знаешь, дорогой друг, я хочу домой побыстрее, но только над водой, а не под ней, – на шутку ответил я шуткой.

- Понятно, тогда пойдём через салму. Знаешь, люблю я проходить такие места, где нужно максимум знаний, внимания, манёвренности машины. В данном случае возможен проход по салме, так как проходить будем во время прилива. Приливного времени нам хватит, чтобы мы прошли пролив.

В указанное время, когда мы зашли в пролив, я поднялся на мостик. Зрелище было потрясающее. Вёл корабль Юрий. Он был напряжён, как струна. Мы шли между обрывистыми сопками. С одной стороны остров Кильдин, с другой Кольский полуостров. Скалы были настолько близки к кораблю, что возникло ощущение, что мы едем в железнодорожном вагоне. В некоторых моментах скалы подходили так близко к кораблю, что Юрий давал поправку рулевому несколько поворачивать, судно несколько раз замедляло скорость, затем увеличивало. Нужно было опасные участки успеть пройти во время прилива. Зрелище было восхитительным. Флагманские специалисты стояли на мостике,  не проронив ни слова. Меня поразило только одно – как это на мостике не было командира корабля? Но прошло некоторое время, и скалы начали уходить от корабля. Юрий сделал какой-то замер, затем отметил что-то в ходовом журнале, закурил и дал команду «Полный вперёд!». На мостик поднялся штурман, мы с Юрием пошли в его каюту. Спать не хотелось, да и разговаривать тоже. Всё чертовски надоело, шли семнадцатые сутки нашего путешествия.

На выходе из пролива нас встретила довольно крупная волна. Судно покачивало. Не раздеваясь, лёг на свой диванчик, потушил свет и уснул. Так я и не увидел, как мы прошли Ваенгу. Проснулся на подходе к Мурманску. Вышел на палубу. Все мои подчиненные солдаты стояли у борта, громко разговаривали, подшучивали друг над другом. Приятно было наблюдать, как слажено работала боцманская команда, как мастерски рулевой подвёл корабль к причалу. Группа электриков после швартовки подсоединила кабель к энергосистеме на причале, и корабль, который ещё недавно, весь в напряжении, уверенно двигал своё стальное тело, сейчас затих, как будто погрузился в спячку. Моторы заглушены, в некогда ярко освещённых коридорах остались по несколько стояночных лампочек. Даже разговор у всех был какой-то приглушённый. Я зашёл в каюту и ещё раз проверил упаковку вещей, документов, которые должен был сдать в управление.

Пригласили на завтрак. Пошёл. Не затем, что был голоден, а лишь потому, что нужно было провести как-то время. По моим расчётам за нами в Мурманск должна была прийти машина к девяти часам, а практически пришла к десяти. Я попросил старпома распорядиться с завтраком для солдат, и он отдал здесь же приказ. Солдат покормили. В каюте после остановки двигателей стало уютней, но сидеть в ней я не мог. Поблагодарив старпома за хлеб-соль, я попрощался с  ним. Мы обоюдно пожелали друг другу счастливо провести отпуск у нас на родине и чтобы мы ещё не одну экспедицию плодотворно провели вместе. Я вышел на палубу, поставив чемоданы у борта, пошёл к командиру корабля. Поблагодарил его за гостеприимство, внимание ко мне и помощь в работе,  пошёл к трапу. Личный состав уже сидел в кузове приехавшей машины, мои чемоданы были в кузове. Я сел в кабину, и мы сразу поехали. Погода была отличной. Подъезжая к Ваенге, шофёр спросил:

- Вас куда доставить, товарищ лейтенант? – Давай, милок, в управление. Я не знаю адреса моего дома. За время мо­его отсутствия жена два раза меняла жильё.

- В управление - так в управление, – с задором, по-своему повторил приказание водитель.

Женщины в ПТО встретили меня шумно с ахами и охами. Посыпались комплименты. Оказалось, что я возмужал (они меня видели всего три дня), что отчёты мои, которые я им пересылал, были самые грамотные и оконченные, что их им не приходилось исправлять и дополнять. Начальника, как всегда, не было в управлении. О своём прибытии я пошёл доложить главному инженеру. Он встал из-за стола и пошёл мне навстречу. Когда я хотел по форме отрапортовать, он жестом руки остановил меня и протянул руку к рукопожатию.

- Садитесь, лейтенант, – с улыбкой сказал он, – признаюсь, что с облегчением вздохнул, когда Вас увидел в моём кабинете живым и невредимым. Теперь вкратце расскажите, на чём Вы остановились перед консервацией по объекту.

Я обрисовал состояние строительства на сегодняшний день. То, что ещё было не ясно, он выяснял краткими вопросами. Минут через 15-20 он меня прервал:

- Всё. На сегодня хватит. Сдайте отчёты в ПТО и идите домой. Да, а Вы знаете, где Вы живёте? Не знаете, – не дав мне ответить, сказал он. – Я тоже не знаю. Ваша жена уже не живёт в той комнате, которую мы ей выделили. Вам дали комнату в финском домике, но где – я не знаю, это знает замполит, капитан третьего ранга Беляк. Зайдите к нему.

Я зашёл к нему. После рукопожатия и банального вопроса о здоровье, который был ему прописан для служебного пользования, я задал свой вопрос, не знает ли он случайно адреса моего проживания.

- Как же, конечно, знаю! Ваша жена проживает в нижней Ваенге, около штаба флота, по адресу... – он начал лихорадочно искать на столе адрес моей квартиры, – по адресу... а вот какому - я где-то утерял запись. Но ничего, сейчас восстановим. Ваша супруга теперь работает в новой школе в Нижней Ваенге. Вот сейчас мы туда и позвоним.

Когда на телефонной станции соединили со школой, Беляк попросил к телефону преподавателя истории Софью Павловну. Она оказалась в учительской. Он сказал ей, что я пошёл к школе и чтобы она меня встретила, так как я не знаю, куда идти.

К школе можно было спуститься по тропинке, напрямую. Этот путь короче, и можно его пройти быстрее. В настоящее время тропа была во льду и идти по ней было опасно, но я всё-таки выбрал этот путь и через пять минут был уже внизу. Вот и стадион, где зимой проходили соревнования по конькобежному спорту довольно высокого ранга. Чуть выше, через дорогу возвышалась новая трёхэтажная школа. Когда я подходил к школе, Софья уже стояла у дороги и смотрела не в мою сторону, а на деревянную лестницу, по которой шла основная масса народа. Я увидал её намного раньше, чем она меня. Вот оно – то мгновенье, о котором я мечтал более половины года! Что может быть радостнее, когда ты долго ждёшь встречи вдали от дома, а по возвращении убеждаешься, что тебя тоже ждут! Увидела она меня, когда я подошёл совсем близко.

Нет, мы не бросились бежать друг к другу, бросая по дороге вещи и всё, что мешало бежать. Так показывают в кино, на сцене. Мы остановились друг перед другом как вкопанные. Где та девчушка в белых тапочках и носочках, стоящая на снегу, которую я таскал на руках через болото? Передо мной стояла молодая женщина в шубе, ботинках-сапожках, укутанная пуховым платком, стройная, с высоко поднятой головой. В руках была сумка с книгами и тетрадями. Она стояла с улыбкой и рассматривала меня, как бы изучая. Это длилось какое-то мгновенье. Я поставил на снег чемоданы, подошёл к ней, обнял и поцеловал. Она ответила поцелуем, но здесь же оглянулась.

- Ты что! Здесь же крутом мои дети, а мы целуемся... Пойдём домой. Теперь я  живу здесь совсем рядом. – сказала она и добавила: – Что это за усы?! Ты что, в старики записался? Я против этого. Сразу по приходе домой сбрей их!

Мы подошли к штабу флота. Сразу за ним в финском домике была наша квартира, вернее, наша комната в двухкомнатной квартире. Этот домик внешне ничем не отличался от других домиков, стоящих рядом и образовывавших улицу Сивко. Все дома чуть ли не до окон были завалены снегом. Через тамбур мы зашли в кухню с плитой. Из кухни дверь вела в нашу комнату. В центре комнаты у стены стояла ультрамаровская печь, вдоль свободных стен стояла вся наша мебель, которую мы успели приобрести: шкаф, кровать и армейская тумбочка – подарок старшины. В центре комнаты стоял стол и два стула. Раздевшись, я подошёл к зеркальцу, которое висело на стене, и посмотрел на себя.

- Да-а, – вырвалось у меня непроизвольно, – парикмахер по мне уже давно плачет.-

- Правильно решил, – продолжила разговор Софушка, – пока я приготовлю еду,  сходи в парикмахерскую. Здесь близко.

... Вот я и дома. В комнате тепло и чисто. Рядом со мной – моя жена Софушка, любимый, нежный человек. Прошло более полугода с того времени, когда я ушёл в экспедицию. Как внешне мы изменились оба! Очевидно, и внутренний наш мир тоже изменился. Нет сомнения, что придётся жизнь начинать по-новому, привыкая друг к другу.

Я оделся и пошел в парикмахерскую, где мастеру пришлось хорошо надо мной поработать. В особенности он просил меня не сбривать усы, но я был неумолим. По приходе домой ещё в прихожей я почувствовал запах жареной колбасы или мяса.

- Ну, здравствуй, дорогая, – сказал я, подойдя к жене, обнял её и крепко поцеловал, – теперь я, кажется, по-настоящему дома. У нас шикарный дворец. Можно жить. И я думаю, что наша жизнь теперь только начинается.

Мы сели за стол. Тарелки жареных колбас с омлетом из яичного порошка вызывали необыкновенный аппетит, а весёлая бутылка портвейна служила усилителем оного. Выпили за моё возвращение, за начало второго года работы в школе.

- А как же будет дальше? – спросила Софушка. – Знаешь, как трудно здесь быть одной?

На этот вопрос я ответить не мог. Чем я ей мог помочь? Соврать? Чушь какая-то. Сказать правду? Да она её знает лучше меня!

- Утешать тебя не стану. Мы сейчас переживаем самый трудный этап воинской службы, но он будет не вечно. Однако сказать, что этот этап закончится завтра или послезавтра, я не могу. Это армия. Так что давай будем жить и наслаждаться жизнью той, которая нам подарена сегодня. Мы начинали нашу жизнь практически без жилья. У тебя не было работы, я был не удовлетворён своей работой. А теперь у тебя есть работа, у меня хорошая работа, она мне нравится, есть жильё, а может, когда-то будет и лучшее. И в конце концов, не вечно же я буду уходить в экспедиции! Так что давай строить жизнь согласно создавшимся реалиям. Мы молоды и наша совместная жизнь только начинается. Сегодня – наш день, и мы должны его прожить достойно. Если завтра будет тяжелей, мы вместе и его переживём, – я поднялся, подошёл к жене, обнял её и поцеловал.

- Да, так оно и будет, – ответила Софья на мою ласку.

После обеда жена села за стол на уже установившееся место, обложилась учебниками и методичками и начала подготовку к урокам на следующий день. Я прилёг на кровати и наблюдал за её работой. В печи потрескивали дрова, за окном валил снег и протяжно завывал ветер, превращая вертикальный полёт снега в горизонтальный. Упавший на дорогу снег ветер подхватывал и гнал волнами по дороге, пока какая-то преграда не останавливала волну. На этом месте вырастал вал, с которым пешеходу бороться было не под силу. Но в данный момент я был в тёплой комнате, на мягкой постели. В комнате тишина, которая нарушалась только наружным ветром и тихим поскрипыванием пера софушкиной авторучки. Какая идиллия! Я люблю тебя, жизнь! Разве я не достоин, чтобы ты меня тоже любила? Почему же нужно в этой жизни так много отдавать, чтобы получить миг полного удовлетворения? Такие кощунственные мысли зародились во мне и, конечно, сразу же появились контрмысли, которые перекрывали предыдущие. Это всё от безделья. Завтра опять окунусь в работу. Необходимо закончить текущую отчётность и составить годовую, хотя я года ещё не проработал в этом хозяйстве. Однако год кончался,  и отчётность нужна.

Кроме всего прочего у меня накопилось очень много дел, не касающихся работы. В первую очередь нужно было определиться в политотделе с моей партийностью. Кандидатский срок мне продлили на полгода, а уже шёл восьмой месяц. Срок моего приёма в партию уже давно просрочен. Из личных дел мне предстояло решить вопрос с вещевым и продуктовым довольствием. Восемь месяцев у меня аттестат пролежал в кармане, и я на довольствии нигде не стоял. Необходимо было определиться, где встать на продовольственное довольствие. Дата очередного отпуска также не была определена. В общем, забот было невпроворот.

Рабочее утро я начал с ПТО, где обрабатывали мои отчёты. Всё шло нормально. Уходя на обед, я предупредил, что сегодня в управление не вернусь.

Отдохнув после обеда, согнав с себя послеобеденную осоловелость, решил поехать в Мурманск. Нужно было сделать некоторые закупки. В нашей квартире не было радиоприёмника, а еще очень хотелось иметь современный фотоаппарат. Теперь я мог позволить себе это приобрести. Через десять минут я был уже на стоянке такси, а еще через сорок – в Мурманске. Покупки на проспекте Сталина были сделаны молниеносно: Рижский приёмник, Фотоаппарат «ФЭД», адаптер к патефону, чтобы пластинки крутить через приёмник с усиленным звуком – всё было у меня в руках и в бауле, куда вместились ещё несколько бутылок вина и водки. Ведь ко мне обязательно придут мои старые друзья и новые знакомые Софушки, нужно их принять! На стоянке такси было людно. На линии было мало машин, дорога была трудной, обледенелой, и шофера таксопарка, очевидно, под всякими предлогами старались отсидеться в парке. Воодушевлённый удачной закупкой всего желаемого и запланированного, я был уверен, что мне без труда удастся выбраться из Мурманска. Раз удача тебя посетила, то она проявится на многих делах. И действительно: как только я об этом подумал, подъехалмашина такси марки «Победа» и остановилась дверкой передо мной. Пока конкуренты подбежали к машине, мой приёмник был уже на сиденье. С другой стороны за дверку держалась какая-то девушка, за спиной у меня прочно занял позицию капитан-медик. Место рядом с шофёром занял подполковник, маленький толстенький человечек. Через минуту наш экипаж уже был в пути.

Мы полагали, что нам крупно повезло. Но человек полагает, а Бог располагает. Мы трое, сидящие на задних сидениях, были настолько уплотнены, что осмотреть рядом сидящего было невозможно. Боковые стёкла и лобовое стекло были замороженными, но перед шофёром была рамка с натянутыми на ней  хромовыми проволоками, обогревающими стекло. Мы, трое пассажиров,  смотрели в это оттаявшее окошко, но под разными углами. Девушка, сидящая за шофером, не видела дороги, а только рваную каменную стену. Мы с капитаном видели, как мимо нас проплыл посёлок Роста, после чего мы по серпантину дороги начали подъём к перевалу сопки. Мы проходили участок дороги, который был проложен взрывниками на крутом спуске. Слева от нас был крутой спуск сопки, справа – стена из рваного гранита. На перевале был КПП, где проверяли документы на право въезда в запретную зону Северного Флота. Мы догнали совершенно новую для нас грузовую автомашину ГАЗ-51 и все удивились её скоростным данным. Шофёр-таксист сигналом попросил водителя грузовика разрешения его перегнать, и грузовик прижался к гранитной стене. Таксист увеличил скорость и пошёл на обгон. Когда мы поравнялись с грузовиком, шофёр-солдат, водитель грузовика, не справился с управлением, и грузовик резко взял влево. Таксист, чтобы избежать столкновения, также взял влево, и мы полетели под откос. Наша «Победа», как заправский циркач,  совершила тройной кульбит и легла на левый бок.

- Все целы? – спросил тихо испуганный таксист.

- Все, – дружно ответили мы, сидящие сзади.

Тучный подполковник тщетно пытался открыть правую дверку, но без посторонней помощи он не мог сдвинуться с места.

- Кто нибудь запомнил номер машины? – спросил шофёр у нас.

Мы все видели на борту ясно выделяющиеся белой краской на зелёном фоне борта цифры, но никто не запомнил ни букв, ни цифр номера.

- Ну что, будем выбираться из машины? – так же тихо спросил водитель. Как будто у нас был другой выход!

Шофёр развернулся и помог подполковнику, лежавшему на нём, достать и открыть дверку машины. У нас на заднем сиденье было несколько хуже. На мне лежал капитан. Мою правую руку он прижал к приёмнику, левой рукой я держался за левую стенку машины, стараясь облегчить положение девушки, ухитрившейся во время опрокидывания такси податься немного вперёд и этим облегчить своё положение. Когда шофёр вышел, он открыл нашу дверку и помог капитану выбраться из машины, капитан помог мне. Мы помогли девушке. Наша машина беспомощно лежала на левом боку в двух метрах от огромного валуна. Не зацепись она за кустарник и вал глубокого снега, мы при следующем витке стукнулись бы об валун. Это была бы катастрофа. Капитан помог мне вытащить наверх мои вещи на дорогу. Мы немного постояли в ожидании попутки, покурили. Машин не было. Мы с капитаном обменялись адресами и он ушёл, так как спешил в часть. Я с багажом быстро идти не мог. Добравшись до КП, сел в попутный автобус и так добрался домой. Вечером к нам пришли капитан с женой, мы организовали ужин и выпили за наше второе рождение.

Утром меня ожидала работа, где как никогда всё было в порядке. Моя отчётность впервые рассматривалась при мне. Некоторые материалы я списывал  не по тем счетам, по которым нужно было. Бухгалтерия и ПТО не успели за три дня меня проинструктировать до начала экспедиции, теперь мне пришлось выполнять чисто механическую работу, переставляя в отчёте наименования материалов из одной строчки в другую. В ПТО зашёл начальник управления майор Иванько. Я по уставу доложил ему о прибытии и о выполняемой на данный момент работе. Во время рапорта он смотрел не на меня, а куда-то, как будто слушал симфоническую музыку и, чтобы не отвлекаться от прекрасного, ничего не видел и ничего не слышал. После рапорта офицера старший по званию здоровается, причём первым протягивает руку. Этот, не поздоровавшись, задал вопрос начальнику ПТО и, получив ответ, ушёл.

От меня ему ничего не нужно было, да и мне от него тем более. За час до окончания рабочего дня я пошёл в политотдел, чтобы выяснить вопрос о моём членстве в партии. Здесь меня приняли очень радушно. Начальник политотдела полковник Луганский, увидев меня в дверях, вышел из-за стола и пошёл навстречу, пожал руку и предложил сесть. Я сел и решил вопрос решать сразу с места в карьер.

-Товарищ полковник, как я сейчас могу себя считать? Я член партии или кандидат в члены? А может быть, я уже даже не кандидат? В этом случае я бы хотел знать, за что меня исключили и когда, кто и в какой партийной организации. Мне продлили кандидатский срок на шесть месяцев, а в экспедиции я был около восьми месяцев. В экспедицию я пошёл по Вашей рекомендации и с работой справился. Хочу получить ответы на мои вопросы и,  мне кажется, имею на это право.

- Спокойно, лейтенант, – с улыбкой сказал полковник, – тебя из партии никто не исключал. Давай восстановим всё по порядку.

Он говорил спокойно, доброжелательно. Я ему рассказал о том, как и при каких обстоятельствах мне был продлён кандидатский стаж. Теперь я перешёл в другое хозяйство, но там этим вопросом никто заниматься не желает. В мае я опять ухожу в экспедицию. Как же быть?

- Теперь я восстановил в памяти твоё дело и думаю, что в течении нескольких месяцев твой вопрос будет решён, – серьёзно сказал Луганский. – Ты сейчас идёшь в отпуск? Иди. После отпуска встретимся.

Так ни с чем я покинул политотдел.

Утром в строительном управлении я сдал свой вещевой аттестат, но ба­зы уже были закрыты на годовой переучёт. Годовое вещевое довольствие у меня пропало. На продовольственное довольствие я встал в части, где ранее служил. Она находилась сравнительно недалеко от моего места жительства.

После того, как годовой отчёт был сверстан, мне поручили заняться составлением заявки на материалы, потребные для выполнения плана работ на следующий год на объекте Канин Нос. Это работа серьёзная и кропотливая.

Приближался Новый год. Я получил денежное довольствие за все проработанные месяцы в экспедиции. Сумма была довольно внушительной. Ещё немного – и можно было бы купить машину «Победа», но в эти годы их в широкой продаже не было (впрочем, как и в последующие). Впереди был отпуск, который мы с Софушкой решили провести частично вместе. У неё начинались зимние каникулы. Несколько отпускных дней, пока в школе были ещё занятия, я приводил своё старое обмундирование в допустимый вид, чтобы меня не задержала комендатура в первом же гарнизоне, где мне придётся быть. С трудом, но мне удалось добиться некоторых результатов. Утром 31 декабря мы отправились в Мурманск, а из Мурманска ленинградским поездом в Ленинград. Мы зашли в помещение нового, только сданного в эксплуатацию мурманского вокзала и удивились: вокзал был пуст. Кто должен был к Новому году выехать, уже выехал. Мы взяли билеты до Ленинграда и один – до Одессы, куда я должен был ехать сам. Вышли с вокзала и до прихода поезда решили пройтись по праздничному Мурманску. Было на редкость безветренно, большие хлопья снега медленно опускались на асфальт дороги и тротуаров, делая их празднично нарядными. Жители города с сумками, корзинами и авоськами быстро перебегали из магазина в магазин, делая последние закупки в этом году. На площади «Пять углов» у истока главного проспекта города стояла громадная ель, украшенная цветными фонарями и не менее громадными игрушками. На ветвях ели белел натуральный снег. По городским улицам сновали снегоочистительные машины. Вернувшись на вокзал, мы пообедали в ресторане и пошли к поезду на посадку. В мягком купейном вагоне было безлюдно и тихо. Мы нашли свои места и расположились, ожидая попутчиков, которых не оказалось до самого отхода поезда. Я вышел из купе и прошёлся по коридору вагона. Все двери в купе были открыты. В вагоне были только мы. Софушка была счастлива. Я подошёл к ней, поцеловал и сказал, что пусть это будет нашим маленьким свадебным путешествием, мы его заслужили. Она согласилась. Немного отдохнули и решили, что ужинать будем в купе, а не в вагоне-ресторане. Сидя у окошка, я рассказывал жене обо всём, что мелькало за окошком, так же, как когда-то рассказывал жене моего друга Инне и попутчикам, которые впервые были в Заполярье. Когда к 21 часу мы разложили продукты, чтобы поужинать, в вагон зашли несколько офицеров и женщин. Они пригласили нас в свой вагон №7, офицерский, для проводов Старого и встречи Нового года. Мы не отказались. Собрали весь разложенный провиант и перешли в седьмой вагон. Этот вагон также был почти пуст. Нас собралось шесть пар. Поездной радиоузел прокручивал танцевальную музыку. Мы проводили Старый год, танцевали в коридоре вагона. В Петрозаводске наш стол обновился из вокзального ресторана. Весёлые и согретые праздником мы все выскочили из вагонов и начали играть в снежки. В снежки играли почти все, пока не заревел гудок электровоза. Подсадив на ступеньки своих дам, мы уже догоняли вагон, цеплялись за догонявшие нас вагоны под упрёками проводников. Жизнь, до чего ты хороша! Когда ты молод и здоров, когда ты любишь и любим, когда любимая рядом, когда после тяжёлой работы она обеспечивает тебе уют и покой, когда тебе предоставляют отпуск и есть возможность провести его вместе... Все эти условия редко совмещаются во времени и месте, но сейчас это было именно так. Жизнь, ты прекрасна! Мы встречали Новый год. Шумели, дурачились до четырёх утра. Обессиленные, согретые вином, довольные хорошей компанией, мы разошлись по своим вагонам. Поезд мчал нас в Ленинград.

«Северная пальмира» встретила нас хорошей погодой. Накануне был сильный снегопад. Сотни единиц снегоуборочной техники расчищали город. Оставив вещи на Васильевском острове у тёти, жена повела меня знакомиться с Ленинградом. С первого дня так получилось, что днём мы бегали по магазинам и музеям, а вечером посещали театры. Мы запланировали, что вместе будем в Ленинграде пять дней, и хотелось за отпущенный срок успеть больше увидеть и купить. Я запланировал погостить у отца и побывать в Одессе. Так нам пришлось свой ленинградский визит настолько уплотнить, что мы уподобились тому отпускнику из юмористического рассказа, который писал домой: «Отдыхаю хорошо, только устаю очень». На ночлег приходили поздней ночью, уходили рано утром. Иногда днём заскакивали домой, чтобы выложить покупки и бежали дальше.

- Ах, у Веры Залмановой я видела такие же вилки и ножи с пластмассовыми ручками! – восклицала Софушка.

Немедленно вилки и ножи летели в сумку. В следующем магазине опять возгласы:

- Ах, я видела такие же у Веры!

В сумку летели следующие предметы домашнего обихода. Зашли в магазин женской одежды.

- Ах, какие платья! – восклицала моя ненаглядная.

- Какие берём? – спрашивал я с нетерпением, так как очень не люблю ходить по магазинам.

- Наверное, это, – после примерки говорила жена, – хотя и это сидит на мне, как будто по мне шито.

- Так что всё-таки берём? – с нетерпением спрашиваю я.

 - Наверное....наверное... – растеряно говорила Софушка.

Я её понимал. В её жизни не часто, а скорее всего – вообще не было такого момента, когда она, не стеснённая отсутствием денег, имела возможность такого рода выбора.

- Уважаемая девушка, – обратился я к продавщице, – будьте добры, заверните оба эти платья и выпишите чек!

Жена сияла от счастья. Как хорошо, когда после столько невзгод можешь разрешить себе хоть немного и насладиться тем, что делаешь подарки! В этом же магазине, но в другом отделе в корзину полетел мой первый гражданский костюм.

Дальше – опять экскурсии, музей, театры. С удовольствием послушал оперу «Руслан и Людмила». А вот балет современного советского композитора я как-то не принял. Музыка балета нормальная, а вот артисты балета меня удивили. Прима-балерина во время исполнения фуэте потеряла равновесие и грохнулась с такой силой, что оркестр не сумел заглушить шум падения, да и кордебалет с музыкой был не в ладах. Наша одесская балетная труппа была намного профессиональнее.

Пять дней пробежали, как сон. Софушка осталась ещё на пару дней у тёти, а я уехал в Одессу. На этот раз решил ехать без остановок, времени отпуска оставалось в обрез. Опять вокзал, опять поезд и двухсуточный переезд. Теперь я ехал в одиночестве, отдыхал после ленинградской беготни, спал, читал книгу, играл в домино, а в основном смотрел в окно. Пейзаж изменялся. Вместо станционных развалин вдоль поезда пробегали новые вокзалы, уже сданные в эксплуатацию, и те, что ещё достраивались. На многих станциях строились элеваторы, новые пакгаузы.

Много было бетонных перронов, многие были покрыты свежим асфальтом. Одно только оставалось без изменений – это люди. По-прежнему они были одеты в стёганые телогрейки, растоптанные ботинки, или кирзовые сапоги на мужчинах и женщинах, у которых даже походки были одинаковы – медленные с ногами врастопырку Лица у людей были угрюмыми, глубоко задумчивыми. Казалось, что они ещё не отошли от оккупации и послевоенных лет. А может,  оно так и было. Между станциями за окном вагона было тихо и безлюдно. Кругом лежал снег. И только на подходе к Одессе за 100-150 километров от города снег исчез.

Но вот прозвучала знакомая мелодия песни об Одессе, и я один из первых вышел на перрон, хотя спешить мне было некуда. В нашей квартире никого не было. Все жили в Овидиополе, а сюда приезжали, чтобы немного проветрить квартиру или переночевать, когда время пребывания в городе не совпадало с отходом поезда в Овидиополь.

Походив немного по городу и убедившись, что он с каждым годом хорошеет, несмотря на то, что была зима, которая Одессу не украшает, я дневным поездом поехал в Овидиополь. Здесь, как и в первый мой приезд, меня не ждали, но слава Богу, всё было в полном порядке. Отец работал в МТС, сестрёнка училась. Лия следила за домом и за хозяйством, которое было в порядке. Семья жила тихо, мирно. Каждый понимал друг друга, каждый делал своё дело. После встречи, после всех «ахов» и «охов» я вышел погулять по деревне.

Прошёлся до причалов, затем вышел на центральную улицу. Прошёл здание райкома партии. Это был первый строительный объект в моей жизни. Новое здание уже функционировало. В старое здание райкома переехал райисполком. Туда я не заходил. Я с неприятным чувством отметил про себя, что здесь мне стало неинтересно. На обратном пути я осмотрел начавшееся строительство районной больницы. Когда вернулся домой, отец уже был там. Встреча была радостной. Стол уже был накрыт. В изобилии лежали продукты и блюда, которых мы в Заполярье почти не видели. Беседа, при которой пришлось отвечать на много вопросов, продлилась до ночи. Меня интересовали дела в МТС. При необыкновенной организаторской способности отца МТС давала пробуксовки. Техники не хватало. Кто-то «наверху» хотел доказать, что сельскохозяйственные совхозы эффективнее колхозов. Совхозы снабжали техникой, у них были хорошие ремонтные базы. Однако высокое начальство не понимало, что крестьянин с техникой может произвести продукции в десятки раз больше сельскохозяйственных рабочих из городов.

Отец мог рассчитывать только на шефов, которые, конечно, помогали, но не без выгоды для себя. Всё это было на грани нарушения закона. Иногда приходилось разбирать трактор или комбайн, чтобы ввести в строй несколько тракторов или комбайнов.

Погостив несколько дней у отца, я поехал в Одессу. Мои друзья, отслужив в армии, вернулись и работали на стройках в городе. Я, конечно, им завидовал, но когда рассказывал о себе, они внимательно слушали, и уже я готов был биться об заклад, что они завидовали мне. Последние дни провёл в деревне. Здесь тоже все были при деле. Скука была неимоверная. Ненавистная мне зима была и здесь, и в Заполярье. В шутку я говорил, что зима меня нашла и здесь. Немного отдохнув, распрощавшись со всеми, я выехал в Одессу, отметился в комендатуре, уехал к себе домой. Там я был нужен, там меня ждали. Перед отъездом отец попросил меня прислать ему вызов. Он очень хотел в отпуске побывать в Заполярье. Я обещал исполнить его просьбу.

Вернувшись с юга, я занялся хозяйственными делами. Получил морское обмундирование, заказал в Мурманске в спецателье парадную форму, а в военторге купил кирзовые сапоги, так как для строек морская форма не совсем удобна. В строительное управление после отпуска явился уже в морское форме и не был уже «белой вороной». После рапорта командиру о возвращении из отпуска я получил объект за Ваенгой, недалёко от места жительства. Там старшим прорабом был вольнонаёмный инженер Иван Успенский. Его контракт заканчивался, и он уезжал к себе домой, в Москву. Мы уже с ним были знакомы, а теперь нам предстояло ещё вместе поработать, пока я не войду в курс дела.

Основная моя работа заключалась в том, чтобы подготовить траншеи под канализационный коллектор до наступления весны. Работа это усложнялась тем, что объект строительства санитарных складов флота находился в седловине между двумя сопками. Для обеспечения естественного уклона трассы канализации нужно было копать глубокие траншеи глубиной в 4-5 метров.  Сначала разрабатывали вручную торф, а глубже шёл массив из гранита, на котором не было ни единой трещинки. Разрабатывалась траншея буро-взрывным способом. И даже не это было самое трудное. Взрывать скалу здесь умели. Но с отметки -3 метра появилась в траншее вода. Дебет её был настолько велик, что два насоса «Андижанец» едва справлялись с откачкой. В просверлённых шпурах была вода, мешающая вести взрывные работы. Если бы гранит рвали толом, никаких сложностей бы не было, он воды не боится. Мы рвали камень аммонитом, который не взрывался не только при попадании на него воды, но и при хранении в сырых помещениях. Для аммонита нужно было делать специальные пакеты, которые бы были водостойкие и водонепроницаемые, что очень осложняло работу. Траншеи должны были быть готовыми до наступления оттепели, при которой начнет таять торф и добавочные сотни кубов воды хлынут в траншеи. Все это знали, но молчали,  надеясь на чудо или на русский «авось».

Ваня Успенский оказался очень хорошим парнем и грамотным инженером, хотя по характеру мы с ним были абсолютно разные. Я рвался вперёд, он меня очень тактично сдерживал. Когда мы попадали в какую-то экстремально неприятную ситуацию, я старался быстрее из неё выбраться и прилагал все силы, ресурсы и знания, чтобы выйти из этого положения. Ваня же из таких положений выходил не спеша, обдумывая каждый шаг, выходил из кризиса дольше, но без дополнительных затрат энергии. В общем, мы были разные, но за время работы сработались и подружились. Настал день, и мы распрощались. Он пригласил меня погостить у него в Москве и дал свой адрес. Я с благодарностью приглашение принял.

Прошёл месяц. Мы распрощались с семьёй капитана-медика, с которым я попал в аварию. Его перевели в среднюю зону. У нас появилось много новых приятелей и друзей. С Полярного в Ваенгу был переведен мой друг и земляк Миша Кацель, мы вместе кончали строительный техникум. Много друзей появились у Софушки – это учительницы, жёны офицеров флота, мужья которых занимали довольно высокие посты на флоте. Полковник Иванюк, начальник контрразведки; капитан 2 ранга Спектор, начальник химслужбы флота; капитан Залманов, врач и другие. Все они были очень хорошими людьми, и мы дружили по-настоящему.

После ухода Успенского обязанности по объекту полностью легли на меня. Несмотря на большие усилия, ни одного метра траншеи не было подготовлено под укладку трубопровода. В отличие от стройучастка Канин нос участок строительства медскладов ежедневно посещали многие высшие начальники штаба флота. Помощь они не оказывали, но неприятностей от их посещений можно было ожидать. Не вникая в суть строительного процесса, они давали дикие нелепые указания и присылали подчинённых на следующий день для проверки исполнения. Пользы от этих указаний почти что не было при их выполнении, а вреда они наносили много. Мой предшественник мне говорил, что он хотел начинать разработку траншей с низшей точки трассы. Теперь вода самотёком сходила бы по установленному ею руслу в залив. Один из крупных начальников велел начать её разработку с расстояния от складов в 250 метров. В этом месте он предложил проектировщикам поставить локальную фекальную насосную. Когда сделали вскрышу торфа и начали разрабатывать гранит, оказалось, что насосную ставить здесь нельзя, не хватает мощностей. Решили продолжать разработку траншей, как и начали, не думая о последствии. Большой начальник, приказавший производить работы в данном варианте,  больше на объект не показывается, начальник участка рассчитался и уехал, «авось» не прошёл. Ответственность за выполнение работ по подготовке траншей механически перешла на меня. По устному договору мы с Успенским разделили работы на объекте таким образом, что я занимался подготовкой траншеи, а он – всеми внутренними работами по складу. Это разделение работы удовлетворяло и его, и меня. Теперь Иван уехал, отделочные работы по складу ведёт какой-то десятник из вольнонаемных, а я занялся в основном траншеей.

В этот год зима ушла рано. Солнце с каждым днём всё раньше и раньше всходило и одаряло нас не радующим нас теплом. «Заплакал» торф, лежащий верхним слоем над скальным грунтом, и вся вода сходила к нам в траншею. Чуда не свершилось. Работали круглосуточно. Два насоса не успевали откачивать воду. Последние сутки ночная смена ещё вынула из траншеи немного взорванной породы, а к обеду работы пришлось остановить – вода полностью залила траншеи, и уровень воды увеличивался. Я шёл по трассе,  пытаясь найти выход из положения. Мои усилия увенчались успехом. Наша начатая траншея кончалась в самой верхней точке дневной поверхности земли. Дальше траншея должна была становиться мельче. Мы остановились на перевале. После небольших геодезических замеров и расчётов я принял решение сделать вскрышу торфа и начать разработку траншеи на сто метров ниже, что даст возможность сбросить воду по всей трассе. Я посоветовался с командиром роты, он со мной был согласен. Производительность увеличится, и он сумеет свести концы с концами. Эта рота была на полном хозрасчёте. Перестановку техники сделали на одном дыхании. Все ожили. В управлении я отчитывался за разработанные кубы породы, и там всех это удовлетворяло, а затем вызвало подозрение. В отчёте не было криминала, но камень я разрабатывал не в том месте, где было мне указанно. Удача мне сопутствовала около трёх дней. Иванько был в командировке на точке, а Мильштейн был занят подготовкой экспедиции на Канин Нос. Я достал книгу с расчётами взрывных работ. При применении этих расчётов и схем с примерами выработка увеличилась вдвое. Мне нужно было продержаться двое-трое суток, чтобы сбросить воду с ранее разработанной траншеи, но гром грянул среди бела дня.

На объекте появился Иванько. Всегда недовольное неулыбающееся лицо выражало вдобавок ещё гримасу, как будто он укусил лимон и не мог его проглотить. Он делал глотательные движения, его кадык, как маятник часов, прыгал в амплитуде от подбородка к границе шеи и груди. Наконец он всё-таки произнёс:

- Что происходит?! Лейтенант, что ты себе позволяешь? Кто разрешил?!

Его на большее не хватило. Он был в таком состоянии, что объяснять что-либо человеку в таком состоянии было бесполезно, и я решил отмолчаться. Он резко повернулся и ушёл. Ко мне подошёл командир роты.

- Что будем делать? – участливо спросил он. – Быть грозе...

- Гроза миновала, – ответил я. – Продолжаем работать, чтобы через два дня,  вернее – суток, мы воду сбросили. А что касается меня, то он меня может сослать на Кушку, не дальше. На Канин Нос претенденты в очереди не стоят.

Работа возобновилась. Шпурки бурились по моей разбивке и на указанную мной глубину. Утром бурильщики доложили,что 12 шпурок готовы к взрывным работам. Новая траншея так же заливалась водой, но пока её ещё можно было откачивать, и полностью траншея не заливалась. Я дал указание приступить к взрывным работам, однако мне ответили, что выполнить приказание не могут. В роте один взрывник, который вечером набедокурил и попал в комендатуру. Сейчас он на гауптвахте. Я не знал, с кем или чем меня можно было сравнить после такой информации. Наверное со щукой, которую я видел в детстве на рыбалке. Она крутилась, прыгала, скалила свой зубастый рот. Подошёл взводный.

- Где взрывник? – на его приветствие ответил я.

- На гарнизонной гауптвахте, – ответил взводный.

- Да, но Вы же ходили за ним и объяснили положение?

- Да, ходил и объяснил, но они его не отпустили. Сейчас за ним пошёл ротный, но всё равно его не отдадут. Единственное, что он сделал, это он отдал ключи от склада ВВ.

- Вы сами взрывали, лейтенант? – спросил я у взводного.

- Нет, никогда этим делом не занимался.

- Кто-нибудь в роте готовил пакеты или помогал взрывнику?

- Да, есть солдат Никифоров. Он делал пакеты и помогал взрывнику.

- Дайте мне ключи от склада, а Никифорова срочно пришлите ко мне.

- Не делайте этого, – сказал лейтенант, – вас накажут, если будет кого наказывать. Вы когда-нибудь взрывали?

- Лейтенант, выполняйте, что Вам сказано, – оборвал я его.

Никакой подобной неуверенности в себе я ещё никогда не испытывал. Я чувствовал себя тем куском металла, который лежит между молотом и наковальней. В складе ВВ было всё, что необходимо для ведения взрывных работ: бикфордов шнур, детонаторы, плоскогубцы, аммонит в мешках из крафт-бумаги. Пока пришёл Никифоров, я отрезал на 13 шпурок 13 кусочков шнура. Разложив их на полу, отрезал с одного конца так, что каждый предыдущий был длиннее последующего на 5 сантиметров.

Самый короткий был контрольным. Вставив шнур в капсуль-детонатор, я осторожно плоскогубцами обжал детонатор. Когда пришёл Никифоров, мы вместе с ним сделали из крафт-бумаги пакеты. Вставив туда взрыватель со шнуром, каждый пакет заполнили аммонитом и замазали пакеты солидолом. Всё сложили в ящик, которым пользовался взрывник, и пошли к траншее. Траншея была залита водой примерно на 80 сантиметров, а из шпурок торчали палки, которыми бурильщики прикрывали шпурки от засорения. Мы надели резиновые сапоги и пошли по траншее. Выбрасывая палки, мы вставляли в шпурки пакеты. Когда работа была окончена, я велел Никифорову проверить оцепление и дать гонг, зайти в укрытие и тщательно считать взрывы. Когда он ушёл, я закурил папиросу, взял в руки надрезанный через 5 сантиметров шнур со взрывателем и от папиросы его поджёг. Держа контрольный горящий шнур в руках, я один за другим поджигал шнуры. Я никогда в жизни не производил взрывных работ, и этот вид работ такой, что его не посмотришь, как делает другой.

Один раз в посёлке Роста, когда я был солдатом, разговаривал с женщиной-взрывником, и она мне рассказала некоторые случаи, которые она видела, в которые сама попадала за время работы взрывником. Она мне рассказала, как нужно было сделать и как она сначала по неопытности делала. Из этого рассказа состоял арсенал моих знаний работы взрывника. Поджигая шнуры, я не отводил глаз от контрольного шнура, который горел у меня в руках. Наконец загорелся последний шнур. Я выбросил контрольный запал из траншеи и быстро пошёл к лестнице, чтобы выйти из траншеи. Самое главное в этот момент (из рассказов взрывников) – не бежать, а идти. Но это было очень трудно сделать. Когда я поднялся из траншеи и зашёл в укрытие,  щёлкнул контрольный запал. Через 10 секунд раздалась канонада. На убежище летели гранитные рваные камни. Я сосчитал одиннадцать взрывов,  Никифоров – 12. В любом варианте один пакет дал отказ или был выброшен предыдущим взрывом. В любом случае аммонитный заряд был разрушен или подмочен, взорваться он не мог. Разработать взорванную породу было невозможно, она была полностью под водой.

На объект прибыл Мильштейн. Он, не подходя ко мне, обошёл всю траншею. Увидев его, я подошёл и доложил, чем занимается участок. Нa этот раз он меня не остановил. Выслушав весь рапорт, он глядя мне в глаза, начал медленно меня отчитывать своим глухим тихим голосом:

- Всё, что Вы здесь делаете, может быть, и правильно. То, что Вы сами приняли решение и отчитывались за работу, фактически Вами не сделанную... – усмотрев, что я хотел возразить, он сделал знак, чтобы я помолчал, и сам продолжил: – да-да, Вами не сделанной... Эту работу на участке, который нам не запланирован, нам не оплатят. Деньги мы не получим, а наоборот – банк нас ещё оштрафует за неправильную отчётность. Вот в чём Ваша вина, лейтенант. Теперь я Вас слушаю.

- Несколько дней мы работали только в утренние часы. «Андижанцы», а их у меня два, не справляются с притоком воды. Работа остановилась, поэтому я принял решение сбросить воду по траншее второй очереди. Если бы взрывные работы велись по расчёту, можно было бы к началу тепла забыть о траншеях...

Майор остановил меня:

- Ясно. Теперь слушайте. Возвратите компрессоры на старую стоянку. Утром Вам привезут ещё один «Андижанец», новый. За час механик его расконсервирует. Тремя насосами откачайте воду и сдайте траншею сантехникам. Это приказ начальника управления.

- Есть, – ответил я.

Я знал, что это не только беседа, но приказ. Я был уверен, что в управлении уже готовится приказ о моём наказании. Да, на Канином Носу ра­ботать было легче, там не мешали.

На следующее утро к 8-00 на объекте стоял новенький насос «Андижанец», с которого ещё не снята была консервация. Главный механик управления, механик и слесаря хлопотали над ним. Я поставил на место компрессоры. Два действующих насоса, надрываясь, выплёскивали на полное сечение труб воду из траншеи. Водяной уровень почти не падал. К 9-00: новый насос не заработал. Механизаторы использовали все известные им методы, но дизель не заводился. Они выкручивали форсунки и заливали в цилиндры всё, что можно было и нельзя – солярку, бензин, эфир, однако мотор не заводился.

Мы стояли около него и пытались уловить хоть одну искорку жизни, но мотор был мёртв. Солнце, как будто нам назло, весело подымалось над горизонтом, обогревая торф, который извергал из своих глубин потоки воды. Вдруг мотор нового насоса пыхнул. Из выхлопной трубы ударил хлопок из огня и дыма, маховик сделал сначала неуверенно несколько оборотов, но затем, как бы спохватившись, начал набирать обороты. Через несколько секунд слесаря увидели, что обороты маховика не стабилизировались, а нарастали, попытались остановить двигатель, но это им не удалось. Мотор пошёл в разнос. Все стоящие рядом кинулись бежать в разные стороны, толкая друг друга, падая и перепрыгивая через лежащих. Раздался хруст металла. Маховик, отскочив от насоса, взлетел вверх, приземлился и побежал по дороге, перескакивая через камни и рытвины. Люди вовремя отскочили. Мы подошли к куску металла на колёсах. Это всё, что осталось от насоса. Падающий с утра уровень воды в траншее превысил все отметки, которые ранее существовали. Качать воду из траншеи было бесполезно. Вечером я получил приказ в течение двух суток сдать траншею субподрядчикам для прокладки труб. Я понял, что должен осуществить свой план работы. Для этого нужно организовать вторую смену.

Траншея, ведущая в никуда, была пробита только чтобы сбросить воду. В пятую смену мы сделали в основной траншее песчаное основание и сдали субподрядчику для прокладки труб. Со сдачей траншей для прокладки труб канализации завершилась моя работа на медицинских складах Северного Флота. Объект был законсервирован. Меня отозвали работать в управление с задачей подготовки экспедиции на Канин Нос.

В управлении было тихо, спокойно. Все говорили вполголоса, как главный инженер Мильштейн. Это тоже было характерным для экспедиционного строительного управления. В других управлениях на протяжении дня появлялись начальники участков, прорабы. Они ругались, что-то доказывали, требовали. Вечером в таких конторах вообще Содом и Гоморра. В нашем управлении – тишь и благодать даже в вечернее время. Я работал с теми же двумя Мариями в ПТО. Эта работа была не по мне, хотя она делалась для меня. Вечера, как правило, проводили в Доме офицеров флота, иногда у друзей, иногда наши «хоромы» заполняла молодёжь, и застолье завершалось в два или три часа ночи. Время бежало, солнце подымалось всё выше и выше. Строительная экспедиция на Канин Нос была назначена на 20 мая. Остались 10 дней моего пребывания дома.

Пришла телеграмма от отца, он прибывает в Мурманск 12 мая. Два дня прошли в подготовке его встречи. Он впервые приехал в эти широты, поэтому он не мог не удивляться всему, что здесь увидел. Снег в середине мая, сопки с открытыми скалами серого гранита, полярный день. Он несколько раз повторял нашим друзьям, как он в два часа ночи пошёл в ресторан обедать, считая, что это два часа дня. После того, как он долго стучал в дверь вагона-ресторана, сонный служащий открыл ему дверь. На вопрос отца, почему закрыт ресторан в обеденное время, отцу ответили вопросом:

- А Вас, гражданин, часто жена кормит обедом в два часа ночи?

Для меня это было не ново, я тоже терял счёт времени в первый год пребывания в Заполярье. На следующий день после приезда отец тихо поднялся в три часа ночи и вышел полюбоваться весенней Ваенгой. Когда утром он пришёл домой, то не мог успокоиться виденным:

- На сопке, у финских домиков в три часа ночи в песке играл ребёнок лет четырёх от роду. Я наблюдал, как солнце спускалось к горизонту, а затем, словно передумав, быстро начало подыматься вверх. Залив ночью ещё красивей, чем днём. Я наблюдал на причале, как маленький утёнок под водой гнался за маленькой рыбкой. Такой прозрачной воды в Чёрном море не бывает.

Он с восхищением рассказывал, что он видел и что его удивляло. Да, такого количества гранита редко где можно увидеть на юге. Здесь было что посмотреть и чем восторгаться.

Время бежало. Пролетела неделя. Провожать отца я поехал сам, Софушка была занята на работе, подходили экзамены. Удачно взяли такси и выехали, чтобы вместе походить по Мурманску. Но люди предполагают, а Бог располагает, я уже об этом говорил. Когда мы подъехали к КПП, капитан-лейтенант попался занудливый служака. Он заметил, что в документах отца не отмечено в комендатуре об его отбытии и предложил отцу выйти из машины и вернуться в Ваенгу сделать отметку об убытии в комендатуре. Служака ни за что не хотел пропустить отца. Кончилось тем, что я остался заложником. Мы дождались,  пока пришёл помощник коменданта Ваенги и дежурный по КПП ему доложил обо мне, после чего меня отпустили. Когда я приехал на мурманский вокзал,  электровоз уже дал гудок отправления. С отцом попрощались на расстоянии, махнув друг другу рукой. Да, жизнь летит искрометно. Всё знать не удаётся. Все поступки, а жизнь состоит именно из них, делятся на правильные и ошибочные, неправильные поступки. Правильные проходят, как само собой разумеющееся, и откладываются в памяти, накапливаются, образуя то, что называется жизненным опытом. Ошибки тоже вносят свой вклад в жизненный опыт. Недаром пословица гласит, что за битого двух небитых дают, но они в жизни оставляют свой, сначала невидимый след, а иногда и видимый в виде травм, нервных потрясений, а впоследствии собираясь в букет, подкашивают организм человека. В преклонном возрасте люди говорят: «это ошибки молодости». Однако дай таким людям возможность пройти всё сначала, они пройдут свой путь, как прошли его первый раз. Путь человека начерчен однажды, и он реализуется человеком с присущими его характеру, темпераменту, силе, здоровью и ещё многим, многим факторам, которыми обладает именно этот человек и никто другой.

Я стоял на вокзале и смотрел вслед уходящему поезду, пока он не скрылся при повороте за сопку. Поднявшись наверх к зданию вокзала, я не останавливаясь направился к стоянке такси. Чертовски было неприятно перед отцом, признаваясь перед этим сухим капитан-лейтенантом в своей беспомощности. К великому сожалению, младшим офицерам на службе очень часто приходится находиться в таких ситуациях. Однако не все воспринимают их одинаково. Я их воспринимаю очень болезненно.

Подошло такси. Я сел в него и через 40 минут был уже на работе. С трудом выбросил из головы всё, что было лишнее, накопившееся с утра и мешавшее  работе, принялся за дело. До второй экспедиции оставалось несколько дней.

 





<< Назад | Прочтено: 729 | Автор: Дубовой Г. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы