Темы
Константин Ришес
Несколько миниатюр
Песня
«Она, как друг, нас зовёт и ведёт…»
Дело было в последних числах сентября 1993 года. В эти дни мне довелось вылететь в Северодвинск на какое-то совещание в компании начальства – как своего, так и со стороны наших кураторов-военморов (их представляли два капитана первого ранга, люди нам хорошо знакомые и компанейские). В Архангельском аэропорту моих попутчиков высокого ранга ждала машина, которая доставила их (а заодно и меня) в Северодвинск, прямо на отведенную этой компании служебную квартиру. Рабочий день уже был закончен, и вся компания стала готовить «торжественный ужин» по случаю прибытия, благо квартира располагала всем для этого необходимым, да и «у нас с собой было». После деловых в свете предстоящего совещания разговоров и хорошего застолья наших моряков потянуло на песни. Пели разное, кое-что общеизвестное, кое-что я услышал впервые. В частности, я ранее не знал песню неизвестного автора с припевом:
«А море грозное ревело и стонало,
На скалы чёрные летел за валом вал, ……
Как будто море чьей-то жертвы ожидало,
Стальной гигант кренился и стонал.»
Теперь эту песню можно услышать на актёрских посиделках в исполнении Вл. Меньшова, а также на кассетах типа «В нашу гавань заходили корабли». Но в тот вечер она исполнялась под конец уже не слишком стройным мужским хором, произвела на меня впечатление и запомнилась. Однако вечер заканчивался, и я решил распрощаться с компанией и отправиться к своему близкому военмеховскому другу, ныне северодвинцу, у которого я всегда останавливаюсь, бывая здесь в командировках. Поскольку машина доставила нас прямо к подъезду, то адреса квартиры мы не знали. Выйдя во двор, я огляделся и, казалось бы, чётко запомнил приметы дома. А была это стандартная пятиэтажка-хрущёвка, одна из тех, которыми в те времена была застроена половина Северодвинска. Выйдя со двора на улицу, я сориентировался и пешком отправился к другу. Учитывая, что город невелик и хорошо мне знаком, я без труда добрался до места.
Через три дня пришла пора вместе со всеми возвращаться в Питер. За компанией должна была заехать машина, а мне следовало, чтобы присоединиться к ней в назначенное время, прибыть в известную мне квартиру, где проходил наш ужин в первый вечер. В день вылета я, распрощавшись с другом, пешком отправился туда. Повторяю, адреса я не знал, но был уверен, что без проблем найду то, что надо, поскольку дом хорошо запомнил. Пройдя по известной улице, я свернул внутрь микрорайона и глазами поискал нужный дом. Оказалось, что при свете дня все дома как две капли друг на друга похожи. Я ходил сначала по одному двору, затем по точно такому же соседнему, заглядывал в подъезды, но ничего, напоминающего тот вечер, не находил. Спросить у кого-либо во дворе тоже не получалось – ведь я искал обычную, ничем не отмеченную, к тому же не слишком афишируемую квартиру. Так прошло минут 15. К счастью, я вышел с запасом времени, но ещё минут через 10 я слегка запаниковал и уже бегом носился от дома к дому в поисках нужного подъезда. Всё было тщетно. Я понял, что машина в аэропорт уйдёт (или уже ушла) без меня. Не зная, что предпринять, я остановился около очередной хрущёвки. И вдруг услышал мужские голоса: «Стальной гигант кренился и стонал…». Я обежал вокруг дома и увидел на третьем этаже открытое окно, из которого разносилась знакомая, полюбившаяся с тех пор навсегда песня.
Там ещё справляли отвальную. Я был спасён. Вскоре подкатила машина, и мы благополучно прибыли в архангельский аэропорт Талаги. А там уже и до дома недалеко.
В пути вспомнилась известная песня Дунаевского из «Весёлых ребят» в исполнении Утёсова:
«Нам песня строить и жить помогает,
Она, как друг, нас зовёт и ведёт…».
Подумал: вот и меня она привела!
В условиях сурового Севера...
Откуда они знают?
Был конец августа 1980 года. Мы со своими московскими друзьями Поповыми возвращались из отпуска, который провели в авто-путешествии по Прибалтике (тогда ещё советской). В последний отпускной вечер решили устроить нечто вроде отвальной. Расположились на берегу какого-то лесного озера в Эстонии, уже совсем неподалёку от Ленинградской области. Сидели вчетвером у костерка, ужинали. Олег Попов (всего лишь однофамилец клоуна) включил свой транзистор, настроенный, как всегда, на «Голос Америки». Шла какая-то передача, глушилок поблизости не было, и слышимость была прекрасная. Мы особо не вникали в суть передачи – говорили о своём, увы, закончившемся отпуске. Вдруг американский диктор прервал зачитываемый текст и передал экстренное сообщение: «В Японском море терпит бедствие советская атомная подводная лодка (был назван бортовой №). Она в надводном положении, на борту – пожар, 14 человек погибших, есть раненые». Мы приумолкли. Олег, зная, что я всю жизнь работал на атомный флот, спросил: «Mожно ли верить этому сообщению?» Я сказал, думаю, что – да, можно, т.к. американцы стараются отслеживать все наши АПЛ, тем более когда лодка в надводном положении, да ещё с пожаром. Тогда Олег спросил, откуда же американцы могут знать число погибших, ведь они все внутри лодки. Я подумал: действительно, этого сверху не увидишь, и никакой самый хитрый прибор не поможет. Конечно, с АПЛ немедленно ушла радиограмма в штаб об аварии и её последствиях, включая число пострадавших. Но ведь радиограммы передаются, конечно, не открытым текстом, так что перехват их ничего не даст. Неужели они читают наши коды? В общем, ответил Олегу, что о погибших, скорее всего, американцы приврали.
На следующий день мы были в Ленинграде. Поповы, проведя у нас один день, отбыли в Москву, а я в понедельник вышел на работу. И сразу же получил команду собираться в командировку, на этот раз на ТОФ (Тихоокеанский флот). Поскольку я, будучи разработчиком, попутно выполнял обязанности руководителя группы авторского надзора по своему заведованию, то ничего необычного в этом указании не было: несколько раз в году мы выезжали на флота. Теперь предстояла поездка на базу Павловское, что в Приморском крае. Сутки ушли на то, чтобы мы (вдвоём с сослуживцем Всеволодом Каюровым) добрались до места. Был поздний вечер. Устроились в офицерское общежитие, перекусили и решили пройтись по посёлку. Был тёплый и очень тёмный вечер первых дней сентября (Павловское – на широте Сочи), освещение посёлка было, можно сказать, условное, и мы бродили в потёмках. На краю посёлка вышли к какому-то холму, на который вела тропа. Поднялись наверх, там тоже темнотища. Когда глаза немного привыкли к темноте, мы заметили, что по периметру площадки на вершине холма расположились какие-то одинаковые холмики. Посчитали – их было 14! Только сейчас я задумался и вспомнил «Голос Америки» 10-дневной давности. Утром по пути к бюро пропусков мы вновь поднялись на тот холм. Да, там было 14 свежих могил с засыхающими венками и табличками, на которых значились имена и единая для всех конечная дата – 21 августа 1980 года. Запомнилась дата рождения одного из погибших – 29 июня 1961 года – точно, как у моего сына.
Все они были из экипажа К-122. В те времена родным не разрешали увозить тела погибших. чтобы похоронить их на малой родине – зачем лишние слухи по всей стране! Вот и лежали ребята все вместе здесь. Позже я узнал, что К-122 восстанавливать не стали – порезали на металлолом.
А откуда всё знали американцы, так и осталось для меня вопросом.
Собачий патриотизм
Хочу рассказать об одном случае, свидетелем которого был. Это, казалось бы, малозначительное событие запомнилось навсегда.
Стояло лето 1992 года, разгар «перестройки», царил хаос, закрывались организации, задерживались зарплаты. Особенно тяжело приходилось науке. На фоне всего этого резко усилилась эмиграция. Вот и хорошо знакомая мне семья из Красноярского академ-городка, промаявшись пару лет, решила попытать счастья за рубежом. Глава семейства, Саша, покопавшись в своем генеалогическом древе, обнаружил в нём еврейские корни, поэтому уезжали они на ПМЖ в Израиль. Вылетать должны были из Санкт-Петербурга, куда прибыли всей семьёй и провели дня три у меня. По всему чувствовалось, что Саша отправляется в эмиграцию без энтузиазма – беспокоила неизвестность, неясность, сможет ли он, физик, кандидат наук, найти там работу по специальности, которой очень дорожил. Но передумывать было поздно, мосты сожжены – в России у них не осталось уже ни жилья, ни работы.
И вот настал день отъезда. Это был чудесный летний очень солнечный, безоблачный день. Отъезжающие попрощались с моими домочадцами, как тогда казалось, навсегда (к счастью, только казалось: позже мы ещё не раз встречались, а ныне вот уже несколько лет Саша снова живёт в Красноярске, трудится в своём институте и даже успел защитить докторскую). В общем, в весьма невесёлом настроении все погрузились в мой «Жигуль», и я повёз их в Пулково. И тут началось нечто... Только мы пересекли Неву, как небо страшно потемнело, началась жуткая гроза с ливнем, а когда мы были на углу Греческого проспекта и улицы Некрасова, ливень перешёл в такой град, что я всерьёз опасался за лобовое стекло машины (в те времена – большой дефицит). Дом справа от нас был на ремонте, а тротуар рядом с ним защищён сверху подобием дощатой крыши. Людей под ней в это время не было, и я, въехав передними колёсами на тротуар, спрятал лобовое стекло под навес, по которому барабанил град. Вокруг было темно, как в поздние сумерки. В машине все притихли, потом кто-то сказал: «Это, наверное, Божий знак – сама природа против нашего отъезда». Так мы мрачно просидели минут 10 – 15. Светопреставление кончилось так же внезапно, как и началось. Мы задним ходом осторожно выехали из-под навеса и минут через 40 были в аэропорту, в те времена довольно тесном Пулково-2. Зал был разделён на две части прочерченной на полу чертой – условной границей. Сразу за ней стояли столы, на которых таможенники копались в багаже отъезжающих за границу, а по эту сторону вытянулась длинная очередь улетающих, преимущественно на ПМЖ в Израиль. Встали в очередь и мы. Перед нами стояла семья с солидным багажом, детьми и собакой средних размеров, судя по всему, довольно старой. Я, любитель собак, всё время смотрел на неё и ещё подумал: «Молодцы, не бросили пса, хотя ясно, что хлопот с ним там будет много». Очередь медленно продвигалась к этой «последней черте». Собака, страшно грустная, всё время лежала на полу, посматривая назад, на выход из зала, а когда надо было продвинуться вместе с очередью, очень неохотно подымалась и, пройдя пару метров, ложилась снова. Наконец подошла очередь стоящих перед нами. Их никто не провожал. Со своим скарбом они двинулись к таможенникам, дети вели собаку, которая всё время оглядывалась назад. Как только они ступили на черту – «границу», собака вдруг легла на пол и, жалобно скуля, на брюхе поползла назад. Дети не могли удержать её. Все окружающие в молчании наблюдали за этой волнующей, показавшейся мне символичной сценой. Но хозяин собаки, оставив чемоданы таможенникам, почти на руках перетащил пса через «границу». Потом, когда досматривали семейство Саши, а я оставался по эту сторону черты, ещё долго слышал доносящееся из-за таможенных постов жалобное завывание несчастного пса, так не желающего покидать Родину...
Чудеса в небе
Хочу рассказать о случае, свидетелем которого довелось стать в уже далёком 1957 году. Дело было в Кокчетавской области Казахстана, куда нас, ленинградских студентов, отправили на четыре месяца убирать целинный урожай (который, кстати, в том году оказался очень бедным). Стояли последние дни сентября, вечера и ночи в этих широтах были тёмные. Жили мы в степи на полевом стане. Как-то, покончив с дневными делами, всей бригадой сидели у костерка, когда на горизонте в юго-восточном направлении небо на мгновение осветилось ярким всполохом, а затем начало окрашиваться в целую гамму цветов. Загадочное явление продолжалось несколько минут, медленно угасая, потом по небу пробежали светло-зелёные блики, и всё было кончено. Естественно, мы в недоумении – что значило это светопреставление? Никакого объяснения не нашли. Дня через три-четыре наша целинная эпопея закончилась, и вот мы на уже знакомой станции Тайнча, где ждёт нас вполне цивильный поезд из плацкартных вагонов (сюда из Ленинграда нас дней 10 везли в теплушках). Теперь, в самом начале обратного пути, во время первой остановки поезда в Петропавловске-Казахском, мы прочли заметку в купленной на вокзале местной газете. Что-то типа «Необычное для наших широт явление – полярное сияние». И мы даже поверили. Лишь много позже, когда уже стало широко известно о Семипалатинском ядерном полигоне (где вплоть до 1961 года проводились наземные и воздушные взрывы), а я, работая в Заполярье, вдоволь насмотрелся истинных полярных сияний, я понял, какие «сияния» видели мы в сентябре 1957 года в небе Казахстана.
Ледовые гонки
Эпизод, очевидцем которого я стал, произошёл в конце декабря 1985 года в Карском море, в самый разгар полярной ночи. Вместе со своим сослуживцем Виктором мы пребывали в командировке на атомном ледоколе «Сибирь». В тот день ледокол, выполнив проводку очередного каравана, замер у кромки ледового поля в ожидании новых судов. Настала непривычная тишина (движение ледокола во льдах обычно сопровождается страшным грохотом и тряской). Был поздний вечер, правда, в условиях полярной ночи мало чем отличающийся от любого другого времени суток. Мы с Виктором, закончив дела, уже почти что спали в своей каюте, когда корабль будто ожил и энергично двинулся вперёд. Минут через 5 – 10 сопровождаемая грохотом тряска достигла такой силы, что мы едва не вылетали из коек. Поняв, что происходит нечто неординарное и поспать всё равно не удастся, мы наскоро оделись и выскочили на верхнюю палубу. Перед нами предстало впечатляющее зрелище: в сотне метрах от нас параллельным курсом шла «Россия» – третий корабль из той же серии «Арктика» («Сибирь» была в ней вторым). Невооружённым глазом было видно, что оба ледокола буквально выбиваются из всех своих 75000 лошадиных сил. Ни позади, ни впереди ледоколов никого не было. Сильнейшие корабельные прожектора на сотни метров вперёд освещали ровное ледовое поле. В общем – феерия! Но только зачем эти игрища? Так и не найдя ответа, мы простояли на палубе с полчаса, а когда оба ледокола сбавили ход, пошли досыпать в каюту. Ответ мы получили утром за завтраком в кают-компании. Оказывается, на «России» в процессе строительства были выполнены некие доработки в подводной части корпуса, которые по идее рационализаторов могли повысить её скорость аж на целый один узел. Вот и решили проверить новшество путём прямого состязания однотипных ледоколов в равных условиях. На наш вопрос «Ну и как, кто победитель?» услышали: «Победила дружба».
В полярной ночи...
Мне понравилось?
(Проголосовало: 0)Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>