Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Михаил Люхтер

Воспоминание о Блокаде


Своё детство до войны я помню плохо. В воспоминаниях остались отдельные картинки: выезд на дачу во Всеволожское, где на меня напала собака и, играя, сбила с ног. На крик прибежали перепуганные родители, после этого я некоторое время заикался, но в дальнейшем всё прошло. Из того же времени в памяти: весёлая цыганская свадьба в находящемся неподалеку от дачи таборе; первая новогодняя ёлка в клубе фабрики им. Володарского, на которой работал отец, купленная мне первая и последняя игрушка - машина «Кабриолет»; выезд на лето к бабушке с дедушкой в деревню Лукомель, на родину отца; широкая деревенская улица и бегающий по ней умалишённый парень с дудкой; милиционер, регулирующий движение пешеходов и транспорта на перекрёстке проспекта 25-го Октября (ныне Невского) и улицы Герцена (ныне Большая Морская); толпа людей любующихся  чёткими движениями его жонглирующих рук; офицер Красной Армии, выходивший из ворот Главного штаба в парадной форме с золотой Звездой Героя на груди; возвращение отца с финской войны с трофеями: головкой от ножной зингеровской швейной машины и почему-то с медным чайником.

Но хорошо помню воскресенье 22 июня 1941 года и голос Молотова, раздававшегося из черного створа домашнего репродуктора, сообщавшего о начале войны. Мне, тогда ещё дошкольнику, смотревшему в нахмуренные глаза взрослых, становилось страшно. Они знали, что такое война. Они смотрели и думали, как спастидетей, и что их теперь ожидает.

В то время мы жили в доме 4 по улице Герцена, то есть в самом центре города. Наша семья проживала в девятимет-ровой проходной комнате, части площади, когда-то выделенной из кухни, без печки (парового отопления в то время еще не было), отапливались керосинкой. В основной, одиннадцати-метровой комнате, жила семья маминого брата - дяди Гриши с женой тетей Идой и их сыном Борей. Кроме наших семей, в этой квартире проживали ещё две семьи. Квартира находилась на втором этаже, окна выходили во двор, который напоминал колодец, так что радовались солнцу, которое сияло на площади Урицкого (ныне Дворцовой).

В начале июня к тете Иде приехала её сестра с сыновьями из Белоруссии показать ребятам Ленинград. Больше они не попали в свой родной город Борисов, где остался их муж и отец, впоследствии погибший командир партизанского отряда.

Что видело поколение начала XX века, то есть моих родителей, до войны: погромы, революции, гражданскую войну, НЭП, пятилетки, финскую войну. А сейчас это хорошо подготовленное чудовище напало на нас. 23 июня мы с мамой проводили отца на сборный пункт, который находился во дворе Педагогического института им. Герцена на набережной Мойки 48, оттуда на пересыльный пункт на Фонтанке 90, а затем его путь лежал на фронт.

24 июня мобилизовали дядю Гришу. Тетя Ида с сыном Борей была в положении - в августе она должна была родить. Вместе с сестрой Соней и её сыновьями Мишей и Борей они эвакуировались к своему брату Исааку в Ярославль. Так мы остались с мамой вдвоём. В первой декаде июля она уволилась с картонажной фабрики, где работала мазальщицей.

 

 

С 18 июля 1941 года в Ленинграде были введены продовольственные карточки. В июле горисполкомом было принято постановление о немедленной эвакуации детей из Ленинграда. К тому времени я уже был записан в первый класс школы, которая располагалась в доме 38 по набережной Мойки. В сентябре я, как и все дети моего возраста, должен был пойти в первый класс, но этого не случилось - т. к. наступил вошедший в историю чёрный 1941 год.

В конце июля собрали детей в возрасте от первого до восьмого класса, посадили в вагоны, которые довезли нас до станции Малая Вишера, там пересадили на телеги и повезли в деревню. Помнится крик детей: «Мамочка не уходи! Не отправляй меня, увидимся ли мы ещё когда-либо?». Мама попросила соседскую девочку (она была на несколько лет старше меня), чтобы та последила за мной. Неизвестно, все ли дети встретились со своими родителями после, некоторые их ищут по сей день, и это большое счастье, когда родители находят своих детей или дети родителей.

В глухой деревне нас распределили по бревенчатым избам; помнится лежанка на печи и : ежедневная еда - молоко с хлебом. В конце августа за мной приехала мама, с ней ещё несколько родителей за своими детьми, и уже радуясь, что мы снова вместе, встав рано утром с петухами, отправились в обратный двенадцатикилометровый путь, Это был мой первый тяжёлый переход. День выдался жаркий, эвакуировали нас со своим постельным бельём и несколькими парами сменной одежды. Мама, собрав все мои пожитки в один узел, взвалила их на плечо и взяла меня за руку, чтобы не отставал. Мы присоединились к остальной группе и двинулись в путь до станции Малая Вишера. Ноша становилась всё тяжелее, а дороге как будто не было конца. Пришлось выкинуть одеяло, сшитое для меня моим отцом. Тогда стало легче и свободнее идти. К вечеру мы добрались до станции, взобрались в теплушку одного из последних поездов, который двигался на Ленинград. Ехали долго, так как несколько раз приходи-лось выпрыгивать из вагона, спасаясь от бомбёжек и обстрелов поезда, прятались в кустах, придорожных лесах или просто падали на землю, пряча голову и ожидая пока улетят немецкие самолёты. Этот переезд был нашим первым боевым крещением. Весь израненный, наш поезд прибыл в город на Неве.

Город маскировался. На всех окнах крестом были наклеены бумажные полоски или окна просто были забиты фанерой. Памятники города, начиная от Медного всадника до памятника Ленину, были обнесены досками или обложены брёвнами, внутрь этого каркаса клали мешки с песком или засыпали песком и забрасывали землей. Также были защищены большие витрины магазинов. Только один памятник Суворову, стоящий напротив Троицкого (ныне Николаевского) моста, был не замаскирован. Автор монумента изобразил великого полководца в образе древнеримского бога войны Марса. Бронзовая фигура хорошо передаёт свойственные полководцу черты: стремительность, быстроту, боевой порыв и непреклонную решимость в любую минуту встать на защиту родины. Некоторые памятники, такие как четырёхскульптурная группа работы Клодта, стоящая на Аничковом мосту, была закопана в Саду отдыха. В ноябре смогли зарыть только пятисотпудовую бронзовую скульптуру, земля оказалась промёрзлой, и долбить её не хватало сил. Остальные скульптуры укрыли с наступлением весны. На оставшихся гранитных постаментах следы от осколков ателлерийских снарядов до сих пор напоминают о пережитой ими войне.

Наступила ленинградская осень 1941 года, началась эвакуация населения города. Гитлеровские самолёты всё чаще и чаще совершали налёты на город. Мама как жена военнослужащего получала пособие со швейной фабрики им. Володарского.

В конце августа Ленинград был отрезан от всех своих гидроэлектростанций. Со 2 сентября 1941 года произошло первое снижение норм выдачи хлеба. Рабочие стали получать 600 граммов, служащие - 400 граммов, иждивенцы и дети до 12 лет - по 300 граммов. 8 сентября 1941 года гитлеровские войска захватили Шлиссельбург. Ленинград оказался в блокаде. К этому дню в нём находилось 2 миллиона 544 тысячи жителей. В этот день авиация противника совершила массированный налёт, и в городе вспыхнуло около 200 пожаров. Один из них, самый большой, охватил деревянные хранилища Бадаевских складов, полыхая около пяти часов. Незанятой противником осталась лишь узкая полоса по Ладожскому озеру, но и этот путь обстреливали и бомбили артиллерия и авиация захватчиков. Крупные предприятия вместе с населением города эвакуировались.

Большинство знакомых уже уехало. В нашей квартире из соседей остались старушка Нехама, её муж Исаак Штильман находился на оборонительных работах и навещал её редко; их сын Юлик аспирант-историк Герценовского института, не приспособленный к армейской службе вероятно, погиб в первые же дни войны; дочь Гиля с сыном Валериком жили отдельно и также редко бывали в нашей квартире. Домохозяйка Бася и муж её Зяма Каплан - снабженец, одной из ленинградских фабрик - был демобилизован в первые дни войны и пропал без вести. Так что в квартире остались только старенькая Нехама, молодая женщина Бася и я с мамой.

Однажды у нас тоже появилась решимость уехать. Но куда? Все многочисленные родственники моих родителей проживали в Белоруссии: в городах Минске, Борисове, Орше, Витебске, Лукомле в первые месяцы войны оккупированых немцами. Знакомых на Востоке у нас нигде не было. Несмотря на это, мы собрали кое-какие вещи и пошли на эвакопункт, который располагался на Фонтанке 90. Разные люди, разное настроение, крик детей, плач расставания, стоны стариков, сплошной гул. Посмотрев на всё это, мы возвратились домой.

Даже в это время немецкая точность давала о себе знать. Ровно в семь часов вечера объявлялась воздушная тревога. Днём начинались артиллерийские обстрелы. В первую неделю мы бежали в бомбоубежище, которое располагалось в доме 8 по улице Герцена, а затем, решив, что чему быть того не миновать, оставались дома. Соседи по лестнице, жившие выше нас, Казначеева Мария с Вадиком и Ниночкой, Ширяева с Элечкой и Ниной приходили к нам, так как мы жили на втором этаже.

Мама к тому времени уже не работала. Федосья Фёдоровна - наш управ-дом - составила график дежурств на крыше. В соответствии с этим графиком, мы дежурили на крыше и чердаках, спасая дом от дымящих зажигательных бомб. На чердаке дома всегда находилась куча песка, бочка с водой, щит с инструментами: лопатой, щипцами, топором и ломом. Иногда мама уезжала на оборонительные работы - рытьё окопов в районы Средней Рогатки или Красненького кладбища. Несколько раз она и меня брала с собой. Взрослым и старшим школьникам были выданы противогазы соответствующего размера.

В середине августа к нам вдруг приехал на черной „эмке“ одетый в морскую форму дядя Гриша. Он принёс нам целый вещевой мешок таллиннских папирос и махорки. В то время я ещё не знал, зачем это нам, так как в семье у нас никто не курил.

В сентябре мама отвела меня в 208-ю школу. Первый и второй классы собрали вместе и отправили в бомбоубе-жище, там стояли парты с чернильницами - непро-ливайками. С каждым днём посещаемость школы уменьшалась. Нас, оставшихся ребят, пыта-лись как-то собрать, но большинство из нас школу не посещало.

В один из сентябрь-ских дней к нам пришла незнакомая женщина, которая оказалась медсестрой госпиталя. Она сообщила, что дядя Гриша находится в госпитале на улице Восстания (теперь там 197 школа). Мы были в смятении: с одной стороны мы испугались и не могли поверить, что кто-то из наших близких родственников может быть убит или ранен, хотя не раз видели мертвецов и калек, вернувшихся с передовой; с другой стороны обрадовались неожиданной встрече. Он был контужен и получил множество мелких осколков, которые и в дальнейшем давали о себе знать. При отступления из Таллинна он был подобран нашим катером и доставлен в Ленинград.

С тех пор мы неоднократно проделывали путь от арки Главного штаба до площади Восстания. Мне, мальчишке, было жутко смотреть на сотни беспомощных солдат, прикованных к больничным койкам, но каждый раз, когда появлялись ребята, болезненные глаза прояснялись, и каждый вспоминал свою семью, своего такого, же пацана, может быть также где-нибудь далеко сидящего у изголовья солдата. Вместе с ранеными мы смотрели кинофильмы, слушали концерты. Сидели в бомбоубежищах при артобстрелах и бомбёжках.

Наступил февраль, дядю отослали на пересыльный пункт под Ленинградом. Там нам сказали, что его направляют на Западный фронт. В этот зимний солнечный день мы попрощались с ним до конца войны.

К этому времени немцами были заняты Тосно, Урицк и Пушкин. Немецким командованием была выпущена директива, в которой говорилось, что капитуляции Ленинграда и Москвы не должны быть приняты даже в том случае, если они были бы предложены. Для всех городов должно действовать правило - перед оккупацией артиллерийским огнём и воздушными налётами они должны быть превращены в развалины.

20 октября в городе полностью иссякли запасы ячменной муки, которая добавлялась в качестве примеси к ржаной муке. Теперь хлеб выпекали с добавлением льняного жмыха, отрубей, овсяного солода, муки из затхлого зерна. Произведено было пятое по счёту снижение норм выдачи хлеба, рабочие стали получать 250 граммов, все остальные люди - 125 грамов. Раннее горисполкомом было принято постановление, обязывающее хозяйственные организации и воинские части сдавать отбракованных лошадей и применять конину на изготовление колбасы или продавать мясом. Однажды соседка Казначеева приносла нам кусок мяса конины - ей пришла посылка от мужа, который служил полковником на Ленинградском фронте. В этот день у нас был праздник.

По лимитам пользовались электроэнергией только Смольный, штаб МПВО, Главпочтамт, управление пожарной охраны, госпитали и больницы. Ужесточены были нормы пользования тепловой энергией. Началась самая холодная и голодная в моей жизни и жизни большинства ленинградцев зима 1941-1942 года: ни света, ни воды, ни хлеба, ни тепла, к тому же вой сирен, возвещавших о начале и окончании тревог и пролетавших мимо снарядов или авиационных бомб.

Да! Хлеб, какой ленинградец не думал тогда о хлебе. Каждый знал, что хлеб - это жизнь. 125 граммов «хлеба», за которым приходилось вставать в два часа ночи, чтобы тебе достался представляющий собой какое-то подобие пластилина, сырой комок. И всё же, увидев его, человек оживал. За один килограмм хлеба можно было купить золотое кольцо, модельные туфли, мужской костюм на чёрном рынке, а он был почти у каждой булочной. Буханка хлеба стоила 500 рублей. Продовольствия в городе катастрофически не хватало. Чтобы выдать ленинградцам минимальную положенную норму, в дополнение к хлебу получали ещё полтора килограмма продуктов, то есть карточки полностью не отоваривались.

Однажды, разбирая старые вещи в "холодильнике" - деревянный ящик с отверстиями, выступающий во двор из окна на кухне, - мы нашли бутылку подсолнечного масла, банку горчицы, старую, ржавую селедку. Какая это была радость! Кипяток, заправленный горчицей и ложкой масла, стал для нас шикарным обедом.

В одну из октябрьских ночей от сильной волны разорвавшейся бомбы нас, спавших, подбросило до потолка и обратно опустило на кровать. Такого испуга мы ещё не испытывали, затем раздался второй удар. «Сейчас должен обвалиться потолок», - сказала мама. Но всё обошлось. Утром мы узнали, что бомба большого размера оторвала угол дома в Кирпичном переулке, второй удар - это обвалившиеся верхние этажи. Погибло много народу. Несколько дней бригады ПВО разгребали завалы. В дальнейшем при восстановлении этого дома выяснилось, что в нём так и остался угол, срезанный от крыши до основания на углу Кирпичного и улицы Гоголя.

Морозы крепчали все сильней и сильней, казалось, что они никогда не кончатся. Обогревались буржуйкой - это маленькая печка или бочка из жести с трубой, выведенной в оконную форточку. Буржуйку топили сначала заготовленными дровами или углём, а затем мебелью.

Однажды, истопив буржуйку, мы угорели. Истощённые, голодные мы лежали в кровати и не могли поднять головы. Не знаю, откуда у мамы взялись силы, чтобы встать, нагреть воды, вымыть себе голову горячей водой, а затем и мне. И мы снова встали на носящие кожу да кости ноги. Бывали случаи, когда беспомощных людей, которые уже не могли встать, объедали крысы

Свет давала коптилка-бутылочка с крышечкой из жести и трубочкой с фитилём. Пока доставали керосин, пользовались ею, потом перешли на лучину. Спичками являлись несколько рядов картонных полосок с серными головками и внизу серная полоска.

На улицах, чтобы люди не натыкались друг на друга, продавались светлячки - стеклышко, покрытое фосфором. Значок прикреплялся с левой стороны к верхней одежде.

С водой нам повезло - в нашем дворе был люк, в котором из лопнувшей трубы всё время текла вода, и все жильцы ближайших домов приходили к нам за водой, пока одна из истощённых женщин, будучи не в силах вытащить ведро, замертво свалилась в колодец.

Времени для её изъятия из люка хватило, чтобы труба замёрзла. С тех пор нам пришлось ходить за водой на Неву или топить снег. Соответственно, канализация не работала, туалетом служило ведро, которое выносили во двор.

 

Как часто бывает, к перечисленным выше угрозам жизни появилась новая опасность - это вши и крысы, которые могли вызвать тяжёлые заболевания. Если вши уничтожались дезинфекцией, стрижкой наголо, сжиганием нательной одежды, то от крыс - разносчиков чумной болезни - было избавиться трудней, они ползали по квартире, никого и ничего не боясь, приходилось заделывать все щели битым стеклом. Но впоследствии появился крысиный яд, который уничтожал их.

Да! Всё это вместе взятое приводило к какому-то безразличию. Люди умирали, и никто не обращал на это никакого внимания: стоит человек, прислонился к стене дома и, постепенно сползая, тихо умирает. Люди специально выходили из квартиры на улицу, уходя от одиночества. В тот период не собирались толпы людей, не спрашивали друг у друга, отчего умер тот или другой, каждый знал, что с ним не сегодня-завтра может произойти то же.

Мне никогда не забыть, как мама уезжала на оборонительные работы, запирая меня одного в квартире с двумя умершими соседками. Нехама умерла от голода, её дочка впоследствии отвезла на кладбище. Бася, до войны цветущая женщина, всегда любившая вкусно поесть, которую дядя Гриша не мог пропустить мимо, чтоб не прижаться к ней в узком коридоре или на кухне, умерла от дистрофии - она очень опухла и сейчас довольствовалась только хлебом. Её лучшая подруга Клара Мироновна работала в булочной на улице Герцена 9 заведующей, и что греха таить, она имела сверх нормы ещё кусочек. Даже мне иногда перепадал просвечивающийся ломтик. Когда Бася умерла, мама послала меня к её подруге сообщить о смерти. Она жила в доме, где располагалась булочная. Постучав в дверь, я позвал Клару Мироновну, она вышла на лестницу, спросила, что мне нужно. Я сказал, что умерла её подруга. «Пока она жила - я ей помогала, а что я могу сейчас сделать?» - был её ответ, и дверь захлопнулась перед моим носом. Долгие годы мне не давал покоя её ответ. Как можно так? Но уже сейчас, когда прошло много лет, я понимаю, что, на самом деле, она могла сделать в то время? Басю вынесли в прачечную, туда сносили всех умерших из нашего дома. Вес-ной приезжали спе-циальные бригады на машинах и от-возили трупы-мумии на кладбище. Из нашей прачечной было вывезено более сорока чело-век. На кладбищах специальные коман-ды взрывали про-мёрзший грунт и в образовавшиеся во-ронки выгружали из машин умерших. Так образовывались братские могилы.

Долгое время помогал нам выжить запас табачных изделий, который мы экономно расходовали: каждую пачку меняли на хлеб; затем в ход пошли вещи наши и семьи маминого брата, вещи, которые ещё не были использованы. Теперь незачем их было жалеть, всё равно не будь нас, не будет и вещей. Мама продавала их одной молодой женщине из соседнего дома. Она говорила, что является донором, то есть сдаёт кровь в госпиталь, поэтому может себе позволить приобрести понравившиеся ей вещи за бесценок. Люди воистину цеплялись за жизнь любыми способами. Находились и мародёры, нелюди, которые обирали мертвых. Однажды, выходя из дома в нашей парадной, мы увидели нашего соседа, лежащего без признаков жизни, он был одет в ватник и валенки. Пока бегали за помощью, его уже раздели. Многие умершие лежали на снегу в одном нательном белье.

От отца уже давно не приходило писем, хотя мы всё равно ему писали, писали потому что знали, что такое весточка из дома, что она значит для солдата. Мы сообщали ему о том, что ещё живы. Последнее письмо отец получил, будучи на передовой. В каждом письме были и мои рисунки с надписью: "Папа, бей немецких фашистов". Рисунки изображали воздушный бой или танковую атаку наших войск. С одним из таких писем отец попал в плен к финнам. Люди писали, пока не получали извещение о гибели или спустя 3-4 месяца безответного ожидания, посылали запрос в часть или в город Бугуруслан, где находилась главная справочная всех воинских частей. В военкомате на наш запрос ответили, что папа пропал без вести, это значит есть один процент из ста надежды, что он может быть жив. Многим уже пришли повестки о смерти их близких, среди них получила извещение о гибели своего мужа мамина знакомая из соседнего дома. Он служил в одной роте с папой. А через месяц она сама погибла от осколка разорвавшегося снаряда на Невском проспекте.

В декабре Ленгорисполком принял постановление о прикреплении продовольственных карточек к определённому магазину. Наш магазин располагался на углу улицы Гоголя и Невского проспекта. Во всех районах города были организованы кипятильники. Литр кипятка стоил три копейки.

Первые машины с продовольствием прошли по льду Ладожского озера "Дороге жизни" к Ленинграду 23-го ноября. А 25-го декабря 1941 года ленинградцы получили первую прибавку хлеба: рабочие 350 граммов, служащие и иждивенцы - по 200 граммов. "Дорога жизни" помогала нам выжить. Каждый месяц увеличивалась норма выдачи хлеба, начинали отоваривать продуктовые карточки. Надежда окрыляла людей. Дела пошли в гору, благодаря тому, что наши войска освободили Тихвин и овладели станцией Войбокало. Так что грузы, предназначенные для Ленинграда, могли подаваться на ближайшие к Ладожскому озеру станции в Войбокало и Жихарево. но люди всё равно умирали от потери жизненных сил, от усталости, безысходности, от борьбы за выживание. Для сравнения: смертность от дистрофии в Ленинграде в январе 1942 года была значительно выше, чем в тяжёлом декабре 1941 года, несмотря на то, что количество продуктов, доставленных по ледовой дороге в город, увеличилось в три раза. Дистрофию сравнивали с бомбой замедленного действия.

Пришла весна 1942 года. В целях предупрежде-ния эпидемий Лен-горисполкомом всё трудовое население было мобилизовано на уборку города. Необходимо было вывезти трупы из опустевших квартир, прачечных; убрать улицы, дворы, лестницы, очистить Ленинград от снега, мусора, завалов нечистот; всё это свозили к рекам и каналам. Так как машин не хватало, приходилось использовать детские санки, ванночки, фанерные волокуши. Нева принимала горы снега, накопившиеся за первую блокадную зиму. Только в марте 1942 года было похоронено около 90000 ленинградцев.

Ранней весной я заболел брюшным тифом и попал в больницу им. Пастера. В связи с опасностью возникновения эпидемии вышло указание: всему населению Ленинграда необходимо сделать прививки от брюшного тифа, в том числе и детям. Ранее детям запрещалось делать противотифозные прививки. Прививка, может быть, и спасла меня.

Зимняя дорога по Ладоге прекратила своё существование, надо было налаживать водную транспортировку грузов. За зимний период по льду Ладожского озера было эвакуировано более полумиллиона человек. С началом навигации нами была совершена вторая попытка эвакуироваться. Городские власти старались эвакуировать как можно больше людей, в основном женщин с детьми. С большой земли везли продукты и вооружение для фронта, обратно - измученных ленинградцев. Но не было ответа на два вопроса: куда и зачем? А главное нам казалось, что самое страшное уже позади. Да, нас бомбили, обстреливали, но мы этому как-то привыкли. Только к голоду нельзя было привыкнуть. Карточки отоваривались, налаживалось питание в столовых, светило солнце, слышался звон трамвая. Работали кинотеатры "Молодёжный",- в котором контролёром была мамина знакомая, пропускавшая ребят бесплатно, и "Колос" в помещении Ленинградского радио на улице Ракова (ныне Итальянская), показывающие веселые фильмы "Свинарка и пастух", « Весёлые ребята", "Цирк". По радио выступали писатели и поэты, транслировались концерты, иногда прерываемые сиренами воздушной тревоги и артиллерией противника. Воевала вся страна, везде было нелегко. Верили, что ещё немного нужно потерпеть. И мы снова остались в нашем любимом городе.

В мае месяце я пошёл в первый класс 222 школы на Невском 22-24 (бывшей Петершуле). Бледные исхудалые дети начинали первый урок в бомбоубежище при свете коптилок и ламп (летучая мышь). Писали на листочках бумаги. Помню, как я берёг свою первую тетрадь в клеточку, выданную учитель-ницей почему-то у неё дома. Она часто приглашала нас к себе домой на улицу Желябова, занималась с нами. Это у неё в маленькой комнате на втором этаже я впервые увидел репродукции картин знаменитых художников. С того времени у меня сохранилась школьная фотография: весна 1942 года, ученики первого и второго классов со своими учителями. Каждый находил себе товарищей сам. Не помню, как мы сблизились, но свободное время проводили с Юрой Студенковым, проживающим в доме 40 на набережной Мойки, и его товарищами, жившими в соседних домах. Прозвища у них были Богдан и Гвардеец. Уж очень мне нравилось, как Юрий читал наизусть отрывок из повести Гоголя "Тарас Бульба". Не раз Юрина мать усаживала нас за обеденный стол своей большой семьи. Но есть хотелось всегда, и отказываться от приглашения не было сил. Однажды мы сделали набег на тележку с хлебом, привезённым в столовую, которая располагалась рядом с театром Эстрады на улице Желябова (ныне Малой Конюшенной), трое из нас стояли на страже, пока две женщины оттаскивали ящик, четвёртый подбегал к оставшемуся ящику, хватал буханку хлеба, и мы разбегались в разные стороны. Встречались на одном из этажей ранее обусловленного дома. Поровну разделив буханку, мы тут же её съедали. Товарищество наше продолжалось все блокадные годы, затем наши пути разошлись. Питались мы в школе по талонам, где для детей было организованно трёхразовое питание, детям отдавали самые лучшие продукты, которыми снабжался Ленинград. В это время мы узнали, что такое "соевая корова", запах которой я терпеть не мог. Какими бы мы ни были голодными, но дети остаются детьми, и лепёшки из сои часто летели друг в друга. Не хвастаясь скажу, что свою порцию, а иногда и порции ребят я в стеклянной баночке приносил маме.

Помню, весной на детские карточки выдали по 50 граммов сёмги, этот деликатес я вообще никогда в жизни не пробовал, у меня уже слюнки потекли, когда я увидел её, но тут мама, не выходя из магазина, меняет её на пачку папирос "Звёздочка" или "Богатырь", а пачку меняет на 300 граммов хлеба. Конечно, я сильно расстроился, когда моя сёмга перешла какому-то пожилому мужчине, но был благодарен маме за дополнительный кусок хлеба в нашем дневном рационе.

Солнце начало пригревать, люди стали выходить на улицу. Площади в Александровском саду и перед Иссакиевским собором были выделены под огороды. Есть хотелось всё время. Ели картофельные очистки, столярный клей, дуранду (лепёшки из шелухи семечек подсолнуха), хряпу (верхние листья от кочана капусты). С появлением зелени варили крапиву, лебеду. Карточки отоваривали в столовой на Герцена 12, там же я впервые попробовал воду, которая предохраняла десны от цинги.

В городе не было ни собак, ни кошек. Появились случаи каннибализма. Этим мясным продуктом мог оказаться и я. Братья Клюевы принесли в школу сожженный сахар, который достался им ещё со сгоревших Бадаевских складов. Лакомство оказалось вкусным, и многие польстились на это. В один из летних дней я был приглашён к ним домой, хотя жили они недалеко от школы, мне показалось, что шли мы долго, всё проходными дворами. Наконец мы остановились перед дверью дровяного склада. Братья вошли в него, а я остался снаружи. Через некоторое время меня позвали, тихонько приоткрыв дверь. Она медленно заскрипела. Взявшись за ручку, упершись, я резко рванул. И тут мимо меня, сверху, пролетело что-то огромное. Испугавшись, я бросился бежать. Не помню, как я выскочил на Шведский переулок, и только там я смог отдышаться. В этот момент я понял, почему пропадали ребята. После того случая я этих братьев никогда не видел.

Человек всегда надеется на лучшее, надежда делает людей терпеливее, настраивает оптимистически. Хотелось верить, что наступит когда-нибудь такое время, когда на столе будет лежать хлеб, а ты его не хочешь съесть, то есть, ты уже наелся, а хлеб ещё остался.

С июня 1942 года мама начала работать подсобницей в парикмахерской, на Невском проспекте дом 18. Посетителей было мало, иногда заходили военные. В темное время суток, с разных сторон при объявлении воздушной тревоги высвечивались лучи фонарей, указывающие расположение наших стратегических объектов, подлежащих уничтожению. Это была работа немецких диверсантов. Иногда их удавалось поймать. Напротив нашего дома находился Главный штаб ленинградского военного округа. Но так как на небе висели аэростаты воздушного заграждения и арку Главного штаба защищала зенитная батарея, то в наш микрорайон ни одной фугасной бомбы не попало.

В нашем доме жила пожилая петербурженка, бывшая ещё фрейлиной при царе; после революции она обучала маленьких детей немецкому языку. Всегда была аккуратно  одета, уши её украшали золотые серьги с бриллиантами. Однажды встретив её, мама удивлённо, но тактично спросила: "Почему у Вас на серьгах надеты чёрные бархатные мешочки"? На что она спокойно ответила: "Придут наши, тогда я их сниму". Ей, к счастью, так и не пришлось снять эти бархатные мешочки.

Дела на фронте шли с переменным успехом, но всё равно чувствовался какой-то общий подъём. На заводах люди работали по 12-14 часов, наравне с взрослыми у станков стояли и юные ленинградцы. От усталости шум станков на рабочих уже не действовал. Чтобы вовремя проснуться, электрики придумали будильник: электрические провода присоединялись к телу, в нужное время при замыкании контактов на часах человека начинало трясти, и он просыпался. Были случаи, когда человек вообще не вставал. Не хватало транспорта, топлива; стали появляться автомашины, работающие на дровах. Но особенно чувствовался недостаток рабочих рук не только на производстве, но и в больницах, госпиталях. Регистрация умерших людей была передана в ЗАГСЫ.

Немецкие войска, не взяв город с первых попыток, не привыкшие к нашему климату, измотанные борьбой с партизанскими отрядами, ожесточённой обороной ленинградцев и началом наших наступлений на отдельных участках фронта, начали готовиться к использованию химических средств против ленинградцев.

9 августа 1942 года в Большом зале ленинградской филармонии впервые прозвучала седьмая „Ленинградская“ симфония Д. Д. Шостаковича под управлением К. И. Элиасберга. Мама с Марией Казначеевой посещали филармонию и театр Музкомедии, которые работали во время блокады. По радио передавали концерты с участием Л. Руслановой, Л. Утёсова, К. Шульженко.

С 12 по 18 января 1943 года, ведя ожесточённые бои, прорвав оборону противника, соединились войска Ленинградского и Волховского фронтов. Это была большая победа для ленинградцев. Теперь не нужно будет прокладывать железную дорогу по Ладожскому озеру. Теперь дорога пойдёт по суше от Шлиссельбурга на основную магистраль, через Волховстрой и свяжет Ленинград прямым железнодорожным сообщением с востоком страны. 18 января 1943 года стал днём прорыва блокады.

Маму перевели работать на улицу Белинского, недалеко от цирка. На зимний период мы переселились жить в парикмахерскую. Спали на плите, которую так или иначе, должны были ежедневно топить. На втором этаже соседнего дома находилась столовая. Запомнилась вкусная, сытная, крутая каша из гороха с пшеном. Так что из школы я шёл к маме на работу. С тех пор я познал все премудрости парикмахерского хозяйства, помогал маме в её несложной работе. Иногда мы навещали нашу квартиру.

За три года я поменял три школы, это было связано с укрупнением классов, так как много детей эвакуировалось, не хватало преподавательского состава. Летом уже от 211 школы я поехал в пионерский лагерь, в деревню Девяткино. В памяти осталась широкая речка, в которой мы купались, а также наши набеги на поля турнепса (белые крупные корнеплоды), тогда очень вкусные. В дальнейшем родители меня ежегодно отправляли в пионерский лагерь. Школа располагалась на улице Плеханова. Я с ребятами облазил все подземные лабиринты Казанского собора, однажды мы набрели на запасники времён инквизиции.

Постоянное недоедание сделало своё дело, с диагнозом дистрофия я попал в больницу им. Раухфуса. Когда мне уже надо было выписываться, мама сказала мне, что у неё украли карточки. Это, конечно, был для нас удар. Но судьба опять не отвернулась. Мы выжили.

Учился я плохо, болел, много просто прогуливал, завлекала улица, и вообще, какая может быть учёба, когда думаешь только о еде. У меня самого тогда ещё понятия не было, что учиться не только нужно, но и необходимо. И подсказать, подтолкнуть некому было,. Не хватало учебников - один учебник на несколько человек. Помнится учебник истории нам с Мишей Петровым достался от его старшей сестры, с портретами наших военных начальников: В. Блюхера, М. Тухачевского, И. Якира, перечеркнутых чернилами в ровную клеточку в виде тюремной решётки, как врагов народа; по-видимому, учительницей.

Игры мальчишек были тихими, играли осколками от снарядов, в ножички, многие имели финки с наборными красивыми ручками. В доме 47 по набережной Мойки находилось главное управление милиции города Ленинграда. Отобранное оружие, не знаю, каким путём, попадало в реку Мойку, его ловили на удочку: к палке с верёвкой привязывали магнит и забрасывали, как удочку. А зимой оно просто валялось на середине реки, на льду. Самое трудное было достать магнит. У кого были деньги, играли в "биту" или" пристенок". Менялись фантиками из-под конфет, или старинными монетами.

28 декабря 1943 года в Доме работников искусств на Невском проспекте 86, в торжественной обстановке маме была вручена медаль "За оборону Ленинграда". Медаль борьбы за выживания. Обратно мы шли домой по тихому, вечернему Невскому проспекту.


Наступил Новый 1944 год. Каждый ребёнок получил новогодний подарок. Самая большая ёлка была в ленинградском Дворце пионеров. Ленинградцы потихоньку поднимали свой город, были организованны курсы по подготовке рабочих строительных специальностей для восстановления разрушенного хозяйства города. Ремесленные училища выпускали специалистов для всех отраслей промышленности. Маму направили на курсы по штукатурному и малярному делу. По-прежнему продолжались обстрелы города, но эвакуация промышленного оборудования кончилось. Началось восстановление ленинградских предприятий.

На фронтах шла подготовка к решающему наступлению. Войска Ленинградского и Волховского фронтов были готовы к наступлению, им помогали Прибал-тийский фронт и партизанские отряды, базирующиеся в лесах. Наступление началось 14 января, а день 27 января 1944 года стал днём полного освобождения Ленинграда от вражеской блокады. Противник был отброшен от города по всему фронту на 65-100 километров.

В честь снятия блокады был произведён салют 24 залпами из 324 орудий. Радости людей не было предела. Сначала я с ребятами смотрел салют, сидя на дереве в Зимнем саду, а затем мы побежали на лёд Невы собирать гильзы от ракетниц. Это был первый виденный мной салют. Впоследствии их было много. Ещё оставалось почти полтора года до самого главного Дня победы.

 

ЭПИЛОГ

 

Восстанавливая в памяти эти блокадные дни, я как будто посмотрел кино шестидесятилетней давности.

Дети-старички, так называли нас. Безулыбчатые, молчаливые, вялые, всё понимающие и ничего не понимающие. Немцы, война, фашисты где-то там, за городом, да и сама блокада осталась для нас 6-10-летних детей понятием отвлечённым. Почему всё это обрушилось на людей? Куда исчезла еда? Куда уехали близкие? У нас прекратилось детство. Конкретными были только холод, голод, взрывы, вой сирен. Голод - это ощущение потребности в еде, чтобы её удалить, нужно поесть. А недоедание чувствовалось всё время.

Ленинградские дети перестали шалить и даже смеяться и улыбаться разучились, также, как взрослые, они не плакали. Для улыбки необходимо иметь силы, а на это сил не было. Люди вообще мало разговаривали. Взрослых поражало и пугало спокойствие детей, их равнодушие к смерти, к потерям. Это, наверное, было защитной реакцией неокрепшей психики. Все виденные страдания навсегда вошли в сердца, отпечатались в детской памяти ещё податливой души. Непросто им было возвращаться в детство. Свою замкнутость они не могут объяснить и теперь. Это всё идёт с того времени, когда детство у них отобрали.

В результате переписи населения по состоянию на 1 января 1944 года, в Ленинграде насчитывалось 560 тыс. жителей. Умерло от голода более 641 тыс. человек. Детям, юным героям Ленинграда 1941-1944 годов, на третьем километре "Дороги жизни" сейчас сооружён мемориальный ансамбль "Цветок жизни", в него входят 900 посаженных молодых березок, по количеству дней, пережитых ленинградцами во время блокады. Многое стирается из памяти, но этого забыть нельзя. Забыть, значит предать память тех, которые умерли. Благодаря им мы живём, живут и наши будущие поколения.

 

08.09.2009

 


 





<< Назад | Прочтено: 669 | Автор: Люхтер М. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы