Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Логин

Пароль или логин неверны

Введите ваш E-Mail, который вы задавали при регистрации, и мы вышлем вам новый пароль.



 При помощи аккаунта в соцсетях


Темы


Воспоминания

Альфред Геер



Вырезки  из  памяти

                                                              Часть 2-я

 

Энгельс – Ура-Тюбе/Истаравшан/


                           (Россия – Казахстан – Узбекистан – Таджикистан)


              В феврале месяце в город Энгельс приехал М.А.Выходец – весь такой видный, начальственный, в морской офицерской шинели с белоснежным шелковым шарфом под воротником, с погонами каперанга, привлекая всеобщее внимание. Он получил краткий отпуск, чтобы отправить свою семью, то есть тётю Зою, Алика и Вадика в Таджикистан в город Ура-Тюбе, где находились в эвакуации его родные сёстры. Мой отец в это время, уже после госпиталя, служил на Кавказе в Батуми, Поти, и добраться туда можно было только через Закавказье. Выходец предложил нам поехать вместе с его семьёй в Ура-Тюбе, а оттуда уже добираться в Батуми. Думаю, что надоумила его на это Зоя Фёдоровна. Во-первых, вместе ехать легче, а во-вторых, за эти годы мы с ними настолько свыклись, что уже и разделяться было как-то неудобно. Одним своим видом и соответствующими документами дядя Миша быстро решил все вопросы. На сборы ушло несколько дней.

               Он посадил нас всех на поезд и уехал по месту своей службы. Имея оптимистичный план, мы радостно покинули в общем-то спокойный, патриархальный Энгельс. Была оттепель. Рыхлый серый снег, протоптанные дорожки, посыпанные золой от печек. Кажется, мелочь, а вот – помню...

               В этот раз мы ехали в шикарных (по сравнению с предыдущими переездами) условиях. Это был настоящий плацкартный столыпинский вагон с тремя полками по высоте, с лампадами освещения из свечек за стеклом фонарей на входе и выходе и местами посредине. Был проводник, а электричества в то время в таких вагонах не было. 

              Нам предстоял путь через весь западный Казахстан до Ташкента, столицы Узбекистана, у самой границы между этими республиками. Этот путь занял где-то трое суток, но детская память, перед которой открывался мир, всё фиксировала, а позднее закреплялась на уроках географии, которую я очень любил. И сейчас люблю тоже. Она, география, мне позволяет «объять необъятное». На её уроках, когда проходили учебный материал по Поволжью, Средней Азия, Кавказу, мне хотелось кричать: «Я тут был, я видел, я знаю!»    

              Первым городом после Энгельса был Уральск с мостом через реку Урал. Следующий – Актюбинск: большой железнодорожный узел. Там долго стояли. Дима уже выходил с мамой за кипятком. Чайник в дороге тех лет был самой необходимой посудой. Я на всех станциях и полустанках был «невыходной» из вагона, как позднее стали «невыездными» из страны многие граждане СССР. По ночам я крепко спал, зато днём я прилипал к окну и смотрел, смотрел, смотрел...             

              Ночью проехали Эмбу, сквозь сон я слышал объявление проводника. День выдался солнечный, яркий. Он запомнился чёткими тенями от скалистых утёсов по пологим холмам и расплывчатыми от клубов дыма из трубы паровоза. Это мы проезжали по южным отрогам Уральских гор – Мугоджарам. Поражало полное отсутствие какой-либо растительности и признаков жилья. Очень тоскливый пейзаж. Только один раз в конце дня я увидел караван двугорбых верблюдов. Первый раз я такое зрелище видел в Энгельсе. Там мне сказали, что это казахи приводят свои караваны из мест, где отсутствуют железные и автодороги. Следующий день выдался пасмурным, белёсым каким-то. Я смотрю в окно и вдруг вижу – по небу плавно плывёт кораблик, а навстречу ему другой, поменьше. Я кричу: «Смотрите!  Смотрите!  Мираж!» (я уже знал, что это такое). А соседи, местные жители, посмеялись и сказали: «Это Аральское море, а плывут рыбацкие сейнеры. Просто небо отражается в воде, а горизонта в безветрие не видно». Мы подъезжали к Аральску. Тогда ещё это был портовый город с рыбной базой. Как обычно, мы запаслись сушеной рыбой, кипятком, и поезд двинулся дальше на юг.

               Через какое-то время в окне вагона появилась река, вдоль которой мы ехали то отдаляясь, то приближаясь к ней. Это была Сырдарья – самая длинная река Средней Азии. Пейзаж за окном, сначала казавшийся интересным, вскоре надоел: камыши, песок, пустыня, камыши, песок, пустыня... Иногда появлялись отдельные верблюды с погонщиком. Так доехали до станции Кзыл-Орда. После неё мало что изменилось, и я вернулся к трём томам, ставшим моими настольными книгами: «Зоологии», «Геологии» и «Артиллерии», о которых упоминал раньше – то есть к динозаврам, вулканам, катапультам и баллистам с их снарядными траекториями. Так доехали до Ташкента.

              Ночевали уже привычно на вокзале. Было не по сезону тепло. Помню сквер перед вокзалом, трамваи вдалеке, и тучи мышей летучих, когда стало смеркаться...

               Вот так мы, евреи, «воевали» в хлебном Ташкенте, а другие «отдыхали» в госпиталях под Сочи. На следующее утро мы сели в проходящий поезд, доехали до какой-то станции и оттуда к вечеру на попутной машине приехали в Ура-Тюбе. Там нас встретили родственницы Выходцев. Тётя Зоя с сыновьями осталась у них, а нам нашли местную жительницу татарку, сторожившую местные колхозные огороды, виноградники, которая согласилась нас принять ненадолго. Она выделила для нас комнатушку размером 2х3 метра, где мы спали вчетвером.

 



УРА-ТЮБЕ  (Истаравшан)

 

             Это был небольшой узбекско-таджикский городок, почти на границе между этими республиками, только недавно перешедший под юрисдикцию Таджикской ССР. Основное население – узбеки и таджики примерно поровну с «вкраплениями» русских эвакуантов, бадахшанцев, афганцев, киргизов, иранцев, говорящих на фарси, как и таджики, и других, которым повезло или не повезло жить в этом городе...

           Сейчас, когда я пишу свои воспоминания, решил поинтересоваться, что стало с городом в настоящее время. К моему удивлению, на современной карте города Ура-Тюбе уже нет, с 2000 года есть Истаравшан: в честь 2500-летия его основания, которое ожидалось в 2002 году, ему вернули прежнее название. А названий у него было много. Основан был в VI веке до н.э. ахеменидским царём и назван в честь Кира Великого – Курушкада (Кирополь). Город был окружен тройной стеной с цитаделью. Под его стенами при осаде был ранен Александр Македонский. В ХIII веке разрушен монголами.  В ХIV веке при тимуридах город расцветает и получает название Ура-Тюбе. В 1886 году он вошёл в состав России. Сейчас население – около 65.000, имеет чем гордиться. Вот такой городок, «немного» старше матери городов русских.   

              Здесь я впервые увидел фантастические пейзажи снежных гор на фоне синего неба. Повсюду – канавки с горной водой, покрытой по утрам тонюсеньким прозрачным льдом. В Средней Азии их называют арыками. По главной улице им. Ленина, по которой меня водили в школу, где я продолжал учёбу в первом классе, находилась трибуна.

На ней стояли первые лица города и передовики во время демонстраций. А между праздниками некоторые несознательные жители использовали её как отхожее место. Трибуна представляла собой растянутую букву «П», положенную на бок полкой к улице, со ступеньками по бокам. Сзади посредине стоял пьедестал с бюстом Ленина. Трибуна стояла в начале (или конце) улицы в высокой её части. Местность гористая ...

           Школа находилась в середине улицы – добротное двухэтажное здание советской архитектуры. Пожалуй, лучшее из тех, где я учился впоследствии, включая одесскую №47. На больших переменах в широченном солнечном коридоре на втором этаже с паркетным полом дети играли в подвижные игры, разговаривали, знакомились, ведь большинство были приезжими из разных городов: Москвы, Ленинграда, с Украины, Белоруссии, из Прибалтики, кто успел... Было интересно. С одной стороны коридора (скорее, зала) тянулись большие окна во всю стену, с другой – двери в классы.  Запомнилась непонятная мне тогда игра. Две шеренги детей 4 - 5-х классов, в основном девочек, становились друг против друга и, поочерёдно наступая друг на друга, декламировали: «У вас 12 – 32, у нас 12- 32, чью душу желаете?!». Меня в эти игры не брали, никому моя душа не была нужна (слава Богу), вот и дышу ещё...

               Собственно, в школе я был всего-то три-четыре раза, видимо, для того, чтобы иметь оценки в табеле, подтверждающие моё пребывание в школе. В последний день мы делали письменную работу по чистописанию типа «мама мыла раму» ...Перефразируя поэта, «Я с детства чисто не писал, чернила в кляксы превращал».

               После урока учительница подошла к нам – мы с Вадиком сидели за одной партой – и спросила: «Что вам поставить?» Письмо Вадика не сильно отличалось от моего, но он ответил: «Отлично!», а я постеснялся и согласился на «хорошо». Она улыбнулась, пожелала нам успеха и поставила оценки по нашей просьбе, что и было зафиксировано в табеле за 3-ю четверть.

 

                Что ещё запомнилось мне с той поры? Голодными мы не были, но были обношенными.

                 Про еду. №1 – это лепёшки, приготовленные в тандыре (сферическая сводчатая печь с дырой сверху, стенки которой сначала накаляются дровами, потом через дыру к стенкам приклеиваются лепёшки из теста, а вынимают их по готовности). Ничего вкуснее этого хлеба я не помню. Такие печи я видел в соседних дворах. Они там везде. Мясо – не помню. Фрукты, овощи – был не сезон. А вот сушеные фрукты – урюк, изюм, кишмиш – были очень вкусными. Была еще сушеная дыня –заменитель сахара, но мне она не понравилась. Зато мы собирали косточки от абрикоса, из которых делали урюк (курагу), и съедали всё, что удавалось собрать. Попадался и миндаль, как в куче навоза жемчужное зерно.                       

               Грустный случай. Мама с Димой были в гостях у знакомых, где их угостили хрустиками в сахарной пудре. Они пришли, когда я уже спал. Зажгли  лампу, разбудили  меня и дали поесть, пока были свежие. А утром спрашивают, как они мне понравились. Я спрашиваю: «Что?» – «Хрустики». – «Какие хрустики?» – «Ну вчера, которые ты ел...». Я расплакался от обиды, потому что ничего не почувствовал и ничего не помнил.

               Однажды мы побывали в их колхозе – мама пришла туда за какой-то справкой и затем, чтобы поставить в известность, что мы уезжаем. Там на земле на огромных подстилках сушилось несчётное число гроздей винограда. На кишмиш, наверное. Мы так надеялись, что нам перепадёт хоть немножко. Увы...

               Да, гостеприимными их назвать было трудно. А с другой стороны, какие мы им гости? Они нас приглашали? Они нас ждали? Они сами еле сводили концы с концами в своих зимне-летних цветных хлопковых халатах и с квадратными тюбетейками на головах. Большинство их женщин тогда ещё ходили в паранджах. Если начальство по долгу службы ещё уделяло внимание эвакуированным, то простому народу на нас было, как к трибуне у памятника Ленина В.И. Как-то наша хозяйка, указывая пальцем направление, предупредила: «Туда не ходи, там басмачи живут!» Теперь у них название – моджахеды...

              Ещё одно воспоминание. Рядом с нашей саклей стоял богатый, по их понятиям, двухэтажный, тоже глинобитный дом с балконом-террасой на деревянных стойках. В большом дворе этого дома был установлен длинный стол, горел тандыр, играла восточная музыка с зурнами, бубнами. Уже стемнело, летали искры, было очень красиво, а запахи такие – лучше б нюхом не обладать при нашем питании! Собралась вся улица, двор был переполнен. Несли какие-то подарки. Гости уселись за стол, у нас с братом потекли слюнки. Что это был за праздник, я не понимал тогда. То ли мусульманский, то ли свадьба, то ли в честь обрезания первенца. Нам с братом кроме обалденных запахов ничего не перепало. А вечером я услышал разговор мамы с бабушкой о том, что здесь к евреям относятся хорошо, потому что они тоже обрезанные. И так между прочим спросили, не хочу ли я, чтобы и меня с Димой обрезали. Я пришёл в ужас. Я завопил, что не хочу! Потом до меня дошло, что я – еврей и что «жид»-воробей тоже птичий есть еврей. 

           Но всему приходит конец. Всё оформлено, оговорено, пожитки собраны. У Выходцев тоже изменились планы: мы вместе едем в Ташкент, где наши маршруты разойдутся уже до встречи в Одессе после войны. Нашлась попутная машина, везущая в Ташкент мешки с колхозным урюком: «Всё для фронта, всё для Победы!»           

              Вот и пришло время навсегда покинуть тебя, Ура-Тюбе. Ура! Тебе! Спасибо! Слышишь? Я не забыл...

 

 

                                           УРА-ТЮБЕ – БАТУМИ                                

                                                                Ташкент – Красноводск


             Я остановился в своих воспоминаниях на времени нашего прибытия с семьёй Выходцев (тётя Зоя, Алик, Вадик) в Ташкент из Ура-Тюбе. Сердечно попрощавшись и пожелав друг другу здоровья и скорой встречи в Одессе, мы разъехались по своим маршрутам, как оказалось, до августа 1945 года. Был уже март. На юге тепло. Нам предстояла очередная ночёвка на вокзале Ташкента. За прошедшее время здесь ничего не изменилось. Тот же сквер, трамваи и летучие мыши. Такого количества мышей я больше нигде не видел (к ним претензий не имеЙ – сам родился в год мышей!).

            Дальнейший путь до Красноводска для меня состоял из трёх пунктов – вид из окна, названия станций и чтение моей «трилогии» – ГАЗ («Геология», «Артиллерия», «Зоология»). Ехали мы почти в таком же вагоне, как из Энгельса. Не было только теней от дыма паровоза, потому что локомотивами в Средней Азии были уже тепловозы из-за дефицита пресной воды. Пар заменил дизель.

            Переезд продолжался около трёх суток. Было много остановок. Людей, пока мы ехали по Узбекистану, было много и на станциях, и в поезде. Сплошные халаты и тюбетейки. Женщины в паранджах встречались редко на станциях. Цивилизация, однако...        

             Повсеместно – стихийные базарчики: лепёшки, дыни цельные и сушёные, связанные в косы, гранаты, яблоки. И хоть милиция делала вид, что их гоняет, купить   было можно. Свои ведь... Мама купила большую дыню, они тут длинные, и несколько лепёшек. Этого нам хватило до самого Красноводска. Сытно, вкусно, полезно, незабываемо. Нет ничего лучше узбекских дынь! А вот сушёные они мне не нравились – очень приторные, но долго держатся. Употреблялись вместо сахара.


 

                    Теперь о самой дороге.

               Нам предстояло проехать по территории двух советских республик. Теперь это   независимые страны Узбекистан и Туркмения между двумя пустынями: Кызылкум и Кара-Кум, что в переводе означает красные и чёрные пески. Предстояло пересечь две великие реки поилицы-кормилицы Сырдарью и Амударью, а также реки Мургаб и Теджен. Все они стекают с гор Памира и Гиндукуша. Но если первым двум рекам ещё удаётся донести немного воды до Аральского моря, которого почти уже нет, то Мургаб и Теджен полностью выпили пески. А там, где есть вода, там есть жизнь, особенно в жарких странах. Солнце греет, вода поит. Нужно только постараться, руки приложить. Вот и возникли на этих местах великие цивилизации, приложившие руки своих поданных разных сословий. И пролёг тут Великий Шелковый путь. Богатеть стали соседи до неприличности, только одни больше, а другие меньше. А те, кто меньше, тому хочется больше. Завидовать стали, ссориться между собой и посторонних подстрекать на соседей.                         

                  И кто тут только не побывал! Скифы, персы, греки-македонцы, аланы, половцы-кипчаки, хазары... И каждый что-нибудь отщипнуть норовил. А потом пришёл «миротворец» Чингисхан и предложил им мирно подружиться с ним, не то хуже будет!  Они предпочли «хуже». Так и стало. Побили их, ирригацию порушили, пески заносить города стали. Зато много чингизидов осталось. Туркмены стали сельджуками, османами и двинули «дранг нах вэстэн» осваивать.

                 Прошло ещё какое-то время, и явился потрясатель вселенной Тамерлан. Все местные цивилизации подмял, дал оторваться и персам, и арабам, и туркам, короче – всем соседям и индийцам в том числе. И китайцев напугал. Сделал Самарканд своей великолепной столицей и упокоился в Гур-Эмире. А города какие оставил после себя обустроенные! Бухара, Хива (не путать с Хавой!), Ургенч – эти тоже столицами были, но мелкими......  

                  Что-то меня не на ту путю понесло. Просто я хотел сказать, что мы проезжали и через Самарканд, и Бухару, Чарджоу, Мары, Теджен, Ашхабад, не выходя, до самого Красноводска. К сожалению, мы были не туристы.     

               А ещё мы ехали вдоль границы с Ираном с видом на хребет Копетдаг, о чём нам сообщил проводник как о достопримечательности. Тогда это так и было. Но для меня самым интересным был проезд по мостам через Сырдарью и Амударью. Мосты очень длинные и невысокие, а я уже ездил по мостам через Днепр, Дон, под которыми проходили суда. Эти же реки – не судоходные. Из вагона хорошо были видны дно реки, её многочисленные протоки, галечные островки. Зато когда начинает сильно таять снег в горах, эти реки превращаются в бурные потоки, которые подмывают берега и могут менять русла – случалось, смывало целые посёлки. А над Мургабом и Тедженом – так там только мосты над руслами с ручейками.

                  В итоге конечная станция – Красноводск. Не помню, как мы оказались на какой-то рампе под навесом у железнодорожных путей. Мама с Димой ушли по делам, а я с бабушкой остаюсь при вещах. Ночевать придётся тут же, это порт. Появились ещё пассажиры на Баку. Всю ночь сигналили дрезины, комплектующие состав на паром.  Спалось плохо. 

                

                      Ждём завтра...               

                   И завтра наступило вместе с солнечным утром. То, что мне казалось ночью яркой звездой, оказалось лампой, а может быть, маяком на высокой крутой горе по другую сторону залива, в котором находился порт. Добавились новые пассажиры…Придётся ждать до вечера… 

                  Поскольку во время переездов на станциях я всё время находился с бабушкой, то воспоминания мои чаще связаны с едой, потому что радиус моих наблюдений был очень ограничен. В Красноводске это воспоминание связано с копчёной рыбой, которую принесла мама с базарчика. Рыба была золотисто-коричневого цвета, сочилась жиром и невероятно пахла. А вкус..! «Спец-фический»! Ничего подобного в жизни я уже не ел. А ведь с рыбой мы уже имели дело в Махачкале, Астрахани, Аральске – с хорошей, вкусной рыбой. Впоследствии, работая в Керчи – рыбном городе, – мне приходилось вкушать разную фирменную рыбу Азово-Черноморского бассейна (осетринка, селёдочка, бычки в томате-медальные), но та красноводская – на всю оставшуюся жизнь...


 

Средняя Азия – Кавказ

 

             И вот мы на пароме. Как мы на него поднимались, почему находились всю ночь на палубе – не помню и не знаю. Мы прислонились к тёплой стенке машинного отделения, выходящей на верхнюю палубу высотой около метра и накрытую застеклёнными рамами для освещения днём, которые приподнимались для вентиляции.   

            Ночь была ветреная, сильно качало, никто не спал. Я там услышал выражение от матросов, что Каспийское море — это лоханка с волнами. Но всё проходит... Не проходило только правое ухо, которое продуло ночью на палубе, и очень болело.

            Утром паром пришел в Баку. Нас встретили папин брат дядя Гриша с женой, и они повезли нас к себе. «Гриша-папуриша», как его называли близкие родственники, был профессиональным музыкантом, играл в духовом оркестре на всех инструментах.  Впоследствии стал дирижёром оркестра в Ленинградском высшем мореходном училище им. Фрунзе. В Баку он находился в ПВО ВМС Каспийской флотилии, имел свой пост у зенитки и трубу в оркестре. Дядя Гриша, самый младший из трёх братьев, оказался в итоге самым орденоносным среди них. Все они воевали – всё к тому же...

          Трамваем нас отвезли к себе. В Баку пахло керосином, как писал своей жене Отец Фёдор из «12 стульев». Кого куда разместили – я не знаю, но меня сразу раздели, помыли, положили в кровать зубами к стенке и стали капать горячее подсолнечное масло в правое ухо и закрывать его ваткой. И так неоднократно. Что я запомнил, так это жёлтые обои на стене с вертикальными коричневыми полосками и цветочками между ними. Вот такое домашнее лечение от бабушки применили ко мне, и к утру всё прошло. Такое воспаление среднего уха произошло со мной ещё два раза – в Лазаревском в 1946 году и в Одессе в 1950-м. Оба раза после ныряния в море. Боль такая, что запоминается надолго.  Вызывали врача – вылечили, но не так быстро, как бабушкиным методом. Теперь стараюсь в море не нырять – больно очень.

 

         Днём меня даже взяли погулять по городу. Они жили недалеко от набережной, по которой мы прошли до высокой старинной башни и обратно. С одной стороны были высокие, очень красивые дома, а с другой – берег моря, коричневый от нефти, мазута.

          Вечером нас посадили на поезд, и мы без приключений отправились к отцу в Батуми после почти трёхлетней разлуки. Ночью проехали Азербайджан с Мингечаурской ГЭС на Куре. Утром – остановка в Тбилиси. Потом впечатались в память названия остановок: Гори, Зестафони, Кутаиси, Цулукидзе, и вот запахло морем – Кобулети (Монтекки остались в Вероне – шутка). Уже стемнело. Осталось немного. И вот Батуми!

 


БАТУМИ

 

                                                       Мы ехали, ехали и наконец приехали! Весна, приблизительно конец марта. Выходим из вагона. Первое чувство из пяти, данных людям, которое проявило себя, было Обоняние. Впервые я почувствовал неповторимый аромат субтропиков. Это была смесь уже знакомых мне запахов моря одесских дач Аркадии, сосновой хвои Энгельса, степного воздуха Казахстана, горного Памира, пустынь Средней Азии с местными запахами цветущей магнолии, пальм, кустов самшита, лимонов и незнакомых цветов. 


                 Потом включились Зрение, Слух, Осязание, и последним был Вкус мандаринов...

               Нас встретил папа. Он приехал из Поти, где находилась их морская база и казармы. Встреча была совсем не такой, как я это представлял, о которой мечтал. Конечно, были обниматушки-целоватушки, но какие-то формальные, не как в хорошем кино. Как будто и не было столь долгой разлуки и писем с мечтами о скорой встрече.

              Он был в морской военной шинели с погонами, в фуражке с крабом со звёздочкой. Я никогда его таким не видел и даже боялся подойти вначале. Папа казался усталым и озабоченным. Ещё бы! Одно дело мечты, а другое – реальность. Ещё бы – одно дело письма и совсем другое, когда, хоть и не вдруг, приезжают жена с двумя сыновьями и старой тёщей - инвалидом, моей бабушкой, а рядом ещё идёт война... И их надо обеспечить, найти жильё. А он на военной службе в Поти – соседнем городе. Одни ему сочувствовали и помогали, другие радовались за него и тоже помогали. Как же – семья рядом, дети рядом! Время было такое – взаимовыручка. Идеология был такая, советская: человек человеку – друг (хоть не всегда и не везде).

              На первую ночь нас приняла землячка из Одессы. На следующий день мы сняли комнату с верандой в частном доме на окраине города. Хозяева – местные русские. На веранде у них была гора мандаринов. Там почти у всех соседей росли эти кусты - деревья с остатками урожая. Шансов продать их почти не было из-за отсутствия покупателей. Нам сказали: «Берите с веранды сколько хотите, сделайте одолжение!»

                И бабушка сделала, занявшись своим любимым делом – готовить варенье. Но сахара не было, и она варила с надеждой на сладость самих мандаринов. Получилось повидло с горчинкой, но съедобное – первое и последнее в моей жизни.

              А ещё через несколько дней нам предоставили отдельную комнату без окон, но с застеклённой верандой – одноэтажная пристройка во дворе к двухэтажному дому.     

           Но зато в центре города, рядом приморский проспект, море с галечным пляжем. Напротив – госпиталь: бывшая центральная гостиница (сейчас там пятизвёздочный отель).

 

                В этой комнате произошло событие, которое я пропустил и потом очень жалел... Это случилось 11 апреля 1944 года. Откуда такая точность? Это легко объяснить. Накануне, 10 апреля, была освобождена Одесса, а 11-го моей маме исполнилось 33 года.

               В этот день в госпитале, который напротив, показывали фильм «Два бойца» в присутствии артистов, исполняющих их роли – Бориса Андреева и Марка Бернеса.

                А начальником госпиталя там был Школьников Семён Аркадьевич – наш близкий знакомый, земляк. Он вместе с сестрой тётей Аней (и её дочкой Адой) были приглашены к нам. Как гостеприимный начальник госпиталя он предложил артистам зайти к нам и познакомиться с настоящими одесситами. Фильм вышел на экраны в конце 43 года, и я его ещё не видел, хотя вся страна уже пела песни из него – «Тёмная ночь» и «Шаланды, полные кефали...». Я стоял у двери, когда гости пришли к нам. Они, улыбаясь, представились мне как «дядя Боря» и «дядя Марк». Родители разрешили мне немного погулять, пока светло, а такое дважды повторять не нужно.

             Я тут же побежал к морю (метров 200) кидать голыши, смотреть, как они подпрыгивают над водой. Если б я знал тогда, что у нас в гостях была Легенда..! Когда я пришёл, никого уже не было. Они отметили, поздравили и вернулись к другому, более интересному во всех отношениях столу.  

               Фильм «Два бойца» был поставлен по сюжету рассказа Льва Славина «Мои земляки». Режиссёр Леонид Львович Луков, оператор Гинцбург, художник Каплунова, звукооператор Арнольд Шаргородский, один из главных героев – дядя Марк Наумович.

              Позднее, когда я посмотрел этот фильм, то дядю Борю я узнал, а Бернеса – нет. Не только «Два бойца», но и почти все военные и не военные фильмы (серии про Ходжу Насреддина   со Львом Свердлиным в главной роли и другие) снимались на Ташкентской киностудии. А если просмотреть творческие коллективы этих студий, их создателей, их семьи, то возникает интересный вопрос: не оттуда ли пошли мифы, что евреи воевали в «хлебном» Ташкенте? Ну не считая отдельно взятых Г. Чухрая, П. Тодоровского, Р. Карменa, З. Гердта и сотен им подобных, которые находились в окопах на передовой фото-кино-корреспондентами. Специфическая профессия!

               Что ещё запомнилось в Батуми семилетнему пацану...

             Как я пускал кораблики из лепестков цветов магнолий в лужах. А дожди там бывали часто.

              Как взрослые мальчишки подожгли во дворе пороховую шашку для постановки в море дымовой завесы.

               Увиденного на пляже выброшенного штормом утопленника.

            Фильмы про Буратино, про пионера - Гулливера, попавшего в страну лилипутов и помогшего пролетариям в их борьбе с буржуями. Запомнилась песенка противной куклы, певшей «моя лилипуточка, приди ко мне, побудем минуточку наедине...»

                Кино мы смотрели в доме офицеров, недалеко от нас, рядом с моей школой.

           Большое впечатление на меня произвел стоящий у причала пароход с огромной пробоиной в борту недалеко от носа. В эту дыру вплыла лодка-тузик с двумя матросами, которые что-то осматривали внутри. Говорили, что корабль напоролся на мину, а может, был торпедирован. Палуба над пробоиной была выпуклая. Я удивлялся: а почему же он не тонет? Потом мне объяснили, что на корабле имеется множество переборок, которые не дают морской воде заполнить корабль, и он держится на плаву.

 

             В Батуми я познакомился с ударом электротока. Дело было так. Мы жили в основном втроём – мама, бабушка и я. Дима жил, как говорили, «в Поти - на - болотИ», в воинской части у отца, где тот служил. Брат заканчивал там 6-й класс. По выходным они приезжали к нам. Готовили еду на примусе. Была печка-буржуйка на случай редких холодов. Для стирки и мытья папа привёз из части самодельный кипятильник. Спираль от электрической плиты опускается в ведро и включается в розетку. Легко и просто. Но делал он это только сам, никому не разрешал. И вот, когда его не было, наши женщины решили подлечить ноги в горячей морской воде. Мы чайниками натаскали с пляжа морской прозрачной воды. Иногда они пробовали нагретость. Для этого они вынимали штепсель из розетки, чего я не замечал, поскольку мне сказали – к ведру не подходить. На какое-то время они отвлеклись, я тихонько подошёл к ведру, увидал лиловую спираль и поднимающиеся от неё пузырьки и тоже решил попробовать, как нагрелась вода: «сунул Грека руку в реку...» и запомнил на всю жизнь!

        

              В мае месяце я закончил первый класс начальной школы. Получил первый табель, первый без единой тройки при отличном прилежании. Я был самый младший и маленький. Таким успешным я был только во время войны и до 4-го класса. 

             После окончания занятий в школе до главного события лета было ещё больше месяца, и мы ещё о нём и не догадывались. А пока мы ходили в основном к морю и в парк, который тянулся вдоль пляжа. Здесь росло очень много магнолий, мимоз, олеандр, различных пальм, участки бамбука, сосен, и все источали ароматы. Эдем! Всё это тянулось шириной 100 – 150 метров от линии прибоя. После штормов мы шли собирать выброшенные волнами деревянные обломки корней, веток, досок для буржуйки, на всякий случай. А штормы тут бывали очень сильные. Однажды мы с бабушкой гуляли по верхней дорожке вдоль пляжа. Было сильное волнение, и вдруг поднялась волна, как стена. Все другие стали казаться маленькими. Мы поспешили уйти подальше, но она, перекатив весь пляж, догнала наши ноги. А тех, кто был поближе, хорошо окатила и пыталась утащить за собой в море.

 


МАГРИ

 

 

 

                 Главное событие лета 1944 года.

 

          В начале июня пошли слухи, что после окончания занятий в школах детей военнослужащих будут отправлять в пионерские лагеря. В это трудно верилось, потому что шла война, только недавно освободили северный Кавказ, где ещё действуют оставленные и забрасываемые немцами диверсанты. Но вот закончились экзамены в старших классах, и слухи уже перешли в стадию разговоров. А вот уже стали составлять списки среди семей военных и эвакуированных, и мы с братом, естественно, оказались в них. 

         Сейчас, по происшествии стольких лет, я понимаю, сколько заботы, труда и ответственности стоило это организовать и сделать. Инвестирование в будущее? Скорее, уверенность в победе, в её скорый приход... Нужно было собрать детей из разных городов, затем свезти их в отдельных вагонах в Сочи. Там составили для детей отдельный эшелон, накормили и отправили в лагеря.

           Нас направили в Магри – этот посёлок, немного южнее города Туапсе, считается началом субтропиков черноморского побережья Кавказа. Его основал российский помещик Григорий Поляков, купив два участка земли для дома и хозяйственных построек. Его жену звали Мария, он и назвал своё поместье МаГри (Мария-Григорий). А я думал, что МагрЫ, как и Гагры, которые мы проезжали, – это местные названия. Самые младшие возрастные группы поселили в центральной усадьбе, красивом белом двухэтажном здании с колоннами, парадной лестницей, выходящей в сторону моря.

        О лестнице – особо. Она была с широкой, расходящейся вниз балюстрадой, которую «младшинство» сразу освоило как горку, по которой можно съезжать. Первую ночь мы провели в помещениях хозяйственных построек, переоборудованных под палаты. Наши с братом раскладушки стояли рядом.

         «Что такое раскладушка?» – спросят меня внуки нашего поколения. Представьте себе букву «Х», или знак умножения, в пересечении ножек вставлен болт, а по верху ножек лежат гимнастические брусья, на которых закреплено брезентовое полотно. Когда его развернёшь, получается койка. Потому и называлась – раскладушка. Помещение было большим. При необходимости оно превращалось в зал. Раскладушки убирались, ставились скамейки, натягивалась простыня на стене – получался кинозал с передвижным киноаппаратом. Без простыни – место для художесатвенной самодеятельности или собраний. Так думали. А ночью – спальня.

               В этих помещениях жили старшие дети, в том числе мой брат Дима. Утром мы помылись в протекающим там ручье с очень холодной водой. Днём нас перевезли в центральную усадьбу. Там была общая столовая и рядом – кухня. Столовая находилась на первом этаже в бывшем зале для гостей – светлом полуциркульном помещении. Сначала кормили младших детей, потом строем приходили старшие, некоторых привозили. На верхнем этаже размещались спальни с двухъярусными кроватями, с тумбочкой на двоих у каждой, и разные кабинеты.         

               Кормили нас, учитывая то время, неплохо, но сытыми мы были редко. На завтрак какая-нибудь каша или макароны, сладкий чай с бутербродом и кубиком американского  маргарина. В обед сначала обязательно первое, на второе – макароны по-флотски или каша с подливкой, компот и, бывало, по конфете “раковая шейка” (про неё – отдельно). На ужин – пшенная каша или лобио (фасоль) с подливкой и чай или эрзац-кофе с американской сгущёнкой и бутербродом с американской же тушёнкой. Не надо этого  забывать. Это были банки разных размеров с ключиками, припаяными к ним. От банки вверху отгибался язычок, который вставлялся в прорезь ключика, и при вращении его  вокруг своей оси происходило отделение крышки от банки, и вынималось чудо к бутерброду, какое мы ещё никогда не ели. В общем, было вкусно, но мало.

                  И ещё в тему. По вечерам в хорошую погоду, бывало, приезжала передвижная  киноустановка и крутила нам фильмы. В тот вечер показывали фильм про доктора  Айболита, который плыл в Африку спасать больных зверей на корабле Робинзона. А его на пиратском паруснике догонял нехороший Бармалей, но не догонялось. Тогда нехороший Бармалей приказал притащить пушку, но ядро застряло в стволе, и он велел принести смазку. Принесли большой пакет, он отрезал от него здоровенный кусок и засунул в ствол – ядро проскользнуло. На пакете было написано “СЛИВОЧНОЕ масло”. Все застонали!            

           Про “раковую  шейку”.  Мы с братом, как я уже писал, жили в разных местах и встречались только в столовой. И он мне предложил собирать эти конфеты, чтобы по  приезде в Батуми угостить маму и бабушку. Разве можно отказать, конечно! Я даже  предвкушал, как они обрадуются. А чтобы у меня не отобрали, он будет их хранить у себя в бутылке (как раз в горлышко они входят). Когда мы возвращались, я попросил показать, сколько их поместилось в бутылке. Он мне печально сказал, что они слиплись, а потом муравьи туда залезли, пришлось выкинуть, но не надо об этом расказывать, чтобы никого не расстраивать. Я сказал, что и так бы их съел. С тех пор я особенно полюбил эти  конфеты и покупаю при случае. Но они уже не те.

              Повзрослев, я неоднократно напоминал ему об этом. Он сказал как-то, что у него то ли украли, то ли забрали. А может, действительно, муравьи? А может, просто съел  сам?  

               И ещё раз про “любовь” к этим конфетам. Они мне казались сказочно вкусными. Сейчас их встретишь редко. Да и название у них другое – “Омар” при той же картинке на обёртке. Я их покупаю, если попадаются, не меньше полукилограмма сразу, как память об эвакуации. Вкус у них лишь отдалённо напоминает прежний. А может, у меня вкусовые рецепторы постарели? А может, мастера и продукты уже не те..?

 

                  Развлечений особых в лагере не было. К морю нас, младших, сводили один раз. Наверное, правильно. Я плавать тогда не умел, как и большинство сверстников. Море там глубокое: два - три шага и – с  головой... Спуск крутой и неблизкий, а ответственности..! А просто побегать, так и рядом хватало, опять же с горки - перил. По вечерам ловили  светлячков, их там было очень много. Летят и мигают пунктиром. Я решил сделать себе  фонарик. Нашел подходящий кусок стекла, накопал глины, слепил рожок со стеклом с широкой стороны, а вечером решил наловить светлячков, поместить их под стекло – и фонарик готов! Так и сделал. Наловил в спичечный коробок вечером множество  светлячков и утром решил засыпать их под стекло. Ага! Утром открываю коробок – а там  мухи какие-то, или что-то на них похожее и очень неприятное, и ничего не светится. Я  всё выкинул с отвращением и уже не экспериментировал.

             Ну а главным развлечением у нас было кино, ибо “Из всех искусств для  нас  важнейшим является кино...” (В.Ленин). Кинофильмы показывали довольно часто. Приезжала будка с проектором, развешивали экран между деревьями, выносили скамейки, стулья, подстилки и ждали, когда аппарат начнёт тарахтеть. Менялись коробки с лентами. Пока их переставляли, зрители терпеливо ждали, переглядывались, переговаривались, обменивались мнениями.   Но стоило порваться уже изношенной, исцарапанной, изрезанной ленте (и, конечно, на  самом интересном месте), как поднимался нетерпеливый, недовольный шум с комментариями и выкриками “Сапожник!” Кто мне объяснит, почему “сапожник?”,  почему не портной? У них-то точно рвётся чаще! Почему не сантехник? ...Почему если  крикнуть  “Водопроводчика!”, возникнет вопрос из анекдота, а его за что?

             Много я посмотрел фильмов тогда. И про Гулливера - пионера  из “Артека”, про  Буратино с летающим кораблём из СССР, про детей капитана Гранта и Таинственный остров. Впервые посмотрел кинофильм “Два  бойца” с Б.Андреевым и М. Бернесом, недавно заходившими к нам в гости.

               

    Гимн  Советского  Союза

        

                  В это время я впервые узнал и услышал новый гимн страны. До этого гимном  считался “Интернационал”. Не помню, чтобы новый гимн рекламировали, регулярно исполняли, хотя он уже с полгода официально существовал. Помню, мы ехали на большом  “Студебеккере” откуда-то куда-то. И вдруг один парень предложил: “Давайте петь новый гимн!” А парень – наш земляк Лёня Каплан. И он был не один, кто знал слова. И как-то сразу пошло: он запевал, остальные подхватывали, и когда приехали в лагерь, все уже дружно, безошибочно пели. Наверное, так было заранее задумано, предполагаю я сейчас.    

 

 

ДИВЕРСАНТЫ

 

            Однажды нам объявили, что сегодня днём будет торжественная линейка. Была в нашем лагере такая площадка с флагштоком, со спортивными площадками, на которых я себя не помню. Да и линеек я что-то не припоминаю. Говорили, что приедет сам адмирал   Кузнецов, тот самый, который позже, в наше время, стал дымящим авианосцем.

             Дело в том, что несколько наших мальчишек из старших отрядов помогли задержать трёх диверсантов. Подробностей их пленения было столько, что хватило бы написать не один рассказ. А реально было так. Три нарушителя дисциплины из старших ребят удрали из лагеря купаться в море и встретили двух мужчин, которые спросили их, как пройти к туннелю. Двое взялись им показать, поскольку им по дороге, а третий побежал сообщить «куда надо». А «куда надо» – все старшие знали.               

            Третий из диверсантов, радист, оставался в лесу. Всех взяли без всякого сопротивления. Может, они и вправду шли сдаваться. Это были парашютисты из завербованных военнопленных Красной Армии, подготовленных в абверовской разведшколе.

               Среди наших героических ребят был Лёня Каплан из Одессы, сосед Димы по койке. Так он рассказывал, что эти люди сразу показались ему подозрительными. Один из них был одет как женщина: в платке и длинной юбке, под которой выпирали, конечно, мины. Как в песне поётся, «...мы зашли в шикарный ресторан, Там сидела Мурка в кожаной тужурке, А из-под полы торчал наган». Он послал на заставу одного из товарищей, чтобы прислали «подмогу». Ну что вы хотите – одессит! А парень он был весёлый, добрый, заводной. Мы с ним встречались иногда уже в Одессе после войны, он жил на улице Пушкинской – угол Успенской. 

             Линейка прошла очень торжественно, ребят хвалили за проявленную храбрость, наградили грамотами с рукопожатным вручением подарков. А я получил благодарность от старшего пионервожатого после торжественного прохода перед трибуной, индивидуально. И вот за что. Я был самый младший и самый маленький в самом младшем отряде. Все отряды были выстроены попарно и стояли по периметру площадки. Когда мы проходили мимо начальства, я был последним в строю. Ах, как я самозабвенно маршировал, совершенно забыв, что у меня насквозь протёрты трусы на заднице от катаний с «горки» парадной лестницы нашего корпуса, о которой я вспоминал раньше!  Это, наверное, и произвело впечатление на Адмирала, и он меня приметил и напоследок похвалил (почти Пушкин!)

 

                 А может, я что-то напутал с адмиралом. Им мог быть контр-адмирал Жуков Гавриил Васильевич – один из руководителей обороны Одессы. Штаб Черноморского  ВМФ находился тогда в Туапсе, рядом с Магри. Его именем (правда, уже вице-адмирала Жукова Г.В.) впоследствии был назван переулок в Одессе. Он там жил после войны. Я – тоже, но мы об этом не знали и больше не встречались (шутка)... Или был всё-таки Кузнецов? Я уже не уверен...

 


ХОРГИ


Мы вернулись в Батуми из Магри в конце июля - начале августа обратным порядком, с остановкой в Сочи на несколько часов, пока распределят детей по местам их возвращения. Дима снова напугал меня своим заплывом в море, его видно не было. Тут я впервые обратил внимание на то, что увидел, вернее, услышал девичьи голоса. У нас их слышно не было. Наверное, были отдельно мужские и женские лагеря… 

            Вот мы снова дома вместе. Нас радостно встретили и сразу сообщили, что мы скоро переезжаем на новое место в посёлок Хорги, куда перебазируется верфь БДБ (быстроходных десантных барж).

                Кто-нибудь знает или слышал о таком посёлке? Вряд ли. На карте его нет, Википедия молчит. Недавно, в марте-апреле 2018 года, мой сын повёз в Грузию к добрым своим друзьям в гости меня и своего старшего сына Максимилиана на его 20-летие. Сутки мы были в Батуми, где я показал им все памятные места из моего детства времён эвакуации: двор, где находилась пристройка, в которой мы жили и принимали поздравления от двух бойцов из одноимённого фильма, многозвёздочную гостиницу напротив, бывшую госпиталем во время войны...

                 Да, нынешний Батуми — это не тот город, где я закончил первый класс. Нынешний Батуми — это город-выставка, город-агитпункт для Грузии. Город, в котором не до Хорги. Местный таксист, делавший нам экскурсию по городу и до самой границы с Турцией, искренне желавший нам помочь, обзванивал своих многочисленных знакомых с вопросом о Хорги. И только один ответил, что слышал о каком-то ХоргА. И если бы не один авторитетный свидетель, покойный, правда, но незабываемый (а именно – Константин Паустовский), я бы засомневался, что жил там и даже начал учёбу во втором классе.

                 Так вот, если кто читал, есть у него рассказ «Колхида». В нём описывается, как Советская власть осушала болота, чтобы избавить население от извечной малярии и засадить эти земли цитрусовыми и чайными плантациями. Там был сюжет, подробности не помню: сломалась самая важная деталь у главного механизма, кажется, экскаватора, без которой он не работал, в самый неподходящий момент. Архисрочно требовалась замена. А деталь бронзовая, а где её возьмёшь в Хорги? И вот инженер - большевик, сидя у себя в кабинете за письменным столом, глядя на бюстик другого большевика, но «вечно живого», вдруг осознаёт, что статуэтка-то из бронзы! Что делать? Как главный инженер, ответственный за стройку, за жизнь людей, – а ситуация была аварийная! – он должен дать переплавить бюстик в деталь. Но совесть коммуниста сомневалась такое сделать. В то же время, в конце концов он мог и не знать, что бюст Ленина – бронза, а не покрашенный гипс. Вот такую дилемму подсунул в редакцию Константин Георгиевич. Время было иное. Страна героически, по-стахановски шла к социализму. Инженер рискнул. Совесть коммуниста победила в нём совесть большевика. Нашёлся кузнец - умелец, который переплавил бюст и отковал нужную деталь, авария была предупреждена.

             И редакция рискнула – выпустила сборник рассказов К. Паустовского, в который вошли «Колхида», «Кара-Бугаз» и ещё что-то, но в мягкой обложке и малым тиражом.

         В Хорги нам выделили полдомика на сваях метровой высоты над землёй (из-за затопляемости участка) с одной большой комнатой и верандой. Вся семья была в сборе.       Комната разделялась ширмой и занавесками. Я спал с бабушкой, папа – с мамой, а Дима на раскладушке. Откуда-то у нас появились курица-несушка с хохолком на голове, мы её прозвали Хохлатка, кошка Мурка и приблудившаяся черепаха. Видимо, этот двор был её территорией. Это был овал размером 15 на 10 и высотой 5 см. Она очень любила чеснок, лук, варенную картошку, фрукты и было очень интересно наблюдать, как она ест.  Кормили её на веранде. Наевшись, она уползала, сваливалась с веранды и пряталась, а через пару дней снова приползала.

            Готовили мы на примусе. Была печка с двумя конфорками и чугунными дисками на них. Не всякий сейчас поймёт, что это за диски и для чего они нужны. Вокруг участка с домом стоял деревянный забор с калиткой, от которой к лестнице на веранду вела дорожка из досок. Почва там была болотистая. Внутри ограды был уже отработанный огород с остатками стоячей кукурузы. Заборы делали очень плотными, говорили – от шакалов, которых тогда было много вокруг. Они по ночам выли, а днём прятались. Нас ими пугали, но мы их не боялись, во-первых, потому что по ночам не гуляли, а во-вторых, они на Кавказе не ядовитые («12 стульев», Ляпис-Трубецкой).

    

           Рядом с нами жила семья из Москвы. Глава семьи Басилов Вадим, отчество «непомнюкак» – главный инженер верфи, капитан 3 ранга, жена – Басилова Ирина, тоже  «непомнюкак», и их дети: Ира на год старше, а Вадим на год младше меня. Видимо, родители их назвали в свою честь. А мне ещё было 7 лет. Можно сказать, ровесники. Первого сентября мы пошли в одну школу. Вадик – в первый класс, а я с Ирой – во второй.

             У них был отдельный дом с садом, где плодоносил инжир, зеленый сверху, малиновый внутри. Сначала мне этот плод не понравился, но Ира показала, как его нужно есть, я очень быстро научился и съел почти вазу, что ей не очень понравилось. За это она сказала, что я должен поцеловать её в щёчку. Я поцеловал с испугом, страхом и волнением, какого никогда ещё не испытывал. В тот же день она рассказала родителям, что я её целовал, и брат это подтвердил. Вот и получилось – в тот день Ляля, как её называли родители, научила меня целоваться, а Вадим научил играть в шахматы. Хотя целоваться таким образом я умел давно. Меня с детских лет все тискали и целовали. И я целовал, но только своих и только в щёчку. Папа этого не одобрял и называл меня «поцелуйкой», а все эти нежности – «цуцеломуцелы». Но маме и бабушке нравилось, они говорили, что я просто ласковый мальчик. Но поцеловать чужого, да ещё девочку, мне самому казалось невероятным.  

                На следующий день её папа, смеясь, рассказал моему, что я с его дочкой целовался. Папа, придя домой, спросил меня, правда ли это. Пришлось рассказать, как всё было. Папа сказал, что я буду наказан, а мама – чтобы я туда больше не ходил (думаю сейчас – за то, что съел много инжира, а тогда думал– из-за поцелуя.)

                Следующий день был выходной, и отец всё время был дома, а я был в страхе: вот Оно сейчас начнётся! Я уже был наслышан и начитан про ремни, про углы и стояние в них коленями на горохе и другие ужасы. Я целый день искал себе работу по дому, куда-нибудь спрятаться, что было однако просто невозможно: всё просматривалось.

              Я начал рубить щепки для растопки печки. Папа наблюдал, как я это делаю, подошел и показал, как надо правильно. Не поперёк волокон, а вдоль или наискось, объяснил, что поперёк дрова пилят. В общем, страха я натерпелся, меня ведь никогда ещё не наказывали, впрочем, и не за что было. Вечером папа говорит мне: ложись животом на кровать. Мама с бабушкой неодобрительно смотрели, но молчали, а брат наблюдал с любопытством. Папа взял обыкновенную тоненькую линейку и пять раз легко похлопал меня по попе, сказав при этом, чтобы я так больше не делал.

              Не знаю, что он имел в виду, но до двадцати лет я целовался только в щечку, а если приходилось в рот, то только с плотно сжатыми губами. Ибо полость рта – это сборище всяких там бацилл и микробов, а сейчас ещё и короновирусов!

         

             Что ещё мне запомнилось из жизни менгрельского посёлка Хорги..? Так, «ничого особлывого»... В самом селе я ни разу не был. С местными жителями не общались. Один раз ходил с Димой на реку посмотреть, где эта верфь находится. Не нашли, но насмотрелись, сколько зелёных лимонов растёт на колючих кустах вдоль дорог. Посмотрели на реку быструю, полноводную, глинистую.

           Помню первый день, когда пошли в школу во второй класс. Была солнечная погода, что в этом районе бывает нечасто. Собрались дети первых классов, нас поздравили, и мы разошлись. Дима уехал в Поти, он уже учился в выпускном седьмом классе. Больше я в школе не занимался. Может, нас вообще собрали, чтобы зафиксировать документально, кто пришёл на занятия в школу. Все знали, что нам предстоит вскорости снова менять расположение верфи и проживания.

             И ещё хорошо помню день голода. У нас кончились продукты. В военторг при части ничего не завезли. С местными жителями никаких контактов не было. Наши дома были на отшибе. А «кусать хоцица...». Бабушка в таком случае говорила: «Кушайте меня!» И вот наши соседи сообщили нам, что в наш магазин завезли хлеб.

                 Диму со мной послали за хлебом. Давали по карточкам. Нам выдали два кирпичика хлеба – горячего, с горбушкой. Брат с нетерпением стал её отрывать и не удержал буханку. Она выпала из его рук в канаву с дождевой водой. Дождь ещё был «свежий». Короткое оцепенение – и быстрое доставание. Хлеб, конечно, промок, особенно со стороны горбушки. Ну что ж, хлеб с водой – не смертельно: еда на гауптвахте... Голод заморили. 

           Вот, пожалуй, всё, что помню про Хорги. На этом кончается наша Грузия, мы переезжаем в РСФСР, Краснодарский край, посёлок Лазаревский, или Лазаревку.


(продолжение следует)





<< Назад | Прочтено: 360 | Автор: Геер А.Л. |



Комментарии (0)
  • Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
    Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.


    Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.

    Войти >>

Удалить комментарий?


Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!

Авторы