К 70-й годовщине трагической гибели Марины Цветаевой

О поэте не подумал
Век. И мне не до него.
Бог с ним, с громом.
Бог с ним, с шумом,
Времени не моего
Марина Цветаева

Знать, какая тебя ожидает Судьба, – страшно. Она о своей знала. Вернувшись летом 1939 года на Родину ради мужа, фанатично преданного советскому строю и заразившего своей верой сына и дочь, она предчувствовала гибельность этого шага.

Они не совпали во Времени – Поэт и Родина с «оскалом волкодава», уже захватившего в свою пасть и Бaбеля, и Пильняка, и Заболоцкого, и Мейерхольда, и Мандельштама, и миллионы других безвестных людей. Через два месяца после ее возвращения этот каток пройдет и по ее семье.

Сначала арестуют дочь. Месяц ее пытали, сутками не давали заснуть, раздетой держали в карцере, избивали и, наконец, выбили из нее ложные показания на отца. Через 10 дней Сергей Эфрон будет арестован. Через два года расстрелян. Дочь Ариадна 16 лет проведет в лагерях Гулага. Марине Цветаевой не суждено об этом узнать. Она никогда на этой земле с ними не встретится.

Без каких-либо средств к существованию, без жилья, без права жить в Москве, без друзей, без архива (он арестован), затаив боль и страх за судьбу своих родных, начала она свою жизнь на родине.

Какой надо обладать волей, чтобы, стиснув раздирающие душу страдания под прессом обыденной жизни, искать любую переводческую работу, пытаться что-нибудь издать из написанного, ездить в Бутырку для передачи денег и посылок Сергею и Але, скитаться по чужим углам почти два года до самого отъезда в эвакуацию. Но главное, знать, что то, ради чего пришла в этот мир – стихи – здесь и сейчас никому не нужны. Свои мысли и боль она поверяет дневнику: «Ваши стихи не нужны, ваши стихи не понятны, ваши стихи – формализм. Но ведь человек, назвавший мои стихи формализмом – просто бессовестный...»

Ее не арестуют, не расстреляют – ее отторгнут, в эвакуации в Елабуге 31-го августа 1941 года подтолкнут к тому кривому гвоздю в сенях деревенской избы непониманием, непечатанием, неприятием, равнодушием, обрекая ее с сыном на нищету.

Этот гвоздь пробьет в наших сердцах такую незаживающую рану, что кровь из нее сочится до сих пор, спустя 70 лет, вызывая боль из-за невозможности предотвратить тот последний миг, оборвавший ее земную жизнь.

Но осталась поэзия, ее поэзия – вне времени, на все времена, «до всякого столетия». Провидица, она знала и об этом. «Ах, как я хорошо вижу, как будут меня любить через 100 лет. Как придут меня слушать через 100 лет. И вот для тех, кто придет слушать меня через 100 лет, вот для тех, кому будет дело до моих стихов, я пишу стихи так, что если мне на 1000 слов не хватает одного единственного слова, то я считаю свою работу незаконченной. А как же иначе? Ведь под этими стихами будет стоять моя подпись: Марина Цветаева».

 

В 1929 году, уже на излете своего эпистолярного романа с Мариной Цветаевой, Борис Пастернак написал стихи, дав им простое название: «Марине Цветаевой»:

 

Ты вправе, вывернув карман,
Сказать: ищите, ройтесь, шарьте.
Мне всё равно, чем сыр туман.
Любая быль – как утро в марте.
... Мне всё равно, какой фасон
Сужден при мне покрою платьев.
Любую боль сметут как сон,
Поэта в ней законопатив.
... Он вырвется, курясь из прорв
Судеб, расплющенных в лепеху,
И внуки скажут, как про торф:
Горит такого-то эпоха.

 

Ваше время пришло, Марина Ивановна!