Грета Ионкис (Кельн)

Роберт Луис Стивенсон и феномен двойничества

Мотив превращения, оборотничества стар, как мир. Он встречается в мифах, сагах, особенно часто – в сказках народов мира. На заре человечества мотив этот трактовался как волшебство, колдовство, заговор.

Мотив двойничества в XIX веке

В эпоху романтизма мотив двойничества переживает второе рождение, что связано с идеей двоемирия, составившей основу мировоззрения романтиков. Разрыв между Мечтой и Реальностью, Идеалом и Действительностью определил их мировосприятие и творчество. Видя в окружающей действительности лишь одну пошлую прозу, презирая ее, романтики неустанно трудились над построением некоего идеального мира, в котором могла бы восторжествовать Мечта. Ее символом стал Голубой цветок, созданный Новалисом в романе о средневековом миннезингере. Немецкий романтик Гофман, в отличие от тех, кто уносился в сферу утопического идеала, писал о трагическом единоборстве мечты и действительности, поэзии и прозы жизни.

По мысли Гофмана, не только общество двоично, но каждый человек, его сознание раздвоено. Мир неустойчив, и человеческая личность распадается, утрачивает свою цельность. Раздвоение сознания, психики составляет основу известного рассказа Гофмана «Песочный человек». Выражая не столько гармонию мира, сколько жизненный диссонанс, Гофман передавал его с помощью романтической иронии и гротеска. «Крошка Цахес, по прозванию Циннобер» (1819) – «безумная сказка», одно из самых гротескных произведений Гофмана. Благодаря трем волшебным золотым волоскам, подаренным феей, уродец Цахес превращается в могущественного министра. Всё хорошее, что происходит в его присутствии, приписывается ему: играет скрипач-виртуоз или поет итальянская дива, читает ли свои стихи влюбленный студент Бальтазар – аплодисменты срывает Цахес, ему даже достается невеста Бальтазара. Ослепленное, оглупленное общество принимает «сосульку, тряпку за важного человека» и творит из него кумира. Спаситель-волшебник научил Бальтазара вырвать три золотых волоска у Цахеса, после чего у всех спала пелена с глаз.

Роман Гофмана «Эликсиры Сатаны» (1815) рассказывает о превращении монаха-капуцина Медарда в «сверхчеловека» после того, как он глотнул волшебного зелья из старинного сосуда, найденного в келье. Роковой эликсир вызывает взрыв чувственных страстей, дремавших прежде в душе монаха. По мысли романтика Гофмана, в человеке борются две силы: животное начало, с его неистовыми вожделениями, и сознание, плод нравственного воспитания. Сбежав из монастыря, Медард не в силах жить «как все».

А разве Шарль Бодлер, автор прославленного поэтического сборника «Цветы зла», не станет утверждать в 1850-е годы, что в нем живет ангел и … свинья? Сама трактовка раздвоения личности как формы безумия легла в основу «Двойника» Достоевского (1846).

Неоромантик Роберт Луис Стивенсон (1850 – 1894)

Родившийся и выросший в Эдинбурге в буржуазной семье, крайне болезненный ребенок, всю жизнь недомогавший, окончивший по настоянию отца университет по шотландскому праву, смысл своей жизни видел в литературе. В его хилом теле таился поистине пламенный и неукротимый дух.

Стивенсон начал в 1873 году с путевых заметок – он путешествовал по Голландии, Бельгии, Франции, где долго лечился. С тех пор новые книги выходили ежегодно. Даже лежа в постели после очередного горлового кровотечения, полуслепой, с привязанной рукой, он продолжал писать.

Стивенсон – основоположник неоромантизма. В приключенческих романах «Остров сокровищ» (1883), «Похищенный» (1886), его продолжение «Катриона» (1893), «Черная стрела» (1888), «Владелец Баллантре» (1889) писатель создал яркий мир, в котором благородные герои борются со злодеями, постоянно находясь на волосок от смерти. Стивенсона влекли драматические повороты действия, он держал читателя в постоянном напряжении.

Долго считалось, что мировую славу Стивенсону принес роман «Остров сокровищ», родившийся из игры в пиратов, которой писатель увлекал любимого пасынка-подростка. Одноногий Джон Сильвер, прямой потомок легендарного капитана Флинта, подлый, жестокий, но вместе с тем умный, способный на человеческие чувства и привязанности, – главный герой книги. От него исходит сила, пугающая и одновременно привлекающая многие поколения юных читателей. Стивенсона занимала психологическая загадка привлекательности порока. Образ пирата Сильвера стал едва ли не первой попыткой приблизиться к ее решению, не прибегая к романтической идеализации. Во весь рост эта проблема встанет в произведении, на котором будет основываться растущая известность писателя в ХХ столетии.

«Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (1886)

Сюжетную канву этой фантастической повести Стивенсона Владимир Набоков в лекции, прочитанной американским студентам в 1950-е годы, излагает так: «Дородный добряк доктор Джекил, нечуждый человеческих слабостей, с помощью некоего снадобья время от времени превращается в злобного негодяя самого скотского пошиба, назвавшегося Хайдом, и в этом качестве пускается во все тяжкие. Поначалу ему удается без труда возвращать себе прежний облик – один препарат превращает его в Хайда, другой – в Джекила, но постепенно лучшая сторона его натуры ослабевает, питье, позволяющее Джекилу снова стать самим собой, в конце концов перестает действовать, и он на пороге разоблачения принимает яд».

Эта «кошмарная история», по признанию автора, привиделась ему во сне. Из каких глубин подсознания был извлечен этот сон, приснившийся писателю в его доме на небольшом островке среди бескрайнего Тихого океана в ночь 1885 года? Возможно, в сознании Стивенсона глубоко засела история знаменитого эдинбургского краснодеревщика, уважаемого декана Броди, который вел двойную жизнь и кончил ее на виселице сто лет назад. Вместе с другом и соавтором Хенли он даже написал пьесу об этом человеке с двойным дном, а затем Броди поселился на задворках сознания впечатлительного художника. В ту ночь, что ему привиделся знаковый сон, он, по словам его жены, метался и вскрикивал: «Печать зла… Остановите его… Это Броди!».

Много лет Стивенсон интуитивно искал возможность изобразить двойственную природу человека. И вот он, подарок судьбы! Сон был увиден с отчетливой реальностью, но понадобился немалый талант художника, чтобы создать произведение, которым будут восхищаться Пруст, Борхес, тот же Набоков.


Стивенсон-художник избрал безошибочный путь: его «фантастическая драма должна разворачиваться в присутствии заурядных здравомыслящих людей». Это друг Джекила нотариус Аттерсон, «добропорядочный, сдержанный, приятный, надежный, прямой и решительный человек», его скучающий и лишенный воображения приятель Энфилд, известный в городе доктор Лэньон, дворецкий Джекила Пул и старый лакей Брэдшоу. Фон действия вполне реальный и знакомый: бодрящая свежесть раннего утра, холодный лондонский туман, уродливые дома Сохо с его грязными мостовыми, пожилые джентльмены, потягивающие портвейн, сидя у каминов. И снадобье, которое помогало превращениям, – не волшебный напиток, а химическая смесь, составленная доктором из аптекарских капель и порошков во время экспериментов в жутковатой лаборатории без окон. Всё это придаёт странной истории правдоподобие.

В письме, оставленном Джекилом Аттерсону (его чтением завершается повесть), приоткрывается драма, завершившаяся самоубийством героя. Джекил пишет, что стремление скрыть свои безобидные юношеские развлечения вылились у него в пагубную привычку к двойной жизни. Он заметил, что области добра и зла, которые образуют двойственную природу человека, в его душе разделены гораздо резче и глубже, чем у других, и задумался о полном разделении этих элементов. Ему это удалось и привело в восторг. Превращаясь в Хайда, он испытывал «презрение к опасности, дерзкую смелость, пренебрежение к узам человеческого долга». Но «не вполне достойные наслаждения доктора» его двойник садист Хайд превратил в «нечто чудовищное». Он убил уважаемого человека, был изобличен, «стал добычей виселицы».

Поначалу возможность превращений доставляла Джекилу радость, но со временем он обнаружил, что уже не властен над самим процессом: он ложился спать Джекилом, а просыпался Хайдом. Свободный выбор оказался неуправляемым. Джекил старался подавить низшую сторону своей натуры, но через некоторое время она начинала бунтовать. Превращения происходили непроизвольно, случались в самый неподходящий момент. Хайд словно обретал мощь по мере того, как Джекил угасал. Их взаимная ненависть росла с каждым часом.


Катастрофа разразилась, когда запасы порошка иссякли. Оставался один выход – цианистый калий. Взломав дверь в жилище Джекила, Аттерсон и Энфилд увидели на полу еще теплый труп Хайда, который на их глазах стал обретать облик Джекила. Набоков закончил свою лекцию деталью из биографии Стивенсона. В последнюю минуту перед смертью (у него случилось кровоизлияние в мозг), откупоривая бутылку любимого бургундского, он вдруг крикнул жене: «Что со мной? Что за странное чувство? Мое лицо изменилось?» – и упал. «Мое лицо изменилось?» – протягивается загадочная связь между последним эпизодом жизни Стивенсона и роковыми преображениями в его восхитительной книге».

 

По числу экранизаций повесть Стивенсона обошла многих классиков литературы. Не стоит этому удивляться: в свете учения Фрейда о роли подсознательного в жизни человека тайна оборотня Джекила-Хайда приобрела новую актуальность. К столетию выхода повести снял по ней фильм режиссер Александр Орлов. Джекила играл Иннокентий Смоктуновский, перевоплотившись в человека, балансирующего на грани добра и зла. Зыбкое пограничное психологическое состояние героя, стоящего над бездной, он передал с присущим только ему мастерством. Хайда играл Александр Феклистов. С удивительной фонтанирующей энергией он создал образ сатаны. В последнем кадре фильма Аттерсон-Адоскин, склонившийся над трупом друга, бросает взгляд на уходящих полицейских и следователя. Увидев ноги одного из них, он холодеет: он узнает походку кривоногого Хайда. Неужели он уцелел, обособившись от Джекила? Зрители остались наедине с загадкой.