Темы
Александр Простак
N.5 АФАБЕТСКИЙ ГАРНИЗОН
В отсутствие боевых действий летом время в гарнизоне тянется медленно. Оно как бы привязано к раскалённому ослепительно яркому диску солнца, которое нехотя перекатывается по безоблачному жаркому небу, сжигая медленным безжалостным огнём безжизненные серые горы с редкой чахлой выгоревшей большей частью растительностью. Двигаться не хочется. И не можется. Всё живое замирает. Редкие порывы обжигающего ветра ещё больше усиливают зной. Всё время хочется пить. И спать. Надо поднять полы палатки, лечь на кровать и ждать наступления вечера. И прихода прохлады.
Кто-то придумал днём лежать, завернувшись в мокрую простыню, которая высыхает моментально. Но ревматизм с радикулитом от мокрых простыней — не редкость. Однако переход от нестерпимой дневной жары к довольно значительной ночной прохладе в Афабете происходит очень быстро, и ночью даже нужно укрываться тёплым одеялом, чтоб согреться. В такие периоды дневной несусветной жары вести боевые действия просто невозможно, поэтому их переносят на зимний прохладный период.
Получив в штабе ГВС (Главный военный советник) в Аддис-Абебе, столице Эфиопии, назначение в Афабетский гарнизон, я вместе с другими переводчиками, приехавшими на смену уже закончивших свой срок службы переводчиков из различных частей Северного фронта Эритреи, военным транспортным самолетом был доставлен в столицу Эритреи город Асмара. После двухдневного подробного инструктажа и выдачи личного стрелкового оружия (пистолеты разных модификаций и стран производства; выбирай — какой хочешь!), переводчиков начали развозить по разным гарнизонам в составах конвоев, которые более или менее регулярно отправлялись из Асмары в различные точки Эритреи, где располагались правительственные войска вместе с советскими советниками. Мой конвой в Афабет сформировался через три дня после прибытия в Асмару.
Рано утром конвой из девяти машин, преимущественно итальянского производства, в сопровождении одного БТР, одного грузовика ГАЗ-66 с установленной в его кузове зенитной установкой ЗУ-23 и одного грузовика «Урал» с солдатами отправились в путь, планируя преодолеть около 160 км. за два дня. Асмара находится на высоте около 2500 м над уровнем моря, а Афабет — на высоте около 1500 м над уровнем моря, то есть конвою нужно было спуститься на более низкую высоту. По пути следования планировалась одна остановка с частичной разгрузкой конвоя в городе Керен, который находится на расстоянии примерно 100 км от Асмары. Там же намечалась ночёвка.
По разбитой, со многими выбоинами дороге с твердым покрытием движется вереница машин с очень маленькой скоростью. Ощущения опасности нет, по обочинам дороги можно видеть красивые ухоженные апельсиновые и мандариновые деревья, мирные деревни с налаженным деревенским бытом. До Керена добрались довольно быстро, и до отбоя ещё много времени. В распоряжение советников и переводчиков была выделена одна из нескольких однотипных вилл, отстоящих одна от другой на небольшом расстоянии. Ощущения самые приятные.
Вечером уже побывавшие здесь ранее товарищи ведут всех новоприбывших в бар, где можно выпить и закусить, а также можно купить себе женщину. Нам рассказывали, что в то время проституция в Эфиопии была узаконена, даже был профсоюз проституток, который завоевал себе доверие и даже уважение правительства тем, что в период эфиопо-сомалийской войны в конце 1970-х годов выделил огромную по эфиопским масштабам сумму денег на закупку вооружения для правительственных войск.
Проститутки должны еженедельно проходить медосмотр, подтверждаемый печатью и штампом в специальном проститутском удостоверении. Прежде чем договориться об услуге, необходимо для порядка потребовать такое удостоверение, будут больше уважать! Конечно, содержание написанного в таком удостоверении иностранцу ни за что не понять, но традиции нужно уважать! Женщины были в каждом баре или ресторане Эритреи, цены для иностранцев в два-три раза выше, чем для местных, поэтому торг уместен! Тем более, что такая торговля только поднимает авторитет торгующегося! Обычная цена – «Асыр быр, бича!» (по амхарски: «только 10 быр»; приблизительно семь долларов)
Некоторые советские клиенты, не считающие себя обязанными придерживаться хоть какой-то элементарной вежливости, вели себя с проститутками крайне бесцеремонно: резкими движениями сажали их к себе на колени, позволяли себе лапать их за что придётся, громко разговаривать и смеяться со звуками, похожими на фырканье и ржание коней. Типичное поведение оккупантов в захваченной стране! Все при пистолетах, торчащих из-за ремней брюк, у каждого несколько запасных обойм – у кого в носке, у кого в кармане. Окружающие местные мужчины и женщины с опаской и каким-то отвращением смотрят на гуадоч (множественное число от амхарского слова «гуад» — товарищ), но в перепалки с ними не вступают.
Часа в 4:00 утра всех будит заунывное монотонное пение. Трудно понять, что это и откуда раздаётся этот звук. Старожилы объясняют, что это призыв муллы на мусульманскую молитву, Фаджр, длящуюся от рассвета до восхода солнца. Голос, усиленный динамиками, призывает всех правоверных поклониться Богу.
Поднявшись на плоскую крышу виллы, можно рассмотреть большую часть просыпающегося города с его минаретами и такими же плоскими крышами домов. Над всем этим «плывёт» призывная молитва. Всё это напоминает кадры из советского фильма «Бег», когда в одном из эпизодов на экране показывают утренний Константинополь.
В 8:00 караван трогается в путь. Уже жарко, солнце слепит, дорога впереди долгая. За Кереном начинается неасфальтированный горный серпантин. На обочинах всё чаще попадаются скелеты сгоревших машин, подбитые БТРы, и даже один танк Т-55. Знающие люди объясняют, что это прошлые конвои, попавшие в засаду. Это пугает. Выданный ранее автомат в дополнение к личному пистолету становится чуть ли не родным. Поступает команда приготовить автоматы к бою, передернув затвор и поставив автомат на предохранитель. Проверяешь предохранитель на «калаше», ощупываешь дополнительный магазин. Напряжение нарастает.
На некоторых, кажущихся опасными участках дорог, перед колонной спешиваются три сапёра, которые с миноискателями идут уступом и обследуют данный участок. Движение ещё больше замедляется. Вдоль колонны от головы до хвоста и обратно на открытом Уаз-469, «рашн джип», постоянно снуёт начальник конвоя, руководя общим движением. Жарко. Непроходящее чувство жажды. За каждым кустом мерещится шифта (в переводе — «разбойник, бандит»; в Эритрее – «партизан»). Но колонна ползёт и ползёт, ничего не происходит, и постепенно люди расслабляются и успокаиваются.
В Афабет караван приходит ранним вечером. В небольшом афабетском гарнизоне из четырех однотипных 10-местных палаток, машины-радиостанции, бани с душем и импровизированной открытой кухней приехавших встречает человек в трусах – комендант гарнизона майор Сатырняк. Он распределяет вновь прибывших по палаткам и организует ужин. Вновь прибывшие докладывают начальнику гарнизона полковнику Пескарику о своем прибытии. Они вливаются в жизнь афабетского гарнизона, численность которого постоянно менялась, доходя иногда до 30 человек.
Уже через пару недель все окрестности лагеря были хорошо изучены. Пейзаж не меняется, ничего значительного или интересного не происходит. Каждое утро, проснувшись, натыкаешься взглядом на хорошо изученную ветку, свисающую над входом в палатку, на каменную глыбу, по которой иногда снуют маленькие животные, похожие на бурундучков, на бочку с водой, возвышающуюся над душевой постройкой.
Вообще в периоды затишья вниманию не на что отвлечься, имеющиеся немногочисленные книги из гарнизонной библиотеки прочитаны, нет никаких занятий. Изредка по воскресеньям можно выйти в городок на рынок, или «маркАт», как его здесь называют.
Афабет считается крупным административным центром Эритреи. В 80-е годы ХХ века там проживало до 30 тыс. человек, в основном кочевников и скотоводов, которые кроме выпаса скота время от времени гоняли караваны верблюдов в Судан за контрабандным товаром, и потом этот товар расходился по всей Эритрее. В городе было несколько каменных домов, хороший базар (или маркАт, как говорили местные), госпиталь. Стоявшие там эфиопские войска установили в городе 100 кВт. генератор, и по вечерам часа на два-три в городке зажигалось электрическое освещение. Основная масса людей жила в хижинах из глины и тростника. Земледелие невозможно — почва из песка и камня. Все продукты — привозные и потому дорогие. Овощей и фруктов очень мало. Рынок (маркАт) – основное место посещений и развлечений. Иногда на рынке вдруг появлялись прохладительные напитки: «Кока-кола», «Фанта», «Спрайт» или пиво для любителей. Стоили они огромных денег, но всё равно заветные бутылочки раскупались очень быстро. Они были напоминанием о цивилизованной жизни.
Нормальный человек, если не хочет сойти с ума от безделья, должен себя чем-то занимать. В период между боями, а это значит – в летние жаркие месяцы, советники были не нужны их подсоветным, которые отмахивались от советских товарищей как от мух. Поэтому советники и специалисты в отсутствие каких-либо значимых дел проводили время за преферансом, если умели и хотели играть в карты, или играли в шахматы, или читали книги, которых было очень немного. В таких условиях маячила скорая деградация.
В качестве развлечения охотились на маленьких горно-пустынных зайцев размером чуть больше кошки, которых можно было подстрелить из пистолета по пути в туалет, организованный метрах в 200 от лагеря. Церемония сбора в туалет бросается в глаза. Человек ищет клочок подходящей бумаги, берёт с собой пистолет, поставив его на боевой взвод и на предохранитель. Не знающему местной специфики человеку может в этот момент показаться, что каждый поход в туалет сопряжён с угрозой для жизни, и идущий по нужде ожидает нападения, готовится отстреливаться. Но нет, всё намного проще. Просто по дороге может попасться заяц (их было много вокруг лагеря), и отправление нужды может быть сопряжено с возможностью добыть свежего мяса, а тушёный заяц — это деликатес.
Иногда охота объявлялась официально. Когда не хватало мяса и хотелось настоящего шашлыка, а не эфиопских мясных консервов «Zigni» (остро перчёное мелко помеленное говяжье мясо) или «Reeva» (говяжье мясо в желе без специй и соли), выдаваемых регулярно на каждого военного со склада в Асмаре, старший радиостанции капитан Власов с 45-м размером ноги брал с собой пару солдат, обслуживающих радиостанцию и несущих караульную службу, и выезжал на расстояние километров 50 вглубь контролируемой территории подальше от эфиопского начальства: охота была строго запрещена. Почти всегда Власов возвращался с добычей: или три-четыре зайца, или косуля размером с хорошего индюка, или похожая на нашу дрофу птица. Мясо тщательно вымачивали в уксусе и потом хорошо тушили. В пищу шли и дикобразы, которые приходили ранними утрами к яме с отходами.
Афабетским сектором командовал грамотный эфиопский генерал, который получал военное образование в Великобритании, Франции, Израиле. По-английски и по-французски говорил свободно, был хорошо начитан и образован. Но в боевой обстановке, когда жизни тысяч людей были под угрозой и на принятие решений есть только секунды, этот генерал терялся и даже паниковал. С советниками он ладил, никогда не спорил, но если даваемая ему рекомендация, по его мнению, не сулила ему лично хоть какую-то выгоду, он её просто игнорировал. Если же рекомендация была ценной и имела потенциал явной выгоды, генерал пытался выдавать её за свою. У эфиопского старшего начальства этот генерал был на хорошем счету. Однако он был расстрелян в конце 80-х годов ХХ века после неудачного военного переворота, направленного против Менгисту Хайле Мариама, руководителя Эфиопии.
В спокойных, не боевых условиях полковник Пескарик встречался со своим подсоветным генералом не часто, два-три раза в неделю. В полевых условиях военного лагеря генерал любил удобство, не скажешь – роскошь, и поэтому обустраивал свои временные полевые жилища с максимально возможным комфортом. Он также ценил хорошую еду и напитки. Его денщик, пожилой солдат, всю свою жизнь прослуживший денщиком то у одного, то у другого начальника, умел готовить прекрасный кофе.
На юго-западе Эфиопии есть провинция под названием Каффа, известная как родина кофейного дерева арабика, и название провинции послужило основой для названия экзотического напитка – «кофе». Именно из Эфиопии примерно в IX веке кофе начал распространяться по всему миру. Сначала он попал на Аравийский полуостров, а затем, в XV-XVI веках, распространился по всему Ближнему и Среднему Востоку. В Европу кофе пришел в XVII веке благодаря венецианским купцам и быстро стал популярным, особенно благодаря кофейням. К XIX веку кофе уже широко употреблялся в Италии, Индонезии и Америке, став одним из самых популярных напитков в мире.
Кофейная церемония в Эфиопии иногда имеет ритуальный, даже мистический характер. Зелёные зёрна хорошо промывают и высыпают в железную жаровню, которую ставят на раскалённые угли в небольшой переносной открытой железной печке. У каждого старшего офицера, а также в каждом подразделении есть небольшие переносные лёгкие открытые печки на древесном угле, которые в основном используются для приготовления кофе. Мокрые зёрна, выложенные в раскалённую жаровню, постоянно перемешивают деревянной ложкой с длинной ручкой. Когда зёрна приобретают тёмно-коричневый, почти чёрный цвет и становятся маслянистыми на вид, их сбрызгивают водой, что вызывает обильное выделение пара, который дают вдохнуть всем присутствующим при данном мероприятии, обнося их по очереди жаровней с дымящимися зёрнами. Считается, что вдыхая пар от прожаренного кофе, люди как бы приготавливаются к кофепитию. Кроме того, после сбрызгивания водой зёрна размягчаются и их удобнее толочь в железной или деревянной ступе железным или каменным пестиком. Кофемолок в полевых условиях нет.
Грубо размельчённый кофе из ступы засыпают в глиняный кувшин с длинным и узким горлышком, заливают горячей водой, затыкают узкое отверстие горлышка пучком конских волос, чтобы кофейный запах в сосуде лучше сохранялся, и ставят на раскалённые угли. После закипания кофе разливают по тонкостенным фарфоровым чашкам без ручек и повторно заливают воду в кувшин с находящимися в нём толчёными зернами. Подобная процедура повторяется и в третий раз с тем же самым объёмом кофе. Обычно кофе готовят женщины, но и денщики имеют такую привилегию.
С особым удовольствием в гарнизоне ожидают банного дня, обычно в пятницу. Солдаты после завтрака, часов с 9:00, начинали топить металлическую 200-литровую бочку из-под солярки, закладывая дрова в отрытую часть бочки без верхней крышки, которая лежит на боку и на одну четверть выступает из обмазанной глиной деревянной стены, сделанной из снарядных ящиков, и отделяющей «парилку» от внешнего мира. Три четверти всей бочки, обложенной со всех сторон среднего размера камнями для создания жара, находится за этой стеной, в «парилке». В закрытой конечной части бочки, что находится в «парилке», сделаны несколько отверстий хорошего размера для создания тяги.
Внутри «парилки» размером примерно 1,5м х 1,5м х 1,7м могут одновременно находиться два-три человека. Крыша парилки выполнена из того же тростника и глины, что и хижины местных жителей. Для усиления температуры в «парилке» предусмотрена возможность плескать на раскалённые камни тёплую воду в небольших количествах, которая сразу же превращается в горячий пар.
С противоположной от бочки стороны «парилки» в стене из досок тех же снарядных ящиков находится дверца, ведущая в «помывочную». Это помещение, где на специальной подставке сверху вертикально установлена вторая металлическая бочка из-под солярки, в днище которой организован слив с лейкой для душа.
К «помывочной» с другой стороны примыкает «предбанник» размером примерно 2м х 1,5м, где люди могут раздеться, оставить свои вещи, отдохнуть после «парилки». По трём стенам «предбанника» устроены лавки, где можно посидеть и отдохнуть после парилки. Все стены данного сооружения выполнены из досок снарядных ящиков, обмазанных снаружи местной глиной в смеси с тростником. Внутри для утепления всего сооружения использована джутовая пакля, которую специально доставали через местное начальство. «Помывочная» и «предбанник» не имеют крыши.
Подобные бани были организованы почти во всех советнических группах, и в минуты затишья между боями они имели большое значение для поддержания норм личной чистоты и гигиены. Естественно, в периоды активизации боевых действий, когда все воинские части приходили в движение, подобные банные постройки разбирались или просто ломались, и если было возможно, вывозились на новые места дислокации, но чаще всего просто оставлялись в разобранном виде на месте. Сделать новую баню нашим солдатам не составляло большого труда.
Для банного действа и для организации помещения бани прежде всего необходимы снарядные ящики. Древесина в эритрейских горах всегда в огромном дефиците, причём не только строительные материалы, но и обычные дрова. В дни боевых действий назначались специальные люди, которые отвечали за сбор и сохранность пустых снарядных ящиков. Эти ящики вместе с другим воинским имуществом тщательно учитывались и перевозились с места на место при передислокации. В дни затишья пустые снарядные ящики не генерировались. Поэтому при возникновении потребности в подобных стройматериалах советники обращались к подсоветным с просьбой нанести артиллерийский удар по какому-то квадрату, причем в зависимости от количества требуемых снарядных ящиков наносился и соответствующей силы удар. Подсоветные, приглашаемые довольно часто на банный праздник, который им тоже весьма нравился, в такой просьбе не отказывали. За дровами для растопки бани и для приготовления пищи приходилось охотиться как за дичью, и все обитатели афабетского гарнизона четко знали: увидел какую-то палку/доску/ветку — обязательно подбери и принеси в лагерь!
Парились по субординации. Первым шёл полковник Пескарик, командир гарнизона. По своему выбору он приглашал с собой «добровольцев», но редко кто соглашался: ещё придерётся к чему-нибудь! Лучше уж отдельно от начальства. Но командир как бы терпеть не мог эксклюзивности своего положения, хотя всё время его подчеркивал! Может, не осознавал такого противоречия? Всё равно кто-то должен был попарить командира эвкалиптовым веничком!
В высокогорьях Эфиопии эвкалипты растут очень хорошо. Для хорошего веника годились только молодые ветки с мягкими, пахучими маленькими листьями. Их заготавливали всякий раз, как проезжали мимо эвкалиптовых рощ, которые в изобилии покрывали горные участки.
После командира валили в парилку все скопом. Неторопливые разговоры, замедленные движения никуда не спешащих людей, их разглаженные, красные, улыбающиеся лица. Настоящее расслабление от всех забот и проблем! В баню сходил — как помолился!
Солдаты парились последними. Они также имели право париться и на следующий день, в субботу, если они этого хотели. Субботней баней больше никому пользоваться не разрешалось.
Если приезжали гости, вся банная церемония смещалась на один порядок — сначала гости! Если это был генерал, спину ему тёр только полковник Пескарик, который буквально на глазах превращался из грозного командира в услужливого подчинённого, всеми силами ищущего возможности угодить старшему по званию. В армии кто не умеет подчиняться, тот не умеет и командовать!
Свободомыслия в армии быть не может! Есть приказ командира, который всегда необходимо исполнять без рассуждений! Если приказ неверный, разбираться будут командиры командиров! Жизнь в Афабетском гарнизоне тоже была строго регламентирована, и соблюдать строгую дисциплину должны были все.
Комендант гарнизона обнаружил, что переводчики, а их в разное время могло быть там до шести человек, позволяют себе вольности! По вечерам без всякого разрешения они собираются группой в общей столовой (длинный стол под открытым небом с двумя лавками по двум сторонам стола), заваривают чай (Самостоятельно! Без разрешения!) и ведут всякие разговоры!
Как-то вечером, когда все дела сделаны и до отбоя остаётся еще час-два, когда хочется спокойно посидеть, поговорить о том - о сём, вспомнить прожитые годы, послушать жизненные истории других людей, поделиться сокровенным, комендант организовал для себя пункт наблюдения на соседнем со столовой валуне, и когда задушевные разговоры за чаем достигли своего пика, он коршуном в трусах свалился со своего НП и пригвоздил нарушителей дисциплины своим строгим вопросом:
– Поч-ч-чему нарушаете? Кто разрешил?
– Так ведь чаёк только попить, товарищ майор...
– Не положено! Приём пищи закончен! Чайную заварку нужно беречь!
– Так ведь это наш собственный чай, купили на маркАте. Можете убедиться.
– А дрова? А чайник? А кружки? А сахар?
– Дрова мы насобирали вчера и принесли из своей палатки. Чайник наш собственный, купленный на маркАте за свои деньги, лежит в личной сумке. Кружки помоем и поставим, как закончим. Сахар тоже свой, купленный, можете проверить.
– Вы находитесь в военном лагере недалеко от зоны боевых действий! Нарушения дисциплины ведут за собой строгие взыскания! О вашем поведении будет доложено начальнику гарнизона! Шагом марш с кухни!
Командир гарнизона полковник Пескарик тоже был против вечернего несанкционированного чаепития, но после того, как сам один раз попил чайку с переводчиками перед сном и оценил его исцеляющую душу силу, вечерние чаепития для желающих возобновились. Комендант уже был бессилен повлиять на чайную традицию.
В периоды затишья ежевечерним ритуалом стали совместные ночные прогулки с коллегой-переводчиком Колей Крысиным, имеющим ник «Рибалд», в переводе с английского – «Грубиян», «Сквернослов», «Похабник». По грунтовой дороге из гарнизона – до первого городского поста охранения, метров 500 туда и обратно несколько раз. Его прислали в Афабетский гарнизон не так давно в наказание за какое-то прегрешение в Асмаре, где он по вечерам работал барменом в офицерском клубе для советских специалистов. В эритрейской столице у него была весёлая беззаботная жизнь, много свободного времени, кое-какой дополнительный доход от чаевых. Афабет был для него по сути ссылкой, и он очень тяготился своим временным, как он надеялся, пребыванием в Афабетском гарнизоне.
Коля был нервным, легко возбудимым, и поэтому малоприятным молодым человеком, который успел уже послужить в Советской армии до поступления в московский вуз. Его взгляды на жизнь действительно были довольно похабными и мрачными, что, впрочем, не мешало ему довольно часто впадать в беспричинную радость по мелочам, которая могла мгновенно смениться раздражением и даже злостью. Он много хвастал своей двухгодичной службой в СА (советской армии), своей красивой супругой, фотографию которой он непрестанно показывал всем, кто был рядом, хвастал своими связями. Он всё время как бы доказывал себе и другим, что он — незаурядная личность, избранный судьбой, и теперешнее его положение ссыльного — недоразумение, которое очень скоро будет исправлено. Рибалд всё время требовал к себе повышенного внимания и был чрезвычайно мнительным.
Самыми тяжёлыми днями его жизни и службы в Эфиопии были первые дни после прибытия в Афабет. И вот почему. Перед самой отправкой в ссылку он сходил в публичный дом, которых в Асмаре было не счесть. Практически в каждом баре эта услуга была доступна. Услуги можно было заказать на час, на день, на неделю, или взять себе временную жену на какое-то время. Любые варианты были доступны. Коля уже не раз посещал подобные заведения, и после каждого такого похода он маялся и переживал за своё здоровье — а вдруг что-нибудь подхватил! Каждый раз после подобных визитов он каялся, божился и обещал сам себе: больше — никогда! Но через максимум неделю ситуация в точности повторялась. В промежутках между посещениями он превентивно принимал какие-то таблетки, и откуда их только брал! После посещения протирал свой мужской орган одеколоном или спиртом, от чего у него бывали ожоги, которые он с испугу начинал считать проявлением одного из местных венерических заболеваний под названием «бамбуля». Это загадочное для всех заболевание проявлялось в раздутии срамного уда до невероятных размеров, в резком повышении температуры, появлении судорог и смерти. По слухам, лечения от него не было. Коля никого лично с такой болезнью не встречал, но его фиксация на бамбуле была чрезвычайной.
Первые прогулки с Рибалдом начались в Афабете, когда он только приехал в ссылку с конвоем, был не в силах сдерживаться от распиравших его страхов, пригласил ещё не знакомого ему переводчика на вечернюю прогулку и стал делиться своими страхами смерти от бамбули. Он как раз накануне отправки в Афабет сходил в дом терпимости, обработал свой уд спиртом, получил ожог и раздражение, и считал, что его дни сочтены — бамбуля его настигла! Его жалобы повторялись снова и снова. Коля ещё добавлял к своим опасениям за собственное здоровье переживания за жизнь своей жены в случае его кончины от бамбули. Всё это было трудно выносить! Очень хотелось съездить Коле по уху. Но способность отключаться от рядом идущего собеседника и от его проблем, даже если слышишь его нытьё, и думать о своём, не вовлекаясь в личные переживания собеседника, помогало находиться в компании нытиков довольно долгое время. Все страхи и переживания Коли оказались напрасными — он ничего в Эфиопии не подцепил и к жене в Москву вернулся вполне благополучно.
С Рибалдом связана ещё одна история. Как-то осенью, во время начавшихся недавно вялотекущих боёв, сепаратисты смогли окружить часть советнической группы одной из горно-пехотных дивизий, расквартированной в горах километрах в 70 от Афабета. Советник командира дивизии, советник по артиллерии и переводчик выехали на горные позиции дивизии вместе с эфиопским руководящим составом. В отсутствие двух советников полковник Пескарик со своим переводчиком приехал инспектировать эту дивизию и ночевал в их лагере. В этом лагере оставались специалист по ремонту с переводчиком плюс радиостанция с экипажем.
Как часто бывает в горных условиях, окружение какой-то точки не представляет большой сложности. Но полного окружения данной точки достичь трудно: в горах всегда есть лазейки и проходы, по которым людям без техники можно, хоть и не всегда, просочиться потихоньку мимо вражеских сил и пробраться на дружественную территорию.
Для установления связи с окруженцами полковник Пескарик решил отправить пакет с приказом, в котором давались координаты возможного выхода из окружения и указывалась точка, где вышедших из окружения будут ожидать дружественные войска со всей необходимой поддержкой, включая и медицинскую помощь. Немного за полночь, в первом часу, Колю Крысина, который был в то время переводчиком специалиста по ремонту, Пескарик вызвал в штаб гарнизона (одна из 10-местных палаток) и объявил ему приказ: скрытно, с помощью эфиопского проводника, хорошо знающего данную местность, пробраться к окружённому советническому аппарату и лично в руки передать руководителю группы полковнику Коливанову письменный приказ для немедленного исполнения. Выдвигаться без задержки!
У Коли затряслись руки и ноги, он побледнел, губы задрожали:
– Товарищ полковник, я не смогу выполнить Ваш приказ: у меня сегодня начался жар, видимо, малярия. У меня трясутся руки и ноги, я не могу быстро передвигаться и могу по дороге потерять сознание.
– Почему не доложили раньше?
– Не успел. Принял таблетки Хлороквин (Хлорохин). Жду результата их действия.
– Хорошо, тогда пойдёт мой переводчик. Саша, ко мне!
Получив запечатанный пакет, вооружившись автоматом с двумя магазинами, пистолетом с двумя обоймами и парой гранат, переводчик и проводник отправились в горы по незаметным для обычного глаза тропам, по которым надо было подняться метров на 800 вверх до более высокой точки, где, по имеющимся данным, были окружены советники.
Передвигаться по горам без снаряжения и специальной обуви очень трудно, но приказ надо выполнять, да и проводник из местных должен знать склоны данных гор, чтобы, продвигаясь зигзагами, достичь нужной точки. Нужно отметить, что проводник не говорит по английски, а переводчик еле-еле что-то понимает по-амхарски — успел запомнить кое-какие слова на совершенно незнакомом языке. Предстоял трудный путь!
Не быстро и с максимальной осторожностью переводчик и проводник начали подъём, используя фонарик для освещения своего пути. Луна в ту ночь часто пряталась за облаками, поэтому и пользовались фонариком. Но проводник сказал, что скоро выйдем на склон, простреливаемый противником, и фонарик нужно будет выключить.
Через примерно полчаса подъёма фонарик выключили и пошли в полной темноте. Близкая спина проводника была единственным ориентиром посыльного, который шёл за ведущим на расстоянии вытянутой руки. Поднимаясь всё выше и выше, подошли к массивной, маячившей в кромешной темноте сплошной каменной глыбе, и проводник продолжил путь прямо в эту глыбу. Переводчик реально испугался: проводник не видит препятствия? Его остановить? Нарушить предварительную договорённость вообще не произносить ни единого звука? Ещё также уславливались: дистанцию вытянутой руки соблюдать максимально точно!
Но проводник вдруг без всякого звука растворяется в горе и переводчик просто идёт по его пути, не отставая и не сворачивая ни на полметра в сторону. Удивительно, но в горе оказался проход, совершенно незаметный при фронтальном к нему приближении, а тем более ночью. В этом проходе был часовой, который получил от проводника сказанный прямо ему на ухо пароль, и посыльные оказались за каменными стенами, со всех сторон окружавшими удобную площадку, где разместились человек 15: два человека из руководящего состава дивизии, два советника, их переводчик и человек 10 охраны. У них горел маленький костёр, имелся горячий чай и нехитрая закуска. Пришедшим обрадовались! Не забывают!
Распечатав пакет и прочитав приказ, полковник Коливанов спокойно бросил его в огонь. Обернувшись к переводчику, спросил: «Ночуете у нас?»
– Никак нет, товарищ полковник! Приказано доставить Ваш ответ немедленно! – Ответа не будет, – отвечает Коливанов. – На словах передай: буду завтра у колодца, в 9:00, у подножия высоты такой-то. Пескарик знает это место.
– Но товарищ полковник, мне был очень строгий приказ получить от Вас ответ и довести до Вашего сведения, что встречающая Вас группа будет именно по указанным в приказе координатам! Пескарик был очень категоричен!
– Пошёл он на х….! Будет он мне командовать! Я сам полковник, мне его приказы — до одного места! И горы эти знаю лучше его. Собирайтесь в обратный путь!
– Так что же мне всё-таки сказать полковнику Пескарику, товарищ полковник?
– Встреча у колодца. Если его там не будет, сами доберёмся до вашего лагеря. Но ему тогда не поздоровится! Я доложу об этом начальству!
Надо возвращаться. Начинает светать. Идти по открытой местности очень опасно — это простреливаемая часть пути. С обострённым от опасности чутьём переводчик понимает слова эфиопского проводника, что сейчас спускаться вниз к основному лагерю они будут бегом, не считаясь с поднятым шумом.
Начинается бег на выживание. Противник открывает по бегущим огонь. Сначала часовые противника в предрассветных сумерках не отреагировали на бегущих вниз по склону двух людей. Но потом одиночными выстрелами, а дальше — очередями они начали обстреливать бегущих. Коливанов по своему пониманию выставил несколько солдат, и те в ответ стали вести огонь из автоматов по противнику, отвлекая его внимание и прикрывая бег проводника и переводчика.
Спуск занял лишь пару десятков минут. Без повреждений. В лагере Пескарика проснулись от активной стрельбы. Полковник в трусах вышел к пришедшим:
– Ну что, не ранены? Какие результаты?
– Не ранены, товарищ полковник. Коливанов сказал, что он сам доберётся по известным ему тропам до колодца у подножия высоты такой-то, Вы знаете, где это.
– Да, знаю. Пусть добирается. Идите отдыхать!
Наутро небольшой контингент встречающих полковника Коливанова выехал к колодцу, и Пескарик – вместе с ними. Всё прошло без потерь и происшествий. Два полковника обнялись при встрече. Коливанов получил благодарность от ГВС за успешный вывод группы советников и подсоветных из окружения.
Коля Крысин, конечно, не заболел малярией, спокойно проспал в палатке всю ночь и никакого смущения от своей трусости не испытал.
По причине вынужденной холостяцкой жизни и в отсутствие серьезной работы и забот в период затишья между боями многие офицеры становились излишне раздражительными, нервными и имели недовольный вид. Рано утром можно было наблюдать, как какой-нибудь майор или молодой подполковник застирывает под умывальником свои трусы после ночных снов.
– Что случилось, товарищ подполковник?
– Опять жена приснилась! Как пацан, честное слово! До чего всё это надоело!
После каждого посещения Асмары с конвоем особо словоохотливые рассказывали сплетни об офицерских жёнах. Чаще всего эти сальные истории были выдумкой.
Жёны старших офицеров жили в городе на виллах вместе с другими советскими семьями, на одной вилле — две-три семьи. Как правило — без детей. В Асмаре не было возможности детям учиться или ходить в детский сад, не говоря уже о яслях.
Все виллы находились компактно в одном районе под эфиопской охраной. Каждой семье выделялась отдельная комната с отдельным санузлом, была общая кухня на несколько семей одной виллы. В «мирное» время офицеры приезжали на побывку к жёнам через один-два месяца полевой службы дней на семь-десять и снова возвращались в войска.
В отсутствие мужей женщин пытались организовать каким-то образом через женсоветы, придумывались общественные работы, с ними проводились политзанятия, их приглашали на регулярные еженедельные встречи по доведению до них политинформации. Для них также, по возможности, организовывались кружки, как, например, кружок кройки и шитья, кружок вязания и т. д. Но всё равно некоторые из женщин иногда пребывали в сильном нервном расстройстве. Бывали и такие, что заводили какие-то любовные отношения на стороне, но это было исключением, а не правилом. Однако сплетни об офицерских жёнах всё равно распространялись, с чем политработники не переставали бороться, защищая честь и достоинство жён офицеров.
Бывали такие эпизоды. После длительного пребывания в полевых условиях и накануне долгожданной побывки два подполковника раздобыли бутылку джина и вечером в палатке при свете карманного фонарика общаются. Они вместе учились в одном военном училище на одном курсе, после окончания разъехались по разным местам Советского Союза и встретились в Эфиопии в одном гарнизоне. На исходе второй месяц их фронтовой жизни, скоро – на встречу с жёнами.
– Моя жена — б-ть, – говорит один.
Выпивают. Закусывают .
– Моя, кажется, тоже, – говорит другой.
Выпивают. Один из них замечает:
– Да, трудно нам, офицерам, удержать семью, если наши жены — б-ди!
Выпивают ещё по одной. И закусывая, его собеседник спрашивает:
– Что, ты и мою жену записал в б-ди?
– Ну да, они все одним миром мазаны! Только мы в командировку, они с любовниками развлекаются! Направо и налево!
– Что-о-о? Как Вы смеете оскорблять мою жену, товарищ подполковник? Держите себя в руках! Если Ваша подставляет налево и направо, то мою оставьте в покое!
– Товарищ подполковник! Не забывайте, что я выше Вас по должности! Не сметь оскорблять мою жену! И не сметь тут орать на меня! Извольте выйти из палатки вон!
– Пошёл ты на х…, товарищ подполковник! Ты мне тут не указ! Я тебя на х… вертел!
– Товарищ подполковник! Как Вы смеете оскорблять старшего по должности? Я этого так не оставлю! Вы за это ответите!
– Ну ладно, товарищ подполковник, успокойтесь. Прошу прощения!
– Принимается, товарищ подполковник! Предлагаю ещё по одной. Это будет «мировая»,
– Согласен, товарищ подполковник!
Неудивительно, что после подобных сцен, изведясь от ревности, офицер едет домой как наэлектризованный. Жена открывает дверь, у неё в глазах радость и удивление. Мрачный муж, не улыбаясь, в раздражении врывается в квартиру в поисках знаков измен. Не найдя ничего, муж постепенно успокаивается и вливается в свою семейную обстановку. А после радостной ночи пара под ручку приходит в штаб ГВС смотреть вечернее кино.
Случаи раздражённого поведения были не так уж редки в гарнизоне. Кто-то младший по званию случайно рукой касается руки старшего по званию. Раздаётся визг:
– Как Вы смеете ко мне прикасаться, товарищ лейтенант! Это — фамильярность! Я не позволю так с собой обращаться!
Или кто-то уронил тарелку на землю во время обеда, и она разбилась. Напряжённая упругая тишина прерывается раздражённым криком:
– Не сметь бить посуду! Вы не умеете себя вести в коллективе! Вас что, не учили правилам поведения за общим столом? Или у Вас в Москве всё позволено?
Жжёт солнце, время, кажется, остановилось, какая-то тоска сжимает сердце. Кажется, что эта жара, полное безветрие, безделье, бессмысленность нахождения в этом месте и в это время никогда не закончатся. Эфиоп охранник сидит на сером валуне и, монотонно покачиваясь, тянет заунывную мелодию. Так было и вчера, и позавчера, и неделю назад. Так будет всегда. Охранника скоро сменят, он пойдёт в свой шалаш и пролежит до вечера без сна. Тоска...
Вдруг — выстрел! Часовой на валуне падает и скатывается с валуна. Все высыпают из палаток, прибегает начальник эфиопской охраны.
Обычный самострел. Неудачный. Стрелял в мякоть руки, а разворотил плечо. Автомат – не самое удобное оружие для самострела. Но всё равно солдата положат в госпиталь, а может, отвезут в Асмару. В эфиопской армии за самострел не наказывают. Солдат, может, будет калекой, зато подальше от этой войны, от тоски и безнадёжности. Оказалось, что солдат пробыл в Эритрее уже три года. Всё время в окопах, наступлениях, отступлениях. И таких солдат много. Они годами пребывают на фронте, оторваны от нормальных человеческих удобств, не имеют семей, нормально не отдыхают. Им не часто дают увольнение или отпуск. Поэтому самострелы — частое явление. От безысходности и тоски на многое пойдёшь!
Особенности холостяцкой жизни накладывали свой отпечаток на все явления гарнизонного быта. Взять, к примеру, праздники или встречу Нового года. 31 декабря с обеда начинаются лихорадочные приготовления. Солдаты под надзором офицеров готовят деликатесы: голубцы, тефтели, блины. Режутся салаты, моются фрукты — большая редкость гарнизонного меню. Суета предпраздничных приготовлений, ощущение некоей торжественности и новизны в череде будней. К 10 вечера в одной из палаток накрыт праздничный стол. Заранее договорились с местными, чтобы свет в гарнизоне отключили не в 21:00 как обычно, а в 23:00 – по праздничному. Наготове две керосиновые лампы и электрические фонарики. Для радиоприёмника готов комплект свежих батарей: послушать куранты. Все присутствующие гладко выбриты, одеты в чистую форму, глаза блестят в ожидании праздника.
Начинают произносить тосты за старый год, за встречу с родными, за победу в этой войне. Командир предлагает тост: «За чинопочитание! Это – основа армии!»
Звучит странно, но пьют. После нескольких тостов ощущение праздника исчезает, общий разговор распадается на разные темы в разных группах: о бабах, о боевом опыте, о предыдущей службе, об общих знакомых. О встрече Нового года как-то забыли. Свет отключили как договорились — в 23:00. Чадят керосинки. Кто-то вдруг вскрикивает:
– До Нового года осталось 3 минуты!
Быстрее включить радио! Настроиться на Москву! Помехи помехуют, и сквозь треск, свист и завывание в эфире слышится бой курантов. Крики! Поздравления! Слюнявые поцелуи!
Примерно к часу ночи большинство пирующих еле стоят на ногах. В стоящем людском гомоне всё сильнее слышится голос Пескарика:
– Мой друг! Тебя я уважаю! Но и ты пойми меня, мой друг!
После короткой паузы:
– Я много думаю о судьбах наших, други! Печальным кажется мне наш удел!
Командир сидит за столом. Пьяными, плохо видящими глазами, из которых текут слёзы умиления, смотрит на сидящих с ним рядом офицеров. Он читает свои собственные стихи, похожие на японские стихи танка. Оказывается, ему не чужды душевные порывы!
Но хорошо знающие своего командира офицеры небезосновательно полагают, что за этой пьяной душевной теплотой может скоро начаться очередное ночное представление, напоминающее приступ белой горячки. Они стараются под предлогом покурить выйти по одному из командирской палатки и отойти на безопасное расстояние, чтобы не испытывать на себе безумные приказы, которые вот-вот могут посыпаться из уст командира. Но они ошибаются. Сегодня командир в миноре. Ему грустно!
– Идет война! И мы участники её! Сражаться будем до конца!
– Стараюсь я писать стихи, мой друг! Как хочется всё людям рассказать!
Постепенно его стихи звучат всё тише и невнятнее. Он пытается встать, но его ведёт в сторону, чуть не падает. Его подхватывают под руки и тащат в палатку спать. Бормотание ещё продолжается какое-то время. Курящие энергично направляются к праздничному столу доедать и допивать. Под песни Аллы Пугачёвой застолье продолжается до 4 утра.
– Часовой! Где часовой, мать вашу! Вас голыми руками можно взять, бездельники! Пойдёте под трибунал! Дежурного офицера – ко мне!
Часы показывают 5:30. Уже рассвело, но солнца ещё не видно. Отчитав прибежавшего часового, Пескарик, всё ещё ругаясь и грозясь, направляется к праздничному столу, с которого праздник уже ушёл: объедки, беспорядок, застывший жир в тарелках, окурки, пепел. Из разных стаканов, где ещё что-то осталось, Пескарик сливает в кружку остатки недопитого джина и резким движением опрокидывает кружку в свой рот. Его сразу же ведёт, но он удерживается на ногах. Сильно шатаясь, он добирается до своей кровати и крепко засыпает.
1 января в 9:00 утра он поднимается с кровати и немедленно начинает организовывать поездку в 19-ю горно-пехотную дивизию, расстояние до которой от Афабета около 63 км. Он придумал для себя занятие: нужно проверить, как там советническая группа встречает Новый год. Полковник побрился, оделся, чёрные густые кустистые брови сдвинуты у переносицы, выглядит орлом. Срочно собирает экипаж БРДМа (Бронированная разведывательно-дозорная машина), будит переводчика и, наскоро позавтракав, отправляется в путь.
В 19-й дивизии гостей не ждали: кто же будет заморачиваться и ехать с инспекцией в праздничный день! Но не беда! Командир группы советников 19-й дивизии всегда готов встретить начальствующих гостей достойно! Джин ещё остался, а это главное. Он знает, как встречать начальство! Инспекционная новогодняя поездка полковника Пескарика проходит без происшествий, и весь советнический аппарат Северного фронта без потерь и серьёзных происшествий входит в новый, 1984 год.
В Афабетском гарнизоне большое событие — приехала кинопередвижка! Каждый вечер в течение трёх дней под открытым небом на белом экране, растянутом между двух деревьев, показывают старые советские фильмы и американские вестерны. Часто без перевода советских фильмов на английский язык и оставшихся на американской базе в Асмаре американских вестернов на русский язык фильмы шли подряд без перерыва часов по пять для всех любителей кино, включая эфиопов, военных и гражданских. Каждый устраивался перед экраном как мог, на земле или на принесённых с собой раскладных стульях. Местные мужчины и женщины, подростки и даже дети приходили посмотреть на чудо, каким в их селении было кино. И пусть качество старых фильмов не было высоким, пусть фильмы были 20-летней и даже 30-летней давности, в Афабете наступал праздник.
Ещё одним развлечением в Афабете, теперь уже как бы с эфиопской стороны, был кинет – подобие агитбригад, которые разъезжали по воинским частям с концертами и революционной пропагандой. Особый интерес вызывали выступления эфиопских женщин, которые пели в основном на амхарском языке и танцевали местные танцы. Пение женщин довольно резкое, монотонное, слова гортанные, часто они издавали крики высокими голосами, подчеркивая какие-то места в песне.
Вообще в армейской мужской среде появление любых женщин и в любое время вызывало какое-то возбуждение и нервозность. Глаза у мужчин загорались, им хотелось очутиться к женщинам поближе, если удастся, они старались дотронуться до них любой частью своего тела, пусть даже и на очень короткий промежуток времени. Сказывалось долгое воздержание.
Артисты-мужчины тоже участвовали и в песнях, и в танцах. Были они красивы, находчивы, темпераментны. Эфиопские танцы были довольно энергичными, а пение на взгляд советских специалистов не отличалось особой гармоничностью. Выступления армейских кинетов были сродни советской военной музыкальной традиции, но с национальным уклоном и эфиопскими зажигательными танцами. Музыкальное сопровождение велось через мощные усилители и колонки, громкий звук давил на уши, долго выносить такой концерт было довольно сложно.
Эфиопы – чрезвычайно музыкальный народ. Музыкальная культура Эфиопии сложилась благодаря ее географическому положению, которое способствовало взаимодействию древнеегипетской, древнееврейской, индийской, арабской и других культур. Типично хоровое пение в унисон или октаву. Некоторые песни исполняются в сопровождении хлопков в ладоши или под аккомпанемент пританцовывания.
Зажигательны военные пляски, сопровождающиеся выкриками и подпрыгиваниями. Создавалось впечатление, что эфиопы более танцевальный народ, чем певческий. Когда начинается эфиопский танец, то все окружающие проникаются желанием тоже подражать экспрессии танцующих. Часто артисты сами себе напевают мелодию и под неё танцуют. Характерной чертой мужских и женских танцев было подёргивание плечами, от чего у женщин сильно тряслись груди, что вызывало особую радость у зрителей мужчин. В этих танцах было что-то языческое, ритуальное, очень чувственное.
Песни эфиопов своеобразны для слуха европейцев и не лишены мелодичности. Есть песни о военных подвигах, которые исполняются соло, в том числе и при езде на верблюдах.
Среди струнных инструментов – шестиструнные щипковые, десятиструнные и однострунные скрипки, различные арфы, многочисленные духовые инструменты, флейты. Распространена флейта имбылита, которая вместе с трубой малакой и литаврами служила символом власти негуса (в переводе с амхарского – «императора»). Своеобразно выглядели трубы из тыквы, из тростника, из бамбука. Были также деревянные трубы и разнообразные рога, чтобы трубить.
Всякое выступление кинета в полевой военной среде — большое событие. Артисты не блещут большими способностями, но это не главное. В бедной эмоциональной и культурной среде любое творчество — большое событие. Во многих боевых бригадах был свой кинет, и это предмет гордости! Прямо во время выступления артистов слушатели могут давать им деньги, если данное выступление понравилось. К примеру, если выступление певца/певицы, танцора/танцовщицы кому-то из зрителей понравилось, он/она могут подойти к артисту/артистке во время выступления и сунуть деньги либо в карман, либо прямо за пазуху, либо за пояс штанов/юбок. Полученные таким образом «чаевые» шли на общие нужды кинета, коллектив которого таким образом обеспечивал своё существование. Бригадные кинеты не получали государственных дотаций.
Обычай давать деньги полюбившимся артистам с древности существовал на всех уровнях эфиопской культурной среды. Бывали даже случаи, когда министры или высокопоставленные официальные лица прилепляли банкноты большого номинала (100-быровые или 1000-быровые банкноты; быр — национальная валюта Эфиопии; 10 быр ≈ 7 долларов) на лоб понравившегося артиста, для которого такой жест не был унижением.
В таком или примерно в таком виде советский Афабетский гарнизон просуществовал до 1988 года. В марте 1988-го эфиопские правительственные войска в составе трех боевых пехотных дивизий вместе со вспомогательными частями общей численностью до 22 тысяч солдат готовилось наступать против эритрейских сепаратистов, которые в свою очередь нанесли упреждающий удар и к концу трёхдневных боёв убили или взяли в плен более 18 тысяч солдат правительственных войск в долине Хедай. Сразу после разгрома правительственных сил в долине Хедай был предпринят штурм Афабета, и город был захвачен. Поскольку в городе находился крупный гарнизон, сепаратистам достались большие запасы вооружений, не считая оружия, захваченного в долине. Ещё одним важным последствием было пленение трёх советских военных советников из советского Афабетского гарнизона (четвёртый советник был убит в бою). Афабет вновь вернулся в лоно Эритреи.
Мне понравилось?
(Проголосовало: 0)Комментарии (0)
Удалить комментарий?
Внимание: Все ответы на этот комментарий, будут также удалены!
Редакция не несет ответственности за содержание блогов и за используемые в блогах картинки и фотографии.
Мнение редакции не всегда совпадает с мнением автора.
Оставить комментарий могут только зарегистрированные пользователи портала.
Войти >>