Китайский дневник

Сергей Шапкин (Берлин)

Часть I

Полет нормальный

Бдительные секьюрити в аэропорту не только заставили опорожнить бутылку с водой, но и отобрали всё, из чего, по их мнению, можно сделать взрывчатку: маленькие упаковки с паштетом, треугольники мягкого сыра и даже кусочек масла — все то, что было припасено на случай долгого ожидания рейса. Надвигалась целая ночь в самолете, и я уже представлял себе, как закажу двойной виски, расслаблюсь и мирно посплю до Пекина.

Но не тут то было. Тучный немец, лет пятидесяти пяти, занявший место в нескольких метрах от меня, почти моментально уснул. Это оказалось подлинной катастрофой для всех обитателей салона аэробуса, большей частью — китайцев, которые уже распаковывали свои подушки и одеяла, что-то мирно щебеча на своем птичьем наречии. Мужчина захрапел.

Звук можно было сравнить с ревом трактора на каком-нибудь тамбовском поле. Похоже, глушителя у нашего тучного соседа не было. Позже я назвал его про себя «младенец», поскольку он спал все десять часов полета, не меняя позы, с разинутым ртом, прерываясь только на прием пищи и туалет. Не оставалось ничего другого, как сидеть и читать ночь напролет путеводитель по Пекину. Это было интересно, но уже через час глаза начали предательски дрейфовать в сторону от книжки и только раскатистый выдох «младенца» возвращал их на прежний курс.

Удручало еще и то, что я всё это предвидел и специально положил в походную аптечку затычки для ушей, которые меня уже не раз выручали, однако впопыхах сунул аптечку в чемодан и сдал в багаж.

  Первый контакт с обитателями Поднебесной состоялся еще в самолете. Сосед по креслу, молодой китаец, возвращался с учебы, которая проводилась какой-то мюнхенской фирмой. Словоохотливый и, судя по запаху, давно не принимавший душ, он просто атаковал меня своим английским произношением. Постепенно я узнал, что он занимается полиграфическим оборудованием, что у него есть маленькая дочь и что они с женой хотели бы еще детей, но партия не разрешает. Его ничуть не смущало, что он слегка утомлял меня — он несколько раз повторял, что ему обязательно надо выучить английский, а для этого надо общаться. Это было своего рода программой, «зашитой» в мозгу, которую он выполнял тщательно и последовательно, невзирая на реакцию окружающих. Похоже, что стремление к улучшению знаний и навыков любой ценой — залог выживания молодого поколения китайцев, работающих в условиях жесточайшей конкуренции в перенаселенной стране.

Утомленный разговорами китайца и храпом «младенца», я в конце концов забылся поверхностным сном, сквозь который слышался монотонный гул самолетных турбин. Проснулся я от яркого света, брызнувшего из иллюминаторов, — обитатели салона стали сдвигать шторки. Мы летели над Гоби. Внизу проплывали ландшафты удивительной лаконичности и завершенности, которые были не менее красивы, чем пышные леса и голубые озера нашей средней полосы. Нет, пустыня была не желтой, как можно было бы ожидать. Она была медной. Этот благородный цвет господствовал везде — будь то сопки, русла высохших рек или маленькие озера, матово-медная поверхность которых напоминала марсианские кратеры, как их изображают на иллюстрациях к фантастическим романам.

Столица Поднебесной

Бледный диск пекинского солнца был едва различим за дымкой, которая висела во влажном и липком воздухе. Солнце грело мягко и приятно, как греют горчичники через марлю. Я, пожалуй, впервые в жизни заметил, что воздух может иметь вес, причем не только в русской бане, после доброго ковшика кваса на раскаленные камни, но и просто на улице. Каждый вдох был усилием, каждый выдох — облегчением.

Выйдя из здания аэропорта, я понял, что оказался на другой планете, что я нем и глух, поскольку не имею никакого шанса ни понять окружающих, ни сказать им, чего я хочу. Показав таксисту мою волшебную палочку — написанное по-китайски название отеля — я оказался в чистом, прохладном такси и стал наблюдать за городом. Время уже давно перевалило за полдень, а у меня в голове еще вставало утро.

Мегаполис, открывшийся моему взору, был подобен каменной гидре, сверкающей многочисленными головами небоскребов и опутанной щупальцами дорог, которые были ничуть не хуже немецких. Все новые колоссы, один причудливей другого, выплывали навстречу, в то время как другие оставались позади, растворяясь в полуденном мареве, напоминавшем молоко, разбрызганное гигантским пульверизатором.

Это молочное небо — одинаковое в любое время дня — накрывало меня в течение всех восьми дней моей поездки, что еще больше усиливало ощущение другой планеты.

Не буди спящего льва

Динамизм города чувствовался не только в постоянном движении машин, но и в большом количестве недостроенных зданий, по которым, словно муравьи, непрерывно курсировали люди в ярких строительных касках. По мере приближения к олимпийской деревне размах и интенсивность строительства становились особенно заметны.

Олимпиада-2008 — это абсолютный национальный приоритет, объект гордости и благоговения китайцев. Об олимпиаде говорят только хорошее или не говорят вообще. Строители Олимпийской деревни спят прямо на газоне или тротуаре, работая в три смены и, судя по всему, за весьма скромные деньги. В отеле мне сказали, что это сезонные рабочие из деревни, приезжающие в Пекин на заработки. Нация, перевалившая за миллиард человек, которая готова работать день и ночь, за любые деньги, без привычной у нас ленцы и бесконечных перекуров, — такая нация вызывает восхищение и уважение, смешанные с опасением, которое испытываешь, разглядывая спящего льва.

Принцип простой: погудел и успокоился.

Водить машину в Пекине человеку, привыкшему к порядку на немецких дорогах, — занятие малоприятное. Шести или даже восьмиполосные автобаны, пересекающие город вдоль и поперек, задыхаются потоками машин, не прекращающимися ни днем, ни ночью. Любой водитель стремится всеми правдами и неправдами втиснуться, вдавиться в этот неумолимый поток, лишь на мгновение открывающий маленькие разрывы и тут же захлопывающий их. Правила являются скорее пожеланиями для водителя, чем руководством к действию. Мой таксист пару раз проскакивал на красный свет или не уступал тому, кто был справа. В свою очередь, другие платили ему той же монетой. Видя такую езду, ожидаешь частые аварии и изрядное количество побитых машин. Именно такую картину наблюдал мой родственник, два года проживший в Индии, где на улицах не увидишь ни одной неоцарапанной машины, а право проезда имеет тот, чья машина больше.

Однако во все последующие дни, постоянно используя такси как единственное для европейца надежное средство передвижения по Пекину, я должен был с удивлением отметить, что ни одной побитой машины не увидел. Рискну предположить, что причина — в особом стиле вождения по принципу «не навреди». За каждым признается право на ошибку, а тот, кто ведет себя не по правилам, воспринимается не как враг, которого надо прижать к бортику, чтобы «знал, нахал, как правила нарушать!». Нет, он воспринимается скорее как больной, к которому надо относиться снисходительно, а уж терять из-за этого самообладание и нервничать — совершенно излишне. Свое отношение к нарушителю китайские водители обозначают гудками, которыми просто пронизан пекинский воздух в час пик. Принцип простой: погудел и успокоился. Живи сам и давай жить другим.

Доброжелательность и помощь

Китайцев отличает удивительное стремление помочь другому, тем более, если этот другой — европеец, явно не говорящий по-китайски. Во время одной из вечерних прогулок мы с коллегой забрели в район хутонгов — ветхих двухэтажных построек времен Мао, которые чудом уцелели в центре Пекина под натиском колоссов из стекла и бетона. После полных света и жизни променадов Шихахай мы вдруг оказались в лабиринте сонных кривых улочек, выбраться из которых оказалось совсем не просто. Из темноты, подобно привидениям, время от времени выпархивали китаянки в белых ночных рубашках. Цель их ночных «полетов» стала понятной, когда мы вышли к единственному в квартале освещенному зданию. Оно оказалось общественной уборной, оборудованной унитазами типа «очко», которые были на удивление чистыми. Видимо, во времена Мао и торжества социализма личный туалет считался в Китае непозволительной роскошью.

Пытаясь выбраться, мы, наконец, заметили двух мужчин, сидящих под тусклым фонарем и играющих во что-то, напоминающее нарды. Изображая растерянность и тыча в карту, мы попросили помощи. Один из мужчин вдруг исчез и появился спустя несколько минут, ведя за собой заспанную молодую девушку в ночной рубашке и тапочках на босу ногу, которую, как мы поняли, он только что вытащил из теплой постели. Без тени раздражения, на хорошем английском, она подробно объяснила нам дорогу. Ощущение открытости и доброжелательности обитателей хутонгов было, пожалуй, не менее значительным итогом того дня, чем увиденный ранее дворец императора.

На следующий день я спросил девушку в газетном киоске, есть ли у нее почтовые открытки. После тщетных попыток объясниться я обратился к стоящему рядом мужчине средних лет, который оказался с Тайваня и немного говорил по-английски. Он сказал, что покажет мне, где почта, и пригласил следовать за ним. Я было запротестовал, сказав, что будет достаточно, если он покажет мне направление. Он вежливо отклонил предложение и провел меня до почты целый квартал! Когда оказалось, что почта закрыта, он попросил меня подождать и пошел в соседний магазин фототоваров, думая, что там есть открытки. Я перестал протестовать даже тогда, когда он вернулся и сообщил, что открыток у них нет, но они сказали, где они есть, и он туда сейчас быстро сходит. Когда он вернулся и, несколько удрученный, сообщил, что открыток у них тоже нет, я принялся трясти его руку и благодарить, чтобы побыстрее дать тягу, пока ему, чего доброго, не придет в голову поискать мои открытки где-нибудь еще.

(Продолжение следует.)