Суровый шахматный спорт

в двух главах с введением

Кирилл Набутов (Санкт-Петербург)

ВВЕДЕНИЕ

Мы зашли в «Березку». Я нервничал. Магазины «Березка» торговали только за доллары и только с иностранцами. Советским гражданам долларов иметь не полагалось. Те из них, кто пытался бороться с этой дикой несправедливостью, рисковал свободой. Я не относился к таким борцам, поэтому на всякий случай не ходил в «Березку» даже просто смотреть, что там продают. Продавали то, чего в нашей счастливой советской жизни не встречалось. Кока-кола. Мальборо. Мартини. Прочее капиталистическое. Парадоксальным образом в этом списке находились дефицитные советские книги: Аксенов, Ахматова, Пастернак. Иностранцы, читая их на русском, должны были глубже проникаться любовью к нашей Родине. Нам, советским гражданам, полагалось любить Родину и без этих книг. В общем, «Березка» была парадоксальное место.

Еще один парадокс: в это парадоксальное место заходят трое советских граждан -  и не на Мальборо смотреть, а за покупками, да-да. Впереди шел наш старшой. Уверенно шел, неторопливо, видно было, что ему не впервой посещать валютник. Выбор товаров, совершенный им, тоже выглядел в некотором смысле парадоксально: не Мальборо и Мартини, не жвачка и не Ахматова в черной обложке - мечта библиофила. Наш старшой положил в корзинку «Сабониса» и пол-литра «Лимонной», после чего достал из кармана бумажник. Под его вежливое «прошу вас» баксы легли на кассовый лоток…

Кассирша «Березки» в звании примерно сержанта госбезопасности сказала пустым голосом, глядя куда-то в сторону:

- Советским не продаем. Вы что, не в курсе? Доллары откуда у вас, гражданин?

На что гражданин с мягкой  и мудрой улыбкой ответил:  

- Из портмоне.

Он к таким вопросам привык, наш старшой.

- Вы что, комедию здесь ломать…?! – приподняла голос сержант и тут же заткнулась. За спиной покупателей, то есть нас, возле входной двери в магазин она вдруг увидела мужчину средних лет в штатском. Он как-то незаметно вошел, пока она тут выясняла про доллары. Вошел и повелительно кивнул:

- Ему можно.

В потрясенном молчании сержант отсчитала сдачу. Слышался скрип ее унтер-офицерских мозгов, безуспешно решавших вопрос, кто этот лысый, кому ее начальство разрешает то, чего никому нельзя? И откуда у него валюта?

Не дожидаясь, пока скрип затихнет, наш старшой сказал ей нежно:

- Благодарю вас, голубушка!

- И вас, - добавил он мужчине. – Всего доброго!

Мы вышли. Гордость победы переполняла нас, и во рту набухало предвкушение близкого счастья. Именно так: набухало предвкушение счастья. Во рту. Дело в том, что на дворе стоял  1987-й год, и по стране стальным маршем топал сухой закон. Можно сказать и наоборот: На дворе стоял сухой закон, и по стране топал стальным маршем 1987-й год. Обе трактовки будут верны: в те времена водка в официальной продаже практически не встречалась, в неофициальной за нее просили минимум десятку за пол-литра без гарантии качества,  а тут… В нашем пакете позвякивали Лимонная и Сабонис в наилучшем, экспортном исполнении. Практически слеза. Не счастье ли?

1.

… А теперь я хочу спросить вас про шахматы. Да, вы не ослышались: про шахматы. Как вы думаете, это спорт или нет? Не спешите с ответом. Вопрос сложен. Я бы даже сказал, что это философский вопрос. Вокруг него десятилетиями ломаются копья. Шахматисты с пеной у рта доказывают, что они, безусловно, спортсмены, коли разыгрывают звание Чемпиона  мира и проводят свои Олимпиады. В ответ люди из других видов спорта, например, боксеры, просят шахматистов подтянуться один раз на турнике (те не могут), после чего задумчиво роняют:

- Странно. У нас во дворе дядя Вася  в домино играет. Гений. Почище, чем вы с вашими ферзями. Можно сказать, чемпион мира по «козлу». Однако спортсменом себя не считает…

Обиженные шахматисты, отойдя на безопасное расстояние,  говорят вполголоса нечто обидное про умственные способности тех, кого постоянно бьют по голове. Содержательная дискуссия продолжается годами, окончательного ответа нет. Не помогло его найти даже создание компромиссного занятия под названием шахбокс, призванного объединить оба спорта в одном. В шахбоксе играют в шахматы, но сидя на ринге в боксерских перчатках и периодически переходя к мордобою. Пока прогресс нового спорта почему-то незаметен.

И потому вопрос о шахматах по-прежнему открыт: спорт они или нет? Лично  я по молодости находился на стороне боксеров. Тому была веская причина.

Однажды мне случилось навещать на олимпийской спортивной базе давнего друга из сборной Союза по боксу, готовившейся там к какому-то чемпионату. Помимо высокой духовной цели обнять старого товарища, я имел и цель более практическую, а именно - пожрать. В те проклято-благословенные брежневские времена членов сборных команд наша страна кормила на чудовищную сумму  - 12 рублей в день. Друг-боксер, испытывая некоторый перебор в весе, был даже рад поделиться столь жирной пайкой с голодным товарищем. Нас, как-никак, связывали годы и годы дружбы. В эти годы бывало всякое, в том числе дни, когда я делился с ним, нищим старшеклассником, последним пельменем в Пельменной по адресу Большой пр.В.О., дом 11. Так что… 

В столовой олимпийской базы было все готово к обеду. Зал наполнялся членами сборных команд всех видов. Неторопливым выводком племенных боровков явились штангисты. Поодаль гомонили крошечные девчушки почти детсадовского вида, и опытный взгляд спортивного репортера безошибочно определял в них суперзвезд мировой гимнастики. На столе, за который я был усажен щедрым другом, в качестве антрэ уже  стояли бутерброды с черной икрой. Начало получалось неплохим. Доев второй сэндвич,  я сыто икнул и в ожидании горячего стал вертеть башкой по сторонам. Тут-то и обомлел. Сбоку, совсем рядом,  сидела сборная Союза по шахматам! Перепутать было невозможно: в те годы о любимой игре товарища Ленина в прессе говорили чаще, чем о футболе. В футболе у нас успехов было мало, в шахматах же они шли косяком, и даже чемпион мира был советский. Лица наших гроссмейстеров не сходили с телеэкранов и с журнальных обложек. Их важнейшие партии разбирали в программе «Время». Конечно, мы  знали, что наши легендарные мастера готовятся сейчас к всемирной Олимпиаде, которая у шахматистов своя, отдельная. И вот они сидят рядом со мной, в какой-то паре-тройке метров! Там были… Хм… Кто же там был?... Я так разволновался, что лица великих поплыли передо мной как в горячечном бреду, наползая друга на друга и сливаясь в один размытый портрет. Пожалуй, там были Полугаевский, Геллер, Бронштейн… А также Корчной, Дорфман и Романишин… Может быть, Суэтин? Гуфельд? Или нет…?

На горячее был гуляш. Венгерское это блюдо удалось русским поварам спортбазы хуже, чем черная икра. Во всяком случае, было заметно, что оно поддается не всем шахматистам. Гуляш был рассчитан на молодых спортсменов с крепкими зубами, традиционных жителей спортивных баз. Гроссмейстерам же было как минимум за сорок, а время имплантов еще не наступило. Однако гроссы старались как могли, не желая ударить в гуляш лицом на глазах штангистов, боксеров и прочих. Они жили тут впервые, и вообще впервые были поселены для подготовки на спортивную базу,  а не в какой-нибудь отель НАЦИОНАЛЬ или АСТОРИЯ. Наверное, это было сделано с воспитательной целью, чтобы не отрывались от народа. С этой же целью героям черно-белых клеток была выдана официальная форма сборной Союза: синие шерстяные спортивные костюмы с фетровыми буквами «СССР» на груди и широкими белыми лампасами по рукавам и штанам. Ключевой штукой были лампасы. Они отличали настоящего члена сборной от рядового физкультурника. Простой костюм без лампасов рядовой физкультурник мог купить за свои кровные в любом спортмаге, но с лампасами – никогда. Их просто не продавали. Щедрая Родина выдавала их бесплатно и только защищающим ее честь на мировой арене. Конечно, бывали исключения. Конечно, директор гастронома или автосервиса, или другой такой же великий человек  мог купить это счастье, найдя среди своих клиентов кого-то, кто знает кого-то, кто близок с кем-то, кто распределяет такие костюмы, но подобных случаев не могло быть много: исключения, лишь подтверждающие правило. Лампасы были признаком высшей касты, так-то.

… Тем временем шахматисты закончили борьбу с неуступчивым гуляшом и вышли на воздух, беседуя о своем, о шахматном. Я бросился следом, пожирая гениев глазами.

Психологами давно доказано, что поведение человека может меняться в зависимости от того, что на нем надето. Чувак в карнавальном костюме Бэтмена ведет себя немного как Бэтмен. Баба весом в центнер, натянув «маленькое черное платье» от Шанель, ощущает себя артисткой О. Хепберн, весившей не более сорока кило. Гроссмейстеры, в обтягивавших арбузные животы лампасных костюмах, ощущали себя настоящими спортсменами.

Кто-то - боксером Мухаммедом Али, порхающим, как бабочка, и жалящим, как пчела; кто-то - хоккеистом из первой тройки ПетровМихайловХарламов; а кто-то и Брумелем, гением прыжков в высоту. В этом ощущении они двинулись по дорожке в сторону жилого корпуса. Судя по голосам, их настроение было приподнятым. Проклятье гуляша миновало, и теперь им хотелось петь, танцевать, влюбляться и совершать героическое. И один из них – тот,  кто ощущал себя Брумелем - решил не терять времени. Взыграло в нем атлетическое. Дорожку, по которой шли гроссы, отделяла от газона металлическая оградка. Гроссмейстер собрался перепрыгнуть ее способом «ножницы». Перепрыгнуть. Я забыл сказать, что высота оградки была 25 сантиметров. Разбег получился отличным. Маховая нога была перенесена через планку с олимпийским изяществом. Настал черед толчковой ноги. Вот она отрывается от земли, поднимается над оградой и… задевает ее. Прыгун падает на землю подбитой синей птицей. Синей с лампасами. Раздаются странный щелкающий звук и следом - дикий матерный вопль. Я убежден, что гроссмейстер в жизни своей никогда не произносил таких слов и даже не знал о том, что они существуют. Они всплыли из глубин его подсознания. А странный щелкающий звук я сразу узнал: так ломается кость, ага. Дальше было банальное: крик, гам, скорая помощь и белый от ужаса директор базы, не уберегший мировую знаменитость.

В этот момент я и понял, что шахматы – не спорт. Они не могут считаться спортом ни при каких обстоятельствах, даже если наряжены в костюмы с лампасами «СССР» и живут на олимпийской базе. «Потому что ну а как?» - говорит в таких случаях нынешняя молодежь. И она права. Ну как считаться спортсменом, если ты оградку в тридцать сантиметров перепрыгнуть не можешь? Вот настоящий спортсмен… Настоящий спортсмен переступит  ее и дальше пойдет - он  же не идиот накануне важных стартов прыгать с риском сломать ногу!

После этого дня я много лет был уверен, что шахматы - не спорт,  и пребывал в этой уверенности вплоть до Того Самого дня, а точнее ночи. Белой ночи в Ленинграде летом 1987-го года. В те дни в городе гостил Михаил Таль.

2.

Чемпион мира Таль. Гениальный Таль. Всеми любимый Таль. Невероятно скромный Таль. Его сравнивали с Моцартом.  И совершенно зря. Он был несравненный. Даже его соперники признавали, что он – ярчайший гений, и разве что Фишер может с ним быть сопоставлен по дарованию.  Мне говорил это сам чемпион мира Спасский, познавший на себе силу обоих и сохранивший навсегда любовь к Талю. В шахматной элите, как, впрочем, и в любой другой, принято друг друга не любить. Правильнее сказать: ненавидеть. Придумывать обидные прозвища. У одного из великих шахматистов было прозвище «Гаденыш»,  у другого – «Малая сволочь», у третьего – «Злодей», у четвертого… Неважно. Единственный из великих шахматистов, у кого не было врагов и обидных прозвищ – Таль. Маленький, тощий, с большой лысой несуразной головой, крючковатым носом, изуродованной одной рукой. С невероятными глазами и неповторимым юмором.  

В то лето Таль приехал в Ленинград не играть в шахматы, а по сугубо личным делам. Он остановился в интуристовской «Европейской». Ее выцветшие ковры хранили пыль с туфель великих постояльцев от  Элизабет Тейлор до  Эдит Пиаф.Пыль с талевских ботинок органично вписывалась в эту коллекцию. Гроссмейстер приехал инкогнито. Об этом в отеле знали все. На входе швейцар предупреждал:  «У нас,  кстати,  Михаил Таль живет. Инкогнито…», делая в слове «инкогнито» ударение на последнее О.

Всё получилось случайно: наш общий с Талем друг спросил, не соглашусь ли я повозить гроссмейстера на своей машине по городу и за город по некоторым личным делам? Если, конечно, у меня найдется свободное время.  Стоит ли говорить, что по чистому совпадению именно в эти дни я оказался совершенно свободен? И друг познакомил меня с Талем. Тот протянул мне с улыбкой руку,  я представился по имени.

- Миша -  сказал он в ответ, будучи старше меня на 20 лет.

Я поправил его: Михаил Нехемьевич.   

      - Тогда вы – Кирилл Викторович, идет? – сказал Таль, улыбаясь. Устоять перед его улыбкой было невозможно, и я согласился «на Мишу». Когда сегодня, вспоминая гроссмейстера, я невзначай говорю «Миша», воспитанные люди меня поправляют: Михаил Нехемьевич. Им невдомек, что звать его Мишей предписал он сам.

Каждый день в условленное время я подъезжал к отелю на старом красном Жигуленке, и мы ехали с Талем по делам, в основном   медицинским. Во время поездок болтали о том, о сем, и никогда - о шахматах: о чем чемпиону мира говорить с человеком, мало отличающим слона от коня? У нас находились и другие темы. Постепенно я даже стал забывать, кого вожу. Ну, Таля - и что? Мы с ним давние знакомые. 

Однажды июньским теплым вечером в отель прибыл давний Мишин товарищ, театральный деятель, которого для краткости назову здесь Ник. Приятели обнялись после долгой разлуки. Потом мы сидели в талевском номере, болтали о семейных и прочих бытовых делах, но разговор как-то не клеился, чего-то в нем определенно не хватало. Наконец, Таль догадался, чего именно:

- Надо отметить встречу друзей по-человечески. Только не здесь. –

И он поднял глаза к потолку, намекая на КГБ, который не дремлет, особенно в отелях, где останавливаются Лиз Тейлор и прочие интуристы.

- Конечно, не здесь! – радостно подхватил Ник, - Поехали ко мне!

- Идея неплохая, - неуверенно вступил я, - но где мы купим?..

- Нет ничего проще, – парировал  чемпион. – Прямо здесь и купим. Этажом ниже…

Я решил, что он имеет в виду ресторан, и мне стало нехорошо. Страшно было представить, сколько халдеи интуристовского кабака зарядят за бутылку навынос в условиях сухого закона, когда в магазинах ничего нет. А ведь одной очевидно будет мало… Однако Таль уже поднялся к выходу:

- Я приглашаю. Пошли скорее, а то в горле першит, - добавил он со знаменитой своей стеснительной улыбкой.

И мы пошли. Но не в гостиничный ресторан, а по соседству с ним в «Березку». Маленький такой магазинчик. Почти ларек.

В магазинах «Березка» всё продавалось только за валюту и только иностранцам.  Цены, проставленные в рублях, на кассе пересчитывались в доллары по официальному курсу советского Госбанка. Он отличался от курса реального, то есть черного рынка, как минимум в пять раз. Фрондирующая публика рассказывала историю про великого академика и диссидента Андрея Сахарова: однажды, зайдя в «Березку» в компании пары иностранных журналюг, он набрал в корзинку товар и положил на кассе простые советские рубли. Когда очумевшая от такой наглости работница валютного прилавка заявила, что на рубли не торгует, трижды Герой труда и создатель водородной бомбы поднес ей к лицу рубль и сказал:

- Как же так? Ведь вот же рубль! Читайте! На нем написано, что он обязателен к приему на всей территории Советского Союза. Или вы – не Советский Союз?...

Сахаров знал, что делает. На советских рублях действительно была такая надпись: «обязателен к приему на всей территории СССР». С работницей случился легкий кондратий. Назавтра история эта была напечатана за границей в некоторых клеветнических изданиях, известных своей зоологической ненавистью к государству рабочих и крестьян. Так рассказывала фрондирующая публика.

…Итак, мы зашли в «Березку», и я, знавший байку про Сахарова, напрягся. Однако Миша как ни в чем не бывало положил в корзинку «Сабониса» и полбанки «Лимонной». В пересчете на родные деревянные водка выходила золотой. Гроссмейстер достал бумажник, из него – баксы и положил их перед кассиршей, сопроводив галантным «прошу вас…»

Дальнейшее вы уже знаете.

- Благодарю вас, голубушка, - нежно сказал продавщице Миша, – И вас, - добавил он мужчине, стоявшему при входе. – Всего доброго!

Мужчина улыбнулся и чуть наклонил голову. Этот товаровед в штатском понимал, с кем имеет дело. Естественно, у чемпиона мира по шахматам могут иметься вполне законные доллары. Например, заработанные в качестве премиальных за победу в турнире. Или суточных. Разве нет?

Тут следует сделать два отступления.

1.   Дело в том, что  Михаил Таль не чуждался алкогольных радостей. Об этом было известно всему шахматному миру. Гроссмейстера никто не осуждал, его искренне жалели и беспокоились. Знали, что у него слабое здоровье, что он живет с одной почкой, что много курит, и поэтому пить – себя гробить… Но вот была такая у человека слабость, что поделаешь. Более того, именно после небольшой дозы талант Таля в общении, его юмор становились совершенно искрометны. В эти минуты всё, что он говорил, можно было стенографировать и пускать на цитаты, ибо это были чистые шедевры устного творчества, готовые афоризмы.  Рассказывали про чемпионат мира по блицу в Монреале, выигранный Талем с блеском. («Если в шахматах-классике он король, то в блице – император», - говорили особо пылкие его поклонники). Однажды в ресторане, где питались участники чемпионата, гроссмейстер выпил виски немного больше, чем мог, и задремал прямо за столом. Мимо проходил главный советский шахматный журналист, рупор официоза Р. Как и положено официознику, он тихонько недолюбливал Таля, являвшего собой образец чистой внутренней свободы. Остановившись возле дремлющего образца, Р. громко, чтобы слышал весь ресторан, произнес «Пьянству - бой!». На что Таль немедля проснулся, и, обращаясь к ближайшему официанту, скомандовал: «Бой! Ту вискиз!!!». В сторону Р. он даже не посмотрел.

2.   Пожалуй, молодого читателя смутила фраза «он положил в корзинку «Сабониса». Следует пояснить, что речь идет о бутылке водки «Московская» емкостью 0.75 литра. В те времена – конец 1980-х – на вершине славы были баскетбольный клуб «Жальгирис» из Литвы и его главная звезда, центровой Сабонис ростом за 220 см, игрок гениального дарования. «Жальгирис» играл в зеленой форме. Водка «Московская» отличалась от прочих именно зеленой этикеткой. Качество ее, особенно в экспортном исполнении, считалось эталонным, как и игра Сабониса,  а размер бутылки – в полтора раза больше поллитры – соответствовал его огромному росту. Сегодня мне грустно, что  молодое поколение не знает про «Сабониса». Да и самого Сабониса тоже подзабыло.

…У Ника сидели  хорошо, на кухне. «Сабонис» пошел превосходно, да и как он мог идти иначе? На закусь были грибки маринованные и соленые из запасов хозяина, а также пельмени. Сочетались с напитком прекрасно. Приговорив «Сабониса», мы  перешли к «Лимонной». Я пил мало, ведь мне еще предстояло везти гроссмейстера домой в отель. Не надо кривить лицо на этой фразе. Да, я пил за рулем. Но тогда так делали все! Это теперь за одну мысль о глотке алкоголя ты можешь лишиться прав, тогда же мы жили в свободной стране. И гаишники знали это. Они были добры, гаишники эпохи перестройки. Впрочем, я хорошо держал удар. Чего не скажешь о Тале. Опьянел  он мгновенно. И заснул - прямо за столом, чуть не попав лицом в миску с грибами. Что ж, бывает, трудный день… Я собрался попросить Ника о помощи: аккуратно вывести чемпиона из-за стола и уложить отдохнуть на диван. Хотя бы на часик. Но я не успел.  

- Миша! – вдруг громко сказал Ник, – Давай играть в шахматы! 

Он был перворазрядником. 

…Нет ничего пошлее и наглее, чем предложить чемпиону мира по шахматам сгонять партейку. Даже предложить Мацуеву сыграть в четыре руки собачий вальс или Нетребко спеть дуэтом «Мурку» будет меньшей наглостью, ибо возможны разные аранжировки вплоть до классики и блюза, но шахматы с чемпионом мира?! Да, кое с кем из близких Таль, будучи в настроении, иногда садился за клетчатую доску, но играли они в поддавки. Счет партий подчас бывал не в пользу гения. Однако Ник потребовал от спящего человека шахмат. Ему очень захотелось сыграть с Талем, чтобы назавтра рассказывать об этом в своем театре: вчера мы с Мишей…

Бешенство поперло из меня. Я дернул Ника за рукав так, что он чудом не упал, и шепотом сказал пару фраз. Не могу их тут воспроизвести. Никогда в жизни, ни до, ни после, я не был так красноречив. Я пытался объяснить Нику, почему не стоит ни в коем случае предлагать чемпиону мира играть в шахматы. Это - Таль, ты понимаешь, жалкий перворазряднишка!? Мне показалось, что Ник понял.

Увы, все испортил сам гроссмейстер. Услышав мой яростный шепот, он с трудом разлепил глаза и заплетающимся языком очень медленно произнес:

- Шах-ма-ты-э-э-это-отлично. Я за. Три партии одну на пять – не возражаете, коллега…?

И снова задремал. Он все-таки был очень сильно пьян.

Счастливый Ник бросился за доской и часами. Одну на пять означало, что Миша предложил ему пять минут, себе оставляя одну. Одну минуту на партию. Чемпион мира по блицу сидел перед нами. Впрочем, не по блицу - тоже чемпион. Я все еще не верил, что это происходит наяву.

Было десять вечера, и белая ночь просилась пустить ее в город. Тяжелое закатное солнце лилось на стол и на доску, и лучи его ломались в лимонном содержимом «Лимонной». Мы не допили ее. По трем причинам. Миша все-таки заснул. Ник все-таки очень хотел играть в шахматы. Я все-таки был за рулем.

Хозяин расставил фигуры мгновенно. Себе – по закону о гандикапе – черные. Завел часы, поставил сбоку от доски. В это мгновение Таль очнулся. Глаза его старались закрыться снова, голова клонилась, слюна показалась в уголке рта. Не могу сказать, что в этот момент великий человек выглядел импозантно. Впрочем, кроме меня и игроков в доме никого не было. Возможно, я все выдумываю. Можете мне не верить.

Не глядя на доску, великий шахматист сделал первый ход. По-моему, это было Е2 – Е4. Вялой рукой нажал кнопку часов – настала очередь черных.

Ник сидит в кресле напряженно, с прямой спиной, слегка подавшись к доске. Поза его выдает решимость умереть, но не сдаться. Это его звездный час, Ника. Несчастный  перворазрядник, в горячих юношеских снах видевший себя то в постели с Лоллобриджидой, то в матче за мировую шахматную корону - вот сбылась твоя мечта! Ник двигает вперед черную пешку. Теперь ход Таля. Фигуру он держать не может. Он подталкивает ее пальцем вперед, останавливая на перекрестье четырех клеток. Я поправляю, ставя на ту из них, что кажется мне правильной.

      - Нет, - с улыбкой бормочет Таль, - она мне нужна вот тут.., -  и передвигает на соседнюю.

На мой взгляд, это совершенно неправильное продолжение… Вы ж понимаете.

      - Таааак! – с энтузиазмом вступает Ник, – сицилианочка! – и делает ответный ход.

…Эта картина стоит перед моими глазами и сейчас, через треть века: кухня, доска, часы, недопитая «Лимонная», недоеденные грибы, Ник, произносящий «сицилианочка», и Таль.

Таль.

Произошедшее дальше с трудом поддается описанию.

Внезапно он выпрямляет спину, вскидывает голову и сглатывает тянущуюся из рта нитку слюны. Сжимает губы. Мне становится не по себе. На лице человека, только что бывшего смертельно пьяным, я вижу широко открытые и абсолютно – абсолютно!!! – трезвые глаза. Стальные это были глаза. Хищные.

Мгновенное движение рукой: ход – удар по кнопке часов. Соперник отвечает после некоторого раздумья. Он еще пробует шутить, произнеся нечто  вроде: « А согласись, Миша, что в твоей биографии не было таких пар…», но закончить не успевает. Снова мгновенный двойной удар: ход-часы, без секунды на раздумья. Непроницаемый стальной взгляд бьет в доску прямой наводкой. Ответ Ника после некоторой паузы, и снова мгновенный удар. Потом еще и еще. Не успевает соперник нажать часы после своего хода, как чемпион мира наносит мгновенный ответ.  Ход – удар по часам, ход – по часам… Я наливаю себе полстопки Лимонной. Вопросительно смотрю на Таля, но он не видит меня. Он весь в  своем взгляде, в этом луче гиперболоида, прожигающего доску. Ход – удар по часам, ход – удар… Минуты через три даже я, ничего не понимающий в шахматах, понимаю, что черные на краю краха.

Удивленный Ник неожиданно произносит:

      - Ну, тут все ясно…

      - Пожалуй, - отвечает Таль голосом, совершенно не похожим на свой: в нем нет ни капли тепла.

- Вторую, - просит Ник и бросается ставить фигуры по новой

- Прошу вас.

Вторая партия кончается еще быстрее первой. Рука Таля летает над доской: ход-кнопка часов, ход-кнопка, ход… В немигающем его взоре я вижу только одно: сгусток энергии, кипящую плазму. Я вспоминаю эти глаза и сейчас. Много раз я задумывался над тем, какой силой и способностью к концентрации воли обладал он, этот тщедушный, не очень уже молодой человек с большой лысой головой. Только великие спортсмены способны на такое.

      - Я все-таки попрошу третью, гроссмейстер… - неуверенно произносит Ник. Он уже все понял, но отказать себе в последней капле счастья перед концом не может. Так приговоренный к казни просит последнюю сигарету…

      - Прошу, - без эмоций произносит соперник, не меняя интонации, не глядя на Ника. Как будто того просто нет.

Фигуры снова расставлены, и снова ход – кнопка часов, ход-кнопка, ход…Ход…

У него была одна минута на всю партию. Хватило и тридцати секунд.

- Всё…, – откуда-то издалека слышится голос поверженного перворазрядника. – Партия…

И здесь чемпион мира Михаил Таль наконец видит его. Он поднимает глаза, улыбается своей знаменитой улыбкой и протягивает руку побежденному:

- Благодарю Вас, коллега. Это было неплохо!

И – засыпает, уронив голову на доску. 

В тот вечер я навсегда понял, что шахматы – это спорт.

Я видел перед собой великого спортсмена с нечеловеческими способностями.