А ещё Элле запали в душу стихи Юрия Левитанского:

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя.

В следующее воскресение мы воображали себя пиратами Карибского моря на Женькином швертботе. Пусть посудина мало была похожа на пиратское судно (хотя бы своими скромными размерами), но мы чувствовали себя настоящими морскими волками! А что – море настоящее, парус гудит над головой под напором свежего ветра, Вилька со своей, вполне пиратской бородой, горланящий что-то вроде «Пятнадцать человек на сундук мертвеца…» – восторг в душах, ещё не испорченных возрастом!

Какие девочки в Париже, 
чёрт возьми! 
И чёрт – 
он с удовольствием их взял бы! 
Они так ослепительны, 
как залпы 
средь фейерверка уличной войны.

... в нашей  республике много удивительного и интересного не только для  нас, людей, привыкших к местным стандартам, к нашему образу жизни. Другим иная эмоциональная, социальная психология даже может  показаться  странной, а иногда и вовсе непонятной, потому и притягательной особенно для народов Европы и жителей других континентов и стран.

«Да, уже никого не осталось из тех, кто мог бы меня удержать в этом живом мире, ­– подумал Поэт. – Как я радовался, что у меня так много друзей, как мы хорошо общались, собирались, любили и ценили эти весёлые посиделки…  Но с каждым годом друзей оставалось всё меньше… и собирались мы не только… по весёлым поводам…

...мой друг Валерка часто приходит ко мне со своей книгой, я сижу со своей, мы молчим, читаем зачастую полночи, потом без единого слова он уходит к себе, благо живёт рядом? Что-то же нас притягивает друг к другу – какая-то сила заставляет держаться поближе, хотя мы занимаемся каждый своим делом?

... Нашему совковому социализму это даже не снилось. Существовал план на всё: на количество звонков, на среднее время, которое проводишь с клиентом, на количество продаж, на время нахождения в нерабочем статусе, в котором можно было находиться только 30 секунд за весь день. Мало того – наши звонки в случайном порядке прослушивали и нам выставляли оценки: если не очень или ошибались, то вышвыривали.

Вот  оно – главнейшее  из  римских  воспитаний  и  образований:  вырастали  мужчины  преданными,  упорными,   практичными  государственными  мужами,  подчинялись   жесточайшей  армейской  дисциплине,  при  которой  легче  было  сражаться  и  умереть  в  битве,  чем  жить  ежедневно.  Они  и  умирали  легко  и  непринужденно:  «За  Родину!  За  …»  И  храбрец  Катон  побуждал  их  к  этому,  всенепременно  призывая  к  войне  в  каждом  своем  выступлении  на  любую  тему,  которые  неминуемо  завершал  фразой:  «Что  до  всего  остального,  то  Карфаген  должен  быть  разрушен!»

Троллейбус, метро, Ярославский вокзал в Москве, затем электричка, далее километра   полтора-два пешком до места службы... Возвращение в Москву в обратном порядке – пешком, электричка, метро, троллейбус и дом. Всё это занимало до двух часов в один конец и два часа обратно… в людской толчее. Пишу сейчас, и тошно становится от длины перечислений одного и того же, а представьте себе, что этот маршрут приходится преодолевать ежедневно. И так продолжалось  три года.

Перед нами сидел человек, полностью соответствующий этому описанию. Как хотелось следователю, чтобы я ответила положительно и дело было бы закрыто. Одно моё "да" отправило бы его за решётку. Он сидел жалкий, со слезами на глазах и его всего трясло.