Разводят мосты и те, кому нужно создать образ врага, кто не хочет, чтобы люди лучше понимали друг друга. Этим занимаются специальные подразделения секретных служб, нацеленно распространяющие ложные слухи, нелепые предположения, искаженные сообщения и прочие виды дезинформации. Методами одурачивания соплеменников пользовались египетские фараоны и римские военачальники, слуги Инквизиции и интриганы-царедворцы, масоны и анархисты, дипломаты и промышленники. Тоталитарные режимы разработали технологию тотальной дезинформации, элементы которой взяты на вооружение тайными службами всех стран, независимо от их политических систем.

Человек – существо легковерное. Обмануть одного не трудно. Но как заставить многих людей уверовать в мифы? Без знания массовой психологии здесь не обойтись. Все немцы при Гитлере были нацистами, все русские на Западе – мафиози, все чеченцы – террористы, а Россию сейчас опять губят евреи…

Устойчивость подобных мифов говорит о живучести системы тотальной дезинформации, сформировавшейся в недрах тоталитарных режимов и продолжающей успешно функционировать в условиях демократии. Но империя лжи не прожила бы и дня, если бы не наивные представители интеллигенции на Востоке и Западе, образовавшие многочисленную группу граждан в розовых очках.

В России тайные каналы информации, подобные тем, которыми пользовались при Брежневе и Горбачеве люди Андропова и Крючкова, появились еще при Ленине. По такому каналу ушел в кругосветное плавание миф о добром кремлевском мечтателе, будто бы собиравшемся осчастливить всех трудящихся. Рассказчики мифа в разных странах мира считали себя апостолами новой религии, не зная, что мягкий диктатор с хитрым прищуром глаз придумал им другое название – «полезные идиоты».

Почетными представителями этой профессии за рубежом были Артур Рэнсом из «Манчестер Гардиан» и писатель  Герберт Уэллс.

Рэнсом, ставший впоследствии детским писателем, передавал очерки из революционной России, восторгался "железным Феликсом", оправдывал жестокости ЧК и защищал подавление Кронштадтского мятежа.

Великий фантаст Уэллс с сочувствием изобразил «Россию во мгле», но ему не хватило фантазии предвидеть, что тоталитарный мрак скроет эту страну от мировой цивилизации на три четверти века.

Их примеру последовал американец Луис Фишер, репортажи которого помогали формированию искаженных представлений западной интеллигенции о Стране Советов. Сталин тепло отзывался о нем, именуя его крупнейшим политическим умом современности. Вождь несколько поторопился. В 1939 году, после "пакта дьяволов" (Сталина и Гитлера), Фишеру стало ясно: диктатура - это море крови и слез.

Встречи с коммунистической реальностью отрезвили Андре Жида и Артура Кестлера, но в Советском Союзе публиковать их сомнения запрещали.

А чего стоили зарисовки Лиона Фейхтвангера о Москве 1937 года, в которых он ликвидацию кулаков изобразил как преодоление мелкобуржуазного сопротивления! Как доверчивый ученик он повторял вслед за хитрыми учителями аргументы в пользу счастливой жизни советских граждан. Фейхтвангер радовался конституционным гарантиям свободы прессы в СССР, не желая замечать отсутствия этой свободы в реальной действительности. Ни одному советскому писателю или художнику из тех, кто десятилетиями воспевал преемника Ленина, включая лауреатов Сталинских премий, не удался столь льстивый портрет коммунистического самодержца, нарисованный Фейхтвангером. Он восторгался здоровым крестьянским юмором советского вождя, его честностью и демократичностью: обожествления ему были будто бы противны. Сталин шел правильным путем, делал всё, чтобы предотвратить войну, но ему помешали  "опасные друзья-троцкисты“, за что их и "привлекли к ответу". Левый немецкий писатель, "увидевший великое", словно извиняясь за недостаточно убедительную картину советского рая, добавлял: необходим талант крупного поэта, чтобы ярко показать миру грехи осужденных врагов народа (врагов Сталина). Даже мстительности бывшего грузинского семинариста находил оправдание: надо же, мол, было ему чем-то отплатить обидчикам.

Бедный Фейхтвангер! Попав в Россию, он не только ослеп, но и оглох, потеряв профессиональное чутье и прозорливость.

Говоря о десятилетиях насилия, не замеченных западными либералами по наивности, из-за равнодушия или цинизма, Андрей Сахаров наиболее трагическими примерами считал поведение Фейхтвангера и Бернарда Шоу. Сахаров не сомневался в альтруизме и гуманности лучших представителей западной либеральной интеллигенции, но объяснял их слепоту по отношению к советскому режиму и несостоятельность критического осмысления практики сталинизма плохой информированностью и недостатком воображения «при наличии эффекта дистанции».

Но если даже Фейхтвангер и Шоу были убеждены, что гуманность воспитывается с помощью пушек и концлагерей, то чего следовало ожидать от менее проницательных западных интеллектуалов, видевших в сталинизме воплощение идеалов буржуазного просвещения и Великой Французской революции! С удивительной легкостью конкуренцию рынка на Западе они отождествляли с анархией, а советское плановое хозяйство - с интересами народа; террор оправдывали существованием политических противников, а «прочие недостатки» - издержками развития демократии. Меркой социальной справедливости, как отмечал историк Йорг Бахман, буржуазные западные интеллигенты считали принцип, согласно которому широкое большинство населения Советской России пользовалось плодами материального прогресса.

Бертольт Брехт оправдывал сталинские чистки, сравнивая усатого человека во френче то с хирургом, удаляющим скальпелем раковые клетки, то с садовником, пропалывающим сорняки. Бравурные гимны к 70-летию со дня рождения вождя слагали А. Зегерс и Э. Штриттматтер, Ф. Вольф и А. Цвейг. Йоханнес Бехер восславлял красный террор, называя ГПУ "оком пролетарской революции". Эстетствующий марксист Хермлин, умерший в апреле 1997 года, до самого конца настаивал на глубоком моральном различии между двумя диктатурами - гитлеровской и сталинской.

Ни Фейхтвангер, ни другие западные симпатизанты советского строя не видели происходившего в глубинке сталинского рейха, полагаясь на свидетельства официальной пропаганды, и оттого их заблуждения становились устойчивее и привлекательнее для подражания.

Крупный французский политик Эдуард Эррио, вернувшись с советской Украины в разгар голода, утверждал, что вся Украина - большой цветущий сад и что он ничего там не видел, кроме благоденствия и изобилия. Для французских же коммунистов ложь об СССР стала профессией.

Именно эти первые «полезные идиоты» предложили западной интеллигенции розовые очки, через которые можно было смотреть на СССР, не щурясь. Преклоняясь перед мудростью красного вождя, они не замечали, что восхваляют дьявола, в гардеробе которого на одной вешалке висели сталинский френч и гитлеровская шинель.

Величайшей глупостью нашей эпохи стал не антикоммунизм, а «полезный идиотизм» западных интеллектуалов, уверовавших в благородные цели коммунизма.

Царскую интеллигенцию большевики принялись перевоспитывать, выращивая собственную из рабочих и крестьян. Нейтралитета интеллигенции по отношению к советской власти Ленин не допускал, утверждая, что «нейтральность и добрососедство – это старый хлам, который никуда не годится с точки зрения коммунизма». Партийным секретарям, редакторам газет и лекторам давались указания «по идейно-политическому воспитанию» работников умственного труда. Партия требовала, чтобы система так называемого политпросвета работала с ними, умело направляя их деятельность. Воспитывая «полезных идиотов», коммунисты одновременно вели борьбу против теории гуманизма, которая якобы состояла в оправдании злодеяний буржуазных националистов и защите «звериной политики империализма». Итоги этой работы накануне вторжения в Чехословакию в 1968 году подвела Академия общественных наук при ЦК КПСС, выпустив специальный сборник.

В 1932 году интеллигенты на Западе радовались роспуску Российской ассоциации пролетарских писателей (РАПП), пытавшейся взять на себя руководящую роль в литературе. Но они не заметили, что созданный Союз советских писателей начал во главе с жандармом от идеологии Ждановым ликвидацию остальных течений под флагом борьбы против индивидуализма, и не захотели понять, что социалистический реализм выполнил примитивную обязанность киллера, убив всё живое в русской литературе и превратив ее в советскую.

К искоренению ереси в искусстве советская пропаганда приступила с той же решимостью, что и к борьбе с ревизионизмом. Травля не прекратилась даже со смертью Сталина. Критик В. Ермилов, дежурный полицейский от литературы, ругая «Заметки о Достоевском» В. Шкловского, в марте 1958 года во время хрущевской «оттепели», продолжал борьбу с "антинаучными взглядами" в отечественном литературоведении, противоречившими принципам марксизма-ленинизма. Журнал "Коммунист" возмущался нападками на идеологически-эстетические основы советского искусства, протестуя против переоценки творческого наследия Маяковского. «Литературная газета» хвалила писателей, которые «с честью выдержали трудный экзамен на политическую зрелость».

Хрущевская «оттепель» не смогла освободить духовные силы общества из ледового плена марксистской идеологии. Ледниковый период коммунизма длился до конца 80-х годов. Его айсберги начали, однако, подтаивать не по мановению волшебника Горбачева, а под влиянием изменений международного климата и высвобождения энергии разложения гигантской советской системы.

Ничего этого западные либеральные интеллигенты не заметили. Если немецкая юстиция в первые послевоенные годы была подслеповата справа, то немецкую интеллигенцию надолго поразила слепота на левый глаз.