Я спускалась в ад, чтобы найти человека

Светлана Алексиевич (Минск)

Премия мира Союза немецких книготорговцев вручена белорусской писательнице Светлане Алексиевич

Имя Светланы Алексиевич в списке претендентов на Нобелевскую премию по литературе у букмекеров в этом году стояло выше хорошо известного в России японца Харуки Мураками. Алексиевич – белорусская писательница, пишущая на русском языке, осмысливает в своих произведениях трагические события ХХ века. Ее повести «У войны не женское лицо», «Цинковые мальчики», «Чернобыльская молитва» давно стали всемирно известными. Недавно она закончила пятую книгу своего знаменитого художественно-документального цикла «Голоса Утопии» – «Время second hand (конец красного человека)». И была награждена знаменитой Премией мира Союза немецких книготорговцев(Friedenspreis des Deutschen Buchhandels 2013), среди лауреатов которой великие люди – от Альберта Швейцера до Вацлава Гавела. Торжество проходило в соборе Святого Павла во Франкфурте-на-Майне. Ее речь во время вручения премии вызвала огромный резонанс среди европейских интеллектуалов. Сегодня публикуем ее и мы.

Я хотела бы назвать вас: дорогие соседи по времени. В наших карманах не только одинаковые смартфоны, нас объединяет нечто большее – одни и те же страхи и иллюзии, искушения и разочарования. Всех нас пугает, что Зло становится все изощреннее и необъяснимее. Мы не можем уже как герои Чехова воскликнуть, что через сто лет небо будет в алмазах и человек будет прекрасен. Мы не знаем, какой будет человек.

У Достоевского в «Легенде о Великом инквизиторе» идет спор о свободе.

О том, что путь свободы трудный, страдальческий, трагический... «Для чего познавать это чертово добро и зло, когда это столько стоит?» Человек должен все время выбирать: свобода или благополучие и устроение жизни, свобода со страданиями или счастье без свободы. И большинство людей идет вторым путем.

Нет заботы беспрерывнее и мучительнее для человека, как, оставшись свободным, сыскать поскорее того, перед кем преклоняться... и кому бы передать поскорее тот дар свободы, с которым это несчастное существо рождается...»

Большую часть своей жизни я прожила в Советском Союзе. В коммунистической лаборатории. На воротах самого страшного Соловецкого лагеря висел лозунг: «Загоним железной рукой человечество к счастью».

У коммунизма был безумный план переделать «старого человека», ветхого Адама. И это получилось. Может быть, единственное, что получилось. За семьдесят с лишним лет был выведен отдельный человеческий тип – homo soveticus. Одни считают, что это трагический персонаж, другие называют его «совком». Кто же он? Мне кажется, я знаю этого человека, он мне хорошо знаком, я рядом с ним, бок о бок, прожила много лет. Он – это я. Это мои знакомые, друзья, родители. Мой отец, он недавно умер, до конца жизни оставался коммунистом.

Я написала пять книг, но на самом деле почти сорок лет я пишу одну книгу. Веду русско-советскую хронику: революция, ГУЛАГ, война... Чернобыль... распад «красной империи»... Шла следом за советским временем. Позади море крови и гигантская братская могила. В моих книгах «маленький человек» сам рассказывает о себе. Песок истории. Его никто никогда ни о чем не спрашивает, он исчезает бесследно, унося свои тайны с собой. Иду к безмолвным. Слушаю, выслушиваю, подслушиваю. Улица для меня – хор, симфония. Бесконечно жаль, сколько всего сказано, прошептано, выкрикнуто в темноту. Живет только миг. В человеке и человеческой жизни так много того, о чем искусство не только не сказало, но и не догадывается. И все это блеснуло и тут же исчезает, а сегодня исчезает особенно быстро. Мы быстро стали жить. Флобер говорил о себе: «Я – человек перо», я могу сказать о себе: я – человек ухо. 

В каждом из нас есть кусочек истории, у кого-то он большой, у кого-то маленький, а из всего этого получается большая история. Большое время. Я ищу человека потрясенного... человека, который поражен тайной жизни, другим человеком. Иногда у меня спрашивают: неужели люди так красиво говорят? Человек никогда так красиво не говорит, как в любви и возле смерти. Мы, люди из социализма, похожи и не похожи на остальных людей, у нас свои представления о героях и мучениках. Особое отношение со смертью.

Голоса... голоса... Они живут во мне... преследуют меня...

Помню высокого красивого старика, который видел Сталина. То, что для нас уже миф, для него была его жизнь. В 37-м арестовали сначала его жену, пошла в театр и не вернулась, а через три дня пришли за ним. «Меня били по животу мешком с песком. Я превратился в раздавленного червяка. Подвешивали на крючки... Средневековье! Все из тебя течет, ты свой организм уже не контролируешь. Из всех отверстий... Выдержать эту боль... Стыд! Умереть проще...»

В 41-м его освободили. Он долго добивался, чтобы отправили на фронт. После войны вернулся с орденами. Его вызвали в райком партии и сказали: «Жену вам вернуть не можем, но возвращаем ваш партбилет». «И я был счастлив», – говорил он.

Я не могла понять его радости. «По законам логики нас судить нельзя. Проклятые бухгалтеры! – кричал он.– Поймите же: марксизм был нашей Библией. Мы хотели построить рай на земле. Нас можно судить только по законам религии. Веры!»

А вот другой рассказ... «Я так любил нашу тетю Олю. У нее были длинные волосы, красивый голос. Когда я вырос, я узнал, что тетя Оля донесла на своего родного брата, и тот сгинул где-то в лагере. В Казахстане. Уже она была старая, я спросил ее: «Тетя Оля, зачем ты это сделала?» – «Где ты видел в сталинское время честного человека?» – «Ты жалеешь о своем поступке?» – «Я тогда была счастлива. Меня любили». Понимаете, нет химически чистого зла. Зло – это не только Сталин, но и красивая тетя Оля».

Я слышала эти голоса с детства. В белорусской деревне, где я росла, после войны остались одни женщины, с утра до темноты они работали, а вечером боялись своих пустых хат, выходили на улицу, сидели на лавочках. Говорили о войне, о Сталине, о горе. Это от них я услышала, что страшнее всего было смотреть на войну весной и осенью, когда птицы улетали и возвращались, они не знали человеческих дел. Попадали под артиллерийские обстрелы. Тысячами падали на землю.

Женщины вспоминали то, что я не могла понять детским умом, но запомнила. Как жгли деревни вместе с людьми. Те, кто успел убежать и спрятаться в болоте, вернулись через несколько дней на черное пустое место. Ни одного человека, только зола. И две случайно забытые в колхозном саду лошади. «Мы думали, как же людям не стыдно было творить такое при животных? Лошади же на них смотрели...»

Или еще... Перед тем, как расстрелять, молодые солдаты СС бросали в ямы, в которых закапывали живых еврейских детей, конфеты...

Я ищу человека потрясенного... Человека, который поражен. Тайной жизни. Другим человеком

У Ницше об этом: «Культура лишь тоненькая яблочная кожура над раскаленным хаосом». «Человек текучий» – писал Толстой, все зависит от того, что в нем победит. Идеи виноваты, но и сам человек виноват. Прежде всего – он сам. Это он отвечает за свою жизнь. Помните? «Где ты видел в сталинское время честного человека...» – оправдывалась перед смертью красивая тетя Оля. «Чудовищна, несказуема, немыслима «банальность зла» в «темные времена». (Ханна Арендт).

То, что я слышала на улице, я не могла найти в книгах, которые были в доме моих родителей, сельских учителей. Как и все, я носила значок с кудрявым мальчиком Лениным. Мечтала стать пионеркой, затем комсомолкой. Я прошла этот путь до конца...

Воспоминания – капризный инструмент. Человек складывает туда все: как он жил, что читал в газетах, слышал по телевидению, кого встретил в жизни. Наконец, счастлив он или не счастлив. Свидетели меньше всего свидетели, а актеры и творцы. Невозможно приблизиться к реальности вплотную, между реальностью и нами – наши чувства. Понимаю, что имею дело с версиями, у каждого своя версия, а уже из них, из их количества и пересечений рождается образ времени и людей, живущих в нем.

Именно там, в теплом человеческом голосе, в живом отражении прошлого скрыта первозданная радость и обнажается неустранимый трагизм жизни. Ее хаос и страсть. Единственность и непостижимость. Все – подлинник.

Я писала историю «домашнего», «внутреннего» социализма. Как он жил в человеческой душе. Меня интересовало то, что большая история не замечает. Пропущенная история. История чувств: что человек понял о себе, добыл из себя. Весь мир его жизни. Самое маленькое и человеческое. Записывала в квартирах и деревенских хатах, на улице и в кафе, в поезде. Среди мира и на войне. В Чернобыле.

Взорвался Чернобыль... Я поехала туда... Вокруг реактора ходили люди с автоматами, стояли наготове боевые вертолеты. Никто не знал, что делать, но все, не задумываясь, готовы были умереть. Этому нас научили.

Я записывала... Тексты были совершенно новые...

Один за другим умирали пожарники, тушившие пожар в первую ночь. Горел атомный реактор, а их вызвали как на обычный пожар, они поехали туда без спецодежды. Получили дозы, в сотни раз превышающие норму. Не совместимые с жизнью. Врачи не пускали к ним плачущих жен: «Подходить близко нельзя! Целовать нельзя! Гладить нельзя! Это уже не любимый человек, а объект, подлежащий дезактивации».

...Вокруг станции в радиусе тридцати километров десятки тысяч людей покидали свои дома, уезжали навсегда. Но еще никто в это не верил. Полные автобусы людей и тишина, как на кладбище. Вокруг автобусов собирались домашние животные – собаки, кошки. Животных оставляли. Люди боялись смотреть им в глаза. Птицы в небе... звери в лесу... мы все их предали... «А нашему любимому Шарику мы оставили записку: «Шарик, прости!».

90-е годы... Все говорили о свободе... Ждали праздника, а вокруг была разрушенная страна. Устаревшие заводы закрывались, стали мертвыми бесчисленные военные городки, миллионы безработных, а плохое жилье стало платным, и медицина платная, и образование. Кругом обломки... Открыли для себя, что свобода – это праздник только на площади, а в жизни – это что-то совсем другое. Свобода – это капризный цветок, он не может вырасти в любом месте из ничего. Только из наших мечтаний и иллюзий.

Помню свое потрясение, когда в зале суда, где начался суд над моей книгой «Цинковые мальчики», меня обвинили в клевете на Советскую армию, я увидела мать одного погибшего солдата. Первый раз мы с ней встретились у гроба ее сына, это был единственный ее сын, она вырастила его сама. В безумии она билась головой о цинковый гроб и шептала: «Кто там? Ты ли там, сынок? Гроб такой маленький, а ты у меня был большой. Кто там? Увидев меня, она закричала: «Расскажи всю правду! Взяли в армию. Он – столяр, дачи генералам ремонтировал. Его даже стрелять не научили. Отправили на войну – и там убили в первый месяц». В суде я ее спросила: «Что вы здесь делаете? Я написала правду» – «А мне не нужна твоя правда! Мне нужен сын – герой».

В суде я встретила рядового-гранатометчика, вернувшегося с войны слепым...

Бедный страшный «красный человек»!

Новые голоса перебивали друг друга...

– Девяностые... Прекрасные годы, самое лучшее, что было в моей жизни. Глоток свободы...

– Если о девяностых, то я бы не сказал, что это были красивые годы, они были отвратительные. Произошел переворот в умах на 180 градусов... Кто-то не выдержал и сошел с ума, кто-то покончил с собой. На улицах все время стреляли. Убили огромное количество людей. Каждый день шли разборки. Делили Россию... Урвать, успеть, пока другие не успели...

– Я очень хорошо знаю, что такое мечта. Все детство я просил купить мне велосипед, и мне его не купили. Бедно жили. В школе я фарцевал джинсами, в институте – советской военной формой плюс символикой разной. Иностранцы покупали. Обычная фарца. В советское время за это сажали на срок от трех до пяти лет. Отец бегал за мной с ремнем и кричал: «Спекулянт! Я под Москвой кровь проливал, а вырастил такое говнецо!»

Вчера преступление, сегодня – бизнес. В одном месте купил гвозди, в другом набойки – упаковал в полиэтиленовый мешок и продал как новый товар. Принес домой деньги. Накупил всего, полный холодильник. Родители ждали, что за мной придут и арестуют. (Хохочет.) Торговал бытовой техникой. Скороварками, пароварками. Пригонял из Германии машину с прицепом этого добра. Все шло валом... У меня в кабинете стояла коробка из-под компьютера, полная денег, я только так понимал, что это деньги. Берешь, берешь из этой коробки, а там все не кончается. Уже вроде все купил: тачку, квартиру... часы «Роллекс»... Помню это опьянение... Ты можешь исполнить все свои желания, тайные фантазии. Я много узнал о себе: во-первых, что у меня нет вкуса, а во-вторых, что я закомплексован. Не умею с деньгами обращаться. Я не знал, что большие деньги должны работать, они не могут лежать. Деньги – такое же испытание для человека, как власть, как любовь... Мечтал... И поехал в Монако. В казино Монте-Карло проиграл огромные деньги, очень много. Меня несло... Я был рабом своей коробки. Есть там деньги или нет? Сколько их? Их должно быть больше и больше. Меня перестало интересовать то, что интересовало раньше. Политика... митинги... Умер Сахаров. Я пошел с ним прощаться. Сотни тысяч людей. Все плакали, и я плакал. А тут недавно читаю о нем в газете: «умер великий юродивый России». И я подумал, что он вовремя умер. Вернулся из Америки Солженицын, все бросились к нему. Но он не понимал нас, а мы его. Иностранец. Он приехал в Россию, а за окном Чикаго...

Кем бы я был, если бы не перестройка? ИТР с жалкой зарплатой... (Смеется.) А сейчас у меня своя глазная клиника. Несколько сотен человек зависят от меня со своими семьями, дедушками, бабушками. Вы копаетесь в себе, рефлектируете, а у меня этой проблемы нет. Я работаю день и ночь. Закупил новейшее оборудование, отправил хирургов во Францию на стажировку. Но я не альтруист, я хорошо зарабатываю. Всего добился сам... У меня было только триста долларов в кармане... Начинал бизнес с партнерами, от которых вы бы в обморок упали, если бы они сейчас зашли в комнату. Гориллы! Лютый взгляд! Теперь их уже нет, они исчезли, как динозавры. Ходил в бронежилете, в меня стреляли. Если кто-то ест колбасу хуже, чем я, меня это не интересует. Вы же все хотели, чтобы был капитализм. Мечтали! Не кричите, что вас обманули...»

Мало выигравших, больше проигравших. И через двадцать лет молодые опять читают Маркса. Мы думали, что коммунизм мертв, а это хроническое заболевание. Ведут на кухнях те же разговоры: что делать и кто виноват?

Мечтают о своей революции. По социологическим опросам выбирают Сталина, «сильную руку» и социализм. Конец «красного человека» откладывается. Старый кагэбэшник разоткровенничался в поезде, доказывал мне: «Без Сталина у нас ничего не получится. Что такое человек? Ножку венского стула в задний проход, и нет человека. Одна физика. Ха-ха». Я уже это слышала...

Все повторяется... В России... в моей маленькой Беларуси тысячи молодых людей опять выходят на улицу. Сидят в тюрьмах. И говорят о свободе.

Перед революцией 17-го года русский писатель Александр Грин писал: «А будущее как-то перестало стоять на своем месте». И теперь будущее опять не на своем месте...

Иногда я думаю, зачем я спускалась в ад? Чтобы найти человека...

Справка

Премия мира Союза немецких книготорговцев вручается с 1949 года деятелям литературы, науки и искусства за вклад в развитие мира и взаимопонимания между народами. Это очень почетная и важная международная премия в области культуры – с 1949 года ее, в частности, получали Альберт Швейцер и Октавио Пас, Мартин Бубер и Карл Ясперс, Герман Гессе и Торнтон Уайлдер, Сьюзен Зонтаг и Вацлав Гавел.