Прошлое - родина души человека (Генрих Гейне)

Login

Passwort oder Login falsch

Geben Sie Ihre E-Mail an, die Sie bei der Registrierung angegeben haben und wir senden Ihnen ein neues Passwort zu.



 Mit dem Konto aus den sozialen Netzwerken


Темы


Memories

Бельченко А.Г.


«ЧЕРЕЗ РАССТОЯНИЯ И ГОДЫ...»

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

 

 

Сначала ровно тысячу дней,

Потом еще 400 дней,

А после еще 18 дней (так подсчитано) шла война.

Невозможно было привыкнуть к ней,

Невозможно было не думать о ней.

Благословляла, крестила, казнила и миловала она,

И тот, чья юность осталась с ней,

Говорит о ней и молчит о ней

В окружении внуков, лекарств и седин,

Мечтает прожить еще тысячу дней,

Потом еще 400 дней, потом еще 18 дней,

А после - хотя бы еще один

                                        Р. Рождественский

 

Глава 1. «Вставай, страна огромная»

Когда мы после окончания учёбы приехали на летние каникулы, до начала войны оставались буквально считаные дни. Однако почти все надеялись, что войны не будет, так как у нас с Гитлером договор, тем более, что он воюет со всей Европой. К тому же советская пропаганда внушала народу, что войны не будет, а если и будет, то бить врага мы будем на его территории. Мы насмотрелись фильмов, в которых «Красная армия всех сильней» наголову разбивает врага и воюет на его земле (кинофильм «Если завтра война»). Но с каждым днём обстановка становилась всё тревожней, и о войне даже наши родители говорили всё чаще и чаще. О начале войны мы узнали так же, как и миллионы советских людей, в воскресенье утром 22 июня 1941 года. Произошло это так. Как всегда по воскресеньям начальник выделял машину для поездок женщин на рынок в город Умань. Так было и в то памятное утро, когда я попросился поехать с матерью и помочь ей с покупками, если понадобится. Еще собираясь у штаба части, мы слышали какой-то гул, и отдалённые раскаты, похожие на гром, но значения этому не придали. Приехав на базар, мы сделали покупки и женщины, сложив корзины и сумки в машину, разошлись по своим делам по городу, договорившись собраться к 12 часам в условленном месте. Когда мы шли к месту сбора, чтобы ехать домой, мы обратили внимание, как к базарной площади шло много народа. Мы тоже пошли и увидели скопление людей у большого уличного репродуктра, висевшего на столбе. На базарной площади, стояла необычная тишина. Выступал народный комиссар иностранных дел Советского Союза В.М. Молотов, сообщивший от имени ЦК ВКПб и правительства о нападении на СССР гитлеровской Германии. Он сказал, что вероломно нарушив договор о ненападении, фашисты в четыре часа утра 22 июня 1941 года без объявления войны бомбили крупные города на юго-западной границе страны и вторглись в приграничные районы. Мы вернулись домой, еще не до конца веря в серьёзность происшедшего, не зная, что на долгие четыре года наша жизнь сделает крутой поворот. Мы ещё продолжали надеяться на то, что Красная армия даст сокрушительный отпор агрессору и отбросит его за пределы наших границ. Однако через несколько дней мы узнали, что врага остановить не удалось и что с ожесточенными боями немецкие войска продвигаются по нашей территории и есть реальная угроза захвата в ближайшие недели, если их не остановят, района расположения нашего склада боеприпасов. Началась срочная эвакуация находившихся на хранении авиабомб, снарядов и другого военного имущества. Грузовые автомобили, воинские эшелоны, мобилизованные из колхозов повозки и лошади днём и ночью увозили содержимое хранилищ. За боеприпасами приезжали прямо из передовых воинских частей, ведущих бои с захватчиками. В этот период, в начале июля, встал вопрос об эвакуации женщин и детей, членов семей командиров. Каждый день промедления был чреват катастрофой. Немецкие самолёты почти ежедневно летали над нашим гарнизоном, причём так низко, что чуть не задевали верхушки древьев. Мы чётко видели в кабинах улыбающиеся лица пилотов, делавших приветственные жесты руками. Мы бегали в убежище, когда раздавался сигнал «Воздушная тревога!», но за всё время нашего пребывания бомбёжек не было. По-видимому немецкое командование решило захватить этот обьект неповреждённым. Потом эти предположения подтвердились. Кстати, при освобождении Украины и Уманского района немецкий склад боеприпасов тоже не был повреждён и сейчас функционирует по своему прямому назначению. Мы с братом и сестрой убедились в этом, посетив родные места в восьмидесятые годы.

Но возвратимся к событиям времени начала войны. Несмотря на сложную ситуацию мы, мальчишки, оказывали посильную помощь взрослым. Вместе с сельскими ребятами поздними вечерами мы распрягали лошадей, садились на них и ехали на озеро, поили и купали коней, стреножили их и отпускали пастись, а сами на опушке леса разводили небольшой костёр и ужинали тем, что брали с собой из дому, слушали рассказы сельских ребят, которые общались с беженцами, движущимися нескончаемым потоком через сёла. Рассказы были грустными и пугающими: о зверствах и издевательствах фашистов над советскими людьми, убийствах коммунистов, комсомольцев, евреев. До сих пор помню эти тёплые лунные июльские ночи, отблеск костра, выхватывающий из темноты загорелые ребячьи лица, вкус печёной картошки, принесенной сельскими мальчишками из погребов. Мы засыпали, когда костёр прогорал и начинал розоветь горизонт.

В первой декаде июля обстановка на нашем направлении фронта стала угрожающей и встал вопрос о немедленной эвакуации женщин и детей гарнизона. За два дня до назначеного времени отъезда отец, сообщив о скором расставании, дал нам наставления чего и сколько мы можем брать с собой, как вести себя в дороге при налётах фашистской авиации, как держаться всем вместе.

Он отдал матери документы, чтобы мы могли получать часть его денежного содержания, а также талоны на питание по армейской норме в пути следования. Мне дал наказ помогать матери и беречь в дороге малышей. Это было наше прощание. Ещё он приходил помочь собрать вещи и упаковать чемодан. Ранним утром 12 июля 1941 года к домам подошли две бортовые машины, куда мы погрузились после короткого прощания с остающимися мужьями и отцами. Старшими машин были пожилой старшина, уроженец здешних мест, и молодой лейтенант. Им было приказано скрытно, только по просёлочным дорогам, минуя населённые пункты, добраться до железнодорожной станции Корсунь-Шевченковский и посадить нас в любой железнодорожный состав, уходящий на Восток.

Было раннее утро, когда охрана открыла ворота и машины медленно тронулись в путь. Провожавшие нас мужчины, стоявшие плотной группой, двинулись за нами, подняв руки в прощальном приветствии. Женщины и дети плакали. Все что-то кричали друг другу. У мужчин на глазах тоже были слёзы, в том числе и у нашего отца. Никто не знал, когда снова увидимся и увидимся ли. И даже в такой обстановке некоторые женщины были настроены оптимистично и убеждали всех, что скоро фашистов разобьют, и мы вернёмся домой. Уезжало шестнадцать женщин и двенадцать детей. Из них четверо были в нашей семье.

Тем временем машины постепенно покидали лесной массив и, пыля проселками, мимо стеной стоявших хлебных полей приближались к наме- ченной цели. Провидение хранило нас. Ни фашистские истребители-охотники за безоружными целями, ни отряды парашютистов не встретились на нашем пути. А сколько было случаев, когда люди погибали от бандитских налётов! В этот день нам явно везло и удача сопутствовала нам. Наконец показались станционные постройки. Машины вьехали прямо на перрон. Было пустынно и тихо. Только вдали стояла группа красноармейцев у сложенных горкой ящиков. Наши сопровождающие ушли к начальнику станции, чтобы получить информацию. Скоро вернулись с железнодорожниками, которые сообщили, что все эшелоны с беженцами ушли. Ждут один, последний состав с заводским оборудованием, следующий до Куйбышева (ныне Самара), но в нём нет крытых вагонов, одни платформы. Начальник станции настойчиво советовал ехать. Он говорил: «Настаиваю, в нарушение всех правил, уехать этим последним транспортом. Таким образом вы спасёте себя и детей. Фашисты не сегодня-завтра будут здесь, а состав прибудет через пятнадцать минут. Быстро освободите машины, мы поможем вам погрузиться». Я обратил внимание на этого человека в красной железнодорожной фуражке. Тогда он показался мне старым. Сегодня я бы дал ему лет 45-50. Он наверняка знал, что ждёт нас, если мы не уедем. Именно благодаря ему мы были спасены.

Через короткий промежуток времени подошёл очень длинный состав, на платформах которого находились огромные станины, трубы, фермы и так далее. Мы быстро, с помощью военных и наших сопровождающих, погрузились. Они попрощались с нами, забрали короткие письма наших матерей своим мужьям и отправились обратно. Они успели вернуться в часть и вместе со всеми уходили от преследования фашистов, отправив последний транспорт с оружием и боеприпасами. Им повезло, удалось найти лазейку во вражеском окружении. После войны мне отец рассказал, что вывел их старшина-сверхсрочник, наш сопровождающий, уроженец этих мест.

А мы, кое-как разместившись на платформах, покидали родные края, оставляя фашистам наши дома и землю. Тогда мы ещё не знали, что едем надолго, что впереди нас ждут четыре года тяжелейших испытаний.

Итак, 12 июля 1941 года, во второй половине дня наш поезд отошёл от платформы станции Корсунь-Шевченковский и, набирая скорость помчался навстречу неизвестности. Вспоминая о том времени и опасном рейсе на железнодорожных платформах, трудно представить, как шестнадцать женщин с малолетними детьми сумели выдержать такую дорогу, подвергая себя и детей серьёзной опасности на болтающихся во все стороны платформах в бешено мчавшемся составе. Больше десяти суток продуваемые ветрами, исхлёстанные дождями, без элементарных бытовых и сангигиенических условий выдержать такое, подвергаясь, особенно в первые дни, постоянной угрозе налёта фашистской авиации, было безумием. Моя мама сутки держала на руках двухлетнюю Аллочку, укрывая её от ветра и непогоды. Я, как мог, помогал ей. И если бы бойцы эшелона, шедшего на фронт, не оказали бы нам материальную помощь, трудно сказать, чем бы все это могло кончиться.

Это произошло по прошествии суток нашего пути. На одной из узловых станций наш поезд остановился рядом с воинским эшелоном. Бойцы, увидев на платформах женщин с детьми, чёрных от угольной пыли, и узнав, что только вчера оторвались от наступавших фашистких войск и что мы семьи командиров Красной Армии, привели к нам начальника станции и потребовали у него пересадить нас в пассажирский поезд или крытый товарный вагон. Начальник станции предложил нам пройти в вокзал и обещал, что через 2-3 дня сможет создать нам нормальные условия и отправить по несколько семей в каждом поезде. Однако все женщины наотрез отказались, боясь потерять друг дружку. И, как их бойцы все дружно ни уговаривали, ничего не помогло. Все разошлись по вагонам. Я ушёл на продпункт отоварить талоны на питание и получить сухой паёк, а также в котелки - горячие суп и кашу. Когда я вернулся на своё место, то увидел, как красноармейцы из эшелона приносят соломенные матрацы, подушки, плащ-палатки, полотенца и мыло. На каждую платформу положили по два-три тюка фуражного сена, чтобы застелить доски платформы. Два красноармейца успели сбить каркас из досок, которые раздобыли где-то на путях, и натянули на него плащ-палатки. И это за 30-40 минут!

Руководили всей этой «операцией» усатый пожилой старшина и старший лейтенант, которых жещины горячо благодарили и тепло распрощались с ними, пожелав разбить врага и возвратиться домой с победой. В знак благодарности жена командира отдала им несколько бутылок водки, которые были в нашем «НЗ», неприкосновенном запасе. Как командиры отчитались за недостачу военного имущества - мы не знаем. Думаю, что хозяйственники были не слишком строги к ним. Всё, что сделали для нас бойцы Красной армии, очень пригодилось нам в дороге.

На одной из длительных стоянок, на каком-то полустанке, я наломал длинных веток и обложил ими каркас, сделанный бойцами из подручных средств.

Получился шалаш, в котором было тепло и уютно. Теперь мы ехали уже с определёнными «комфортом», если его так можно было назвать. Помогала нам и хорошая погода. Дожди не докучали, было тепло. В целом в дороге нам сопутствовала удача. Один только раз, рано утром второго дня пути, состав резко затормозил и машинист стал подавать короткие тревожные гудки.

Это был какой-то глухой полустанок. Вдоль поезда бежал человек в железнодорожной форме и кричал, чтобы мы бежали в лес, что немецкая авиация бомбит станцию Полтава, и что эшелон тоже могут бомбить. Мы слышали взрывы, но бежать не торопились, тем более, что непосредственно нам пока ничего не угрожало. Мама наотрез отказывалась покидать состав. Так в напряженном ожидании мы просидели часа полтора, пока не прекратились взрывы. Потом мы снова двинулись в путь. Судьба пока хранила нас. А могло бы быть совершенно иначе. Как впоследствии мне рассказывал отец, уже на следующий день после нашего отъезда передовые части немецкой армии появились на окраине села Рассошки, и оставшиеся в гарнизоне военные и гражданские спешно отходили по лесным дорогам. Как я уже упоминал, им удалось избежать окружения и той страшной доли, которая постигла сотни тысяч бойцов и командиров Красной армии, попавших в плен под Уманью в результате бездарного руководства советскими войсками командования Юго-Западного фронта.

Там появился гигантский концентрационный лагерь под открытым небом, получивший название «Уманская яма», где около миллиона бойцов и командиров за колючей проволокой погибали от жестоких побоев, издевательств, голода и пыток.

Мы все могли бы тоже оказаться в подобной ситуации и если бы не уехали в последний момент, то все бы погибли. Поэтому всё, что мы пережили во время нашего вынужденного бегства на восток страны в этом товарном составе, который, не смотря ни на что, спас нам жизнь, участие многих людей в нашей судьбе - все это счастливое везение.

Еще хотелось сказать и о том, что советское руководство, государственный комитет обороны страны проявили заботу о сотнях тысяч беженцев, организовав перемещение огромных масс эвакуированых женщин и детей, фабрик и заводов вглубь страны, обеспечив их круглосуточным питанием, горячей кипячёной водой, медицинской помощью, а по прибытии в пункты назначения обеспечив жильём в свободных помещениях, или, в порядке уплотнения граждан, в местах проживания. Успешно выполнялась грандиозная задача перемещения огромного количества специалистов, вместе с предприятиями, ресурсами, техническическими средствами и, как следствие, создание в тылу в кратчайшие сроки новых оборонных предприятий для организации отпора врагу.

 

Глава 2. Глубокий тыл. Эвакуационные будни

Пунктом нашего прибытия на новое место жительства должен был быть областной центр Куйбышев, который в годы войны стал второй столицей страны, и где функционировали ряд Наркоматов и госучреждений. Именно он изначально был избран конечным пунктом нашего вынужденного и затянувшегося «путешествия». Здесь и решили остановиться наши женщины. Они считали, что в этом большом городе легче будет решать организационные и бытовые проблемы.

Но наша мама решила иначе. Она уже договорилась с одной из наших женщин, уроженкой здешних мест, остановиться в городе Сызрань, недалеко от Куйбышева. Жена командира отговаривала её и предлагала ехать вместе со всеми, однако, думаю, что она вымоталась за дорогу с детьми и держалась из последних сил. Как оказалось впоследствии, её решение было опрометчивым и роковым. Нельзя было отрываться от тех, с кем мы долгие годы жили вместе, хорошо знали друг друга, которые в любой момент могли прийти на помощь. Однако и осуждать её было нельзя. Она была на пределе физических и духовных сил. Как это ни звучит фатально, как показали дальнейшие события, она сама неосознанно шла навстречу своей смерти. Через несколько лет она умерла. Ей было всего 39 лет. А послушалась бы подруг - возможно, всё сложилось бы иначе. Но это было её решение, это был её выбор.

Таким образом, мы оказались в Сызрани, в небольшом провинциальном городке, расположенном на великой русской реке Волге. Здесь уже было много эвакуированных беженцев. Сюда прибывали промышленные предприятия из временно оккупированных районов страны. На вокзале находился пункт приёма беженцев, работники которого были уполномочены встречать и расселять их по домам и квартирам. Года полтора мы жили в частном доме у одинокой пожилой женщины.

За это время в стране произошли серьёзные изменения во внутренней жизни. Была введена карточная система на продовольствие и промтовары. Без карточек в магазинах ничего нельзя было купить. Было два вида карточек: рабочие и иждивенческие. Рабочая норма была больше. Например, рабочим было положно 500 грамм хлеба в день, а иждивенцам - 300. Другие продукты продавали нерегулярно, цены на базаре взлетели и нам стали недоступны, а на одном хлебе долго не проживёшь. Спасибо хозяйке, она подкармливала нас овощами.

В ноябре 1941 года я тяжело заболел классической болезнью военного лихолетья - брюшным тифом, которая нередко заканчивалась летальным исходом. С температурой 40 градусов меня увезли в больницу, где я пролежал три месяца. Неделю был в коме. Однажды маму вызвали в больницу и сказали, что болезнь в критической стадии и если ночью переживу кризис - буду жить. Всю ночь мама сидела у моей постели, держала меня за руку. Утром температура упала, я пошёл на поправку. Пока лежал в больнице, разучился ходить и учился держаться на ногах заново. Сначала на костылях, а потом начинал ходить, держась за стены, кровати и другие предметы. В период моей болезни произошли серьёзные изменения на фронтах. Фашистов разгромили под Москвой и освободили от них большую территорию Московской и других областей. Пока шёл на поправку, я пристрастился к чтению газет и по просьбе больных читал им наиболее интересные материалы. Начинал всегда с рубрики «От Советского информбюро». Я стал заправским чтецом-агитатором, хотя и не подозревал об этом. Делал я это охотно, особенно когда видел, что меня внимательно слушали. В то время я и представить себе не мог, что это занятие станет одной из важных составляющих моей будущей профессии. Ну, а пока шла война, я с трудом, но шёл на поправку, исцеляясь от болезни. Наконец-то я дождался выписки, худой и слабый возвращался домой. Я уже знал, что нашей многодетной семье, при содействии городских властей, дали комнату в общежитии для эвакуированных на улице Пензенской, 3, одной из центральных улиц города. Это было длинное двухэтажное кирпичное здание, где на первом этаже у нас была большая, метров двадцать, комната. Рядом с нами находилось красивое четырёхэтажное школьное здание, в котором располагался госпиталь, где работали многие женщины из нашего дома. Скоро и наша мама стала работать в столовой военторга, в которой питались убывающие на фронт офицеры после излечения в госпитале и временно находившиеся в сформированных запасных воинских частях. Работала мама на подсобных работах на кухне, и у неё были какие-то возможности приносить домой немного еды. Заведующая столовой знала, что она многодетная мать, и разрешала ей это.

Я начал ходить в школу после Нового года. Длительный перерыв в учёбе сказался на моей успеваемости. Пятый класс я закончил на одни «троечки». Лето 1942 года прошло без каких-либо значительных событий, если не считать того, что в нашем доме нескольким женщинам пришли с фронта «похоронки»: извещения о том, что их мужья погибли смертью храбрых. А от нашего отца никаких известий не было. От бывших спутниц по эвакуации мама узнала, что отец жив, так им писали мужья. Но мы не знали, в чём причина его упорного молчания. Только через год мы узнали, что произошло. И узнали, к сожалению, не от него. Но об этом я рассскажу позже. Начался учебный год. Я и мой друг Толик Овчаренко начали учиться в шестом классе. Всё было хорошо. Но однажды после уроков он отозвал меня в сторону и начал рассказывать о том, что он хочет сбежать на фронт. В госпитале он слышал от одного раненого, что в воинских частях, на фронте есть мальчишки, «сыновья полков», которые воюют наравне со всеми, ходят в разведку, помогают в разных других делах. «Мы тоже сможем», - говорил он - «может, отцов встретим там». Давай вместе сбежим. Я согласился, не задумываясь о том, какую травму мы нанесём нашим матерям и близким. В наших мальчишеских головах рисовались романтические картины наших будущих подвигов.

 

Глава 3. Побег на фронт

В то время было много рассказов и публикаций о подвигах мальчишек, помогавших партизанам и бойцам на фронте бить врага. Известный советский писатель и поэт, военный журналист Константин Симонов написал поэму «Сын артиллериста», в которой рассказал о двух друзьях: майорах Дееве и Петрове. Дружили они еще с гражданской войны, потом служили в одном артиллерийском полку.

«А у майора Петрова был Ленька, любимые сын, который рос без матери, «при казарме». Если отец уезжал в командировки, то друг его, Деев обучал и воспитывал мальчишку-сорванца. Когда тот падал с лошади, хныкал. Понятно, еще малец! Деев его поднимет, словно второй отец, подсадит снова на лошадь: „…учись, брат, барьеры брать! Держись мой мальчик, на свете два раза не умирать. Ничто нас в жизни не может вышибить из седла! Такая уж поговорка у майора была».

А дальше - рассказ о войне, о гибели Ленькиного отца, о том, как лейтинант Леонид Петров получив назначение в полк к майору Дееву, во время войны совершает героический подвиг, вызывая на себя огонь артилерии.

Поэт задел самые чувствительные струны в душах всех мальчишек того времени и побудил стремление многих из них любыми способами попасть на фронт и помогать взрослым в разгроме врага. Известны многие факты, когда, отходя с временно оккупированных врагом территорий, многие 10-15 - летние дети оказывались в расположении наших войск, выполняли поручения командования с риском для жизни, за что представлялись к награждению боевыми орденами и медалями. Но руководство страны с целью сберечь от гибели детей войны уже к концу 1943 года приняло решение организовать для них Суворовские и Нахимовские училища, которые работают до сих пор, подготовили и воспитали из мальчишек сотни тысяч профессиональных военных. Когда-то, в конце войны, советский писатель Валентин Катаев написал трогательную повесть «Сын полка», по которой был снят прекрасный фильм. В нём предельно правдиво показана история мальчишки военного времени, а в целом и судьба детей-сирот, которых обездолила война. Он писал о том времени, когда мы, мальчишки, увлекшись ложной романтикой, сломя голову, совершенно не думая о последствиях, предпринимали побеги с целью помочь фронту.

Как и весь советский народ, мы были патриотами своей страны. И конечно, мы равнялись на подвиги молодых героев войны Зои Космодемянской, Николая Гастелло, Вали Котика, Вити Черевичного, Александра Матросова и многих других, хотели любыми способами попасть на фронт. Выбрав удобный момент, собрав немного еды и сказав матерям, что после школы будем готовить уроки дома друг у друга прямо после уроков подались на станцию, где нам удалось никем не замеченными сесть на тормозную площадку грузового железнодорожного состава, отправлявшегося в нужном нам направлении. Через три часа он должен был прибыть на станцию Пенза, крупный железнодорожный узел, где останавливались воинские эшелоны, следовавшие на фронт. С погодой нам повезло. Был небольшой мороз без ветра. За три часа мы не успели замерзнуть и без происшествий прибыли в Пензу.

Наши предположения оправдались - на станции стояло несколько воинских эшелонов. Мы пошли вдоль них, выбирая возможность сесть в один из вагонов. Несколько раз нас отгоняла охрана. Но вот мы услышали звуки гармошки в одной из теплушек, двери которой были открыты, и подошли к ней. Нас заметили. Кто-то окликнул: «Эй, пацаны, кто такие? Лезьте в вагон!» Нам подали руку, и по короткой лесенке мы вскарабкались внутрь. В вагоне было жарко, топилась чугунная печка - «буржуйка», чем-то вкусно пахло. Договорившись заранее, мы стали рассказывать, что наши семьи разбросала война, что отцы на фронте, что когда мы ехали, наш эшелон разбомбили. Потом были в детдоме и сбежали оттуда. Хотим помогать вам бить фашистов. «Возьмите нас с собой, дяденьки».

Конечно, «легенда» была никакая, но врали мы вдохновенно, мешая правду с вымыслом, пытаясь как можно убедительнее воздействовать на наших слушателей своим рассказом.

«Ладно, пацаны, давайте сначала поешьте, а потом поговорим», - сказал пожилой коренастый старшина с медалью «За отвагу» на стираной гимнастёрке. «Фамилия моя Филиппов, звать Степаном, я командир отделения, старший по вагону». Нас покормили вкусной перловой кашей с мясными консервами, напоили сладким чаем. Потом завязался разговор. Мы узнали, что эшелон идет на фронт, что почти все бойцы уже понюхали пороха и, излечившись после ранений, едут на фронт.

О том, что они бывалые солдаты, за них говорили ордена и медали на гимнастёрках. Они подтвердили, что на фронте встречали ребят в военной форме: и в разведке, и в штабах, и на передовой. Они понимают наше стремление помогать старшим бороться с врагом, но считают, что детей не должно быть на фронте. Пусть учатся, станут постарше, пограмотнее, вот тогда они и пригодятся. Старшина Филиппов разгладив рыжеватые, прокуренные усы, произнёс: «Вы, сынки, наверное плохо подумали, когда решали бежать на фронт. У вас дома сейчас переполох, матери разыскивают своих детей. Сейчас для них вы - единственная опора. Отцы воюют, а вы бегаете сами толком не зная, куда и зачем. Для вас сейчас самый главный участок фронта - помощь в семье и хорошая учёба в школе, а война - это сейчас наше дело, и мы его умеем делать хорошо. Возможно, придёт и ваш черёд защищать Родину, но не сейчас. Надо хорошо научиться делать это. Вот такие дела, сынки». В вагоне повисла тишина. Мы приуныли, понимая справедливость слов старого солдата. Тишину нарушили голоса около вагона. Оказывается, нас уже разыскивали. К нам поднялся старший лейтенант из военной комендатуры, спросил фамилии и приказал следовать за ним. Наши новые знакомые тепло попращались с нами и просили офицера не обижать нас. В комендатуре сказали, что родители нас разыскивают, и что утром первым же поездом нас отправят домой. Дома нас уже ждали слёзы матери и подзатыльник, полученый от неё в сердцах за побег из дома - у Толика дома тоже были слёзы, но ещё и по другой причине. Из военкомата пришло извещение, что отец пропал без вести. Мать очень плакала, не могла успокоиться, а тут ещё мы добавили. Моя мать, как могла, утешала соседку. Мы продолжили учёбу в школе. Наступил 1943 год. В школах страны проводились преобразования. Были введены школьная форма и раздельное обучение девочек и мальчиков.

 

 

Глава 4. Первая влюблённость

Мой последний учебный год

Уже давно ходили слухи, что нас ждёт отдельное от девочек обучение. Но когда мы в новом учебном году пришли в школу и уже на подходе к ней не увидели ни одной девочки, то не поверили глазам своим. А когда зашли в класс, то были обескуражены. Почти полкласса ребят было из новеньких, переведенных из других школ. Конечно, постепенно привыкли без «женского общества», но всё равно чего-то не хватало. Не перед кем было пофасонить, повыпендриваться, а то и поухаживать, понести портфель, дёрнуть за косичку или продемонстрировать другие знаки внимания. Думаю, что именно в этом возрасте, в 12-14 лет возникает первое чувство влюблённости, чистые романтические отношения. Именно тогда, когда мы ещё учились вместе с девчонками, я и испытал это чувство, когда у нас в классе появилась Рая Шомова.

Мы уже два месяца учились в пятом классе, когда однажды дверь класса отворилась и завуч за руку ввела стройную, красивую белокурую девочку с большими голубыми бантами в косичках, в белой кофточке и синей юбочке, в передничке с пышными бретелями. Сразу все взгляды, особенно мальчишек, сфокусировались на этом грациозном голубоглазом создании. Завуч представила её. Держалась она свободно и независимо, но не развязно. Её посадили на свободное место за партой в середине класса. Однако её влиятельные родители уговорили завуча освободить ей место за первой партой. Сидевшую там девочку убедили пересесть в другое место. Казалось бы, за такое исключительное внимание коллектив класса должен был возмутиться и устроить ей бойкот или, по меньшей мере, окружить презрением. Но вопреки неписаным школьным правилам этого не произошло. Почти все мальчишки стали оказывать ей знаки внимания, а девчонки набиваться в подруги. Вот такой силой обаяния обладала эта девочка. Училась она блестяще по всем предметам. Учителя не могли нахвалиться логикой её ответов, особенно по математике. Она охотно помогала всем, кто к ней обращался, но списывать не давала никому. Я не знаю, были ли у меня к ней уважение, обожание или ещё что, но когда находился близко от неё, то чувствовал себя скованно, не знал куда деть глаза. Это было какое-то наваждение, да и только. Однажды я решил покончить с этим. Подошёл к ней, и спросил откуда она приехала. Она удивлённо посмотрела на меня и ответила: «Из Днепропетровска». «Землячка значит? Я тоже из Украины». «Вот как?» - равнодушно спросила она и отвернулась. «Ну, и дура», - неожиданно спокойно ответил я и пошёл к своей парте. С тех пор с меня эту неловкость и скованность как рукой сняло. Я не удержался и рассказал ребятам о нашем диалоге. Думаю, что ореол вокруг Раечки Шомовой был развеян. А она, я заметил, несколько раз с недоумением ловила мой взгляд. Я не понимаю почему, но из всех однокласников того времени не помню ни одного лица, ни одной фамилии, а вот эта девчонка стоит перед глазами. Да и имя и фамилию не забыл. Всё-таки, наверное, в душе у меня к ней что-то было. Наверное, первое чувство - это всё-таки что-то такое, что на всю жизнь оставляет свой след.

До сих пор не могу понять и простить себя за мальчишескую выходку. Видно, в тот момент ничего кроме глупости в голову не пришло.

Шло время. Мы уже начали привыкать к тому, что в классах у нас одни мальчишки. Школьная форма единого образца, увеличение часов преподавания военных дисциплин, изучение русской военной истории, появление в коридорах школы портретов русских полководцев: Александра Невского, Дмитрия Донского, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова, адмиралов Ушакова и Нахимова, - всё говорило о том, что русские боевые традиции внедрялись не только на фронте, но и в тылу. В начале 1943 года, когда Красная армия на фронтах одерживала решающие победы, руководство страны приняло решение об изменении формы одежды личного состава армии, офицеров и генералов. Вводились погоны и знаки различия старой русской армии, как символ её боевых традиций.

В этом году были одержаны решающие победы на фронтах Великой Отечественной войны. А битвы под Москвой, Сталинградом и под Курском развеяли миф о непобедимости гитлеровской армии и приблизили окончание войны. Коренным переломом в ходе войны стал разгром немецко-фашистких войск под Сталинградом и началось изгнание врага с советской земли. Все мы радовались победам нашей армии. Жизнь в тылу продолжала оставаться тяжёлой. Карточная система, нормированное распределение продовольствия и промтоваров существовали уже два года. Свободная продажа была только на рынке, где купить можно было всё, что мы не видели даже до войны и что стоило баснословных денег. Как и во всякие тяжёлые для народа времена, воры и проходимцы наживались, а простой народ бедствовал. Норма продуктов, особенно на неработающих, была мизерной, поэтому чувство голода у нас было постоянным. Правда, в школе нас немного подкармливали. На большой перемене давали горячий чай, иногда стакан молока с маленькой булочкой. Люди нашего возраста, пережившие войну, всегда будут помнить голод, лишения, потерю родных и близких, а также послевоенную разруху и всё, что довелось испытать в военное и послевоенное время.

Существенные изменения претерпевали и школьные программы мужских школ. Больше внимания стали уделять общевоенной подготовке. В штат педколлектива включили ещё одного военрука. Нас, шестикласников, на летних каникулах, - правда, в добровольном порядке, - приглашали в военизированные лагеря, где в игровой форме учили соблюдению воинских Уставов, обращению с макетами стрелкового вооружения и т.д. Мы с удовольствием играли в военные игры, жили в армейских палатках по воинскому распорядку. Военные игры всегда нравились мальчишкам, но тут был ещё и другой для нас интерес. Дело в том, что на таких сборах было организовано трёхразовое питание по солдатской норме, т.к. на этот период нас ставили на котоловое довольствие в военном училище и пищу нам привозили в походных кухнях. Мы были очень горды этим и чувствовали себя настоящими военными. Думаю, что это была одна из возможностей подкармливать нас, используя шефскую помощь школе от воинских частей. Рассказывая о наиболе ярких событиях школьной жизни, не могу не упомянуть о человеке, который оставил заметный след в моей жизни и привлёк моё внимание к такому предмету, как русский язык и литература, и сделал его одним из любимых.

И снова моя память работает в избирательном режиме. Никого из школьных учителей не помню, хотя и был сильный педсостав, кроме учительницы литературы.

Её звали Ольга Ивановна Романова, любимица всей школы. Она была уже не молода, лет за сорок-сорок пять, выше среднего роста, со стройной фигурой и красивой осанкой. Её миловидное лицо с голубыми глазами и русыми волосами, зачёсанными в тугой узел, всегда излучало доброту и внимание к каждому ученику. Голос её звучал по-особому - мелодично и выразительно. Каждый урок она проводила живо, интересно, не по-книжному, дополняя свой рассказ яркими примерами и такими подробностями, что мы искренне огорчались, когда звонок звал нас на перемену. Сухие правила грамматики для нас были понятны и полны смысла. Диктанты мы никогда не писали ниже оценки «хорошо». Она всегда была спокойна и тактична. На её уроках никто никогда не отвлекался и не занимался посторонними делами. Если кто-то отвечал неуверено, Ольга Ивановна помогала ему мимикой, руками, кивками головы, помогая ученику вспомнить недостаточно усвоенный материал. Она непременно хвалила удачный ответ, а также всегда подробно обосновывала, почему ставит ту или иную оценку. Только два года я учил её предмет, но след остался на всю жизнь. Думаю, что именно ей я обязан привязанностью к литературе и вообще к гуманитарным дисциплинам, возможно, поэтому сделал выбор будущей профессии. Шестой класс я закончил в целом неплохо. Дальнейшая учёба по ряду серьёзных причин не сложилась. О них я расскажу позже.

В семье у нас, казалось бы, всё шло хорошо. Сестра Майя была усердной маминой помошницей и присматривала за младшими братом и сестрой. Мама продолжала работать на старом месте, в офицерской столовой, теперь уже официанткой, или, как раньше называли, подавальщицей. На работе её уважали за добросовестное отношение к делу и за то, что растит в такое тяжёлое время четверых детей. Наступило лето 1943 года, а об отце - ни слуху, ни духу. Знали, что он жив, потому что никаких документов о его смерти не было, и по его аттестату мы продолжали получать денежное содержание.

 

Глава 5. Самый близкий человек нас предал

Однажды в городе мама встретила жену сослуживца отца, с которой ехали в эвакуацию из Умани и по её совету решили остаться в Сызрани. Она сообщила, что получила письмо от мужа, который писал, что их часть во втором эшелоне фронта. Все, кто уходил из Умани, живы и здоровы. Гриша Бельченко живет с так называемой «ППЖ» (походно-полевая жена), телефонисткой. Все знают, что у него есть жена и дети, но начальство на это закрывает глаза, ибо само обзавелось фронтовыми жёнами. Женщина сказала маме, чтобы она не ждала мужа. «К тебе и детям он не вернется. Сволочью твой Гришка оказался. Ну, ладно, подлецы жён бросают, а детей за что? Не жди его, Идочка, выбрось из головы. Детей сама воспитаешь, вон сын старший у тебя большой уже, да и государство не даст им пропасть». Вернулась мама домой сама не своя. Сидела вся в слезах. Когда я пришёл со двора, то увидел соседок, седевших рядом и успокаивавших её. Сначала я подумал, что пришла «похоронка» на отца. И хотя было это не так, но получалось близко к истине. Так или иначе семья лишилась отца. Я сказал себе: «Лучше бы он погиб. Тайком бросить жену и детей - это хуже предательства. Простить такое невозможно. Это всё равно, что предать Родину, оставить врагу позиции». Не знаю, мучили ли его угрызения совести? Вряд ли. Но я же видел слёзы на его глазах, когда он провожал нас! Что же это тогда было? Или его слёзы были фарисеевы? Что же произошло, что нашел он в новой семье? Не хотелось бы сейчас анализировать его поступок, но наблюдая его в послевоенное время и жизнь его на пенсии, могу сказать лишь одно: жизнь наказала его, а судьба предателя-отца оказалась незавидной. Счастья в новой семье он не нашёл. Бесхарактерный, безвольный, не умеющий постоять за себя и настоять на своём, он попал под влияние своей жены, моложе его на двадцать лет, помыкавшей им, не подпускавшей его к воспитанию сына, который вырос аморальным типом, жизнь которого тоже не сложилась. Общаясь с отцом в годы его жизни на пенсии, не раз хотел сросить, почему он нас бросил в самые тяжёлые военные годы, почему не приехал на похороны матери. И всякий раз что-то останавливало меня. Жаль было пожилого и так наказанного самой жизнью человека. Жалко было его, но в душе я его не простил. Тяжёлая болезнь его была мучительной. Он медленно умирал от рака. Смерть избавила его от физических и нравственных страданий.

Но мучился ли он при жизни за своё отступничество? Этого мы не знаем и не узнаем уже никогда. Наверное, мучился. Единственное можно сказать, что когда мы, его дети, приезжали на отдых в город Сочи, где он жил последние годы, я замечал, что он чувствовал себя спокойно и умиротворенно, но о прошлом никогда не вспоминал. Он боялся своего прошлого, поэтому и не пытался облегчить душу. Так я думаю. Все мы уже пожилые люди, выросли без отца в очень сложное послевоенное время, получили хорошее образование и воспитание, прожили жизнь, за которую нам не стыдно перед людьми и детьми, внуками и правнуками. Что же оставил после себя отец? Ничего и никого. После его смерти ушла из жизни его фронтовая жена. Наш непутёвый сводный брат если и жив, то где он - неизвестно. Он никогда не искал связи с нами, ну а мы тоже не хотели навязываться ему.

Я вновь, после короткого отступления, возвращаюсь к нерадостным событиям того времени.

Несмотря на то, что мама наша была сильным по характеру человеком, после измены отца сильно сдала. Что-то в ней надломилось. Она очень сильно переживала происшедшее с нами. Ей и всем нам .было больно, горько и обидно. По натуре оптимистка, она всегда находила выход из любой жизненной ситуации, умела постоять за себя и свою семью. Всегда общительная и жизнелюбивая, она неузнаваемо изменилась, замкнулась в себе, стала молчаливой и задумчивой. Часто сидела с младшими Витей и Аллочкой, обнимала и гладила их по голове. А то вдруг внезапно раздражалась, могла накричать из-за пустяка и выходила из комнаты. Мы никогда не видели её плачущей, а сейчас нередко слёзы стояли в её глазах, и она их украдкой вытирала. Мне было жаль её и я старался реже оставлять её одну, встречал с работы, помогал по дому. Мама замечала моё внимание к ней и молчаливо одобряла. А однажды, чего я от неё уж совсем не ожидал, подошла ко мне, обняла и, потрепав мою кудрявую шевелюру сказала: «А я, Шурка, и не заметила, когда ты повзрослел. Теперь на тебя спокойно можно оставить детей».

Я тогда не придал значения её словам. Имели ли они какой-то смысл, или она что-то предчувовала? Не знаю. Однако через несколько месяцев она тяжело заболела и в конце января 1944 года её не стало. Эпизод близости с матерью, когда она обняла меня, был чуть ли не единственным в наших отношениях, но я её нисколько не виню за это, так сложились жизненные обстоятельства, и такой уж особенный характер у неё был. Оставшись фактически без мужа, она поняла, что ей не на кого надеяться, кроме как на сына, который уже вырос и может поддержать ее в случае непредвиденных обстоятельств, подставить плечо, на которое можно будет смело опереться.

 

Глава 6. В военное время дети быстро взрослеют

Я уже упоминал, что в соответствии с учебными программами мужских школ значительно возросло количество часов преподавания военных дисциплин. Даже на летних каникулах проводились учебные сборы и на несколько недель ребята выезжали в военизированные лагеря, где под руководством военруков школ на практике отрабатывали выполнение воинских уставов, занимались физической подготовкой, несли учебную караульную и патрульную службу с деревянными макетами винтовок. Сильно уставали, но, главное, нас кормили в этот период по солдатской норме, хотя кушать всё равно хотелось постоянно. Несмотря на это, в лагере за три недели мы окрепли, получили моральную и физическую закалку. Лично я подрос за это время и успешно осваивал комплекс физических упражнений на перекладине, на которой мог подтянуться не менее десяти раз. На этом же снаряде я научился делать «подъём переворотом».

Таким образом мы за время пребывания в лагере по нормативам начальной военной подготовки выполнили школьную программу.

Когда вернулись домой, то тоже не бездельничали. Дело в том, что после жестокого сражения на Курской дуге в город поступило много раненых. Госпитали были переполнены. По инициативе городского комитета комсомола мы стали готовить концерты самодеятельности для раненых, или ранбольных, как их тогда называли. Мы посещали госпитали, где выступали перед ними. Принимали нас очень тепло. Мы читали стихи советских поэтов, пели популярные фронтовые песни. Мы готовили для них подарки: вязаные тёплые носки, кисеты с махоркой, детские поделки. Они дарили нам трофейные фонарики, ножички, открытки и др.

Так незаметно пролетело лето. Наступил новый учебный год, но проучился я недолго.

Как известно, в сельском хозяйстве рабочих рук не хватало и горожанам предлагали выезжать в колхозы и совхозы на уборку урожая, чтобы заработать на трудодни продукты. Некоторые женщины нашего общежития собирались в пригородный колхоз на уборку урожая овощей. Руководство колхоза обещало за работу натуроплату. Мы с Толиком решили присоединиться к женской бригаде. И хотя мама меня не отпускала, не хотела, чтобы я пропускал школу, мой друг Толян уговорил свою; ну, и моя согласилась. Впереди нас ждала зима. Картошка и другие овощи не только не помешают, но и позволят нам сделать запасы.

Наша соседка - организатор поездки, - договорилась насчёт машины и через час-полтора мы уже сидели на лавочке у правления колхоза.

Нас поселили в клубе. Рано утром разбудил бригадир и повёл в поле. По пути перехватил другой бригадир и попросил дать ему двух человек для работы на зерновом поле, где уже скосили пшеницу и надо было подбирать колоски. Сейчас понятие «сбор колосков» звучит непонятно и странно, но в то время потери от работы косилок и комбайнов были большие и борьба шла, действительно, за каждый колосок. Колоски собирали и вручную и с помощью подборщиков на конной тяге. На таких агрегатах нам и пришлось работать. Подборщик представлял собой раму на двух больших металических колёсах. Сзади был, на всю длину, ряд полукруглых металических граблей его поднимал, или опускал «водитель» этого агрегата, в который запрягалась лошадь. Когда в грабли набиралось много колосков, он рычагом поднимал грабли, оставляя после себя сбор.

Я намеренно называю человека, управляющего механизмом и лошадью, не „возницей“, или „кучером“, а водителем, потому что слово «водитель»  точнее характеризует то, как он действует и чем управляет. Теперь надо представить себе огромное поле, примерно 10 на 10 км., которое надо «утюжить», собирая потери от скошенного урожая ржи или пшеницы. Нас научили как запрягать и распрягать лошадь, как управлять ею и граблями, показали, где полевой стан, конюшня, куда надо было вечером привести лошадей. Распорядок работы был такой: начало работы - с рассветом, окончание - с вечерней зарёй.

Питание утром, в обед и вечером на полевом стане.

Наш бригадир был пожилой, но ещё крепкий мужчина с пустым левым рукавом гимнастёрки, явно фронтовик, комиссованный после ранения, не помню, как звали - но было ему, наверное, за 50.

«Вперёд, ребята!» - Бодро сказал он. «Сделаете одну ходку, а я посмотрю». И мы поехали. Когда вернулись, его уже не было. Видимо, позвали неотложные дела. Работа нам понравилась. Лошадки были спокойные. Управлять граблями было несложно и даже интересно. Между прочим, кормили нас хорошо и сытно. Наваристые щи, да ещё с мясом и картошкой. Повариха, ещё не старая женщина, накладывая нам еду, окая, говорила: «Ешьте, ребятки небось там, в городу, голодуете». Мы не отказывались, налегая на очень вкусный домашний хлеб. Добрая женщина ещё с собой по горбушке давала нам. Так мы отработали две недели и уже стали скучать по дому.

Проездив поле вдоль и поперёк, мы сдали его бригадиру, расписались в ведомости, не поинтересовавшись, сколько заработали, да и что мы могли понимать в трудоднях? Я и сейчас не понимаю, что это такое. Еще неделю пробыли мы в колхозе, помогая нашим женщинам убирать картофель и морковку.

Вот так мы с Толиком в тринадцать лет начали свою трудовую деятельность, за что и были вознаграждены. Недели через две к нам во двор въехала грузовая машина с мешками картошки и овощами и мы получили, что называется, натурой то, что заработали. Мне было положено три мешка картошки, мешок моркови. Позже привезли большой мешок капусты, несколько тыкв и полмешка муки.

Нам для школы дали справки, что мы пропущенные в школе дни не прогуляли, а работали в колхозе, за что нам и родителям правление колхоза выразило благодарность. Мама была очень довольна и хвалила меня. Очень жаль, что справка не сохранилась. Такая справка после войны была основанием для награждениия медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Но это так, к слову. Мама, прочитав справку, сказала, что сама отнесёт её в школу. Возможно, и отнесла, не помню. Но хорошо помню нашу комнату и мешки с картошкой и другими овощами, на них сидят улыбаюшиеся сёстры и брат.

Мы с другом снова стали посещать школу. Мама немного пришла в себя и ничто не предвещало беды, хотя в последнее время меня тревожил её постоянный надрывный кашель. Она часто температурила, её одолевала слабость. Я вызывал врача, он выписывал микстуру и давал освобождение от работы и рекомендовал ей лечь в больницу и серьёзно, лечить лёгкие.

 

Глава 7. Умирает мама. Мы остаёмся одни

Где-то в середине декабря маме стало совсем плохо, и она вынуждена была лечь в больницу. Ей поставили диагноз: лёгочная инфекция. Болезнь была сильно запущена; и врачи ничего обнадеживающего сказать не могли, т.к. антибиотиков в больницах не было, а достать их можно было только за границей или на рынке за очень большие деньги. Женщины - наши соседки - поддерживали нас как могли. Все они были жёнами командиров и считали своим долгом не оставлять нас в беде. Они сообща заботились о нас, варили, стирали и опекали нашу семью. Часто брали нас в больницу, чтобы повидаться с матерью.

В последние дни болезни они по очереди дежурили у её постели. Таким вниманием они отдавали дань уважения нашей маме, спасшей своих четверых детей, прошедшей все испытания, совершившей свой материнский подвиг ценой собственной жизни.

В ночь на 21 января 1944 года её не стало. Трудно было в это поверить. Всегда деятельная, такая жизнелюбивая, энергичная, никогда ничем не болевшая, она сгорела быстро, как свеча. Я больше чем уверен, что её болезнь и смерть были усилены стрессом от известия о предательстве мужа, отчаянием и глубокими переживаниями в связи с этим. Для неё они стали фатальными.

Конечно, в то время я ещё был не таким взрослым, чтобы оценить случившееся, и только много позже, когда я смог логически всё сопоставить и проанализировать, я сделал такой вывод. Я хорошо запомнил тот печальный для нас период. Хоронили маму на третий день после кончины. Утром привезли её в гробу из больницы. Женщины обо всём позаботились. Мы стояли у гроба и плакали. Аллочка сидела на руках у знакомой немолодой женщины, жившей недалеко от нас, и с которой мы недавно познакомились. Она показывала пальчиком на гроб и говорила: «Мама спит». Ей было в ту пору четыре года.

Похоронили маму на городском кладбище. Помню, что недалеко от насыпи железной дороги. В изголовье могилы поставили столбик с дощечкой, где были указаны её фамилия, имя, отчество, дата рождения и смерти.

 

Глава 8. Новая семья Аллочки

Эта история началась примерно за полгода до смерти мамы.

Как-то в городском сквере рядом с центральной площадью на лавочку, где расположилась мама с детьми, присела немолодая уже женщина. Как это обычно бывает, между ними завязался разговор, который возникает экспромтом между двумя малознакомыми людьми. Кто, откуда, как оказались в Сызрани, ну и т.д. Ксения Тарасовна, как назвала себя незнакомка, сказала, что они в Сызрань приехали ещё до войны, к новому месту работы мужа, который служит в танковом училище. Их сын, молодой лейтенант, лётчик-истребитель, в 1942 году погиб в первом же воздушном бою. Живут вдвоем с мужем, очень переживают гибель сына. Она часто видит наших детей в сквере и возле столовой, где работала мама. Детки у вас, говорила она, хорошие, дружные. Очень ей нравиться младшая, Аллочка - шустренькая смышлёная девочка. Когда дети подошли, и женщины уже собирались домой, Ксения Тарасовна познакомилась с ними. Она угостила детей редкими для того времени конфетами в обёртках, сказала, что надеется встретиться ещё и показала на красивый жилой дом, где они с мужем жили.

После этого было ещё несколько встреч. Она сама выходила, завидев детей из окна дома. Они вместе гуляли. Она всегда была с гостинцами. Дети охотно проводили с ней время. Когда тяжело заболела наша мама, Ксения Тарасовна приходила к нам домой, спрашивала, в чём нуждаемся, предлагала помощь, лекарства. Она спрашивала у меня разрешения, брала детей на прогулку, кормила дома обедом. Её муж, Анатолий Алексеевич Пастухов, полковник, заместитель начальника Сызранского танкового училища, возможно, мог бы помочь, но, к сожалению, уже было поздно. Когда мамы не стало, Ксения Тарасовна пришла проводить её в последний путь. Она держала на руках Аллочку, а потом, с моего разрешения, забрала её к себе, чтобы не травмировать ребёнка, пока не решится вопрос об устройстве детей. Позднее у них с мужем созрело решение стать опекунами Аллочки и сделать всё возможное, чтобы девочка не попала в детдом. Она им очень понравилась. Мне они сказали, что с радостью удочерили бы ребёнка, если я и отец, когда он приедет, не будем против.

Кстати, органы опеки разыскивали отца, хотя и он знал о смерти матери. Об этом ему сообщили жёны его сослуживцев, но на похороны он не приехал, ссылаясь на объективные причины.

Я просил работниц райисполкома не торопиться забирать детей в детдом. Деньги пока у нас есть, продукты тоже. За это время и отец, может быть, приедет. Меня поддержали женщины-соседки и обещали помощь. Они действительно уделяли нам максимум внимания. Побывала у нас и Ксения Тарасовна и пригласила навестить сестрёнку. Она приняла нас очень хорошо, накормила вкусным обедом, угостила сладостями. Аллочка уже освоилась на новом месте, называла Ксению Тарасовну и Анатолия Алексеевича мамой и папой. Показывала нам свои игрушки, постель, где она спит. Потом мы почти каждую неделю приходили к Пастуховым. Они полюбили Аллочку и души в ней не чаяли. Особенно Ксения Тарасовна, которая ожила после смерти сына.

Однажды, когда в очередной раз мы находились у Пастуховых, Анатолий Алексеевич пригласил меня в кабинет и спросил, не хочу ли я пойти служить в армию. Я с недоумением посмотрел на него и сказал, что по возрасту мне ещё рано, но он ответил, что командование училища получило постановление совета народных комиссаров, где было сказано, что руководство страны и лично И.В. Сталин занимаются судьбой детей войны.

Вместе с другими мерами, как, например, создание суворовских и нахимовских училищ, принято решение: разрешить крупным воинским частям набирать до 20-25 воспитанников, детей-сирот в возрасте от 10 до 15 лет, включать их в списочный состав, ставить на все виды довольствия, способствовать их общеобразовательной учебе и получению среднего образования, а также знакомить с начальной военной подготовкой и помогать в выборе военной профессии. Я ответил, что вырос в военной семье, с армейской средой знаком и охотно пойду служить, если меня примут. «Значит решили и постановили», - шутливо сказал Анатолий Алексеевич, «но надо дождаться приезда отца и решить, что делать с младшими детьми». Однако пока его не было и мы ничего о нём не знали, поэтому начали жить без мамы в ожидании отца. Майя, несмотря на то, что ей шёл девятый год, помогала мне на кухне, делала небольшую стирку. Мы вспоминали, как готовила мама. Приходили помогать соседки. Немного денег у нас было. Были и продукты, в т.ч. и те, что я заработал в колхозе. Витю я утром отводил в детсад. Майя уходила в школу, а я оставался на хозяйстве.

Так прошёл месяц. Отца всё не было. Снова приходили работники опеки и напоминали о том, что надо принимать решение, что ждать больше нельзя. Анатолий Алексеевич был в курсе требований работников исполкома, тоже их поддержал. Больше ждать было нельзя. Надо было поторапливаться решать с моим устройством, ибо заканчивался набор воспитаников в училище. Что касается Майи и Вити, то он договорился с директором детдома, эвакуированного из Ленинграда. Она пообещала ему, что на свой страх и риск примет их к себе до приезда отца. Анатолий Алексеевич сказал мне, что этот детдом особый, что в нём лучше кормят и одевают детей-ленинградцев. «Здесь твоим сестре и брату будет хорошо. Мы с тобой будем навещать и заботиться о них». Так решился жизненно важный вопрос для меня, сестёр и брата, в котором принял деятельное участие Анатолий Алексеевич, за что я был ему очень благодарен.

Окончательному и быстрому решению вопроса устройства нас в госучреждения помог случай, вернее моё легкомысленное поведение. Да уж, конечно, пацан ещё был.

А дело было так. Дома топили мы печь - «голландку». Сейчас мало кто знает, что это обшитая жестью круглая печь от пола до потолка с хорошей теплоотдачей, расходует мало дров даже в сильные морозы. В ней же мы сушили щепки на растопку, когда дрова прогорят. Дети знали об этом.

Однажды мы с Толиком решили пойти в кино. Шёл новый художественный кинофильм с Николаем Крючковым в главной роли, в котором рассказывалось о подвигах лётчиц женского авиаполка ночных бомбардировщиков. Назывлся он «Небесный тихоход». Авиация была моей слабостью. Пропустить такой фильм я не мог. Возвращаясь после киносеанса домой, мы оживлённо обсуждали эпизоды фильма.

Было около семи часов вечера, но по-зимнему темно. Войдя во двор, мы услышали крики о помощи. Кричали дети. Когда я открыл дверь квартиры, то увидел комнату, заполненную дымом, который валил через дверцу печки. Майя и Витя стояли на подоконнике и дышали в открытую форточку. Мы с Толиком вынесли на улицу тлевшие поленья, проветрили комнату и уложили детей спать. Страшно было себе представить, что могло бы произойти, не вернись мы домой сразу после сеанса. А ведь не будь мы такими беспечными, то, закрывая детей, могли бы ключи оставить соседям или предупредить их. Сестра Майя хотела мне помочь но рано положила сушить дрова на растопку. Дети и есть дети. Мне, самому старшему, было только тринадцать лет.

Через несколько дней Анатолий Алексеевич и я отвезли детей в детдом. Приняли их хорошо, оформили все документы. Долго прощались. Было грустно, но никто не плакал. Воспитатели развели детей по группам. Став взрослыми, мы с благодарностью вспоминали Анатолия Алексеевича. На то время для нас он стал чутким и заботливым человеком; по сути заменив нам отца. А Майя и Витя о времени, проведенном в детдоме, как ни странно это звучит, вспоминали хорошо. И действительно были там прекрасные воспитатели, проявлявшие поистине материнское отношение к детям и создавшие нормальную атмосферу в коллективе воспитанников.

 


 





<< Zurück | Gelesen: 586 | Autor: Бельченко А. |



Kommentare (0)
  • Die Administration der Seite partner-inform.de übernimmt keine Verantwortung für die verwendete Video- und Bildmateriale im Bereich Blogs, soweit diese Blogs von privaten Nutzern erstellt und publiziert werden.
    Die Nutzerinnen und Nutzer sind für die von ihnen publizierten Beiträge selbst verantwortlich


    Es können nur registrierte Benutzer des Portals einen Kommentar hinterlassen.

    Zur Anmeldung >>

dlt_comment?


dlt_comment_hinweis

Autoren